Что такое наливники в афгане
«Люди разделились на тварей и нормальных» Она разрушила жизни тысяч людей и развалила СССР: афганская война глазами солдат
Сорок лет назад, 25 декабря 1979 года, СССР начал вводить войска в Афганистан. Предполагалось, что это будет молниеносная операция помощи дружественному режиму, однако война растянулась на десять лет. Ее называют одной из причин развала Советского Союза; через Кабул, Кандагар, Пули-Хумри, Панджшерское ущелье прошли около ста тысяч советских солдат, от 15 до 26 тысяч погибли. К годовщине начала ввода войск «Лента.ру» публикует монологи солдат и офицеров, воевавших в Афгане.
«Мы честно выполняли свой долг»
Ни в Афгане, ни после я не встречал воинской части, находившейся в таких боевых условиях и при этом чуть ли не еженедельно подвергающейся обстрелам, и при всем при этом готовой выполнить любую поставленную перед ней задачу. Во время встреч на различных мероприятиях с ребятами, прошедшими дорогами Афгана, услышав в ответ на вопрос «Где служил?» — «Руха, Панджшер», они, как правило, выдавали такие тирады: «Нас Рухой пугали, мол, любой „залет“ — и поедете в Панджшер на воспитание». Вот такое мнение бытовало в ограниченном контингенте о нашем «бессмертном» рухинском гарнизоне!
Полк вошел в историю афганской войны как часть, понесшая самые большие потери в Панджшерской операции весной 1984 года. Наша часть (несмотря на то что находилась вдалеке от взора командования 108 МСД, и награды зачастую просто по какой-то нелепой сложившейся традиции с трудом доставались личному составу полка) тем не менее дала стране реальных героев Советского Союза В. Гринчака и А. Шахворостова. Невзирая на условия, в которых жил полк, мы честно выполняли свой долг. Пусть это звучит немного пафосно, но это так.
Да простят меня ребята-саперы, если я поведаю о минной войне в Афганистане без свойственного им профессионализма. Попытаюсь доступным языком объяснить, что за устройства использовали моджахеды в этой необъявленной десятилетней войне.
Соответственно, когда в колонне, где до начала движения щупом был проверен каждый метр маршрута, происходил подрыв, это вызывало удивление и множество вопросов к саперам. Повторюсь, что, как мне объяснили саперы, по такой мине можно было проехать, если колесо машины не покрывало 3/4 площади мины, то есть проехал по ней, по 2/4 ее площади, — все равно, а вот следующая единица техники может запросто подорваться. Именно минная война принесла нам в Афганистане большое количество изувеченных ребят, особенно в Панджшерском ущелье.
«Там очень много грязи было»
Алексей Поспелов, 58 лет, служил в рембате с 1984-го по 1985 год, дважды ранен:
Честно говоря, все это уже стирается из памяти, только снится сейчас. Жара, пыль, болезни. У меня было осколочное ранение в голову и в ногу. Плюс к этому был тиф, паратиф, малярия и какая-то лихорадка. И гепатит. Болели гепатитом многие, процентов 90, если не больше.
Меня после распределения в 1982 году направили в Германию. Там я прослужил год и восемь месяцев, еще не женился к тому времени. Пришла разнарядка в Афганистан, меня вызвал командир и говорит: «Ты у нас единственный в батальоне холостой, неженатый. Как смотришь на это?»
Я говорю: «Командир, куда родина прикажет — туда и поеду». Он отвечает: «Тогда пиши рапорт». Я написал рапорт и поехал.
Various types of Soviet military helicopters, including a Mi-24 gunship, background center, are parked outside Kabul Airport, April 22, 1988. An estimated 115,000 Soviet troops still remain in Afghanistan but they will begin leaving May 15 under a U.N. mediated withdrawal agreement signed in Geneva on April 14. (AP Photo/Liu Heung-Shing). Фото: Liu Heung-Shing / AP
Сразу с пересылки мне дали направление в 58-ю бригаду матобеспечения, в населенный пункт Пули-Хумри, в 280 километрах от Кабула на север через перевал Саланг. Там я попал в рембат командиром ремонтно-восстановительного взвода. Скажешь, непыльная работа? Ну, а кто же технику с поля боя эвакуировал? И отстреливаться приходилось, конечно, не раз.
