Что такое мульти культи
Мультикультурализм
Мультикультурали́зм — политика, направленная на сохранение и развитие в отдельно взятой стране и в мире в целом культурных различий, и обосновывающая такую политику теория или идеология. Важным отличием от политического либерализма является признание мультикультурализмом прав за коллективными субъектами: этническими и культурными группами. Такие права могут выражаться в предоставлении возможности этническим и культурным общинам управлять обучением своих членов, выражать политическую оценку и так далее.
Мультикультурализм противопоставляется концепции «плавильного котла» (англ. melting pot ), где предполагается слияние всех культур в одну. В качестве примеров можно привести Канаду, где культивируется мультикультурализм, и США, где традиционно провозглашается концепция «плавильного котла».
Мультикультурализм — один из аспектов толерантности, заключающийся в требовании параллельного существования культур в целях их взаимного проникновения, обогащения и развития в общечеловеческом русле массовой культуры. Идея мультикультурализма выдвигается главным образом в высокоразвитых обществах Европы, где издавна существует высокий уровень культурного развития. В современной Европе мультикультурализм предполагает прежде всего включение в её культурное поле элементов культур иммигрантов из стран «третьего мира» (в том числе из бывших колоний европейских стран).
Содержание
Критика
Критики мультикультурализма могут стоять на позиции культурно-социальной интеграции различных этнических и культурных групп в соответствии с существующими законами и ценностями страны. Помимо этого, критики могут настаивать на ассимиляции различных этнических и культурных групп, приводящей в итоге к единой национальной идентичности.
Россия
Постоянный представитель России при НАТО Дмитрий Рогозин, выступая 8 сентября 2011 года на третьем Мировом политическом форуме в Ярославле с докладом по национальному вопросу, обрушился с критикой на европейскую политику мультикультурализма:
Идеология «мульти-культи» сформирована левацким послевоенным движением как реакция на европейский нацизм и фашизм и представляет собой «другую крайность». Предполагалось, что новая европейская культура полностью отрешится от консерватизма, национализма и христианской религиозности — и станет удобной «толерантной» средой для снятия старых конфликтов и адаптации вновь прибывающих иммигрантов из стран Юга к «свободному миру». Произошло прямо обратное: радикально ослабленная «автохтонная» культура Европы ничем не привлекала иммигрантов (в отличие от социальных благ и мечты о «красивой жизни»). Массово переезжая в Старый свет, они сохраняли свою самобытность и обособлялись от «безликих европейцев».
Сейчас в Европе нет конфликта христианства и ислама, поскольку европейская христианская цивилизация искусственно ослаблена секуляризмом и левацкой «культурной революцией». Мусульмане Европы религиозно крепче и солидарнее, чем коренное население, и держатся своих корней, образуя целые этнические кварталы. Я сейчас временно живу и работаю в Брюсселе и могу вам сказать, что местная полиция порой не рискует просто так заглядывать в т. н. арабские кварталы своей столицы.
Там же, на Ярославском форуме, выступил с докладом председатель Конституционного Суда РФ Валерий Зорькин. Он рассказал о кризисе теории национального государства и об альтернативной концепции национально-государственной интеграции различных этноконфессиональных групп, получившей название мультикультурализма, а также о ее провале. [4]
Канада
Критика из Квебека
Германия
Япония
Югославия
До Второй Мировой Войны первые ростки напряжённости на Балканах возникали из-за многонационального состава монархической Югославии и абсолютного политического и демографического доминирования сербов. Для Югославских войн, которые имели место в период между 1991 и 2001 годами, были характерны острые этнические конфликты между народами бывшей Югославии, в основном, между сербами, с одной стороны, и хорватами, боснийцами и албанцами, с другой. Но и между боснийцами и хорватами в Боснии и македонцами и албанцами в Республике Македония также были трения.
Конфликт имеет свои корни в различных политических, экономических и культурных проблемах, а также в давней этнической и религиозной напряженности.
Норвегия
Норвежец Андерс Брейвик, признавшийся в совершении двойного теракта 22 июля 2011 года, главным объектом для своей критики избрал именно европейскую политику мультикультурализма:
Мультикультурализм и ислам
Мульти-культи
Пионеры мультикультурализма – страны с автохтонными меньшинствами.
Фото Reuters
Поиски способов защиты прав человека и обеспечения равных возможностей для всех независимо от расовой, этнической, религиозной и гендерной принадлежности, которые шли в Европе на исходе минувшего столетия, привели к накоплению потенциала толерантности, до того представлявшегося неисчерпаемым. По этим показателям еще в 90-е годы лидировали Нидерланды, Дания и Швеция. Убийство праворадикального политика Пима Фортейна и режиссера Тео Ван Гога в Нидерландах и «карикатурный скандал», разразившийся в Дании в начале 2006 года, показали хрупкость достигнутого равновесия. Очередная волна ожесточенных споров поднялась вокруг голосования по вопросу о строительстве минаретов в Швейцарии. Политическое размежевание усугубляют законодательные инициативы, направленные на регулирование присутствия религиозных символов в общественных местах. Пионером стала Франция, где соответствующие меры были введены в государственных школах еще в 2004 году: ожесточенные споры и протест мусульманского сообщества вызвал запрет на ношение хиджаба. Летом 2010 года за запрет бурки (паранджи) и никаба (одежды, полностью закрывающей тело и лицо женщины) проголосовал французский парламент.
