Что такое научное общение

Существует область исследований научной коммуникации, которая на протяжении десятилетий оказывала лишь ограниченное влияние на практику научной коммуникации, и наоборот, но научная коммуникация, основанная на фактических данных, направлена ​​на объединение исследований и практики в научной коммуникации.

СОДЕРЖАНИЕ

Мотивации

Методы

Актер Алан Алда помогал ученым и аспирантам освоиться в общении с помощью тренеров по драматургии (они используют актерские приемы Виолы Сполин ).

Доказательная практика

Подобно тому, как доказательная медицина закрепилась в медицинской коммуникации десятилетия назад, исследователи Эрик Дженсен и Александр Гербер утверждали, что научное общение выиграет от рецептов, основанных на фактах, поскольку эта область сталкивается с соответствующими проблемами. В частности, они утверждали, что недостаток сотрудничества между исследователями и практиками является проблемой: «По иронии судьбы, проблемы начинаются с обмена научными доказательствами».

Научная коммуникация, основанная на фактических данных, будет сочетать в себе наилучшие имеющиеся данные систематических исследований, подкрепленные установленной теорией, а также приобретенные практические навыки и знания, уменьшая двойное разъединение между наукой и практикой. Ни один из них не принимает во внимание приоритеты, потребности и возможные решения другой стороны, утверждали Дженсен и Гербер; преодоление разрыва и налаживание более тесного сотрудничества могло бы позволить взаимное обучение, повышая общий прогресс научного общения как молодой области.

Представляя научную публику

Многие критики общественного понимания научного движения подчеркивали, что то, что они называли публикой, было чем-то вроде (бесполезного) черного ящика. Подходы к общественности изменились с уходом от общественного понимания науки. Исследователи и практики в области научной коммуникации теперь часто демонстрируют свое желание прислушиваться к неученым, а также признают понимание изменчивой и сложной природы (пост / поздней) современной социальной идентичности. По крайней мере, люди будут использовать множественное число: публика или аудитория. Как написал редактор научного журнала Public Understanding of Science в специальном выпуске, посвященном публике:

Мы явно перешли от прежних времен дефицита кадров и мышления общественности как монолитной к рассмотрению публики как активной, знающей, играющей несколько ролей, принимающей, а также формирующей науку. (Айнзидель, 2007: 5)

Однако Айнзидель предполагает, что оба взгляда публики по-своему «монолитны»; они оба хотят объявить то, что называется публикой. Некоторые сторонники общественного понимания науки, возможно, высмеивали публику за их невежество, но альтернативное «общественное участие в науке и технологиях» романтизирует публику из-за их инстинктов участия, внутренней морали или простой коллективной мудрости. Как заключила Сюзанна Хорниг Прист в своем вводном эссе о современной научной аудитории в 2009 году, задача научного общения может заключаться в том, чтобы помочь людям, не являющимся учеными, почувствовать, что они не исключены, а не всегда включены; что они могут присоединиться, если захотят, а не то, что есть необходимость проводить свою жизнь в вовлечении.

Процесс количественного исследования общественного мнения о науке в настоящее время в значительной степени связан с общественным пониманием научного движения (некоторые сказали бы это несправедливо). В США имя Джона Миллера больше всего ассоциируется с такой работой и хорошо известно тем, что он проводит различие между идентифицируемой «внимательной» или «заинтересованной» публикой (то есть поклонниками науки) и теми, кто не очень заботится о науке и технологиях. В работе Миллера ставится под вопрос, обладает ли американская общественность следующими четырьмя атрибутами научной грамотности:

Анализ кадра

Некоторые особенности этого анализа перечислены ниже.

Эвристика

Люди принимают огромное количество решений каждый день, и подходить ко всем осторожно и методично непрактично. Поэтому они часто используют уловки, известные как « эвристики », чтобы быстро прийти к приемлемым выводам. Тверски и Канеман первоначально предложили три эвристики, перечисленные ниже, хотя есть и многие другие, которые обсуждались в более поздних исследованиях.

