Что такое реконструкция первобытных людей

Реконструкция лица по черепу: как учёные восстанавливают облик древних людей

Первую научно обоснованную методику восстановления облика по останкам разработал советский учёный в 30-х годах прошлого века. Её до сих пор используют для опознания трупов и восстановления лиц исторических фигур по всему миру.

В 1939 г. в лесу Ленинградской области были найден скелет человека с ранениями в затылочной области. Для опознания трупа не было никаких признаков поэтому следователи передали череп Михаилу Герасимову — русскому археологу и антропологу, который занимался исследованиями в области реконструкции лица по черепу.

Михаил воспроизвел лицо 13-летнего мальчика, облачил его в кепку и пальто, сфотографировал с нескольких ракурсов и отдал полиции. Фотографии мальчика вложили в общую кучу фотографий детей в розыске и показали их жителям соседних деревень. Один из них моментально и безошибочно выбрал семь сделанных Герасимовым фотографий, узнав в них своего сына.

Несмотря на развитие других технологий, реконструкция лица по черепу сегодня остается единственным способом опознать труп в отсутствии других признаков. Кроме того, это единственный способ приблизиться к историческим персонажам и воссоздать их внешний облик.

Метод скульптурной реконструкции Герасимова основан на том, что на каждом конкретном участке черепа толщина мягких тканей — кожи, мышц лица и т.д. — зависит от рельефа самого черепа. Более выпуклые части черепа как бы предназначены для того, чтобы «нести» на себе больше мягких тканей, а плоские части — наоборот.

Процесс реконструкции лица напоминает пошив костюма у портного — лицо должно идеально сидеть на черепе, учитывая все его формы и размеры. Чтобы определить точные характеристики, исследователь замеряет от 40 до 80 параметров черепа: его габариты целиком, длину и толщину отдельных костей, степень «выпирания» тех или иных бугров, углы сочленения костей.

Герасимов первым смог определить точные параметры мягких тканей, поскольку начал работать только со «свежими» трупами — через несколько часов после смерти. В отличие от предшественников, он избегал любой обработки для сохранения биоматериала, чтобы не деформировать лицо.

Чтобы определить точное распределение тканей по черепу он впервые использовал метод продольного разрезания замороженных голов, и замерял слои в каждом сечении. Благодаря его трудам, сегодня у криминалистов и археологов имеется много таблиц и формул, которые позволяют быстро определять нужные параметры.

Чтобы приступить к работе, от черепа отделяют все лишнее. Перед началом необходимо убедиться в его целостности и отсутствии аномалий. Нарушениями целостности считаются отверстия и сколы. В большинстве случаев череп можно реставрировать, заделав отверстия мастикой.

Другое дело — аномалии, которые касаются формы черепа. Она, как мы помним, влияет на итоговый результат. Тонкость в том, что аномалии черепа могут развиваться и после смерти, поэтому если эксперт не может определить, когда именно возникла аномалия и с чем она связана — за работу лучше не браться.

Нередко в руки эксперта череп попадает без нижней челюсти. В этом случае детально восстановить нижнюю часть лица не выйдет. Чтобы восстановить нижнюю половину лица без оригинала нужен большой опыт и способность определить конституцию лица исходя только из верхней половины.

Возможно однажды недостающую челюсть можно будет напечатать на 3D-принтере, а может это уже используют в криминалистических лабораториях за рубежом. Сегодня для этого используются челюсти от других черепов: эксперт находит максимально подходящую и вставляет вместо отсутствующей для удобства.

Сразу стоит оговориться, что пол или возраст нельзя определить со 100%-ной точностью и по какому-то одному признаку. Эксперт оценивает сразу несколько параметров и делает наиболее вероятный вывод. Для определения пола исследуется лоб, надбровные дуги, нижняя челюсть, зубы и подбородок.

К примеру, мужская нижняя челюсть имеет более квадратную форму, а женская — более округлая. При этом конец нижней челюсти, ведущий к уху, у мужчин обычно прямой, а у женщин — под углом.

Лобная кость и подбородок подчиняются похожему правилу. Мужской лоб и подбородок обычно имеют более резкие и «квадратные очертания», женские — более сглаженные и округлые. Как это отражается на лбу можно увидеть на иллюстрации ниже. Разницу довольно легко проверить на ощупь, если у вас под рукой есть партнер противоположного пола.