Практика запретов вызывает растущее чувство неудовлетворенности, и не только в мусульманской среде. Европа серьезно задумалась над вопросом о границах толерантности и о ее корреляции с правами человека, с обеспечением социальной защищенности и личной безопасности своих граждан. Известно, что демократические институты эффективно функционируют на основе общественного договора, закрепленного в Конституции, в нормах права, в институтах и неписаных правилах поведения граждан в публичной сфере. Важными элементами такого договора являются взаимное доверие и взаимные обязательства участников. В этом смысле, по мнению известного канадского ученого Чарльза Тейлора, «вторжение в общество новых членов, въезд иммигрантов, изменение гражданского состава населения являются вызовом демократии», на который нужно срочно искать ответ. Вопрос о том, как преодолеть гражданскую и социальную исключенность тех, кто ориентирован на иную культурную традицию, остро встал перед современным государством в условиях фрагментации социального и культурного опыта человека и «ослабления социального поля» (Ален Турен).
Действительно, гражданское и политическое участие тех, кто не отождествляет себя с европейской культурной традицией, сталкивается с серьезными ограничениями, укорененными и в субъективном восприятии «иных» со стороны принимающего сообщества, и в инерции самой традиции. Для одних мигрантов «кросскультурная» (то есть вбирающая элементы разных культурных традиций и «сплавляющая» их) идентичность становится сознательным выбором, формой адаптации к жизни в новой культурной среде. Но для других ценности западного сообщества остаются небезусловными, а нередко – и неприемлемыми, и они не только не намерены «растворяться» в западном мире, но всеми силами стремятся поддерживать собственную самобытность. Следствием культурного обособления оказывается социальная маргинализация.
В поисках модели, сочетающей демократические ценности, установки социального государства и потребности экономического развития стареющего западного общества, в развитых странах родилась доктрина мультикультурализма – одна из самых дискуссионных концепций современной политической мысли и публичной политики. В самом общем плане мультикультурализм можно рассматривать как политическую доктрину и как социальную практику, нацеленную на создание и поддержание общего для национального государства пространства политической, социальной и культурной коммуникации. Причем в условиях государства благосостояния эта ориентация оказалась в целом приемлемой для западной демократии моделью регулирования. Она опиралась на признание права меньшинств (не только этнических и религиозных, но и гендерных и иных) на поддержание собственной идентичности и на толерантность в публичной сфере.
Главными вызовами доктрине и практикам мультикультурализма стало ущемление интересов и прав индивида за счет утверждения права группы и сообщества на коллективную идентичность. Собственно, с этих позиций мультикультурная доктрина и не выдержала критики в последнее десятилетие. Подвижность идентификационных ориентиров индивида противоречит практикам государственного патронажа групповой идентичности. Выделение особых прав меньшинств консервирует их обособленный социальный статус в обществе, а в «охраняемых» этнических сообществах поддерживается питательная среда для религиозного фундаментализма. Одна из причин распространения радикальных настроений – в отсутствии у групп мусульман в Европе тех социальных опор, на которых строится повседневная жизнь в исламских государствах Востока. В принимающих странах такие опоры можно воссоздать только в обособленных, «закрытых» общинах.
Множественная идентичность, на которую ориентирует мультикультурализм, предполагает сочетание гражданской лояльности принимающему государству, общепринятых норм поведения и ценностных ориентиров западного общества с приверженностью традиционной культуре, в которой эти нормы трактуются иначе. Такое сочетание оказывается порой непосильным бременем для тех, кто выключен из системы социальных связей за пределами своей этнической группы и ищет простые решения моральных и житейских проблем, вызванных конфликтом ценностей. В результате мультикультурализм как идеология взаимодействия оказывается идеологией фрагментации и социальной исключенности и поддерживает настроения социального иждивенчества. А попытки консолидировать таким путем гражданскую нацию оборачиваются воспроизводством размытой социальной идентичности, слабо укорененной в политической и культурной традиции принимающего сообщества.
Европа: новая модель интеграции иммигрантов и их потомков
Публичная политика в развитых странах сосредотачивается сегодня на разработке эффективных практик включения носителей иных культурных традиций в жизнь принимающего сообщества и на их институциональном обеспечении. Так, во Франции в 2007 году создано Министерство по делам иммиграции, интеграции, национальной идентичности и солидарного развития. Серьезные коррективы вносятся в работу механизмов регулирования. Здесь магистральными направлениями становятся многоуровневая интеграция, передача полномочий органам местного самоуправления и поиски путей более широкого вовлечения его заинтересованных участников – не только государственных структур и СМИ, но и ассоциаций работодателей, профсоюзов и гражданских организаций (в том числе объединяющих самих мигрантов и тех, которые представляют интересы жителей квартала, района). Упор делается, в частности, на взаимодействие представляющих разные этнические группы и религиозные общины организации на уровне местных сообществ.
В рамках социального государства основные усилия направляются на экономическую, социальную и культурную адаптацию на индивидуальном уровне. Результатом начальной адаптации к жизни в принимающем сообществе должны стать функциональная интеграция, то есть овладение навыками, позволяющими обслуживать важнейшие жизненные потребности приезжих, и обеспечение их работой. Успех самих мультикультурных практик может измеряться уровнем структурной интеграции этнических меньшинств – степенью их вовлеченности в образовательные и культурные инициативы, преодоления дискриминации на рынке труда, обеспечения равных социальных гарантий. В ходе структурной интеграции открывается доступ к общественным ресурсам вне и помимо целевых социальных программ. Политико-правовая интеграция предполагает не только признание действующих правовых норм и выработку соответствующих форм социального поведения, но и вовлеченность в различные формы политического и гражданского участия. В частности, на уровне представительства неавтохтонных меньшинств в местных и центральных органах власти: так, в британский парламент на последних выборах избраны восемь депутатов-мусульман, в том числе три женщины. То же касается и различных форм самоорганизации интересов в рамках действующего в стране законодательства: такой формой в той же Великобритании стала, например, влиятельная общественная организация – Мусульманский парламент. Социокультурная интеграция ориентирует на индивидуальную включенность в систему социальных отношений и в культурное поле принимающего общества. Такой уровень включенности предполагает взаимодействие с местным сообществом, а по существу – активное участие в его повседневной жизни. Жизненно важной задачей становится целенаправленная поддержка институтов, придерживающихся так называемого европейского ислама. Это умеренные варианты религиозных и культурных практик, следование которым не вызывает конфликта религиозной и гражданской идентичности, а, напротив, усиливает этическую мотивацию гражданской лояльности.
