Что такое поэтическое творчество
НАРОДНОЕ ПОЭТИЧЕСКОЕ ТВОРЧЕСТВО
Древнейшие виды словесного творчества возникли в процессе формирования человеческой речи, по-видимому, в эпоху верхнего палеолита. В доклассовом обществе поэтическое творчество развивалось в устной форме, для которой было характерно сочетание словесных элементов с музыкальными, хореографическими, мимическими. Поэтическое творчество на этой стадии было тесно связано с трудом, отражало начатки знаний, религиозные, мифические и исторические представления человека. В дальнейшем возникли различные виды и формы устного творчества, отразившие социально-классовую дифференциацию общества. Важнейшую роль в развитии устной поэзии играло поэтическое творчество трудовых народных масс. С появлением письменности возникла литература. Исторически связанная с устным поэтическим творчеством, она, однако, оказалась достоянием преимущественно верхних слоев общества. В то же время эстетические потребности общества в целом еще долгое время (отчасти и до настоящего времени) были связаны не только с литературной, но и с устной традицией. Социальные различия среды, создававшей произведения литературы и Н. п. т., привели в том и в другом случае к выработке определённого круга идей и художественных вкусов, а вслед за ними — специфических систем литературных и фольклорных жанров и их поэтики.
На протяжении многих столетий у всех народов преобладал фольклорный тип поэтического творчества. Его характерные черты — устность, традиционность, непосредственная народность, вариантность, сочетание слова с художественными элементами других видов искусства, непосредственность контакта творца (исполнителя) со слушателем, наконец, коллективность создания и распространения.
Произведение Н. п. т. возникало обычно на основе поэтики, выработанной коллективом, предназначалось для известного круга слушателей и обретало историческую жизнь, если было принято коллективом. Текст фольклорного произведения мог быть использован каждым, и притом так, как ему нравилось. Это обусловливало изменчивость текстов в процессе бытования. Изменения могли быть различными — от незначительных стилистических вариаций до существенной переработки замысла. В запоминании, а также в варьировании текстов значительную роль играют своеобразные стереотипные формулы — «общие места» (напр., в былинах — формулы описания княжеского пира, седлания богатырского коня, скачки богатыря и т. п.). В процессе бытования фольклорное произведение совершенствовалось, однако изменения могли приводить и к разрушению его художественной цельности. Изменения зависели от поэтической специфики жанра, от степени одаренности исполнителя, от соответствия произведения мировоззрению и художественным вкусам последующих поколений и в конечном счете от характера социальных и культурных сдвигов в обществе. Каждый текст и жанр переживает при этом продуктивный и непродуктивный периоды («возрасты») своей исторической жизни (возникновение, распространение, вхождение в массовый репертуар, старение, угасание). Устойчивость классического фольклорного репертуара объясняется не только его художественной ценностью, но и медленностью изменений в быту, в сознании и вкусах народных масс в докапиталистических обществах. Резкие изменения социальных условий приводили, как правило, к замене бытовавших произведений новыми.
Подвижность фольклорных текстов и, с другой стороны, их устойчивость, способность веками удерживаться в устной традиции определяют специфическую особенность Н. п. т.: фольклорное произведение имеет обычно не один, а множество равноценных текстов. То обстоятельство, что изменения могут развиваться в нескольких направлениях и в различном темпе, позволяет исследователям группировать варианты в несколько «версий», существенно отличающихся в трактовке сюжета, и внутри групп различать «редакции» («изводы»), объединенные менее значительными признаками. Наибольшей устойчивостью текстов отличаются те жанры, в которых слово наделено функцией магической или религиозной (заговоры, обрядовые песни, духовные стихи). Устойчивости текстов способствует также коллективная форма исполнения (напр., хоровые песни). Повышенной подвижностью текста отличаются предания, легенды, устные рассказы, причитания и т. д. В них традиционными являются образ и поступки героя, обрядовые представления либо отдельные поэтические формулы; конкретный же текст зависит от реальных условий общения исполнителя и слушателей.
Коллективность творческого процесса в фольклоре не означает его обезличенности. Талантливые мастера не только создавали новые песни, сказки и т. д., но и оказывали влияние на процесс совершенствования или приспособления традиционных текстов к исторически изменившимся потребностям.
Возникали своеобразные профессии, связанные с созданием и исполнением поэтических, музыкальных и других произведений (древнегреческие рапсоды и аэды, римские мимы и гистрионы, русские скоморохи, французские жонглеры, немецкие шпильманы, украинские кобзари, казахские и киргизские акыны, азербайджанские ашуги, французские шансонье и т. п.). В раннефеодальное время возникает особый переходный тип певца-поэта, тесно связанного с рыцарством (французские трубадуры, немецкие миннезингеры), позже — с бюргерством (напр., немецкие мейстерзингеры) или клерикально-студенческой средой (напр., французские, итальянские и немецкие ваганты, польские, украинские и белорусские вертепники). В некоторых странах в условиях патриархально-феодального уклада (напр., Ближний Восток, Средняя Азия) складываются формы своеобразной устной литературы. Поэтические произведения распространяются изустно, но традиция сохраняет имена их создателей, возникает стремление к максимальному сбережению текста (напр., Токтогул Сатылганов в Киргизии, Кемине, Молланепес в Туркмении, Саят-Нова в Армении). У русских профессионализация певцов не получила развития. Сказочники, сказители былин, вопленицы оставались крестьянами, рыбаками, охотниками, ремесленниками и т. п. Некоторые жанры Н. п. т. имели массовое распространение, исполнение других требовало известной выучки, особого музыкального или мимического дара. Наука сравнительно поздно обратилась к изучению фольклора и не сразу отнеслась с достаточным вниманием к талантливым людям из народа. Вместе с тем обилие известных нам имен выдающихся русских сказителей не случайно. В народной среде все более развивалось осознание ценности и прав личности и в связи с этим не могла не возрастать роль сказителя-мастера в процессе коллективного творчества.