Наиболее эффективные научные коммуникации учитывают роль, которую эвристика играет в повседневном принятии решений. Многие информационно-пропагандистские инициативы сосредоточены исключительно на повышении осведомленности общественности, но исследования не обнаружили корреляции между уровнями знаний и отношением к научным вопросам.

Инклюзивное общение и культурные различия

Дополнительные методы для включения различных голосов включают использование поэзии, интерактивного искусства, фильмов и игр, которые использовались для вовлечения различной публики путем мониторинга, обсуждения и реагирования на их отношение к науке и научному дискурсу.

Наука в массовой культуре и СМИ

Рождение общественной науки

Научные СМИ в 19 веке

Научная коммуникация в современных СМИ

Традиционная журналистика

Еще один недостаток традиционной журналистики заключается в том, что после того, как научная история освещается в основных средствах массовой информации, участвующие в ней ученые больше не имеют прямого контроля над тем, как сообщается о своей работе, что может привести к недопониманию или дезинформации. Исследования в этой области показывают, насколько натянуты отношения между журналистами и учеными в некоторых случаях. С одной стороны, ученые сообщают, что разочарованы такими вещами, как чрезмерное упрощение или драматизация своей работы журналистами, в то время как с другой стороны, журналисты считают, что с учеными трудно работать, и они плохо подготовлены для того, чтобы довести свою работу до широкой аудитории. Несмотря на это потенциальное противоречие, сравнение ученых из нескольких стран показало, что многие ученые довольны своим взаимодействием со СМИ и часто взаимодействуют с ними.

Прямые трансляции или личные встречи

Интернет-взаимодействие

Коммуникация в социальных сетях

В интервью в 2014 году Карен Петерсон, директор отдела развития научной карьеры Центра исследований рака Фреда Хатчинсона, подчеркнула важность использования учеными социальных сетей, таких как Facebook и Twitter, для установления своего присутствия в Интернете.

Кимберли Коллинз и др. В статье для PLOS One в 2016 году объяснили причины, по которым некоторые ученые не решались присоединиться к Twitter. Некоторые ученые не решались использовать социальные сети, такие как Twitter, из-за незнания платформы и неопытности в том, как публиковать значимые сообщения. Некоторые ученые не видели смысла в использовании Twitter в качестве платформы для обмена результатами своих исследований или для того, чтобы у них было время добавить информацию в сами учетные записи.

В 2016 году Елена Милани создала проект SciHashtag, который представляет собой сжатую коллекцию хэштегов Twitter о научном общении.

В 2017 году исследование, проведенное исследовательским центром Pew Research Center, показало, что «около четверти пользователей социальных сетей (26%) подписаны на научные аккаунты» в социальных сетях. Эта группа пользователей «придает большее значение и сравнительно больше доверяет научным новостям, которые приходят к ним через социальные сети».

Общественное понимание научного движения

В Европейском союзе общественное мнение о финансируемых государством исследованиях и роли государственных учреждений в финансировании научной деятельности подвергалось сомнению, поскольку выделяемый бюджет увеличивался. Таким образом, Европейская комиссия настоятельно рекомендовала, а затем обязать исследовательские организации широко и среди широкой общественности сообщать о своей исследовательской деятельности и результатах. Это достигается путем интеграции коммуникационного плана в их исследовательский проект, который увеличивает публичную видимость проекта с помощью доступного языка и адаптированных каналов и материалов.