Я вспоминаю это время очень тепло, несмотря на все неприятности и трудности. У нас там люди разделились на тварей и нормальных — но это, наверное, всегда так бывает.
Вот, например, в 1986 году я получил направление в Забайкалье. Должен был в Венгрию ехать, но ротный мне всю жизнь испортил, перечеркнул, перековеркал.
К нам должен был начальник тыла приехать с инспекцией, и у нас решили в бане закопать треть от большой железнодорожной цистерны под нефть. А я в этот день как раз сменился с наряда, где-то часов в шесть. Вечернее построение, и ротный говорит Мироненко и еще одному парню: «Давайте быстро в баню».
Баня — это большая вырытая в земле яма, обложенная снарядными ящиками, заштукатуренная, приведенная в порядок. Там стояла здоровая чугунная труба — «поларис», как мы ее называли, в которую капала солярка, и она разогревалась добела. Она была обложена галькой. И там все парились. До того момента, как привезли эту цистерну, в холодную воду ныряли в резервный резиновый резервуар, двадцатипятикубовый.
И тут комбату приспичило закопать цистерну, чтобы прямо не выходя из бани можно было купаться в холодненькой. Все сделали, но у ротного появилась идея скрутить по ее краю трубу, наделать в ней дырок, чтобы фонтанчики были, и обеспечить таким образом подачу воды. Чтобы идиллия была — показать начальству: глядите, у нас все хорошо!
Но по времени это сделать не успевали. Ребята неделю этим занимались, практически не спали. А Мироненко, сварщик, был в моем взводе. На построении он из строя выходит ко мне и говорит: «Товарищ лейтенант, дайте мне хоть поспать, меня клинит!» Но ротный кричит Мироненко: «А ты что тут делаешь? А ну в баню, заканчивай все давай!»
Как потом оказалось, Мироненко спустился на дно этой емкости, заснул и случайно затушил газовую горелку, которая продолжала работать. В этот момент его напарник, почувствовавший запах ацетилена от автогена, кричит ему туда: «Мирон, ты чего там делаешь, уснул? Ты не спи, я пойду баллон кислородный поменяю». И не перекрыл ацетилен. А Мироненко спросонья нашаривает в кармане коробок и чиркает спичкой. Понимаешь, какой объем взрывчатого вещества к тому времени там скопился? Разворотило все к чертовой матери.
Бахнуло, наверное, часов в 12. На следующий день начали разбор: чей подчиненный, кто дал команду. И ротный тут же все спихнул на меня — мол, это его подчиненный. И началось. Меня сразу же на гауптвахту засадили. Я на ней суток десять просидел, похудел на 18 килограммов. Камера была метр на метр, а в высоту — метр шестьдесят. Вот так я все это время сидел и почти не спал. А в углу камеры стоял такой же «поларис» и разогревался. Фактически я был вдавлен в стенку. Это ужасно — по-моему, даже фашисты такого не придумывали.
Когда было партсобрание, меня исключили из партии за ненадлежащий контроль над личным составом. Прокуратура на меня уголовное дело завела. Но всех опросили и выяснили, что я, наоборот, пытался не дать этому парню пойти работать, и, пополоскав меня, дело закрыли. Хрен бы с этим начальником тыла, купался бы в этой резиновой емкости, ничего страшного. Но ротному приспичило рвануть задницу, чтобы капитана получить.
А так — не только негатив был. Хорошие нормальные люди там как братья были. Некоторые афганцы, пуштуны, лучше к нам относились, чем многие наши командиры. Люди другие были. Там, в экстремальной обстановке, совершенно по-другому все воспринимается. Тот, с кем ты сейчас чай пьешь, возможно, через день-два тебе жизнь спасет. Или ты ему.