Каждое фольклорное произведение являлось фактом словесного искусства и одновременно народного быта, выполняло определённую социально-бытовую функцию. Эта определенность назначения вызывала к жизни различные жанры, обособляла свойственные им темы, образы, поэтику, стиль. Исторические изменения народной жизни вели к изменению, исчезновению или появлению определенных эстетических или бытовых потребностей, обычаев, обрядов и т.д., а вслед за ними — и соответствующих жанров. В древнейший период у большинства народов бытовали родовые предания, трудовые и обрядовые песни, мифологические рассказы, заговоры. Позже, на рубеже перехода к классовому обществу, возникают современные виды сказок (волшебные, бытовые, анекдотические и др.) и архаические формы эпоса. В период формирования раннефеодальных государств складывается героический (классический) эпос; как правило, затем возникают эпические песни исторического и балладного характера, исторические предания. Позже других жанров классического фольклора формируются внеобрядовая лирическая песня и романс, поздние виды народной драмы, частушка и жанры рабочего фольклора — революционные песни, устные рассказы и т. д.
Возникновение отдельных жанров, их развитие у того или иного народа определяются особенностями исторического развития этого народа, характером взаимодействия фольклора и литературы в общей системе национальной культуры, степенью и характером влияния фольклора других народов. Различны, например, состав и форма обрядовых песен; они могут быть приурочены к разным периодам земледельческого, скотоводческого, охотничьего или рыболовецкого календаря (см. Календарная поэзия), вступать в разнообразные отношения с обрядами христианской, мусульманской, буддийской или других религий. Возникая в разных условиях, эпос может быть больше или меньше пропитан мифологическими представлениями (нартовские сказания народов Кавказа, карело-финские руны, древнегреческий эпос), сравнительно рано уйти из устного бытования (германский и романский эпосы) или бытовать долго и приобрести поздние формы (эпосы южных и восточных славян). Различные жанровые варианты имеет сказка у африканских, австралийских, азиатских и европейских народов. Баллада у некоторых народов (напр., шотландцев) приобрела четкое жанровое своеобразие, у других (напр., русских) близка к лирической или исторической песне. У некоторых народов (напр., сербов, русских) значительное развитие получили стихотворные обрядовые причитания, у других они существовали в виде более простых прозаических восклицаний (напр., у украинцев). Фольклору каждой эпохи и каждого народа было свойственно свое сочетание жанров и определённая роль каждого из них в общей системе, но он всегда был многослойным и разнородным.
Несмотря на яркую национальную окраску фольклорных текстов, принадлежащих разным народам, многие мотивы, образы и даже сюжеты поразительно сходны. Так, сравнительное изучение сюжетов европейского фольклора привело к выводу, что в среднем около двух третей сюжетов сказок каждого народа имеют параллели в сказках других народов. Одна треть, не имеющая параллелей, падает главным образом на сказки бытовые и анекдотические, менее традиционные, чем волшебные сказки или сказки о животных (см. Животный эпос). Это сходство — результат либо развития из одного общего источника, либо культурного взаимодействия народов, либо самостоятельного возникновения под влиянием общих закономерностей социального развития. Международная повторяемость фольклорных сюжетов позволяет описать их по единой системе (в частности, по системе, предложенной финским фольклористом А. Аарне и американским литературоведом С. Томпсоном).
В позднефеодальное время и в период капитализма в народную среду активнее, чем прежде, проникают литературные произведения; некоторые формы литературного творчества начинают приобретать массовый характер (романсы и песни литературного происхождения, т. н. народные книги, русский «лубок», немецкий «бильдербоген» и др.). С другой стороны, творчество народных сказителей приобретает некоторые черты литературного творчества (индивидуализация, психологизм и т. п.). В социалистическом обществе в тесном контакте с литературой развиваются разнообразные современные формы массовой словесно-художественной культуры — клубная самодеятельность, сочинение самодеятельных интермедий и сатирических сценок и др.
Н. п. т. — существенная часть национальной культуры каждого народа. Для древнейших времен оно порой оказывается единственным источником познания истории народа и его общественного сознания; для более позднего времени — важнейшим источником изучения идеологии и эстетических представлений народных масс (см. Фольклористика). Марксистское литературоведение видит в Н. п. т. сокровищницу художественного опыта народа. М. Горький говорил: «…Начало искусства слова — в фольклоре» («О литературе», 1961, с. 452). Стремясь глубже проникнуть в смысл и ход народной жизни, многие писатели черпали из фольклора не только сведения о быте народа, но и темы, сюжеты, образы, поэтические краски, эстетические нормы и идеалы. Литература всегда испытывала то большее, то меньшее воздействие Н. п. т. Большинству литератур мира присущи жанры, в которых литературными средствами пересоздается художественная система соответствующих фольклорных жанров: песня, баллада, романс, сказка и т. п. Известны также случаи вовлечения текстов литературного произведения в устное бытование (напр., рубайяты Хафиза и Омара Хайяма, некоторые русские повести XVII в., «Узник» и «Черная шаль» А. С. Пушкина, первые строфы «Коробейников» Н. А. Некрасова, песни П. Ж. Беранже, Т. Г. Шевченко, М. В. Исаковского, многие строки И. А. Крылова, А. С. Грибоедова, А. Т. Твардовского и др.). О Н. п. т. отдельных народов в статьях о национальных литературах.