Источник

За бозон ответят. Что такое научные коммуникации и нужны ли они в России

В нашей стране растет количество научных организаций, у которых есть профессиональные службы внешних коммуникаций. Научно-исследовательские институты, научно-производственные предприятия, университеты, заповедники и ботанические сады все чаще публикуются в СМИ, обзаводятся сайтами, социальными сетями, мобильными приложениями и, что важнее, специальными людьми и даже командами, которые всем этим управляют. PR-директор московского Физтеха, исполнительный директор Ассоциации коммуникаторов в сфере образования и науки и эксперт «Коммуникационной лаборатории» РВК Елена Брандт — о том, кто такой научный коммуникатор, зачем он нужен и как с его помощью возродилась российская наука, пережившая клиническую смерть

Поделиться:

NASA vs питерский стартап

В феврале NASA выпустило новость о том, что его ученые обнаружили семь новых экзопланет, три из которых потенциально пригодны для зарождения жизни. Открытие было удостоено масштабной пресс-конференции, новость попала во все мировые СМИ, и это никого не должно удивлять — научные гиганты вроде NASA, CERN или Стэнфорда давно и прочно лидируют в мировой научной повестке.

Зато вас может несколько удивить другое. В начале марта в ведущих мировых СМИ появилась новость о том, что программисты из Петербурга создали алгоритм, который по манере ведения твиттера определяет семейное положение пользователя, — и этот алгоритм сделал вывод, что Дональд Трамп холостяк. В отличие от американских астронавтов и швейцарских ядерщиков, видеть питерских айтишников в The Guardian и The Independent довольно непривычно. Все потому, что небольшой петербургский вуз сделал удачный медийный заход с элементами ньюзджекинга — и целый день продержался где-то на краю сознания европейской и американской общественности — а это в наши дни, поверьте, дорогого стоит.

Парадоксально, но в современном мире есть такая плоскость, в которой глобальный тяжеловес NASA и скромный питерский Университет ИТМО, посеявший новость про Трампа, почти уравнены в шансах. Эта плоскость — работа с медиа. Помните блондинку из фильма «Марсианин», отвечавшую в NASA за отношения со СМИ? Так вот, какая бы наука в организации ни делалась, именно наличие или отсутствие в команде такой блондинки (если, конечно, она достаточно компетентна и изобретательна) решает, узнает ли об этой науке мир, или она так и останется в стенах организации.

Связисты с общественностью

На самом деле, конечно, блондинка ни там, ни там не работает одна, упаси бог. В NASA коммуникациями занимаются несколько десятков человек, в ЦЕРНе для этого существует целая коммуникационная группа, ведущая в том числе и просветительскую деятельность, похожим образом дела обстоят и в крупнейших мировых университетах. Все чаще и чаще такая же картина наблюдается в России. В марте Российская венчурная компания (РВК) и Ассоциация коммуникаторов в сфере образования и науки (АКСОН) представили результаты исследования того, как развиваются коммуникации в российской науке. Вопрос, который мы перед собой ставили, звучал так: как часто в российской науке создают выделенные коммуникационные подразделения (или хотя бы одного специалиста) и какими каналами они пользуются для внешней коммуникации.

Но, прежде чем рассказать о результатах, давайте разберемся, почему такое локальное явление, как рост количества пресс-служб в российских университетах и НИИ, вообще может быть интересно.

Мягкая мобилизация

Научные коммуникации являются естественной производной от науки, но возникают они при важном условии — наличии в науке конкуренции на любом из уровней. Поэтому в теории они могут служить индикатором развития национальной науки. И, судя по событиям последних лет в России, все примерно так и есть.

С начала нулевых государство стимулирует развитие науки — увеличивает внутренние затраты на исследования и разработки, повышает оклады научным сотрудникам, поощряет публикации в международных рецензируемых журналах — и, что характерно, количество таких публикаций, по данным Минобрнауки, в последние три года действительно растет: в 2014 году перестало падать, в 2015-м выросло на целых 10%, к 2016-му преодолело падение за предыдущие 13 лет и все еще продолжает увеличиваться (показатель не вызывает сомнения, потому что легко проверяется вручную по базам публикаций). И во всем этом государство делает осознанную ставку совсем не на Академию наук, где, казалось бы, российская наука и делается, а на другую науку — университетскую. Доля вузовского сектора во внутренних затратах на исследования и разработки уже перевалила за 11% и продолжает расти. А еще активно стимулируется (и похвалой, и рублем) вхождение российских университетов в первую сотню ведущих мировых рейтингов, в которых исследовательская репутация — основной критерий. Драйверы развития — вот какую роль отвели университетам в большом процессе так называемой «мягкой мобилизации» гражданской науки.