Наиболее значимые результаты политика интеграции инокультурных сообществ принесла в странах традиционной миграции, особенно там, где она была успешно вписана в стратегии противодействия социальной дискриминации. Напротив, наименее успешно она проводилась там, где сохранялась ориентация на модель «этнической нации» – пусть не на уровне государственной политики, но в стереотипах массового сознания, или где в результате буквального внедрения мультикультурных установок быстрыми темпами шли процессы консолидации инокультурных сообществ на этноконфессиональной основе. При этом значительная часть потенциальных адресатов интеграционной политики – нелегальные мигранты, те, кто приехал по временным контрактам, и те, кто в силу традиции остается за бортом общественной жизни (в первую очередь женщины), – не попадали в поле регулирования.
Одинаковые проблемы, вставшие перед принимающими трудовых мигрантов государствами, стимулировали поиски общих подходов на уровне Евросоюза. Для оценки эффективности политик интеграции в странах ЕС применяется индекс интеграции. Он рассчитывается на основе более 100 показателей по шести направлениям, которые и определяют ключевые направления такой политики в странах – членах ЕС. Это доступ на рынок труда, воссоединение семей, регулирования долговременного пребывания, доступ к получению гражданства, возможности стимулирования политического участия, характер антидискриминационного законодательства. Из 28 стран, в которых проводились оценки (в 25 странах ЕС (исключены Болгария и Румыния), а также Норвегия, Канада и Швейцария), по состоянию на 2007 год. (последние доступные результаты) только у девяти соответствующие практики по общему результату были в целом благоприятными. Лучшие показатели продемонстрировала Швеция. В нижнем конце списка находились страны Восточного Средиземноморья (Кипр, Греция) и Центральной Европы (Австрия, Словакия), на последнем месте – Латвия.
Выбор приоритетов в проведении политики интеграции и модели регулирования остается за национальным государством, но в принимающих странах наметилась тенденция к сближению законодательства, регулирующего въезд мигрантов и механизмы их включения в национальный рынок труда. Все большую популярность приобретают практика квотирования притока квалифицированной рабочей силы и целевого стимулирования «желаемой миграции». Вводится экзамен по языку и основам истории страны пребывания. Разрабатываются программы предоставления жилья и социальных услуг, призванные не допустить обособления сообществ по этническим и конфессиональным признакам. Большинство европейских стран включает решение таких задач в комплексные социальные программы, ориентированные на расширение возможностей доступа на рынок труда. Поэтому целенаправленные усилия предпринимаются для вовлечения детей мигрантов в систему начального и среднего образования.
 Разные культуры не всегда гармонично совмещаются. Фото Reuters |
В ряду факторов, влияющих на уровень и качество регулирования, ключевым стало признание всеми европейскими странами своего фактического статуса стран трудовой иммиграции, а самих иммигрантов – ресурсом развития. Исторический характер национального строительства («политическая» vs «этническая» нация) до сих пор оказывает влияние на выбор приоритетов интеграции и на характер публичной дискуссии вокруг этой проблемы. Страны традиционной иммиграции последовательно воплощали мечту о формировании новой культурной идентичности в «плавильном котле» гражданской нации. Ассимиляция давно стала неполиткорректным подходом, но для старой Европы опыт колониального прошлого и постимперское сознание остаются значимыми факторами в выборе механизмов практической политики. Продолжают сказываться и наличие проблемы коренных народов, и уровень этнонациональной конфликтности в самом принимающем сообществе. Принятие модели религиозного и культурного разнообразия во многом зависит и от степени институционализации отношений между церковью и государством. Там, где государство, как во Франции, никак не взаимодействует с традиционной религией, оно не склонно признавать и особые права других религиозных общин. Там же, где, как в Великобритании, такое взаимодействие институционализировано и при этом не перегружено идейно-политическими дискуссиями, они могут получить признание и адресную помощь. Но при этом представителям общин предлагается взять значительную часть заботы и ответственности за своих членов на себя и получать соответствующую поддержку от местной власти.
В конечном счете интеграция как «движение навстречу друг другу» меняет и инокультурные, и принимающие сообщества. На это в идеале нацеливает и принятая на уровне Евросоюза концепция межкультурного диалога, смещающая акценты с модели мультикультурализма на практики взаимодействия разных культур и их носителей. При этом объектом пристального внимания политических сил и предметом правового регулирования становится повседневность как потенциальное (а все чаще – и реальное) пространство культурного конфликта. Но общей стратегии интеграции пока не найдено, и политический скандал вокруг переселения из Франции на историческую родину румынских цыган лишний раз показал, что страны ЕС далеки от достижения согласия в этом жизненно важном для их будущего развития вопросе.
Перспективы для России
Россия сталкивается сегодня с аналогичными рисками, и можно прогнозировать похожие сценарии роста давления на политическую повестку дня и на социальный климат в обществе комплекса проблем, связанных с отсутствием целеориентированной политики регулирования приема трудовых мигрантов и их социальной адаптации. При этом в обозримом будущем риски реализации такого сценария вряд ли могут быть компенсированы мощными вливаниями социального государства, принимая во внимание характер социальных проблем и нынешние приоритеты социальных расходов. В российской публичной политике и в общественной дискуссии эти проблемы не получили пока отражения, сколько-нибудь соразмерного их влиянию на российскую повседневность. Такое положение чревато предсказуемыми угрозами дальнейшего роста конфронтационного сознания и этнонофобий. Между тем наша страна давно стала второй по числу приема иммигрантов (после США); по данным ФМС РФ, от 3 до 5 млн приезжих работают в России нелегально. Исследования, проведенные в последние годы на материалах ряда российских регионов, выделяют группы «гастарбайтеров», объединенные по диаспоральному признаку и ориентированные на конкретные сектора экономики, группы предпринимателей-мигрантов и группы иностранных студентов. Знание русского языка в первой массовой группе заметно сокращается ввиду притока молодежи, выросшей уже на постсоветском пространстве, и из стран дальнего зарубежья, в первую очередь из Китая. Своеобразие российской ситуации придает и проблема внутренней этнической миграции, также самоорганизующейся по диаспоральному признаку. Одной из линий социокультурных размежеваний в российском обществе стало деление на «своих» и «чужих», «коренных» жителей и приезжих.