Литература:
Соколов Ю. М., Рус. фольклор, М., 1941;
Чичеров В. И., Вопросы теории и истории народного творчества, М., 1959;
Азадовский М. К., История рус. фольклористики, т. 1—2, М., 1958—1963;
Гусев В. Е., Эстетика фольклора, Л., 1967.
Поэтическое творчество как способ мышления
Статья
критерии эстетического маргинализма в контексте русской литературной культуры
В основе вдохновения лежит неизвестность. Мы не знаем, почему это происходит, но это происходит, и в итоге – вдохновение и его тайная, непознаваемая сущность.
«Сочинять стихи, придумывать» по-немецки dichten. Немецкий омоним dichten означает «уплотнять, заделывать». В этом случае я абсолютно согласен с немецким языком: создавать стихотворение ничто иное, как уплотнять маленький эпизод жизни своими ощущениями, фантазиями, идеями. И даже «заделывать» имеет отношение к поэзии. Особенно, в том случае, если ты пишешь стихотворение, потому что не можешь не писать.
Если поэт может и должен быть субъективным, то его критик, литературный, обязан придерживаться объективной оценки, так как субъект творчества – поэт – объект его деятельности.
Алексей Алехин заявил – не надо рассуждать в поэзии. Мы считаем, что возможно и даже необходимо мыслить посредством поэзии; поэзия – такое же средство познания окружающего, как и способности человека. Помимо этого она выражает отношение субъекта к объекту и процессу познания.
И ритм, и рифма – все это средства создания гипноза читателя, некоего литературного оцепенения – отсюда вытекает важность формальных аспектов стихотворения. К художественности они имеют такое же отношение, как и образность (см. А. А. Потебня), иначе говоря, являются лишь элементами ее.
Самое существенное в поэзии – это ее сущность, может быть даже некий универсальный «сдвиг» (см. А. Крученых) части окружающей действительности, которая доступна восприятию творца.
Когда поэт отказывается от средств, создающих литературное оцепенение, у него остается лишь поэтическое мировоззрение, иначе говоря, суть поэзии, которая состоит в содержательном «сдвиге» окружающей действительности и создании нового мира.
Поэт – носитель поэтического мировоззрения. Чрезвычайно сбивает с толку обобщенное понятие поэзии, то есть совокупности творчества многих авторов, составляющих течение литературного процесса. Поэзия первоначально индивидуальна, это отражение личности поэта, который, в свою очередь, создает реальность поэзии посредством «сдвига» реальной действительности. Поэтому опасно, в лучшем случае невозможно, навязать новому творцу какие-либо эстетические принципы. Они ему либо не нужны, либо войдут естественным путем.
Поэзия – это приобретенный инстинкт человека
Гумбольдт говорит: «Язык – это деятельность по переводу внешнего мира во внутренний». Опираясь на определение Вильгельма Гумбольдта, можно сказать: поэтическое творчество – это всегда деятельность по переводу окружающего мира сквозь внутренний мир творца для создания субъективной художественной реальности, которая при определенных обстоятельствах становится достоянием общества.
На многих давит «стереотип поэзии». На деле это стереотип литературной традиции или частного восприятия поэзии.
Поэзия сегодня приняла позу. К великому сожалению, это становится традиционным: теперь не поэт создает образ
(image), а имидж создает поэта. Зачем писать стихи, если достаточно активно жизнедеятельствовать! Потомкам и истории изящный творческий кукиш.
Усложнять мир стоит только талантливо
Единственный критерий в искусстве – талант, цель – внутренняя свобода посредством возможно полной самореализации.
Стихи, как детей, по заказу не рожают.
Вдохновение могут отрицать бездарности и мистификаторы.
Для восприятия художественной самодеятельности от зрителя требуются усилия. В отличии от самодеятельности произведение искусства захватывает, и ты уже не зритель или читатель, а сопереживающий участник.
Эмоции, сильные чувства как бы делают художественное произведение поэтическим. Но, как ни странно, основной особенностью лучших авторов литературной группы «Персоны» является благородная сдержанность, что внешне не отражается на образности поэтических произведений.
Экспрессия – это благородная истерика.
Иному таланту не хватает смелости, но чаще наоборот.
Относительно многочисленных нерукотворных памятников: бессмертие и есть живой труп.
Это огромный талант создавать то, что интересно другим и себе.
Профессиональный уровень важен для автора потому, что это, может быть, единственный критерий достойного художественного произведения, поскольку высшего – нравится самому себе – практически невозможно достичь. Не путать с эмоциональным удовлетворением в процессе творчества. Быть может, это одна из причин творчества – самосовершенствование посредством поэзии.
Стихотворение очень похоже на человека: у него есть структура, форма (физиология), оно живет и умирает, и самое главное – в стихотворении есть нечто, похожее на человеческую душу, что делает стихотворение поэтическим, живым явлением.
Стихотворение является стихотворением не потому, что оно выглядит как стихотворение, а потому, что оно есть стихотворение.
На всякое правило есть исключение.
Современным поэтам не хватает ответственности за сказанное.
Это ошибочное мнение, что поэт что-то должен. Творец
(употребляю как синоним слова «поэт») – не должностное лицо. Но при этом лицо ответственное. То есть поэт не должен, а ответственен. Перед кем отвечает поэт? Перед своим талантом или своими возможностями. Не поэт становится известным, а его реализованные возможности.
Безделье дает возможность заниматься собой. Занятой человек себя не знает.
Стереотип «русская душа – многогранна и непознана» имеет место быть лишь по той причине, что русские поэты не обременены делами внешними, они занимаются собой. В противном случае, особенно это заметно сейчас, творец вязнет в повседневности и, в лучшем случае, превращается в журналиста.
Все хорошее начинается с сомнений.
Поэт слишком громко звучит и слишком мало значит.