Молодые и амбициозные выпускники вузов теперь предпочитают университетские лаборатории банкам и IT-компаниям

В чьих интересах бы все это ни делалось и как бы ни оценивалось академическим сообществом, но та схема устройства национальной науки, к которой все это, по-видимому, движется, — схема, в которой наука и высшее образование бок о бок сосуществуют в университетах, — точно ближе и понятнее международному сообществу, чем исконное российское разделение «в университетах образование, а наука в РАН». В США и Европе, как правило, не понимают, зачем вообще надо было разделять их, — обычно приходится разводить руками и говорить, что так сложилось исторически. К тому же, несмотря на ведомственное разделение, вузы Минобра и институты РАН очень тесно переплетены — самые сильные научные институты и центры непременно имеют базовые кафедры в ведущих университетах, создают там совместные лаборатории, оттуда берут на воспитание студентов, туда отправляют преподавать своих сотрудников. Последние иногда там и оседают, реализуя прямо в кампусах университетов свои научные проекты, создавая институты и центры. И если сегодня вы изнутри понаблюдаете эти самые центры, лаборатории и институты, то вы с удивлением обнаружите, что живут они по правилам, довольно-таки непривычным для значительной части традиционных академических институтов.

Научный капитализм

Современные научные коллективы живут практически по капиталистическим законам, потому что уже почти десять лет существуют в условиях конкурентного рынка. Ведь хоть они и получают государственное финансирование (а другое науке получить сложно, особенно фундаментальной: слишком отложены во времени и не гарантированы ее ROI, окупаемость инвестиций), однако, в отличие от советской системы госплана, теперь получают это финансирование не по умолчанию, а через борьбу с другими такими же коллективами — за гранты от научных фондов, за заказы на НИРы и НИОКРы (научно-исследовательские и научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы) от профильных ведомств.

В этой новой российской науке — базирующейся в университетах, активно финансируемой и при этом конкурентной — вдруг начинают происходить непривычные вещи. Молодые и амбициозные выпускники вузов предпочитают университетские лаборатории банкам и IT-компаниям. Вокруг них образуются кластеры, там появляются стартапы. Туда приходят работать специалисты с рынка. И вот как одна из таких управленческих практик в университетской науке неожиданно появляются профессиональные коммуникации.

Зачем нужны научные коммуникации

В любой стране наука большей частью существует на деньги налогоплательщиков. Такова ее природа: помимо конкретных технологических разработок, за которые иногда готовы платить игроки рынка, есть огромный пласт исследований, которые никому не обещают возврата инвестиций. Мы еще долго не увидим практического выхлопа ни от подтверждения существования гравитационных волн или бозона Хиггса, ни от открытия экзопланет (даже обитаемых, они просто слишком далеко), да что там — даже за открытие систем CRISPR-Cas и основанного на них способа редактирования генома, сегодня так активно используемого на практике, в начале века еще никто не готов был платить. И это нормально — единственной серьезно заинтересованной стороной в развитии на таком дальнем горизонте планирования может и должно быть государство.

Государство же (во многих странах) представлено избранными в органы власти конкретными гражданами, чья судьба и политическая карьера зависят от того, насколько их электорат одобряет их действия. И эти конкретные люди со своими конкретными политическими программами вынуждены отчитываться о том, на что потрачены деньги налогоплательщиков. Поэтому, когда миллиарды долларов или евро тратятся на освоение дальнего космоса или строительство под землей гигантского ускорителя частиц, возникает необходимость объяснять налогоплательщикам, почему это целесообразно. Вот отсюда и берутся научные коммуникации.