По общему правилу мужской череп обычно имеет больше различных выпуклостей и и углов, а линии женского лица уплощены и сглажены. Хотя с возрастам и у тех, и у других могут наблюдаться обратные тенденции.

Зубы — это один из самых «говорящих» материалов среди останков человека. Помимо возраста их используют для определения пола и расы — для этого учитывают соотношения размеров зубов. К примеру, у женщин обычно небольшие нижние клыки, а у представителей австралоидной расы могут встречаться четвертые моляры, тогда как у европейца может не быть и третьего. По зубам умершего можно определить и его привычки, как пищевые, так и специфические, вроде курения трубки.

Возраст можно определить по числу прорезавшихся молочных зубов для детей, по числу коренных зубов для тех, кто постарше, по расположению и стертости рельефа и эмали для тех, кто старше 20. Стирание зубов оценивается по 7-балльной шкале. Обычно к 60 годам зубы стираются на 6 баллов, к 30-40 — на 3-4 балла, а к 25 — на 2 балла. Эксперты смотрят также на расположение зубов и их общее состояние.

В дополнение к зубам на возраст могут указывать швы между костями черепа. Как известно, дети рождаются с еще не сросшимися костями — на стыках находятся неокостеневшие участки, называемые родничками. При родах они позволяют черепу сжаться для более легкого прохождения по родовым путям, а после родов не препятствуют опережающему росту мозга. К 1,5 годам роднички обычно закрываются, однако «зарастание» швов происходит на протяжении практически всей жизни.

Не останавливаясь подробно на других свойствах черепа — их множество — можно заметить, что еще до момента восстановления лица, по черепу можно определить достаточное число характеристик, для формирования первоначальных версий его происхождения.

Для процесса восстановления они тоже имеют большое значение — знание половозрастных признаков и расовых признаков позволят добавить к реконструкции детали, нужные для опознания — цвет кожи, цвет и интенсивность волосяного покрова, расположение глазных яблок в глазницах, интенсивность морщин и т.д.

Перед началом «ваяния» на черепе закрепляются столбики. Для этого выбирается от 15 до 50 основных точек, от которых потом будет продвигаться вся работа. Каждый столбик имеет длину, соответствующей толщине мягких тканей в этой точке. Таким образом, все внешние края столбиков находятся в плоскости будущего лица.

Знания только толщины тканей недостаточно для восстановления. Скульптор должен знать и понимать анатомию лица, расположение и особенности лицевых мышц. Лицо наносится не одним сплошным слоем, а «помышечно».

Источник

Реконструкция, попытка познать жизнь древнего человека

Сегодня у нас немного специфичная тема, посвящённая реконструкции жизни и быта древнего человека. Здесь мы попытаемся рассмотреть основные моменты, рассказать вам о интересных исследованиях и направлениях.

Биоархеология

К сожалению, жизнь и быт древних людей в большей сложности учёные вынуждены изучать исследовать захоронения. Здесь благодаря ритуальным предметам в могиле можно сделать выводы, когда человек научился обрабатывать металлы, камень, делать украшения, какие были предметы труда и вооружения. Останки древнего человека встречаются редко, их изучают антропологи. Они изучают скелет человека, состав костной ткани и зубы.

Древние захоронения

Мало осталось сведений о древних цивилизациях, о кочевых военных союзах. Большую часть информации учёные получают, изучая курганы и грунтовые могильники. Они аккуратно слой за слоем по детально исследуют эти древние могилы, записывая и зарисовывая каждую вещь, каждый камушек.

Если обычный человек будет читать их записи, он мало чего поймёт и может запутаться, другое дело работы графических реконструкторов. Благодаря им можно увидеть таинство древнего погребения (см. изображение №1).

Какими были древние люди

Интересная реконструкция древней женщины матери была представлена на Фейсбуке в группе «Новости археологии, антропологии, истории». Художник-реконструктор за основу женских изображений взял керамические антропоморфные фигурки-идолы праматери. Что получилось, вы видите на изображение №2. Сразу вспоминаются представительницы современных племён Африки и островных государств с первобытными условиями жизни.

Конечно данная реконструкция спорная. Считается, что выпуклые части тела древних статуэток сделаны специально, чтобы подчеркнуть плодовитость праматери всего человечества.

Источник

Учебник по всеобщей истории Древнего мира. Вигасин, Годер. 5 класс. Параграф 1

Знакомясь с главой, подумайте:

1. Почему древнейший человек не мог прожить в одиночку?