Что можно написать, когда ничего не хочешь писать? Можно написать, что ничего писать не хочешь.
Слова имеют ценность сами по себе. Составленные в определенной последовательности, они лишь вызывают резонанс совместного воздействия на читателя, если гармонично сочетаются друг с другом.
Не теория создает искусство, а искусство создает теорию.
Автор пытается быть искренним, по мере сил. А вот испытывает ли подобные чувства читатель. Имеет ли смысл говорить об ответственности читателя перед автором того произведения, которым он заинтересован как читатель!
В настоящей поэзии одно слово должно рождать другое слово, должна соблюдаться логика поэзии. Избранная последовательность слов – это и есть поэзия. Из этого положения вытекает свобода и многообразие форм поэтического произведения.
Логика поэзии – это невозможность нарушить божественную последовательность слов.
Русская литература слишком нравственна по содержанию и очень безнравственна в биографиях.
Прекрасное в литературе вызывает скуку. Стремление к прекрасному – сочувствие. Сопереживаешь несчастному неудачнику.
Только когда ты видишь за словами жизнь, интересно читать.
Слова – живые существа. Есть слова с родословной, ведущие свое начало с незапамятных времен; есть слова-приспособленцы и слова-чиновники; слова-выскочки, слова-интервенты. Одним словом, начинающий поэт находит целый мир слов, где они живут, влюбляются, женятся, рождают себе подобных, враждуют. Нужно уметь видеть этот мир. И не ломится в него, как слон в посудную лавку.
Когда много читаешь, невозможно хоть что-нибудь не написать.
Не о чем писать, а хочется – подражайте. Просто подражайте. Это ценится.
Поэт пропускает через себя, с позволения сказать, весь окружающий мир. Это дает поэту основание говорить о мире, высоком и т. п. как о чем-то обыденном.
Поэт, поскольку он переводит с внутреннего языка на внешний, функционально является переводчиком.
Бесполезное, но красивое настолько, что жалко выкинуть, – это произведение искусства.
Раньше звук обозначал понятие. Сейчас это очень редкое явление – понятие чаще всего обозначается сочетанием звуков. Тоже самое имел ввиду В. Хлебников, говоря, что каждый согласный звук имеет свое значение. Однако, взявшись определить эти значения, он, в сущности, не смог этого сделать. Гласным же звукам он вовсе отказал в понятии. Даже в содержании отказал, по его мнению, гласные звуки выступают лишь в качестве связующего материала между смыслонесущими согласными. Это произошло по причине того, что Виктор Владимирович не учел актуального момента времени, когда началось смешивание значений и содержаний звуков. Сегодня зачастую нельзя расчленить сочетание звуков, потому что оно является минимальным понятийным единством.
Существует довольно простой способ создавать хорошее художественное произведение. В узнаваемое, традиционное вставить сложное, неожиданное, оригинальное. В итоге мы получим художественный контраст, интересный умному читателю.
Хороший поэт – это явление культуры. Просто поэт – это жизненное явление. Гениальный поэт – это культурное явление жизни или жизненное проявление культуры.
Пушкин говаривал: Цель поэзии – поэзия. За это и любим его, эфиопа русского. Особенно с филологической точки зрения. Ведь и цель филологии тоже филология. Вещицы в себе. Интересно, что бы сказал по этому поводу Некрасов. Обматерил бы, наверно.
В нашем кругу многие создают тексты. Это безобразие.
Читая рассуждения о нынешних претендентах, имеется ввиду 1998 год, на Букеровскую премию, я зацепился за спорное мнение Виктора Сосноры «. писать – это очень дорожить жизнью». Далее без комментариев по существу. Стремление к бессмертию – это преодоление жизни. Писатель рисует свой мир, создает не просто художественное пространство, а пространство, в котором он хочет и может существовать. Почему он это делает? Проще всего предположить, что его не устраивает реальный существующий мир. Но на это можно возразить, что и свой художественный мир творец создает из кусочков реального. Просто составляет их в единое целое в произвольном, с чужой точки зрения, порядке, по собственному хотению.
Тогда утверждение «писать – это очень дорожить жизнью» априорно. Вопрос только в том, что это за жизнь. Реальная или, ляпнем не глядя на последствия, ирреальная, то есть в своем художественном мире.
Кстати, в связи с вышесказанным, возникает еще один очень интересный вопрос. Бесспорно, окружающая действительность, и тут уже неважно, реальная она или ирреальная, воздействует на любой субъект, в том числе и на своего творца. Так вот, самое интересное в вопросе, каким образом созданное отдельным творцом художественное пространство воздействует на своего творца? Круг тем, образов, мыслей, которые создал творец, срастаясь, образуют живое материю, в которой художник постоянно существует.
Или может, создав одно художественное пространство, творец стремится вырваться из него, чтобы иметь возможность создать новое? Вопросы один другого интереснее.
Маргинализм как эстетическая категория стал оформляться во время четкой дифференциации литературных родов. Более подробное оформление произошло во время дифференцирования жанров литературы (речь идет о литературном маргинализме, однако возможно предположить, что подобная ситуация складывается в любых видах искусства). То есть маргинализм – это произведения вне традиционных стилевых и жанровых границ или затрагивающие несколько стилей и жанров.
Поэзия
Дополнительной мерой речи является стих (стихотворная строка), а также рифмы, метр и проч. Нередко слово поэзия употребляется в метафорическом смысле, означая изящество изложения или красоту изображаемого, и в этом смысле поэтичным может быть назван сугубо прозаический текст; во избежание путаницы в научной литературе существует поэтому тенденция избегать слова поэзия и говорить исключительно о стихе (стихах), однако и такое словоупотребление не свободно от недостатков, поскольку основное значение термина «стих» — отдельная стихотворная строка.