Инициативы по адаптации мигрантов зачастую сводятся к культурным мероприятиям и созданию школ с этнокультурным компонентом – вполне в духе мультикультурализма. Создание Управления содействия интеграции ФМС России осенью текущего года свидетельствует о признании наличия проблемы. Но первостепенная для российского общества задача осознания необходимости взаимодействия с теми, кто живет рядом и при этом не включен в повседневные социальные практики, может быть решена только на путях публичного обсуждения наболевших вопросов и вовлечения в диалог представителей диаспор и структур гражданского общества, самих граждан. Если мы живем бок о бок, стоит выстраивать и пространство общих интересов, искать пути объединения усилий в их защите. Продвижение на этом направлении может стать шагом на пути укрепления основ российской гражданской идентичности и достижения того общественного договора, который является условием поступательного развития нашего общества.
Николай Стариков
политик, писатель, общественный деятель
Зловещие «мульти-культи»
Зловещие «мульти-культи»
Источник: zavtra.ru
О расовых, культурных и религиозных изменениях в Старом Свете.
Пора чудес прошла, и нам
Отыскивать приходится причины
Всему, что совершается на свете.
У. Шекспир, «Генрих V»
Нам нравится эта работа — называть вещи своими именами.
Уже первое десятилетие XXI века показало: мультикультурализм в Европе провалился. Более того, формально это признали сами высокопоставленные клерки, руководившие тогда европейскими странами. В 2010—2011 гг. из их уст неожиданно посыпались жёсткие признания. В октябре 2010 г. в Потсдаме Меркель заявила, что политика построения мультикультуральности провалилась. В феврале 2011 г. британский премьер Кэмерон на конференции по безопасности в Мюнхене сказал то же самое. Через несколько дней всё это повторил президент Франции Саркози, из-за своей проамериканской позиции получивший от сограждан прозвище «Сарко-американец». За ним, как по команде, последовали бывшие премьер-министры: Австралии — Джон Говард и Испании — Хосе Мария Аснар. В информационное пространство несколькими деятелями было одновременно «вброшено» то, что ещё несколько месяцев назад нельзя было произносить вслух. У многих возникло впечатление, что под мультикультурализмом подведена черта. Однако это было ошибочное впечатление: «клерки первого ряда» предприняли тактический ход, который должен был способствовать решению краткосрочных задач. В долго- и даже среднесрочной перспективе никто из них не посмеет замахнуться на мультикультурализм.
Прав Дуглас Мюррей: европейские деятели критиковали только конкретную форму проводимой государствами политики мультикультурализма, но не саму концепцию расово и этнически разнообразного общества, не просто приветствующего, а предполагающего миграцию — это осталось и остаётся «священной коровой». Забегая вперёд, отмечу: цель атлантистов/глобалистов — не мультикультурное, а именно мультиэтническое общество, в котором идёт процесс смешения рас и этносов. Мультикультурализм как тактику критиковать и менять одну форму на другую можно, а вот как стратегия для сторонников атлантизации/метисации/глобализации он неприкосновенен. Поэтому неудивительно, что уже после всех разговоров о провале мультикультурализма (как пел Александр Галич, «это, рыжий, всё на публику») приток мигрантов в ту же Германию вырос фантастически: с 48 589 чел. в 2010 г. до 1,5 млн чел. в 2015 г. И это не может не тревожить европейцев. Чужие, становящиеся всё более агрессивными, съедают их пространство, отдавливают европейские низшие и средние слои от «общественного пирога».
Хотя западноевропейцы выдрессированы социальной инженерией позднего капитализма и натасканы на конформизм, они, пусть пассивно, но не очень поддерживают иммиграционную политику ЕС. Растёт негативное отношение к исламу. Так, в 2013 г. 77% голландцев заявили, что ислам не обогащает их страну, а в 2015 г. 55% во время опроса ответили, что более не хотят присутствия мусульман в стране. Согласно опросам 2015 г. во Франции, 67% высказались в том смысле, что мусульманские ценности несовместимы с европейскими, а 73% выразили негативное отношение к исламу. Однако, повторю, всё это остаётся на уровне пассивного ожидания (редкое исключение, подтверждающее правило, ПЕГИДА в Германии) действий правительств по защите населения от эксцессов, связанных с мигрантами. Последние, однако, не только не защищают своих, но жёстко подавляют любые попытки активизации антимиграционных действий, пропагандистски обрабатывают, по сути, дрессируют граждан кнутом политкорректности. Разумеется, есть и такие, кто по механике «стокгольмского синдрома» готов почти слиться с мигрантами в экстазе, но таких меньшинство.
Реагируя на молчаливое недовольство, власти ЕС пытаются оправдать свою политику, используя три блока аргументов, которые можно свести к следующему: эта политика делает страны Европы, их население, богаче; она создаёт культурное разнообразие; нынешний мультикультурализм не идеален, но его нужно развивать и совершенствовать; европейское население стареет и не воспроизводится демографически — женщины не рожают достаточное количество детей.
Вся эта аргументация насквозь лжива. Посмотрим, как опровергают её серьёзные европейские аналитики, и кое-что добавим от себя.