Древнейшие люди действительно жили группами. Это связано с особенностями их жизни. В одиночку древнему человеку невозможно было обеспечить себя пропитанием, достаточным для выживания. Вместе людям было легче добывать пищу, заниматься охотой на зверей, обустраивать свои жилища, бороться за выживание с представителями других племен.

2. Почему орудия труда и останки древ­нейших людей не найдены в тех странах, где были суровые зимы?

Большинство самых древних археологических находок были сделаны на территориях Африки, Ближнего Востока и Кавказа, Восточной Азии (Пакистан, Индия, Китай), Юго-Восточной Азии (Индонезия, Австралия) и др. Так, одной из самых крупных и старых стоянок древних людей считаются стоянка в Олдувайском ущелье в Африке (Танзания), Диринг-Юрях (Россия, Якутия), Карахач (Армения). В них жили древние люди почти 2 миллиона лет назад. Также среди самых известных — стоянки Айникаб (Дагестан) – 1,95 миллиона лет, Дманиси (Грузия) – 1,8 миллиона лет, на Таманском полуострове (Россия) – 1,7 миллиона лет.

Обратите внимание, что в перечне самых старых стоянок древних людей есть современная территория России. Археология располагает убедительными доказательствами существования древних людей на территории России почти 2 миллиона лет назад. Большинство стоянок было обнаружено в центре Дагестана и на полуострове Тамань. С одной стороны это подтверждает старую археологическую теорию о том, что человечество зародилось на территориях Северо-Восточной Африки, Азии и в ареале Средиземного и Черного морей.

Однако, открытие стоянки древних людей Диринг-Юрях, на территории современной Якутии, всего лишь в 480 км от Полярного круга ставит под вопрос теорию африканского происхождения человека.

Diring Yuriah (Диринг-Юрях), Сибирь, Россия, 2,9–1,8 млн. лет–260,000 лет – стоянка в 480 км от Северного полярного круга с многочисленными орудиями олдувайского типа из кварцитовой гальки, открыта в 1982 году. Автор открытия Юрий Мочанов приводит убедительные доводы в пользу возраста Диринг-Юряха не менее 1,8 млн. лет, что сопоставимо с самыми ранними африканскими стоянками, но большинством ученых эта дата не принимается из-за ее экстраординарности. На основании термолюминисцентного анализа образцов кварцита американские исследователи (M. Waters et al, 1997) назвали дату 260–370,000 лет, что в любом случае является аномальным с точки зрения существующих взглядов на историю человечества. В том же году американцы Хантли и Ричардс (Huntley and Richards, 1997) в журнале «Ancient TL» подвергли датировку группы Уотерса критике, придя к выводу, что возраст Диринга гораздо древнее. А в 2002 году в специализированной лаборатории МГУ группа О.Куликова провела новый анализ по более современному методу RTL, получив возраст артефактов Диринга порядка 2,9 млн. лет, что бросает серьезный вызов т.н. африканской модели происхождения человечества.

Поэтому вопрос, почему останки древних людей не были найдены в странах, где были суровые зимы, в настоящее время представляется не очень корректным. В каких странах сегодня наблюдаются суровые зимы? Был ли в этих регионах климат таким же суровым пару миллионов или даже несколько десятков тысяч лет назад?

Объективно предположить, что там где имеются суровые климатические условия, древние люди, находившиеся на самом примитивном уровне развития, просто селиться не будут, поскольку не смогут в этих условиях выжить. Однако, как же тогда быть с Диринг-Юрах? Ведь это всего лишь 480 км от Полярного круга в современном поясе вечной мерзлоты. Очевидно, что 2-3 миллиона лет назад климат в этой области был абсолютно другим, что позволило древним людям селиться там, где сегодня имеются неблагоприятные климатические условия для проживания. Возможно поэтому находка в Диринг-Юрях так шокировала научное сообщество.

Объясните значение слов: первобытные люди, орудие труда, собирательство, археолог, реконструкция.

Первобытные люди — люди, жившие до изобретения письма, до появления первых городов и государств.

Орудие труда — это предмет, приспособление, инструмент, прибор, аппарат, машина, при помощи которого осуществляется какая — то работа. Первобытный человек не имел других орудий, кроме собственных рук, ногтей и зубов, а затем — камней, древесных сучьев. Человек постепенно дошёл до мысли приспосабливать для своих нужд камни и отламываемые палки путём их дополнительной обработки.