В современной культуре под поэзией обычно понимают вид искусства, забывая, что и в нынешней повседневной жизни достаточно текстов поэтических, но не художественных (например, рекламные). Исторически же стихотворными могли быть тексты любого содержания, вплоть до научных и медицинских трактатов. Целесообразность облекания этих текстов в стихотворную форму была связана с тем, что таким образом текст дистанцировался от обыденной речи, маркировался как наиболее важный, значимый.
Содержание
Терминология
Ритм (греч. rhythmos, от rheo теку) в поэзии — это общая упорядоченность звукового строения стихотворной речи.
Каждое стихотворное произведение имеет стихотворный размер, то есть способ организации звукового состава. Некоторые стихотворные произведения имеют полиметрию, где используются различные стихотворные размеры.
Стихосложение бывает 3 степеней сложности.
Силлабическое стихосложение определяется числом слогов, тоническое — числом ударений; метрическое и силлабо-тоническое — метром и число стопов.
Метр — в стихе, упорядоченное чередование в стихе сильных мест (иктов) и слабых мест.
Граница поэзии и прозы относительна.
Философия поэзии
«Из всех искусств первое место удерживает за собой поэзия», писал Кант в критике способности суждения [1]
«Поэзия и проза суть явления языка» — гласит изречение Вильгельма Гумбольдта, которое является исходным пунктом теории поэзии. Общий ход человеческой мысли есть объяснение нового, неизвестного при посредстве уже познанного, известного, названного.
Создание языка — продолжающееся безостановочно и в наше время есть постоянная систематизация внешнего миpa посредством приобщения новых явлений к имеющим уже название впечатлениям. Ребенок видит неизвестный предмет — шар на лампе — и, присоединяя его к впечатлению познанному, называет шар «арбузиком». Поэт видит особое движение верхушек деревьев и, находя в запасе впечатлений одно, наиболее подходящее к этому движению, говорит: «Верхушки деревьев засыпают». Народ, видя новый способ передвижения, создает для него название по наиболее выдающемуся его признаку: «чугунка». Так создается каждое новое слово; каждое слово есть «переносное выражение»; «собственных» выражений и слов нет; все слова — с точки зрения их происхождения — «суть тропы» (Гербер), то есть произведения поэтические. «Возможность обозначать систематически предметы и явления (членораздельными звуками — словами) ставит познанию проблему, которая может быть разрешена только на почве поэтических способностей» (Боринский). Сообразно с этим поэзия признается особым видом мышления, противополагаемым прозе, науке; поэзия есть мышление в словесных образах, тогда как проза есть мышление при посредстве абстракций, схем, формул. «Наука и искусство равно стремятся к познанию истины, — замечает Карьер, — но первая переходит от факта к понятию и к идее и выражает мысль о бытии в её всеобщности, строго различая отдельный случай и общее правило — закон, тогда как второе воплощает идею в отдельном явлении и сливает идею и её наглядное проявление (образ) в идеале.
Поэзия не говорит отвлеченно: место этого нового явления в системе такое-то; она как бы отождествляет его с иным явлением, которое является образом первого, и тем намечает его место в системе — грубо и наглядно, но подчас удивительно глубоко. Что такое образ? Это — воспроизведение единичного, конкретного, индивидуального случая, имеющее свойство быть знаком, заместителем целого ряда разнообразных явлений. Для мысли человеческой, тяготимой разрозненностью мира и ищущей обобщающих форм, чтобы удовлетворить свою вечную «жажду причинности» (нем. Causalitätsbedürfniss ), поэтический образ является именно таким обобщающим началом, основанием, у которого группируются организованными массами необъединенные явления жизни.
Поэзия может быть названа познанием миpa при помощи образов, символов, и этот образный способ мышления свойственен всем — и детям, и взрослым, и первобытным дикарям, и образованным людям. Поэтому поэзия — не только там, где великие произведения (как электричество не только там, где гроза), а, как видно уже из её эмбриональной формы — слова — везде, ежечасно и ежеминутно, где говорят и думают люди. «Поэзия — везде, где за немногими чертами определенного замкнутого образа стоит многообразие значений» (Потебня). По своему содержанию поэтический образ может ничем не отличаться от самой прозаической мысли, от указания на простейший обыденный факт, вроде того, что «Солнце отражается в луже». Если для слушателя это указание — только сообщение о физическом факте, то мы не вышли из пределов прозы; но раз дана возможность пользоваться фактом, как иносказанием, мы в области поэзии. В прозаическом понимании частный случай остался бы частным; опоэтизированный, он становится обобщением. Сообщение о ничтожном восприятии — «Солнце отражается и в луже» — получает способность говорить о чём-то совсем ином, например, об «искре Божьей в душе испорченного человека». Отдельный случай в руках поэта делается суггестивным, говорит современная эстетика; он «подсказывает», как переводит этот термин Александр Веселовский; он получает свойство быть иносказательным, подходит под бесчисленное множество применений — говорит Потебня.
С этой точки зрения необходимо внести некоторые оговорки в общепринятое положение, гласящее, что поэзия старше прозы: в сложном ходе развития человеческой мысли прозаические и поэтические элементы связаны неразрывно, и лишь теория разделяет их. Во всяком случае пользование образом, как поэтическим произведением, требует некоторой силы анализа и предполагает высшую стадию развития сравнительно с той, на которой «идеальные представления имели в глазах взрослых мужчин и женщин ту реальность, которую они до сих пор имеют в глазах детей» (Тэйлор). Поэтические и прозаические элементы переплетены в мифе неразрывно: миф долго живёт наряду с поэзией и влияет на неё. Есть, однако, факты, бесспорно свидетельствующие о движении мысли по направлению от мифа к поэзии. Такие факты мы имеем в истории поэтического языка. Явление параллелизма, характеризующее более ранние его ступени, носит на себе сильный отпечаток мифического мышления: два изображения — природы и человеческой жизни — ставятся рядом, как равносильные и однозначащие.