На самом деле политика иммиграции делает европейцев не богаче, а беднее. Поскольку на вновь прибывших, которые ещё не получили работу (нет языка, квалификации и т.п., или вообще не хотят работать), распространяются выплаты «государства собеса» («welfare state»), точнее, того, что от него осталось, бремя на местное население увеличивается. Де-факто это признают сами высокопоставленные европейские клерки, призывающие граждан ЕС потуже затянуть пояса. Так, в 2012 г. в интервью Меркель сказала: «Если сегодняшняя Европа даёт 7% мирового населения, производит 25% глобального ВВП и финансирует 50% глобальных социальных выплат, то ясно, что нужно больше работать, чтобы сохранить наше благосостояние и наш образ жизни. Все мы должны перестать тратить больше, чем мы зарабатываем».
Налицо явное противоречие: если растёт число неработающих мигрантов, то, выходит, немцы должны работать за них, а следовательно — на них, позже уходить на пенсию и т.п. И ещё вопрос: если «мы хотим сохранить наше благосостояние и наш образ жизни», зачем нам люди, которые не просто не вписываются в этот образ жизни, но и бросают ему вызов и являются для него угрозой?
И последнее: нет никаких доказательств, что миграция увеличивает ВВП.
Что касается разнообразия, то здесь уже цитировавшийся Дуглас Мюррей ставит сразу два вопроса: 1) а что, разнообразие — это самоцель? это универсальная цель?; 2) а что — Европа недостаточно разнообразна?
В каждой культуре есть положительные и отрицательные качества. Где гарантии, что мигранты несут положительные качества? Практика демонстрирует совсем противоположное. И если разнообразие — универсальная цель, почему атлантистские элиты не заботит развитие этого разнообразия в мусульманском мире, например, в Саудовской Аравии? Почему «мульти-культи» ограничивается Европой? Нет ответа.
Если мультикультурализм не идеален, как «изящно» выражаются его адепты, и он был таков при 50 тыс. беженцев в год (даже такое число создавало почти неразрешимые проблемы), то каким образом эту политику можно совершенствовать при 1,5 млн беженцев в год, при экспоненциальном росте миграции? Показательно, что самой серьёзной проблемой атлантистские элиты считают не рост числа беженцев, а рост антимиграционных настроений в Европе.
Европа — действительно стареющее общество и к тому же она перенаселена. А ведь мигранты едут не в Шотландское нагорье, не на север Финляндии и не в самую безлюдную часть Франции — плато Межан на юге Центрального массива, а в города, таким образом ещё больше усиливая перенаселённость и снижая качество жизни. Европейцы действительно демографически не воспроизводятся. Такое воспроизводство требует 2,1 ребёнка на семью, в Европе эта цифра — 1,23. Но почему европейские женщины рожают мало или вовсе не рожают? Потому что не хотят детей? Нет. Согласно опросам, 55% британских женщин хотят иметь 2-х детей, 14% — 3-х, 5% — 4-х и более, но они не могут себе этого позволить из-за низкого и постоянно снижающегося (в том числе и из-за притока мигрантов) уровня жизни.
Те, кто занимает принципиальную позицию по вопросу ислама в Европе, получают удары с двух сторон: от исламистов и от мигрантофилов-мультикультурастов. Удары в прямом смысле: так, в Нидерландах были убиты Пит Фонтейн и Тео Ван Гог; немало угроз получила Ориана Фалаччи. В той же Германии критики салафитов, например Хамед Абдель-Самад, вынуждены жить под защитой полиции.
В идейном поле удары по критикам мультикультурализма наносятся по двум линиям. Первая — «тирания вины». Сторонники мультикультурализма изображают доколониальный мир Азии, Африки и доколумбовой Америки как рай, в который вторглись злодеи. Их мазохистский тезис — европейцы должны каяться за свои завоевания и колониализм. Здесь сразу же возникает вопрос: а арабы и турки не должны каяться за завоевания в Европе, за работорговлю?
Смягчённая версия этой линии — стремление резко повысить оценку значения арабской культуры в (и для) истории Европы и представить мусульманские халифаты Андалузии в качестве мира толерантности и прогресса науки. В таком подходе много натяжек и лжи, на которые обратила внимание французский медиевист Сильвия Гугенхайм. В одном из своих эссе она показала, что древнегреческие тексты спасали действительно арабы, но вовсе не мусульмане, не знавшие древнегреческого языка, а сирийские христиане. На Гугенхайм тут же обрушился вал критики, её обвинили в исламофобии. Впрочем, реальных аргументов её оппоненты не привели, а вот она убедительно продемонстрировала сомнительность ряда трусливых и фальшивых схем, призванных обеспечить историческое обоснование мультикультурализма.
Вторая линия подавления противников — попытка провести аналогию между спасением мигрантов и спасением евреев и, соответственно, между негативным отношением к мигрантам и антисемитизмом. Здесь, однако, мигрантофилы попадают впросак. Дело в том, что, как было показало выше, повсюду в Европе, прежде всего во Франции, в связи с увеличением числа мигрантов растёт антисемитизм. Но даже это не останавливает сторонников насильного внедрения мультикультурализма и мультиэтничности. В чём же дело?