Собирательство — одна из древнейших форм хозяйственной деятельности человека, состоящая в собирании пригодных в пищу природных ресурсов: дикорастущих съедобных кореньев, плодов, ягод и т.д.

Археолог — ученый, проводящий в научных целях раскопки и изучающий по сохранившимся останкам жизнедеятельности быт и культуру древних цивилизаций и людей. Археолог может изучать останки затонувших кораблей на дне морском, производить раскопки на месте человеческих поселений прошлых веков, пытаться реконструировать вещи прошлых времен, воссоздавая их по крупицам.

Реконструкция — это воссоздание материальной и духовной культуры той или иной исторической эпохи и региона, воспроизведение исторических событий, воссоздание по найденным останкам вымерших животных, растений и других организмов их внешнего вида, биологических особенностей, способов питания, размножения и т. д., а также восстановления на основе этих сведений хода биологической эволюции.

1.Чем древнейшие люди отличались от людей наше­го времени?

Древнейший человек мало был похож на современного человека и очень напоминал обезьяну. У него было грубое лицо с широ­ким приплюснутым носом, тяжёлая ниж­няя челюсть без подбородка, уходящий назад лоб. Над бровями находился валик, под которым глаза скрывались, как под навесом. Походка у людей была ещё не вполне прямая, прыгающая; длинные руки свисали ниже колен. Люди ещё не умели разговаривать. Подобно животным, крика­ми устрашали они хищников, звали на по­мощь, предупреждали об опасности.

2. В чём было главное отличие древнейших людей от жи­вотных?

Умение изготавливать орудия труда бы­ло главным отличием древнейших людей от животных.

3. Что представляли собой древнейшие орудия труда? Какую работу ими можно было выполнить?

Древнейшие орудия труда представляли собой грубо обработанные осколки камней, деревянные палки и дубинки. Ими можно было изготовить другие орудия труда, а также использовать в охоте, собирательстве и обустройстве жилища.

4. Как древнейшие люди добывали пищу? Опишите эти занятия.

Древнейшие люди добывали пищу собирательством и охотой. Люди искали съедобные коренья, дикорастущие ягоды и плоды, яйца птиц. Мясо добывалось охотой. Охотники выискивали добычу, отрезали ее от стада, оглушали дубинами и убивали.

Поработайте с картой (см. с. 12). Каким цветом обозначена область, где археологи нашли кости и орудия труда древнейших людей? На ка­ком материке она находится? В какой части материка?

На карте светло-коричневым цветом отмечена территория наиболее распространенных и одних из самых древних археологических находок стоянок древнего человека. Авторы учебника отметили территорию юго-востока Африки и стоянки районо Олдувай (Танзания), Хадар (Эфиопия), Таунг (Южная Африка).

Опишите рисунок «Нападение саблезубого тигра» (см. с. 14) по плану: 1) хищник и его жертва; 2) поведение людей. Предположите, чем закон­чится схватка со зверем.

Для таких крупных хищников, как саблезубые тигры, древние люди являлись такой же добычей как и травоядные животные. На картинке изображена сцена нападения саблезубого тигра на группу древних людей. Мы видим, что эта группа людей обладает примитивными орудиями в виде заостренных палок и массивных дубинок, которые могут быть использованы для защиты от грозного хищника. Мы также видим уже существующее разделение ролей и обязанностей древних людей в группе. Мужчины пытаются защитить женщин и детей, которые должны успеть убежать и спрятаться от саблезубого тигра, пока мужчины отвлекают хищника и пытаются не отогнать его. Скорее всего многие мужчины будут убиты тигром, поскольку примитивных орудий зачастую недостаточно, чтобы одолеть сильного хищника. Но женщины и дети успеют убежать и выживут.

Источник

Объясните значение слова по истории (5 класс, Вигасин учебник): первобытные люди, орудие труда, собирательство, археолог, реконструкция

Первобытные люди занимались охотой, собирательством, использовали примитивные орудия труда- каменные рубила, топоры и скребки. В то время еще не существовало письменности.

Орудием труда назывался предмет из натурального материала (камень, кость животного, кусок дерева), который человек обработал и использовал в своей жизни для охоты, защиты или в хозяйственных целях.

Собирательство – это одно из первых примитивных занятий древнего человека. Оно относится к типу присваивающего хозяйства, так как в процессе человек ничего не создает, а только присваивает то, что дает ему природа.