Там очень много грязи было. А я был идеалистом. Когда меня выгнали из партии, я стреляться собирался, не поверишь. Это я сейчас понимаю, какой был дурак, я воспитан так был. Мой отец всю жизнь был коммунистом, оба деда в Великую Отечественную были. Я сейчас понимаю, что это шоры были идеологические, нельзя было так думать.
В 90-е, когда Ельцин встал у власти, я написал заявление и сам вышел из партии. Ее разогнали через год или около того. Сказал в парткоме: я с вами ничего общего не хочу иметь. Почему? Да просто разложилось все, поменялось. Самым главным для людей стали деньги. У народной собственности появились хозяева. Нас просто очень долго обманывали. А может, и сейчас обманывают.
«Пить — пили, и пили много»
Юрий Жданов, майор мотострелковых войск, служил в Афганистане в 1988 году:
Я в 1980 году служил в Забайкалье лейтенантом, и там всеобщий порыв был: давай, мол, ребята, туда, в Афган! И все написали рапорты. Все мы — господа офицеры (которые тогда еще господами не назывались), так и так, изъявляем желание. Но тогда все эти рапорты положили под сукно.
Потом я поехал служить в Таманскую дивизию командиром батальона. Служил, служил, вроде хороший батальон, а потом, во второй половине 80-х, не пойми что твориться стало. Написал рапорт по новой — мол, хочу в Афган. Ну и поехал.
В наш полк специально прилетали вертушки из штаба армии за хлебом и за самогончиком. Гнали прекрасно — на чистейшей горной воде. Бывало, водку привозили из Союза, но это редкость была. Но не только из Союза водкой торговали, в дуканах можно было паленую купить, да и какую угодно. Я имел доступ к лучшему техническому спирту, который по службе ГСМ шел. Пили все — не так, конечно, чтобы все в перепитом состоянии были. Но пить — пили, и пили много.
Я в режимной зоне Баграма, будучи замкомандира полка, курировал вопросы тех подразделений, которые от полка там стояли: третий батальон, зенитно-ракетная батарея, третья артиллерийская батарея и батальон на трассе. Поскольку я находился близко от штаба дивизии, комдив Барынкин привлек меня к работе с местными, поставил мне задачу: мол, посмотри-послушай, чем они там дышат. И я на его совещаниях по этому вопросу присутствовал. Получить информацию о них иначе как вращаясь в их среде было никак невозможно. Вот этим я и занимался.
С «зелеными» — солдатами Наджибуллы, которые за нас воевали, — тоже приходилось работать. Ездили, с местными общались — есть фотографии, когда мы приезжаем, вокруг бородатые стоят, а мы броней идем — колонной. А они там со всякими «хренями и менями» в боевые действия не вступили, склонили на переговоры — тоже показывали свою силу.
Я таджиков-солдатиков из третьего батальона взял и туда, в совмещенный командный пункт, который в Баграме был, где их штаб находился, чтобы они с местными поговорили. На первый день послал одного, на второй — другого. Я специально с собой таджиков взял, причем не простых, а которые на фарси говорили, — большинство афганцев общается на этом наречии.
Taliban gunners clean 120mm tank shells Monday, Oct 8, 1996 before firing on enemy positions in the Panjshir valley. The Taliban continues to pursue the ex-government army following its capture of the Afghanistan capital, Kabul.(A P Photo/ John Moore). Фото: John Moore / AP
Один из этих моих солдатиков рассказывал, что они попытались его «заблатовать»: «Давай, мол, беги по-быстрому к нам в банду, мы тебя в Пакистан переправим, скоро шурави (русские) уходят. Тебя там в Пакистане поучат, а Союз-то скоро развалится. Ты придешь к себе в Таджикистан и будешь там большим человеком». Это 1988 год! Для меня, партийного и офицера, это звучало как бред сивой кобылы. Мысль о том, что Союз развалится, — вообще была из области фантастики.