У развития мультиэтничности несколько причин. Первая по счёту (но не по значению) причина носит тактический характер — это неспособность западноевропейских правительств, Евросоюза решить проблему, даже если такое желание было бы. Когда атлантистская верхушка Евросоюза поняла, что иммигранты не собираются возвращаться в свои страны и к тому же бóльшая и всё увеличивающаяся их часть интегрироваться в европейское общество не спешит, они попытались убедить европейцев, что Европа и должна превратиться в мультиэтническое, мультикультурное общество — и это хорошо. За этой позицией — неспособность правительств повернуть вспять процесс иммиграции, неспособность защитить своих граждан от мигрантов, нежелание сознаться в своих ошибках: ведь тогда придётся их исправлять. Как вынуждена была признать активная сторонница иммиграции, член правительства лейбористов Сара Спенсер, «… не было никакой политики интеграции (специальной политики интеграции мигрантов. — А.Ф.). Мы просто верили, что они интегрируются». Читаешь такое и вспоминается восточная поговорка: «Диво-баня: там и тут воду решетами льют, брадобрей у них верблюд». Вот только расплачиваться за действия «верблюдов» и «козлов» в человеческом обличии приходится рядовым европейским гражданам.
Вторая причина курса атлантистских элит на создание мультиэтнического общества — классовая. Повышение рождаемости в «старой Европе» требует повышения уровня жизни нижней половины европейского населения. Однако именно понижение этого уровня является сутью проводящегося с 1980-х годов экономического курса неолиберализма, который есть не что иное как сверхэксплуататорская фаза глобального финансиализированного капитализма.
Повышение уровня жизни коренных европейцев нижней и нижнесредней половины социума предполагает определённое перераспределение доходов в пользу нижней половины общества, как это имело место в 1945—1975 гг., которые во Франции с лёгкой руки социолога и футуролога Жана Фурастье именуют «les trentes glorieuses» — «славным тридцатилетием». Однако вся социально-экономическая политика в Европе последних — неславных — сорока лет была направлена на изменение этой ситуации, на перераспределение в пользу верхов, на усиление эксплуатации, на рост неравенства.
Чтобы обеспечить более высокий уровень дохода и рождаемости европейцев, нужны не косметические, а реальные социальные реформы, на которые необуржуазия после сорока «жирных» для неё лет ни за что не пойдёт. Когда в конце 1930-х годов американский капиталистический класс оказался перед выбором: «социальные реформы с частичным перераспределением дохода в пользу низов или мировая война», — он выбрал мировую войну. Символично, что Франклин Рузвельт начал употреблять термин «мировая война» на полгода раньше Гитлера. Ну а в самой Америке человека, который призывал к перераспределению доходов и создал по всей стране «Общества перераспределения собственности» (в них вступило 8 млн человек), в 1935 г. убили — как это водится в США, руками не вполне адекватного одиночки. Создатель сети «Обществ…» — губернатор штата Луизиана Хью Лонг (он стал прототипом губернатора Вилли Старка — главного героя романа Роберта Пенна Уоррена «Вся королевская рать») — был реальной угрозой для Рузвельта на президентских выборах 1936 г.
При этом с точки зрения политэкономии необходимо различать неработающих беженцев и тех мигрантов, которые работают, т.е. подвергаются эксплуатации: турки и курды в Германии, арабы и африканцы во Франции, пакистанцы и арабы в Великобритании и т.д. Их эксплуатация — это эксплуатация центром капсистемы его периферии, причём в самом этом центре. Эта эксплуатация играет большую роль как для центра и периферии, так и для капсистемы в целом.
Начнём с периферии. Для неё, точнее для её господствующих квази/необуржуазных олигархий наличие мигрантов, трудящихся за рубежом, решает две проблемы. Во-первых, на работу на Север из стран Юга уезжают наиболее активные, решительные, самостоятельные мужчины, т.е. лица с субъектным потенциалом, способные к борьбе за свои права. Их отъезд явно снижает и давление на верхушки, и социально-политическое напряжение. Во-вторых, присылаемая мигрантами на родину часть заработка (иногда она достигает 20—30% ВВП их родной страны) позволяет значительной части оставшегося населения выживать, что снижает их готовность к активному сопротивлению, к социальной (классовой) борьбе. Безусловно, это работает на воспроизводство существующих на Юге структур с кланово-олигархическими режимами бандитско-паразитического типа. Особенно ярко это проявляется в странах так называемой Франсафрики, которая характеризуется теснейшей связью французского капитала и госбюрократии с правящими группами бывших колоний Франции.
Одновременно мигранты решают важные задачи для воспроизводства кланово-олигархических плутократий Постзапада. Во-первых, будучи готовы на низкооплачиваемый труд в значительно большей степени, чем западноевропейцы (или североамериканцы, если речь идёт о США), мигранты вытесняют нижние и нижнесредние слои из занимаемых теми экономических ниш. Обладая значительно менее развитым классовым сознанием и будучи вынужденными в новых условиях опираться на неклассовые (община, клан, племя, каста) формы организации и взаимопомощи, мигранты в качестве эксплуатируемых, по сути, покидают зону классовой (в строгом смысле слова) борьбы с эксплуататорами. Более того, своего главного антагониста они видят в белых европейцах нижнего, нижнесреднего и рабочего слоёв, а эти последние начинают апеллировать к политикам правого толка и поддерживать их («поправение» индустриальных рабочих в развитых капстранах, поддержка «ржавым поясом» Трампа на президентских выборах США 2016 г. и т.д.). Поэтому, во-вторых, место классовой борьбы в нижней части пирамиды занимает борьба на расово-этнической, этнорелигиозной основе, а нижний и рабочий классы раскалываются по этническому признаку и утрачивают многие классовые характеристики, прежде всего — классовое сознание и классовую солидарность. И это опять же усиливает позиции верхов и позволяет им перенаправить классовый, социальный протест в иное русло.
И ещё один момент. Если на периферии капсистемы, на Юге, отток мигрантов позволяет существовать и воспроизводиться самым диким футуроархаическим режимам, неспособным к какому-либо развитию, консервирует их, то в центре капсистемы, на Севере, приток мигрантов позволяет необуржуазии финансиализированного капитализма, и так-то не ориентированного на научно-технический прогресс, не очень беспокоиться о последнем: дешёвая рабочая сила, этот прогресс тормозящая, во многом компенсирует его. Позднему Риму не нужны были машины — всё делали рабы. Более того, машины были угрозой системе, и техническое развитие, по сути, было блокировано. И тогда вместо машин пришли варвары.