Археолог- это ученый-историк, который занимается описанием и исследованием жизни древних людей по останкам их жилищ, орудий труда, вооружения и захоронений, которые сохранились в земле. Для изучения первобытных обществ археология иногда является единственным способом получить данные о жизни в древности, так как письменных источников еще не существовало.

Реконструкция – это способ, который используют ученые, чтобы на основе археологических данных рассказать о том, как жили древние люди. Они воссоздают жилища и орудия труда, которые затем описываются в учебниках истории.

Источник

Владимир Кабо

Развитие и структурообразование обществ, стоящих на одинаковом или близком уровне социально-экономического развития, определяются едиными в своей основе закономерностями. Следовательно, познание обществ, изучаемых археологией, возможно лишь в том случае, если ясны, пусть в самых общих чертах, основные, ведущие закономерности или тенденции, действующие в обществах, изучаемых этнографией. Вот почему реконструкция первобытности ставит перед этнографией как одну из самых насущных ее задач построение моделей общественных структур на различных этапах развития, начиная с самых ранних, – таких моделей, в которых индивидуальное, свойственное конкретным обществам было бы по возможности нивелировано, а общие, единые закономерности и тенденции выявлены.

В основе моделирования должна находиться <81>конкретная, эмпирическая реальность. Но модель не является эмпирической реальностью, она не тождественна ей. Модель – упрощенная, символическая схема, предназначенная для объяснения реальности [18, с. 291]. Эмпирическая реальность – лишь сырой материал общественного опыта, из которого строятся модели. Модель находится на более высоком уровне. Этот уровень можно назвать надэмпирическим. Первым шагом на пути построения модели является непредвзятое собирание, наблюдение и анализ фактов. Лучшая модель та, которая учитывает все наблюдаемые факты. Однако модель не является суммой эмпирических фактов. Цель моделирования – не просто выразить некую систему социальных отношений, не просто описать ее, но в то же время и объяснить ее [62]. Условие построения модели – известная дистанция между моделью и реальностью. «Модель и отображаемый при ее помощи объект находятся в отношении сходства, а не тождества» [20, с. 49]. Модели должна быть свойственна большая, чем в объекте, степень абстракции, иначе познавательная функция модели исчезает. Модель «беднее» своего объекта. В то же время она не должна быть и чрезмерно абстрактной.

Построение модели – необходимый этап исследования любого объекта. Модель не объект исследования, а метод объяснения, инструмент научного познания действительности. «Научная модель заменяет объект отнюдь не в том смысле, что может быть использована вместо него в практической жизни – заменяемость эта реализуется лишь в процессе познания. Так, модели гена с успехом заменяют моделируемый ими объект в процессе познания. Как взглянули бы на шутника, который сказал бы, что генетика бесполезна, поскольку не может заменить радости любви или произвести на свет живого ребенка» [9, с. 281].

Следует заметить, что в науке как объекты (в нашем случае этнографические и археологические типы во всей их неповторимой индивидуальности), так и их модели одинаково функционируют в сфере познания, но на разных его уровнях. Именно поэтому они не могут заменить друг друга.

Под этнографической моделью я понимаю обобщение, основанное на совокупности, или системе <82>этнографических типов, находящихся примерно на одинаковом уровне социально-экономического развития. Этнография, как известно, имеет дело с множеством народов, культур, общественных укладов. Имеется ли какая-нибудь возможность, существует ли надежный, объективный критерий, позволяющий ориентироваться в этом океане фактов, группировать и систематизировать их? Таким критерием и являются социально-экономические отношения. Группируя общества, стоящие примерно на одинаковом уровне социально-экономического развития, мы получаем упорядоченную систему этнографических типов, каждый из которых представляет собой как бы одно из делений на шкале социально-экономического развития.

Общества, объединяемые нами в систему, могут обитать в различной географической среде, которая самым непосредственным образом отражается на хозяйственном укладе и культурном облике народа. Эти общества несут на себе печать всего их исторического опыта, включая контакты с другими народами и культурами. Вследствие этого культурный облик этнографических типов, стоящих на одинаковом или близком уровне социально-экономического развития, оказывается подчас глубоко различным. Чтобы сделать их пригодными для сравнительно-типологического анализа, мы вынуждены элиминировать индивидуальное, особенное, соответствующее своеобразным социально-историческим и географическим условиям, выявляя общее, необходимое, типическое. И обнаруживая в них глубинные структурные соответствия, общие тенденции социального развития, мы и создаем тем самым абстрактные, идеальные этнографические модели, лишенные индивидуального своеобразия, но зато пригодные для сравнительно-типологического анализа.