Когда я приехал в Афган, дальние гарнизоны уже начали выходить. И я смысла не понимал: на хрена мне, ребята, туда ехать? На хрена вы меня туда послали? Война чем хороша? Когда идет движение, когда ты воюешь. А когда войска стоят на месте, они сами себя обсирают и портят все, что находится вокруг них. Но раз выходили — значит, была такая политическая необходимость, это тоже все понимали.
Афган на меня сильно повлиял тем не менее. Меняются отношения — на политическом уровне и на личном. И еще я помню, как офицеры клали на стол рапорты еще до расформирования подразделений. Там сидели кадры «оттуда» и просили их: да у тебя два ордена, ты что, куда? — Нет, я увольняюсь. Судьба и война приводят каждого к законному знаменателю.
А потом, уже после всего этого, я узнал, что Саша Лебедь, который был у нас в академии секретарем партийной организации курса, который разглагольствовал с партийной трибуны о социалистической Родине, вместе с Пашей Грачевым поддержал Борю Ельцина, когда развал СССР пошел. И я понял, что ловить здесь нечего. У нас тут предатели везде.
Пашу потом министром обороны сделали, Саша Лебедь вылез в политические деятели. Наш начальник разведки дивизии поначалу к нему прильнул и, так сказать, вскоре улетел в мир иной. А потом и Саша Лебедь вслед за ним отправился. Политика — дело сложное, интересное.
827905 31.08.1988 Республика Афганистан (Исламская республика Афганистан). Пребывание ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Механизированное подразделение советских войск направляется в район Пагман. Андрей Соломонов / РИА Новости. Фото: Андрей Соломонов / РИА Новости
«У тех, кто войну прошел, правильное понимание вещей возникает»
Отец Валерий Ершов, служил в Афганистане заместителем командира роты в бригаде обеспечения в городе Пули-Хумри, отслужил 10 месяцев вплоть до вывода войск из Афганистана:
Шла уже вторая половина 80-х, и все мы знали, что это за место — Афганистан, общались с ребятами, которые там воевали. Я решил, что надо себя испытать. Человек ведь всегда проверяется в деле, хотя был и страх смерти, и страх попасть в плен, конечно. Потому я добровольцем отправился в Афганистан и о своем решении не жалею.
Рота у нас была большая и нестандартная — 150 человек. Называлась местной стрелковой. Я такого больше нигде не встречал. Подчинялась рота непосредственно начальнику штаба бригады, которого мы все звали «мама». Люди туда отбирались и хорошо оснащались.
Мы охраняли огромные склады 58-й армии. Оттуда уходили колонны в боевые подразделения Афганистана, порой приходилось участвовать в сопровождении этих колонн, поэтому мне довелось побывать и в Кабуле, и в Кундузе, и некоторых других местах.
Когда командир роты заболел, я три месяца исполнял его обязанности. Именно тогда, в августе 88-го, у нас произошло вошедшее в историю афганской войны ЧП — взрывы на артиллерийских складах.
Несколько часов мы провели под этой бомбежкой. Создалась мощная кумулятивная струя. Ветер, гарь от взрывов. Часть казарм сгорела подчистую. Запах был чудовищный. Ко мне в комнату влетела мина и не разорвалась. Упала рядом с койкой. Саперы потом ее вынесли.
Осколков было в воздухе столько, будто дождь шел. Я действовал на автомате, как на тренировках.
Помню, на командном пункте подошел прапорщик и попросил отпустить его, чтобы забрать бойца с поста. Я разрешил. Он надел бронежилет, каску, взял автомат и вышел. Смотрю, вокруг него все рвется, а он идет как заговоренный. Нужно было далеко идти. Два километра.
Часть дороги была видна. Обратно так же шел: не сгибаясь, спокойно. Я про себя думал: «Неужели так можно идти?» Но солдата прапорщик не нашел. Мы отправились с ним во второй раз уже на БРДМ. Машина почти сразу просела. Колеса нашпиговало осколками, включилась самоподкачка шин, так и доехали до места. Там пришлось выходить. Солдат нашелся, живой, прятался за камнем.