РФ не является темой данной статьи — это отдельный вопрос. Здесь ограничусь констатацией лишь того факта, что эксплуатация природы в качестве сырьевого придатка центра, ядра капсистемы, с одной стороны, и эксплуатация мигрантов из Молдавии, Грузии, стран Средней Азии, позволяет необуржуазии РФ не думать о научно-техническом рывке и в то же время не опасаться роста классовых форм сопротивления трудящихся. Правда, расплата в результате исчерпания советского наследия вкупе с резким усилением внешнего давления может стать фатальной. Впрочем, какие верхи в закатные эпохи думают о будущем? Достаточно вспомнить царскую Россию начала ХХ в., с её «олигархизацией самодержавия» (Н.Е. Врангель) и ситуацией, когда «прохвосты решительно на всех государственных ступенях брали верх» (Н.П. Карабчевский). Но вернёмся к Постзападу.
Его хозяева в плане погашения, ослабления классовой борьбы делают ставку на мигрантов, и им плевать на такие возможные последствия как цивилизационное убийство/самоубийство, вымирание белой расы и т.п. Однако такой подход, решая краткосрочные проблемы, создаёт неразрешимые проблемы даже не долгосрочного, а среднесрочного порядка. Поясню примером из нашей истории. Российские власти провели в 1861 г., ударившую и по крестьянам, и по помещикам, отмену крепостного состояния таким образом, чтобы избежать в России революции европейского типа и продлить жизнь самодержавию. Жизнь эту продлили — на 66 лет (причём последние 15—16 лет это была агония), революции европейского типа избежали. Но не избежали, а самой реформой и всем пореформенным развитием подготовили революцию российского типа, покончившую и с самодержавием, и с конкретным самодержцем.
Мораль: историю обмануть можно, но ненадолго и с последующим жестоким наказанием.
Снижая классовый характер эксплуатируемых, раскалывая их по расово-этническому принципу («фрагментация общества», которой так рады многие постзападные социологи), финансиализированная буржуазия вместо рабочего класса создаёт огромный слой «прекариата», низов, «андеркласса», весьма напоминающий по своему положению и характеристикам стадиально предшествующие в Западной Европе пролетариату низы. Речь идёт о так называемых «опасных классах» (1750—1850-е гг.), социальные взрывы которых сотрясали Европу в первой половине XIX в.: от Французской революции 1789—1799 гг. до общеевропейской революции 1848—1849 гг.
Вовсе не пролетариат, а допролетарские «опасные классы» были той ударной силой, которая крушила Старый Порядок. После того, как «опасные классы» были одомашнены и интегрированы в систему индустриального производства и национальных государств, классовая борьба стала стабилизатором Западной Европы.
Сегодня, когда финансиализированный глобальный капитализм не нуждается ни в национальном государстве, ни в индустриальном производстве, он депролетаризирует трудящихся, в том числе и путём этнизации рабочей силы в ядре капсистемы, и тем самым воссоздаёт ситуацию «опасных классов», превращает пролетариат в капиталистическом смысле слова в пролетариат римского, антично-рабовладельческого типа. Вот только нынешние «опасные классы» намного опаснее для Европы, чем прежние, поскольку представлены расово, этнически и религиозно чуждым европейцам типом, противостоящим не только капиталу, но и цивилизации.
Постзападным верхам удалось избежать классовой революции западного типа. Однако они сами создали социальный динамит для принципиально иного социального взрыва — тотального бунта низов, «андеркласса», где классовое смешано с расовым и этническим, что в перспективе чревато намного большей кровью, чем классово-пролетарские революции Запада с их уважением к собственности и культуре. С помощью труда мигрантов кланово-олигархические режимы покупают себе дополнительное время жизни — без развития. В такой ситуации проект будущего как такового невозможен, здесь только одно — вперёд, в прошлое. Расплачиваться за это придётся их детям и внукам, которые столкнутся с этим прошлым — с ситуацией, описанной Арнольдом Тойнби как разрушительный, всё сметающий бунт союза внутреннего и внешнего пролетариата (в римском смысле) против системы, на месте которой возникает нечто футуроархаическое. Вспомним, как в одной из пьес Фридриха Дюрренматта германцы входят в Рим с транспарантами «Долой рабство! Да здравствует свобода и крепостное право!». И их приветствует римский «андеркласс».
Одна из целей мультикультурализма — создание массового «андеркласса», лишённого национальных корней и национальной культуры, а потому легко поддающегося манипуляции, не способного на сопротивление и борьбу. Поэтому, несмотря на кризис, на растущее недовольство населения, атлантистские верхушки ЕС готовы к тому, что выглядит как дальнейшая капитуляция перед мигрантами-мусульманами, — вплоть до полной сдачи европейской идентичности (эта сдача является средством достижения и иных целей), веры и даже того, на чём всегда строился Запад, — права.
В 2016 г. министр финансов ФРГ Вольфганг Шойбле призвал к созданию «немецкого ислама». Ещё дальше (причём десятью годами раньше) пошёл голландский министр юстиции Пит Хайн Доннер. Он заявил, что если мусульмане, когда они станут большинством, захотят поменять законы Нидерландов на шариат демократическим путём, то они смогут сделать это. Ну а то, что мусульмане станут большинством в Европе — вопрос времени, времени жизни двух-трёх поколений.