Прямого отождествления человека в этой казацкой песне с природой уже нет, но мысль только что вышла из него. Она идет дальше — и начинает настаивать на отсутствии такого тождества: простой параллелизм переходит в отрицательный («отрицательное сравнение»):
Здесь уже прямо указывается, что объясняющий образ не должен быть отождествляем с объясняемым. Ещё далее следует обыкновенное поэтическое сравнение, где нет и намёка на смешивание сравниваемых предметов.
Этот переход от мифического метода мышления к поэтическому происходит так медленно, что долгое время оба строя мысли не исключают друг друга. Поэтическое выражение, будучи по происхождению простой метафорой (пришла весна), может, по так называемой «болезни языка» (М. Мюллер), перейти в миф и заставить человека приписать весне свойства материального образа. С другой стороны, близость мифа делает древний поэтический язык чрезвычайно ярким и выразительным. «Уподобления древних бардов и ораторов были содержательны, потому что они, по-видимому, и видели, и слышали, и чувствовали их; то, что мы называем поэзией, было для них действительной жизнью».
С течением времени это свойство молодого языка — его образность, поэтичность — нарушается; слова, так сказать, «истираются» от употребления; забывается их наглядное значение, их переносный характер. К признаку явления, послужившему исходной точкой его названия, исследование присоединяет новые, более существенные. Говоря: дочь, никто уже не думает, что это собственно значит «доящая», бык — «ревущий», мышь — «вор», месяц — «измеритель» и т. п., потому что явление получило иное место в мысли. Слово из конкретного становится абстрактным, из живого образа — отвлечённым знаком идеи, из поэтического — прозаическим. Не умирает, однако, прежняя потребность мысли в конкретных представлениях. Она старается снова наполнить абстракцию содержанием, иногда — старым; она заменяет «старые слова» новыми, иногда тождественными с прежними по сути, но не потерявшими ещё силы рождать живые образы: бледнеет, например, слово «великодушный», и новое выражение, «человек с большим сердцем», тавтологичное с первым, более громоздкое и неудобное, кажется, однако, более ярким и возбуждает в человеке душевные движения, каких не в силах возбудить первое, потерявшее наглядность. На этом пути рождаются более сложные, сравнительно со словом, формы поэзии. — так называемые тропы.
Тропы — это следствие неистребимой потребности мысли человека «восстанавливать чувственную, возбуждающую деятельность фантазии сторону слов»; троп — не материал поэзии, а сама поэзия. В этом смысле в высшей степени любопытны поэтические приемы, свойственные народной поэзии, и прежде всего так называемые «эпические формулы» — постоянные эпитеты и другое.
Эпическая формула, например, в своей распространенной форме (epitheton ornans) — только подновляет, освежает значение слов, «восстанавливает в сознании его внутреннюю форму», то повторяя её («дело делать», «думу думать»), то обозначая её словом другого корня, но того же значения («ясная заря»), Иногда эпитет не имеет никакого отношения к «собственному» значению слова, но присоединяется к нему, чтобы оживить его, сделать конкретнее («слёзы горючие»). В дальнейшем существовании эпитет так срастается со словом, что забывается его значение — и отсюда являются противоречивые сочетания (в сербской народной песне голова непременно русая, и потому герой, убив арапина (негра), отсёк ему «русую голову»).
Конкретирование (Versinlichung — y Карьера) может достигаться и более сложными средствами: прежде всего — сравнением, где поэт старается сделать образ наглядным посредством другого, более известного для слушателя, более яркого и выразительного. Иногда жажда конкретности мышления у поэта так велика, что он останавливается на объясняющем образе дольше, чем нужно для целей объяснения: tertium comparationis уже исчерпано, а новая картина разрастается; таковы сравнения у Гомера (Одиссея), у Н. В. Гоголя.
Итак, деятельность элементарных поэтических форм шире простого оживления наглядности слова: восстанавливая его значение, мысль вносит в него новое содержание; иносказательный элемент усложняет его, и оно делается не только отражением, но и орудием движения мысли. Этого значения совершенно не имеют «фигуры» речи, вся роль которых заключается в том, что они придают речи выразительность. «Образ, — определяет Готшалль, — вытекает из интуиции поэта, фигура — из его пафоса; это — схема, в которую укладывается готовая мысль».
Теории происхождение поэзии
Уже простейшая форма поэзии — слово — связана неразрывно с элементом музыкальным. Не только на так называемой патогномической ступени образования речи, когда слово почти сливается с междометием, но и в дальнейших стадиях «первые поэтические слова, вероятно, выкрикивались или пелись». Со звуковыми выражениями первобытного человека необходимо связана также жестикуляция. Эти три элемента соединяются в том праискусстве, из которого впоследствии выделяются его отдельные виды. В этом эстетическом агрегате членораздельная речь занимает подчас второстепенное место, сменяясь модулированными восклицаниями; образцы песен без слов, песни междометий найдены у разных первобытных народов. Таким образом первая форма поэзии, в которой уже можно замелить зачатки трёх её основных родов — хоровое действие, сопровождаемое танцами. Содержание такого «действия» — факты из повседневной жизни общины, которая является одновременно автором и исполнителем этого произведения, драматического по форме, эпического по содержанию и подчас лирического по настроению. Здесь имеются уже налицо элементы для дальнейшего выделения поэтических родов, соединённых первоначально — как это указал впервые Спенсер — в одном произведении.