Ни один человек у меня из подразделения в этом пекле не погиб. Как тут не поверить в то, что не все в жизни подчиняется законам физики и математики?
У меня у самого после прогулок под огнем — ни одного осколка на бронежилете, на каске, ни одной зацепки даже на форме не осталось. Тот день стал для меня в каком-то смысле поворотным.
В Бога я в ту пору еще не верил. Был таким человеком, который ищет справедливости во всем. С одной стороны, в этом есть своя чистота, а с другой — наивность. Среди подчиненных принципиально неверующих людей не было. По крайней мере у всех, когда выходили на утренний осмотр, были либо вырезанные крестики, либо пояски с 90-м псалмом. Такова военная традиция.
Я порой подтрунивал над солдатами: «Что это такое? Ведь вы же коммунисты, комсомольцы, а верите какой-то ерунде». Но снимать кресты не просил.
На границе между жизнью и смертью, да еще и в чужой стране, отношения между солдатами были пропитаны абсолютным доверием. В Афгане я мог подойти к любому водителю и попросить, чтобы меня подбросили куда-то. Без вопросов. То же самое — на вертолете. Ни о каких деньгах, как вы понимаете, речи быть не могло.
При этом никакого панибратства, понимаете? Вот в чем штука. Я подчиненных называл по имени-отчеству, но это не отменяло постоянных тренировок и других методов поддержания подразделения в форме, чтобы люди были готовы ко всему. Приказы не надо было повторять дважды, не надо было даже проверять их исполнение. Единственное, насколько было можно, мы делали бойцам щадящие условия: три часа на сон вместо двух, потом — час бодрствования и еще два — в наряде.
Одна из главных проблем афганцев — это обида, что здесь, в Союзе, все не так, как было в Афгане. В первую очередь не хватало таких же теплых отношений между людьми.
Порой нас встречали даже с некоторой враждебностью. Так, по возвращении из Афгана мы с другим офицером хотели новые фуражки получить. Объяснили, что в командировке вся форма поистерлась и так далее, а нам ответили: «Мы вас туда не посылали». Я понимаю, что это расхожая фраза, но так действительно говорили и, разумеется, не все ветераны, а особенно те, что сражались на передовой, могли молча такое проглотить.
Сперва афганцы держались вместе. Помню, в первые годы ветераны создавали много патриотических обществ, а потом эти общества стали лопаться как мыльные пузыри.
Не стало той страны, за которую мы воевали. У людей, да и у нас тоже, уже были другие цели, задачи. Многим хотелось стать богаче. Льготы появились. С одной стороны, это хорошо, но с другой — начались какие-то трения: кто кому чего дал или не дал. Я встречал таких афганцев, которые озлоблялись на весь мир и друг на друга. Взрывы на Котляковском кладбище — это же были разборки между ними.
Мне повезло, вернее, Господь меня увел от таких проблем. Я нашел отношения, схожие с теми, какие были в Афгане, в среде верующих людей. У тех, кто войну прошел, правильное понимание вещей возникает. Часто ветераны к своим наградам относятся так: «Разве это мои ордена и медали? Это все товарищи мои боевые, а я тут ни при чем». Или даже так говорят: «Это Господь мне помог, это его заслуга».
Военные водители на привале общаются с местными жителями.
Александр Файзулин (справа) и Александр Лупандин, погибший в ДРА в 1982 году.
Обещали Крымский стан.
Поздняя осень на Ставрополье не самое приятное время года. Стылые дожди, а то и первый снежок, редкие солнечные, но зябкие дни, пронизывающий ветер и сырость. Ноябрь 1980-го выдался тоже не очень. И вот под этим серым ставропольским небом парням, призванным на срочную службу, по нескольку суток приходилось ожидать отправки в войска на краевом сборном пункте. Днем сидели на влажных скамьях под шиферными навесами во дворе, уничтожали домашние разносолы. Прячась за спинами друг друга, не брезговали и спиртным. Но сильно не шумели, каждый боялся не услышать свою фамилию, которую в любой момент могли невнятно пробубнить по громкоговорящей связи. Страшные истории о пропустивших свою команду, уехавшую в элитные войска в Германию или в Венгрию, не давали расслабиться. На ночь народ заводили в помещение казармы, где с боем брались спальные места на трехэтажных нарах. В конце ноября восьмидесятого года во дворе краевого сборного пункта оказался Александр Файзулин. Пришла пора Родине долг отдавать.