Восходя от конкретного к абстрактному, мышление познает исследуемый предмет глубже, полнее, чем опираясь на простую сумму конкретных знаний. Отвлекаясь от внешних, лежащих на поверхности свойств и явлений, абстрактные понятия отражают сущность предмета. Но их не следует формулировать умозрительно – они должны вытекать из всестороннего анализа конкретных фактов. Так, абстракция способа производства – это отражение наиболее существенных < 83 /84>особенностей множества конкретных способов производства, обусловленных пространственно-временными факторами. В этнографии подобные построения остаются еще делом будущего, а ведь это одно из важнейших условий реконструкции истории первобытного общества.

Реконструкция первобытности, как это ни парадоксально, всегда начиналась в этнографии, имеющей дело с современностью. Историки первобытности всегда обращались к этнографии за фактами и концепциями, проливающими свет на прошлое, объясняющими его. Понятия, сформулированные этнографией и обобщающие данные этнографии («род», «матриархат», «тотемизм» и многие другие), затем проецировались в далекое прошлое человечества. Но этнографы могут предложить не только отдельные факты или отвлеченные понятия, но и упорядоченные, систематизированные материалы как основу для сравнительно-исторического анализа. Особенно ценны массовые, статистические данные и этнографические модели.

Имея в своем распоряжении сконструированные этнографами идеальные модели, историк первобытности располагает уже не случайными фактами, а определенным образом организованными и систематизированными фактами статистическими, фактами-тенденциями. Научно обоснованное исследование знаний о современности для познания прошлого (примером может служить метод актуализма в геологии и палеонтологии) следует отличать от научно несостоятельного, механического перенесения знаний об одной эпохе на другую. Напомню, что под методом актуализма понимается использование знаний о современных стадиях развития земли для суждения о сходных процессах прошлых стадий.

Историк должен найти правильное соотношение двух, казалось бы, противоположных принципов, в сжатой форме выраженных двумя великими мыслителями. Первый принцип сформулирован Гёте: «Существеннее всего понять, что все фактическое уже теория. Не следует искать чего-либо за явлениями, они сами – научная система». Второй – Эйнштейном: «Индуктивный метод не ведет к основным концепциям физики. Мы теперь видим, как ошибались те теоретики, которые верили, < 84 /85>что теорию можно вывести индуктивно из опыта». Сказанное относится не только к физике.

«Факты – воздух ученого», – говорил И. П. Павлов, а он отнюдь не был педантичным нанизывателем фактов. Но факты сами по себе не делают теорию, и даже горы фактов не в состоянии доказать одну-единственную, но ошибочную идею.

Принципы эти не противоположны. Идея движет наукой и освещает факты. Факты порождают и обосновывают научную идею. Факты не только организованные и систематизированные, но и относящиеся к делу. Принципы отбора, отсева, оценки, взвешивания фактов в своей совокупности составляют важнейшую часть того, что называется научным методом. С этого начинается работа историка. С этого же должна начинаться и реконструкция первобытной истории.

Возможно ли моделирование пройденных этапов социального развития, от которых не осталось письменных памятников, чисто логическим путем, умозрительно и интуитивно? Ведь научная интуиция является в конечном счете результатом эмпирического познания действительности, продуктом общечеловеческого и индивидуального опыта. Значение абстрактного мышления, научной интуиции, более того – даже озарения в науке нельзя недооценивать. Именно так были сделаны многие великие открытия: например, впервые сформулирована общая теория относительности. Но все это хорошо, может быть даже необходимо, только при первом приближении к научной проблеме. Решить ее, доказать обоснованность наших построений – если только речь идет не о математике – чисто логическим, умозрительным путем едва ли возможно – для этого нужны другие средства. Сколь блестящими ни были математические доказательства Эйнштейна, общая теория относительности получила всеобщее признание лишь после того, как была доказана экспериментально, когда такие абстрактные понятия, как «кривизна пространства», «ограниченность пространства» и т. п., были подтверждены опытным путем. Эксперимент, если он возможен, – факт, причем факт, не выхваченный произвольно из множества других фактов, а отобранный на основе строго разработанных методологических принципов, – вот критерии истинности наших построений; <85>иначе они остаются лишь гипотезами. Конечно, гипотезы тоже необходимы, но лишь до того момента, когда они начинают противоречить фактам. Проверить гипотезы, относящиеся к эпохе первобытности, можно с помощью этнографии, археологии и смежных дисциплин, но лишь на основе определенных научных методов.