Как мытье рук перед едой изменило общественную гигиену, так и привычка ученых Европы и Америки рассказывать широкой публике о том, чем они занимаются и чего достигли, изменила науку

Сила привычки

Научные коммуникации за рубежом — это сложившаяся практика отчитываться перед обществом о результатах научной деятельности. С большим или меньшим успехом это делают практически все научные организации. В этой сфере есть монстры — такие как пресловутые NASA, ЦЕРН или Массачусетский технологический институт, — а есть рядовые научные центры, университеты и отдельные лаборатории. Но делают это более-менее все — так принято. Примерно так же, как на рубеже ХХ века у просвещенных людей вошло в привычку мыть руки перед едой, и это изменило общественную гигиену, так и ближе к концу прошлого века у ученых Европы и Америки стало привычкой рассказывать широкой публике о том, чем они занимаются и чего достигли, — и это изменило науку. Как говаривал советник по науке при британском правительстве Марк Уолпорт (недавно назначенный главой департамента науки и инноваций Великобритании, чтобы распределять деньги на национальную науку): Science is not finished until it’s communicated («Наука неполноценна, если в ней нет коммуникации»).

Общество «Знание»

В нашей стране научная коммуникация в своеобразной форме существует давно: речь идет о мощной советской традиции популяризации науки, о феноменах вроде Всесоюзного общества «Знание», журнала «Техника молодежи», программы «Очевидное — невероятное» или книг Якова Перельмана. Не похожая ни по целям, ни по средствам на своего западного собрата, она тем не менее прекрасно работала на просвещение общественности и создание романтического образа ученого. Эта коммуникация не ставила своей задачей удовлетворить налогоплательщиков и не обязывала отдельные научные организации отчитываться о том, на что потрачены государственные деньги. Она была уделом талантливых пассионариев, которые чувствовали, что науку можно сделать интересной за рамками узкого профессионального сообщества. И она, пожалуй, вполне соответствовала задачам времени, тогдашним способам управления и наукой, и страной в целом. Любопытно, что похожая картина прямо сейчас наблюдается в Китае, где 15 лет назад приняли государственный закон о популяризации науки и где есть государственные агентства, отвечающие за содержание и форматы этой популяризации. И эта параллель между современным Китаем и Советским Союзом, в общем, показывает, что в характере научных коммуникаций прямо отражается управленческий уклад общества.

Клиническая смерть

Однако вместе с вырождением национальной науки в девяностых и начале нулевых исчезла и популяризация как ее производная. Двадцать с лишним лет о российской науке не было слышно ничего. В 2013 году, только начиная заниматься этой темой, я то и дело слышала, как образованные московские профессионалы, говоря об ученых, в шутку называют их «бородачи». Таким было представление о науке и о тех, кто в ней работает — пожилые, не успевающие за временем люди, живущие в своем мире и непонятно чем занимающиеся.

Неслучайно весь мир говорит про Марс и коллайдер в ЦЕРНе, но не говорит про Венеру и коллайдер в Дубне

Возрождение

А потом в 2014 году в этой сфере случился перелом. Причем ничего особенного в том году не произошло, видимо, просто накопилась критическая масса обстоятельств — и государственных мер поддержки, и ожиданий от национальной науки, и разрыва между ней и другими общественными институтами — и неожиданно о науке начали говорить, писать и даже шутить. Появился целый ряд нишевых медиа, от бумажных журналов (вроде «Кота Шредингера») до пабликов в ВК (вроде «Образовача»). Обзавелись научными редакциями или хотя бы разделами большинство основных медиа, от новостных агентств до лайфстайловых изданий и желтых СМИ — сегодня раздел «Наука» есть и у ТАСС, и у «Сноба», и у LIFE, и у «Афиши». В университеты с рынка начали приходить специалисты по пиару, а в институты бывшей академии наук спустилось распоряжение ФАНО об обязательной публикации своих достижений в СМИ.