На третьи сутки наконец-то, когда и призывников-то осталось совсем мало, на середину плаца вышел прапорщик и громко скомандовал:
– Те, у кого имеются права категории С и есть навыки работы на дизельных машинах, выходи строиться!
До призыва Александру пришлось совсем немного, буквально пару месяцев посидеть за рулем дизельного IFA, а раз так, то чего ждать еще? Пожалуй, так просидишь на КСП непонятно сколько и дождешься непонятно чего. Призыв-то вот-вот закончится. Встал Саша в строй вместе с другими откликнувшимися на зов прапорщика.
На все вопросы, которыми новобранцы закидывали своего сопровождающего, тот только отмахивался, мол, не переживайте! За воротами КПП родители тоже места себе не находили, всеми правдами и неправдами пытались узнать, куда мальчишек повезут. Прапорщик сдался, посмотрел по сторонам, все же военную тайну придется раскрыть, нарушить Устав:
Красота, лафа и просто чудо! Черное море, степи, морской песок, легкий бриз, солнышко и девушки… Вот это повезло!
Команду будущих военных водителей отправили на железнодорожный вокзал, потом на станцию «Кавказскую», где формировался воинский эшелон. И только через несколько часов пути в общем забитом под самый потолок призывниками вагоне прапорщик сообщил, что едут парни совсем не к Черноморскому побережью, а в Туркмению и служить им придется в Афганистане. О Крыме сказал только потому, что были прецеденты, когда родители, прознав об Афгане, готовы были сопровождать своих чад не то что до станции «Кавказской», а хоть в сам Афган!
Не сильно расстроились ребята. Ну а что?! Все, как и думали, ну почти все. И песок, и ветер, и солнышко, разве что ни моря, ни девушек. Посмеялись. Даже немудреную рифму сочинили: «Обещали Крымский стан, а попали в Туркестан».
Велик был СССР, невероятно огромен. Лишь через четверо суток эшелон добрался до Термеза, самого южного города Узбекистана. Пока суть да дело, самые шустрые обменяли теплые гражданские вещи на местный портвейн «Чашма». Настроение от этого чудодейственного плодово-ягодного напитка заметно улучшилось, и, погрузившись в кузов ЗиЛа, отправились новобранцы в сторону своей части.
По мере движения из поля зрения исчезали живописные, чудные, незнакомой архитектуры дома и узкие термезские улицы. Взамен них потянулись безлюдные песчаные равнины и барханы. Вскоре показались палатки, симметрично установленные вокруг плаца, чуть в стороне виднелся большой автопарк. Это и было место будущей армейской службы вновь прибывших парней. Военный городок находился всего в четырех километрах от границы с Афганистаном.
…а попали в Туркестан
На территории части новобранцев построили в четыре шеренги, заместитель командира по тылу майор Волошин поинтересовался настроением «сынков» и как бы между прочим сказал: «У нас тут постреливают!». Народ присмирел, посерьезнел. Побывали в бане, получили форму. Смеялись, оглядывая друг друга. Кто-то никак не мог найти своих приятелей. Форма всех делает близнецами. Кому-то досталась одежда большего размера, кому-то меньшего. Смешно, конечно, когда верзила под два метра напяливает на себя штаны, едва прикрывающие колени. Или невысокий парень стоит в куртке с рукавами, как у Петрушки из русского кукольного театра. Нормально. Разобрались. Обменялись. Главное, сапоги по размеру, чтобы ноги не «убить».