Против этой теории первоначального «синкретизма» были сделаны также некоторые замечания, сводящиеся к тому, что и в первобытном поэтическом произведении может перевешивать тот или иной элемент, а в поэзии культурного склада элементы трёх основных поэтических родов бывают смешаны. Эти возражения не устраняют теории, тем более, что она утверждает «не смешение, а отсутствие различия между определенными поэтическими родами, поэзией и другими искусствами» (Веселовский). Гроссе не соглашается с большинством историков литературы и эстетиков, которые считают драму позднейшей формой поэзии, тогда как на самом деле она — древнейшая. На самом деле примитивное «драматическое действие без драмы» есть драма лишь с формальной точки зрения; оно получает характер драмы лишь впоследствии, с развитием личности.
Первобытный человек, можно сказать, подлежит не столько индивидуальной психологии, сколько «психологии групп» (Völkerpsychologie). Личность чувствует себя неопределённой частью аморфного, однообразного целого; она живёт, действует и мыслит лишь в ненарушимой связи с общиной, миром, землёй; вся её духовная жизнь, вся творческая сила, вся поэзия запечатлена этим «безразличием коллективизма». При таком складе личности нет места для индивидуальной литературы; в коллективных зрелищах, хоровых, общих танцах, операх-балетах все члены клана «попеременно играют роли то актеров, то зрителей» (Летурно). Сюжеты этих хоровых танцев — сцены мифические, военные, похоронные, брачные и т. п. Роли распределяются между группами хора; у хоровых групп являются запевалы, хореги; действие иногда сосредоточивается на них, на их диалоге, и здесь уже заключены семена будущего развития личного творчества. Из этого чисто эпического материала по поводу ярких событий дня, волнующих общество, выделяются поэтические произведения, проникнутые общим пафосом, а не личным лиризмом обособленного певца; это — так называемая лироэпическая песнь (гомерические гимны, средневековая кантилена, сербские и малорусские исторические песни). Встречаются среди них песни (например, французский «исторический шансон») с содержанием не из общественной, а и из личной истории; лирическое настроение в них выражено весьма сильно, но не от имени самого певца.
Понемногу, однако, деятельное сочувствие к событиям, изображенным в песне, угасает в обществе; она теряет свой волнующий, злободневный характер и передается, как старинное воспоминание. Из уст певца, плачущего вместе со своими слушателями, рассказ переходит в уста эпического сказателя; из лироэпической песни делается былина, над которой уже не плачут. Из бесформенной среды исполнителей выделяются профессиональные носители и исполнители поэтических сказани — певцы, сперва общинные, поющие лишь в кругу своих родичей, потом бродячие, разносящие свои песенные сокровища по чужим людям. Это — mimi, histriones, joculatores в Древнем Риме, барды, друиды, филы у кельтов, тулиры, потом скальды в Скандинавии, труверы в Провансе и т. д. Их среда не остается неизменно однообразной: часть их опускается вниз, в площадные шуты, часть поднимается до письменной словесности, не только исполняя старые песни, но и слагая новые; так, в средневековой Германии на улице — шпильманы (нем. Gaukler ), при дворах — писцы (нем. Schriber ) заменяют старых певцов. Эти хранители эпической традиции знали иногда и по нескольку песен об одних и тех же героях, о тех же событиях; естественна попытка связать разнообразные сказания об одном и том же — сперва механически, при помощи общих мест. Неопределенный материал народных песен консолидируется, группируясь вокруг популярного в народе героя — например Сида, Ильи Муромца. Иногда эпическое творчество, как у нас, и не идет далее этих циклов, сводов; иногда его развитие заканчивается эпопеей.
Эпопея стоит на границе между творчеством групповым и личным; подобно иным произведениям искусства, в этот период пробуждения личности она ещё анонимна или носит фиктивное имя автора, не индивидуальна по стилю, но уже «обличает цельность личного замысла и композиции». Условиями появления больших народных эпопей А. Н. Веселовский считает три факта исторической жизни: «личный поэтический акт, без сознания личного творчества; поднятие народно-политического самосознания, требовавшего выражения в поэзии; непрерывность предыдущего песенного предания, с типами, способными изменяться содержательно, согласно с требованиями общественного роста». Сознание личного почина повело бы к индивидуальной оценке событий и к розни между поэтом и народом, стало быть — к невозможности эпопеи. Как зарождается сознание личного творчества — определить, в общих чертах, трудно; в разных случаях этот вопрос решается различно. Вопрос о появлении поэта неизмеримо труднее вопроса о происхождении поэзии. Возможно и важно лишь отметить, что, как ни велико различие между безличным творчеством примитивной общины и индивидуальнейшим созданием личного искусства, оно может быть сведено к разнице в степенях одного явления — зависимости всякого поэта от ряда условий, на которые будет указано ниже.
С разложением первобытного общинного уклада совпадает новый строй мировоззрения; человек начинает чувствовать себя не «пальцем от ноги» какого-то большого организма, но самодовлеющим целым, личностью. У него есть свои, никем не разделенные горести и радости, препятствия, преодолеть которые никто ему не помогает; общественный строй уже не охватывает всецело его жизни и мысли, и подчас он вступает с ним в конфликт. Эти лирические элементы ранее уже встречаются в эпосе; теперь эти выражения личной жизни выделяются в самостоятельное целое, в поэтической форме, подготовленной предыдущим развитием. Лирическая песня поется с сопровождением музыкального инструмента; на это указывает сам термин (лирика, от греч. Λίρα ).