И тогда же, в 2014 году, в российском публичном поле впервые робко появилось словосочетание «научный коммуникатор» — бесхитростная калька с science communicator, потому что именно так у западных коллег называются и журналисты, и пиарщики, работающие с научным контентом. Но если российские научные журналисты знали друг друга давно, у них даже был свой клуб, то люди, которые занимались внешними связями в университетах, институтах и научных центрах, впервые собрались на одной площадке, чтобы познакомиться, именно в 2014 году. Команду собрал появившийся в том же году проект «Коммуникационная лаборатория» РВК, и там наконец название профессии прозвучало по-русски и официально: «научные коммуникации», «научный коммуникатор» — последний сначала многим не понравился, потому что коммуникатором обычно называют телефон. К тому моменту уже стало понятно, что неслучайно весь мир говорит про Марс и коллайдер в ЦЕРНе, но не говорит про Венеру и коллайдер в Дубне, — успех работы над медийным продвижением научной организации прямо пропорционален ее, организации, медийному весу и узнаваемости. А значит, это работа, и у нее должно быть какое-то название. И, как это часто бывает, как только появилось название, начало формироваться и полноценное сообщество.

Институционализация

Первым делом зарождающееся сообщество сделало попытку исследовать, есть ли в стране эти самые научные коммуникаторы и сколько их. По не очень большой выборке и через косвенные признаки была дана оценка, вполне похожая на правду: люди, профессионально занимающиеся коммуникациями, в лучшем случае есть в 22 процентах научных учреждений, а на 1000 ученых в России приходится 0,4 коммуникатора.

Три года спустя возникло желание посмотреть, какова динамика развития этой новой для страны сферы. Интересно было увидеть, приживается ли культура коммуникаций в науке (без оценки качества их работы).

Для ответа на эти вопросы АКСОН и РВК изучили 1700 научных организаций России (список был составлен на основании федерального мониторинга результативности научных организаций) — по всем ним были проанализированы открытые источники: для начала сайт (если есть), социальные сети, наличие корпоративного СМИ, затем информация о наличии коммуникационной службы.

Выяснилось, что сегодня подавляющее большинство научных учреждений (95,6%) имеет как минимум базовый коммуникационный инструмент — собственный сайт (этот показатель вырос по сравнению с оценкой 2014 года, которую давали аналитики в проекте РВК «Коммуникационная лаборатория»). Также оказалось, что более трети научных организаций России (35,5%) имеют свои страницы в социальных сетях, причем самой популярной является социальная сеть «ВКонтакте» (собственные страницы в ней есть у 30% организаций, тогда как аккаунты в Twitter и Facebook имеются у 15% и 22% научных организаций соответственно). А еще не менее 32% организаций имеют собственное корпоративное СМИ (газета, журнал, онлайн-издание).

Ключевым показателем исследования, однако, являлось не количество инструментов, а наличие профессиональных коммуникационных команд. Их наличие оценивалось по наличию на сайте организации информации о коммуникационной службе в каком-либо виде, а затем, в случае отсутствия такой информации, дополнительно проверялось по телефону. Профессиональная коммуникация была обнаружена у 505 научных организаций, что, хотя и составляет менее трети от общего пула научных организаций России (29,8%), тем не менее показывает положительную общую динамику — например, в 2014 году доля организаций, имеющих специализированную команду или хотя бы одного специалиста по внешним коммуникациям, по оптимистичным расчетам, оценивалась всего в 22%, а сайты существовали менее чем у 90% организаций.