Курс молодого бойца длился две недели. Строевая, физическая и огневая подготовка. Стрельбы выглядели так: три одиночных, остальные семь патронов очередью – итого десять. 7 декабря приняли присягу, а уже с одиннадцатого числа пошли грузовики в учебные рейсы по маршруту Хайратон – Пули-Хумри. И ничего, что это не дома, не в Союзе, просто чуть дальше, в воюющем Афганистане. Тогда при первом пересечении госграницы удивил природный феномен: с нашей стороны хоть какая-то растительность еще была, чахлая, серая, но все же, а на сопредельной территории – ничего абсолютно, только пыль да песок! Впрочем, позже показались глинобитные дома – такие же как в Туркмении, заборы-дувалы как под копирку. Пожалуй, более грязные и оборванные дети. Только наряду с этой нищетой обилие современной техники и товаров в местных лавках. Даже вороны сильно отличались от наших своими нереально огромными размерами. Все было незнакомым и чужим. Пески сменялись горными ущельями и перевалами, зелеными зонами, городками и кишлаками.
Так началась служба военных водителей в 659-м отдельном автомобильном батальоне.
«Впереди перевал, а на нем басмачи…»
Армию нужно постоянно снабжать продуктами, одеждой, боеприпасами, горючим и прочим. Что-то перебрасывали самолетами до аэродромов крупных афганских городов, но много ли небом доставишь? Поэтому по всем немногочисленным дорогам ДРА постоянно шли автокараваны, доставляя необходимое в самые дальние гарнизоны, затерянные в пустынях или на высокогорьях. А уж если и машины не способны добраться до точки назначения, то выручали вертолеты.
Батальон, в который попал Александр, состоял из трех рот. Первая и вторая – «наливники», занимающиеся перевозкой разных видов топлива. Третья рота, Сашина, – «сухогрузы», перево-зившие все остальное, от мешков с мукой до авиабомб. В автопарке получили новенькие КамАЗы. К слову сказать, никому из молодых солдат раньше не приходилось рулить такой машиной. Всему надо было учиться с нуля в очень сжатые сроки. Машина с норовом, сама по себе тяжелая, а уж с грузом и подавно нелегко управляемая.
Для роты Александра учебные рейсы по ДРА прошли нормально, без происшествий. А вот другую роту на первом же маршруте обстреляли, издырявили несколько бортов пулеметными очередями. Слава богу, людских потерь не было!
Учились водительскому мастерству на разбитых трассах, крались по крутым извилистым узким дорогам в горах, проходили вечно забитый машинами Саланг, тряслись по бездорожью, кипели двигателями в пустынях, тянулись ниткой на перевалах. И все это не в мирное время. Каждый водитель имел при себе автомат и пару гранат. На автомобиль было положено по две дымовые шашки и по три гранаты с дымами.
Солдаты-водители рассыпались по позициям, вешали над колонной дымы, затрудняя нападающим обзор, мешая вести прицельную стрельбу, и давали отпор из автоматов и пушек БТРов, сопровождающих колонну.
Хотя однажды случилось не совсем по утвержденному сценарию. Не сдержался один из командиров рот. Разозлился, видать, старший лейтенант. Как только «духи» ударили по колонне из зеленой зоны, ротный в азарте прихватил с собой с десяток бойцов и ринулся в бой. Успешно перехватили инициативу у душманов. В итоге мало того что атака басмачей захлебнулась, так еще часть из них попала в плен к шурави.
За ту стычку, за нарушение установленного порядка не наказало командование офицера. Наоборот. За мужество и отвагу награжден был ротный медалью «За отвагу».
Изо дня в день зимой и летом ходили автороты в Афганистан и обратно, по три-четыре рейса в месяц, перевозя на своих бортах тысячи тонн различных грузов. Тогда еще не существовало капитальной переправы через Амударью, будущий знаменитый Хайратонский мост только начинали строить. Перебрались через широкую реку по понтонам. Выходили утром из Учкызыла, где загружались перед рейсом, пересекали качающуюся переправу-границу и шли на Пули-Хумри, где были развернуты склады снабжения советских войск. На ночевки останавливались рано, около четырех часов вечера, поскольку с 16.00 наступал комендантский час и всякое движение было строго-настрого запрещено. Двинешься – никто, как в кино, пароль спрашивать не будет, долбанут крупнокалиберным из ДШК – и привет родным!