Осложнение общественных форм, приведшее к противопоставлению в сознании личности и общества, вызывает новый взгляд на традицию. Центр тяжести интереса к старинному сказанию переходит от события к человеку, к его внутренней жизни, к его борьбе с другими, к тем трагическим положениям, в которые его ставит противоречие личных побуждений и общественных требований. Так подготавливаются условия для появления драмы. Внешняя структура её готова — это старинная форма хорового обряда; понемногу вносятся лишь кое-какие изменения — действующие лица резче отграничиваются от хора, диалог становится страстнее, действие оживлённее. Сперва материал черпается только из традиции, из мифа; затем творчество находит поэтическое содержание и вне жизни богов и героев, в быте простых людей. До какой степени редко в начале обращение к вымыслу, видно из того, что в греческой драматической литературе известна всего одна драма, не основанная на эпическом материале. Но переходный момент наступает необходимо с дальнейшим разложением быта, падением национального самосознания, разрывом с историческим прошлым, в его опоэтизированных формах. Поэт уходит в себя и отвечает на изменившиеся духовные запросы окружающей массы новыми образами, подчас прямо противоположными традиции. Типичным образцом этой новой формы является греческая новелла эпохи упадка. Об общественном содержании здесь уже нет речи: предметом повествования являются перипетии личных судеб, обусловленные по преимуществу любовью. Форма тоже ушла от традиции; здесь все личное — и индивидуальный творец, и фабула.
Итак, появляются выделившиеся с достаточной ясностью формы эпоса, лирики, драмы; вместе с тем, творит поэзию уже иной автор — индивидуальный поэт нового времени, по взгляду старой поэтики подчиняющийся лишь порывам своего вольного вдохновения, творящий из ничего, бесконечно свободный в выборе предмета для своих песнопений.
Эта «тройственная» теория, целой пропастью отделяющая былого пассивного выразителя общинной души от нового, личного поэта, отвергнута в значительной степени современной поэтикой. Она указывает на ряд условий, которыми связан в своем творчестве самый великий поэт, самый необузданный фантаст. Уже то, что он пользуется готовым языком, имея лишь ничтожную, сравнительно, возможность модифицировать его, указывает роль обязательных категорий в поэтическом мышлении. Подобно тому, как «говорить, значит примыкать своим индивидуальным мышлением к общему» (Гумбольдт), так и творить — значит считаться в творчестве с обязательными его формами. Безличность эпического поэта оказывается преувеличенной, но ещё в большей степени преувеличена свобода личного творца. Он исходит из готового материала и облекает его в ту форму, на которую объявился спрос; он — порождение условий времени. Это особенно ярко выражается в судьбах поэтических сюжетов, которые живут как бы своей собственной жизнью, обновляясь новым содержанием, вложенным в них новым творцом; зародыши некоторых излюбленных сюжетов вполне современных поэтических произведений отыскиваются — благодаря той новой отрасли знания, которая носит название фольклора — в далеком прошлом. «Талантливый поэт может напасть на тот или другой мотив случайно, увлечь к подражанию, создать школу, которая будет идти в его колее. Но если взглянуть на эти явления издали, в исторической перспективе, все мелкие штрихи, мода и школа, и личные течения, стушуются в широком чередовании общественно-поэтических спросов и предложений» (Веселовский).
Разница между поэтом и читателем — не в типе, а в степени: процесс поэтического мышления продолжается и в восприятии — и читатель так же перерабатывает готовую схему, как и поэт. Эта схема (сюжет, тип, образ, троп) живёт, пока поддается поэтическому обновлению, пока может служить «постоянным сказуемым с переменным подлежащим» — и забывается, когда перестаёт быть орудием апперцепции, когда теряет силу обобщить, объяснить что-либо из запаса впечатлений.
В таком направлении в прошлом совершалось исследование происхождения поэзии. Видеть в нём исторический закон, конечно, нет оснований; это — не обязательная формула преемственности, а эмпирическое обобщение. Отдельно прошла эту историю классическая поэзия, отдельно и заново, под двойственным влиянием своих исконных начал и греко-римской традиции, проделал её европейский Запад, отдельно — славянский мир. Схема была всегда приблизительно та же, но точные и всеобщие народно-психологические предпосылки для неё не определены; при новых условиях общественности могут сложиться иные поэтические формы, предсказать которые, по-видимому, невозможно.
Едва ли, поэтому, могут быть оправданы с научной точки зрения те дедуктивные основы деления поэтических родов, которые издавна предлагает теория в таком разнообразии. Эпос, лирика и драма сменяли друг друга в истории поэзии; эти три формы без особенных натяжек исчерпывают имеющийся у нас поэтический материал и потому годятся, как дидактический приём, для учебных целей — но никак не следует видеть в них раз навсегда данные формы поэтического творчества. Можно видеть в эпосе преобладание объективных элементов, в лирике — перевес субъективных; но определять драму, как синтез того и другого, уже невозможно, хотя бы потому, что есть иная форма соединения этих элементов, в лироэпической песне.
Значение поэзии в современном мире
Ни растущий перевес прозаических стихий в языке, ни мощный расцвет науки, ни возможные преобразования общественного уклада не грозят существованию поэзии, хотя могут повлиять решительным образом на её формы. Роль её по-прежнему громадна; задача её аналогична с задачей науки — свести бесконечное разнообразие действительности к возможно меньшему числу обобщений, — но средства её подчас шире. Её эмоциональный элемент (см. Эстетика) даёт ей возможность влиять там, где сухие формулы науки бессильны. Мало того: не нуждаясь в точных построениях, обобщая в бездоказательном, но убедительном образе бесконечное разнообразие нюансов, ускользающих от «прокрустова ложа» логического анализа, поэзия предвосхищает выводы науки. Порождая общие чувствования, давая наиболее тонкое и в то же время общепонятное выражение душевной жизни, она роднит людей, усложняет их мысль и упрощает их отношения. В этом её преимущественное значение, в этом причина её дарственного, среди других искусств, положения.