25 апреля 2016 г. министр юстиции Бельгии (в этой стране 700 тыс. мусульман, причём их марокканская часть живёт практически в центре Брюсселя) Коэн Гинс, выступая в Европарламенте, заявил: скоро мусульмане численно превзойдут европейцев, «Европа не осознаёт это, но это реальность». Однако дальше такой констатации не идут, не осмеливаясь поставить вопрос: а что дальше? Подобно Шляпнику из «Алисы в стране чудес» европейские высокопоставленные клерки бормочут что-то вроде «ой, об этом не будем». А ведь ещё в 1974 г. на сессии Генассамблеи ООН президент Алжира Хуари Бумедьен откровенно объяснил европейцам, что дальше и какая судьба их ожидает: «Однажды, — сказал он, — миллионы людей покинут Южное полушарие этой планеты, чтобы ворваться в Северное. Но не как друзья. Потому что они ворвутся, чтобы завоёвывать, и они завоюют это полушарие своими детьми. Победа придёт к нам из маток наших женщин». С тех пор прошло почти полвека, к внешним мигрантам из Азии и Африки добавились криминальные внутриевропейские: албанцы, румынские и болгарские цыгане, — и ситуация ухудшается. Как говорится, кто не слеп, тот видит. Но европейцы не хотят видеть. Как сказал классик: «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утёсах». Сергей Хелемендик ещё в 2003 г. высказался по этому поводу резко, но верно: «Наши упитанные европейские братья уже всё просрали!». Это заключение я повторял много раз, гуляя по главному франкфуртскому бульвару под названием «Цайл». Они уже закончили своё существование в истории, их уже нет. Пока они сидят в своих банках и считают хрустящие бумажки, их улицами овладели заторможенные от многовекового пещерного инцеста албанцы, счастливые от возможности разбавить наконец свою не в меру густую кровь. Наши упитанные европейские друзья обошлись без своего Горби и даже без перестройки. Вавилонское смешение народов на улицах их городов только начинается. Они не понимают пока, что случилось. И уж совсем не понимают, что никаких демократических или хотя бы мирных решений случившееся не имеет. Вот и всё, вот и обещанный закат Европы».
Некоторые исследователи — и здесь мы подходим к третьей причине — объясняют такую «слепоту» европейцев социокультурными факторами, культурной деменцией, старостью социума и этносов, завершающей стадией системного развития с характерными для неё изменениями социальной психологии, включая неспособность защищать свой дом. Короче говоря, варвары рушат стареющую и слабеющую империю. Рассмотрим эту аргументацию. Немцев исследователи называют «усталыми от истории» («Geschichtsmüde»). В общеевропейском плане отмечается тот факт, что две мировые войны скомпрометировали не только национализм, но и патриотизм — эту точку зрения развивал в книге «Ни Иисус, ни Маркс» Жан-Франсуа Ревель. Здесь, однако, сразу же возникают вопросы: почему усталость от истории испытывают западные немцы, а восточные, бывшие гэдээровцы, — нет?
Действительно, по поводу нынешних западноевропейцев, имеющих к готическим храмам и ренессансным дворцам такое же отношение, как нынешние арабы — к пирамидам и Сфинксу, можно сказать словами одного из героев романа Жан-Кристофа Гранже: «Новые поколения, унаследовавшие не силу предков, а, напротив, накопившуюся тяжкую усталость; общество, которое наконец расслабилось, заражённое западной расхлябанностью» (одним из наследий 1968 года, добавлю я). Но повторю: почему восточноевропейцы (поляки, венгры, хорваты, сербы) иначе относятся к мигрантам, чем британцы, французы, немцы и шведы? Почему они не готовы добровольно класть голову под топор? А ведь по Польше, Венгрии и бывшей Югославии каток двух мировых войн прошёлся куда более жестоко, чем по Великобритании, Франции, где коллаборационистов было намного больше, чем участников движения Сопротивления, и уж тем более — по странам Скандинавии, с их симпатией к Третьему рейху.
Ослабление патриотизма в Западной Европе — результат целенаправленной политики атлантистских правительств, т.е. глобалистов. Евросоюзу нации не нужны, а следовательно — не нужен патриотизм. Нужен мозаичный мир меньшинств с двойной-тройной идентичностью (региональной, гомосексуальной и т.п.) и смешанное в расово-этническом плане население. Я уже упоминал де Маранша и переговоры о туннеле под Гибралтаром для облегчения переброски мигрантов из Африки в Европу. Значит, решались прежде всего не экономические задачи. Все разговоры о том, что главное в приглашении мигрантов из Азии и Африки — решение проблемы нехватки рабочей силы, — во многом лживы и побиваются простым аргументом: почему бы не пригласить безработную молодёжь из Испании, Португалии и Греции, т.е. с юга самой же Европы? Молодёжь, которая относительно образована, укоренена в местной традиции и, в отличие от афганцев, арабов и негров, хочет работать.
Итак, главная причина ослабления патриотизма в Западной и Центральной («атлантистской») Европе — целенаправленный информационно-пропагандистский и политико-экономический курс. Обратим внимание на то, что жёсткое отношение к мигрантам и проблеме миграции вообще, несмотря на давление со стороны «брюссельских клерков», демонстрируют бывшие социалистические страны, где помимо интернационализма, власти активно развивали социалистический патриотизм, и этого наследия, этой «закладки» хватает до сих пор. Это видно даже на контрасте между восточной (бывшая ГДР) и западной частями Германии: и отношение к мигрантам разное, и готовность сопротивляться, и число мечетей — всё разное. Можно сказать, что энергетика именно ушедших в прошлое социализма и соцсистемы становится для тех восточноевропейцев, которые не готовы «идти со своей верёвкой» в обречённый «рай» постзападной Европы, дополнительным фактором сопротивления и позволит востоку Европы, особенно в случае поворота в сторону России, избежать многих неприятностей.
Смотрите, кто пришёл — гунны. Когда-то, во время войны, британцы называли немцев «агрессивными гуннами». Как изменился мир!
Что это? Безволие или социокультурная деменция стареющей и впадающей в маразм цивилизации?
Автор: Андрей Фурсов
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.