Александр с напарником по-быстрому смотались на машине на давно знакомый базарчик в придорожном кишлаке. Так захотелось свежего борща! На рынке не задерживались, какая-то тяжелая атмосфера там была, напряжение в воздухе висело. Быстро набрали овощей, расплатились и уехали на стоянку.
Пока разводили костерок, кипятили воду в котле, нарезали овощи, увидели – со стороны Саланга на них движется стена пыли. Надо сказать, что в этом месте пыли просто фантастически много, буквально по колено проваливаешься в мягкую серую муку. А тут какой-то сумасшедший тащит за своим грузовиком еще целое торнадо! Медленнее надо, аккуратнее, тут люди после трудов праведных покушать решили почти домашнего. Хотели было налететь на раздолбая, как тот вывалился из кабины с лицом белее мела. Оказывается, напали на их колонну душманы, серьезно обстреляли. Пулевые отверстия в кабине и цистернах, из которых струями хлестал авиационный керосин, свидетельствовали о том же самом. Из полка незамедлительно была направлена помощь колонне.
Долго слышали на стоянке гул боя. Утром, когда поднимались к перевалу, машины давили колесами огромное количество гильз разных калибров, а по обочинам еще дымились остатки разбитой колонны.
Как обхитрили Ахмад Шаха Масуда
В конце осени 1981 года более чем трем сотням машин 659-го ОАБ предстояло участвовать в операции по переброске батальона спецназа ВДВ в город Меймене, центр провинции Фарьяб, расположенной на севере страны на границе с Туркменистаном. Командованием было принято решение изменить привычный маршрут движения, давно изученный известным полевым командиром Ахмад Шахом Масудом, контролирующим в том числе и эту провинцию. Поскольку вероятность нападения на такой лакомый кусок, как огромная колонна, была весьма и весьма высока, было решено пройти путь по территории Туркмении вдоль границы и пересечь ее в районе, максимально приближенном к месту назначения.
В колонне кроме грузовых автомобилей была и бронетехника. Местные жители выходили на шум и лязг, пытались выяснить, что происходит. Женщины плакали, махали вслед платками. Думали, что война пришла и сюда.
Границу колонна пересекала в непривычном месте. Не было ни пограничного, ни таможенного досмотра. Погранцы сняли часть колючей проволоки, тут и прошел автокараван. Конечно, никакой, даже грунтовой дороги не было. Шли по пескам пустыни Каракум.
Ахмад Шах не успел подготовиться к встрече.
«Ах, какого дружка потерял я в бою…»
Теряли в атоколонне боевых товарищей. Ранеными и убитыми.
Другой водитель, Иван Фурман, почти земляк, из хутора Греки Краснодарского края, получил двойное ранение: одно в ногу, второе – в живот. Но не бросил КамАЗ. Ценой своей жизни освободил дорогу для колонны, не дал «духам» возможности расстрелять остальной транспорт. Его сослуживец Николай Чмулев помог эвакуировать пострадавшего парня с места обстрела. К сожалению, Иван скончался в этот же день на операционном столе. Посмертно был награжден орденом Красной Звезды.
Сашин товарищ Женя Мартыненков рассказал, что, когда колонну обстреливали, побежал он к танкистам, стоявшим чуть дальше, за сопкой, попросил стрельнуть по духам. Танкисты сначала отказались, мол, один танк не заводится, а у второго пушка не работает. Эх, велика Россия, а раздолбайства в армии никто не отменял!
Вон сколько лет прошло, после того как Александр Файзулин вернулся с войны. А память хранит и хорошее, и плохое, все то, что пришлось пережить там, в Афганистане.
«А дорога серою лентою вьется…» / Газета «Ставропольская правда» / 31 января 2014 г.