Если вы посмотрите на то, что окружает слова «научный» и «ученый» в СМИ сегодня, вы увидите принципиально иную картину, чем раньше: теперь очень часто встречается слово «российские»

Впрочем, среднюю температуру по больнице давать было бы некорректно. Анализ показал, что процент учреждений с налаженной коммуникацией значительно варьируется в зависимости от их категории. Наукоемкие организации по своему основному функционалу могут быть не только исключительно научными, но также образовательными и коммерческими. Упомянутый выше общий показатель по наличию коммуникационной функции (29,8%) является усредненным, а в реальности разница по нему между категориями довольно существенна. Среди вузов коммуникационная служба есть более чем у половины учреждений (58%). Коммерческие организации, от которых можно было бы ожидать высокого процента, показывают лишь 24%, и наконец в категории «наука» этот показатель не превышает 18%. Лидерство вузов довольно легко объясняется: для них необходимость присутствовать и действовать в публичном поле традиционна, и связано это скорее не с наукой, а с необходимостью работать с абитуриентами.

Любопытно, что у коммуникационных подразделений в университетах уже появились некие собственные стандарты: например, они, как правило, называются пресс-службой либо отделом/управлением по связям с общественностью/маркетингу/информационной политике, — в отличие от научно-исследовательских институтов, где функция внешних связей может быть закреплена, например, за канцелярией или ученым секретарем, а называться «служба связи», «портал», «вопрос-ответ» или «новости».

Кстати, внутри все той же категории университетов — наиболее развитой в целом — на самом деле наблюдается довольно сильное неравенство. В объеме и качестве коммуникаций очевиден кардинальный разрыв между университетами, входящими в первую сотню национальных рейтингов (за основу взят ежегодный рейтинг «Интерфакса»), и всеми остальными университетами. Так, например, профильное коммуникационное подразделение есть у 92% вузов из первой сотни — и всего у 21% вузов вне ее. Подавляющее большинство вузов первой сотни активно работают со СМИ, имеют социальные сети и корпоративные издания (более 80% по каждому показателю). Похоже, что именно ведущие университеты являются основными драйверами развития научных коммуникаций в России.

Есть ли такая профессия

200 организациям, включенным «Интерфаксом» в пул «лучших», был предложено поучаствовать в онлайн-анкетировании с углубленными вопросами. По его результатам выяснилось, что коммуникации в вузах чаще всего подчинены проректору (39% респондентов), в команде зачастую работает более 10 человек, за службой почти в 100% случаев закреплены все основные функции, от работы со СМИ до фото, от издания корпоративных медиа до социальных сетей. Забавно, что самой популярной социальной сетью среди «лучших» является Facebook, а не «ВКонтакте», как у большинства организаций по России. Также анализ показал, что 17% ведущих организаций уже имеют собственное мобильное приложение.

Неожиданный результат дал вопрос об основной сложности в работе — мы прогнозировали, что самым частым ответом станет «недостаток финансирования», однако были удивлены: ведущие научные коммуникаторы отдали большинство голосов «нехватке компетентных кадров» (63%). Очевидно, что этот род занятий уже требует особых компетенций, которые не так легко найти на рынке труда, и это, пожалуй, лучше всего свидетельствует о росте профессионализма научной коммуникации в России.

Сегодня научной коммуникации уже можно профессионально учиться: пилотные бакалаврские и магистерские программы запущены в московском Политехе (бывшем МАМИ), МИСиС, Университете ИТМО. Людей, способных общаться с медиа или «переводить с научного на человеческий», днем с огнем ищут коммуникационные службы ведущих вузов и научных центров. Создана профессиональная ассоциация АКСОН, проект «Коммуникационная лаборатория» РВК учредил одноименную премию и ежегодный форум научных коммуникаторов России. Специалисты по научной коммуникации успели собраться в сообщество (в том числе и на facebook) и осознать, что то, чем они занимаются, уже можно назвать профессией — профессией, которой буквально три года назад еще не было.

Но главное — не сколько научных коммуникаторов уже появилось, а зачем. Если вы посмотрите на то, что окружает слова «научный» и «ученый» в СМИ сегодня, вы увидите принципиально иную картину, чем раньше. Там есть уже и мозг, и вакцина, и космос, и бактерии, и экзопланеты, и уран, и геном, и антибиотики, и популяция, и чего только нет. И главное, очень часто встречается слово «российские».

Источник