Итак, то, что я здесь предлагаю, расчленяется на три последовательные операции: 1) построение этнографических типов – обобщенных характеристик отдельных обществ в их конкретных пространственно-временных координатах; 2) конструирование на этой основе этнографических моделей, основанных каждая на системе этнографических типов, близких по своим социально-экономическим показателям, и, наконец, 3) построение общих исторических типов, основанное на сопоставлении этнографических типов, преобразованных в этнографические модели, и типов археологических, т. е. обществ или культур, изучаемых археологией. Таков путь достижения нашей цели – построения типологии социальных форм первобытнообщинной формации. Только тогда, когда нам ясны ведущие закономерности и тенденции, свойственные обществам, изучаемым этнографией, мы можем приступить к реконструкции типологически однородных обществ далекого прошлого.

На Западе существует термин «этноархеология», под которым обычно понимается использование этнографии для объяснения археологических материалов, носители которых генетически и исторически связаны с современным населением тех же территорий. Такие исследования успешно развиваются не только у нас, но и в Северной Америке и Австралии, где существуют или еще недавно существовали племена, непосредственные предки которых оставили памятники, изучаемые археологией. Этнографические и археологические исследования идут здесь рука об руку. Один из многочисленных примеров – работа Р. Гоулда в Западной Австралии. Характерно само название одной из его статей: «Живая археология» [43]. Изучая современных аборигенов Западной пустыни, их жизнь в стойбищах, автор стремился, по его словам, понять и объяснить археологические памятники, оставленные их предками. <86>Сравнительные этнографические материалы, по его мнению, помогают археологам понять поведение людей в аналогичных ситуациях, притом не только древних австралийцев, но и представителей других первобытных культур. Исследователь жил в стойбище аборигенов в разное время года, наблюдая все подробности повседневной жизни и наряду с этим изучая древние, покинутые и все еще посещаемые аборигенами стоянки. Обнаружены, в частности, различия в плане между стоянками для холодного и жаркого времени года, замечено, что обработка камня производилась на каждой семейной стоянке, но каменное сырье приносилось издалека, от культовых центров соответствующих тотемических групп, обращено внимание на связь величины стойбища с запасами воды и пищи в округе и т. д. Интересна также интерпретация наскальных рисунков, изображающих следы кенгуру, эму и других животных. По словам аборигенов, охотники изображали их на скалах, желая ускорить приближение дичи. Рисование следов было как бы средством охотничьей магии. Связь этих рисунков с западнями и охотничьими укрытиями наблюдалась во многих местах.

Значение этого последнего факта становится очевидным на фоне дискуссии о семантике произведений первобытного искусства. Например, А. Леруа-Гуран ставит под сомнение традицию объяснения их как средства охотничьей магии [55]. Рисование с этой целью охотниками-австралийцами бросает свет на аналогичные изображения и на других континентах. При этом необходимо помнить, что не всякое рисование следов животных австралийцами имело магическую направленность. Такие же рисунки – но не вблизи охотничьих укрытий, а в других местах – делались иногда просто как воспоминание или рассказ об удачной охоте.

Сезонные передвижения охотников и собирателей, связанные с цикличностью природы, важные для интерпретации археологических памятников, зафиксированы и другими исследователями. Так, К. Уайт и Н. Петерсон обратили внимание на то, что аборигены Арнемленда возводят длинные хижины на плоскогорье в сезон дождей, но покидают их в сухое время года, когда они спускаются охотиться на равнину. При этом сезонные различия в характере добываемой пищи <87>отражаются и на орудиях труда. Охотники пользуются разными видами копий в разное время года для разных видов дичи [72]. Археолог найдет на стоянках аборигенов больше каменных наконечников, оставленных в сезоны дождей, когда они охотятся на крупную дичь, и больше деревянных и костяных наконечников в сухое время года, когда аборигены бьют рыбу и животных, обитающих в воде. Между тем археологи нередко склонны интерпретировать региональные различия в образе жизни и в инвентаре как различные культуры и субкультуры. На севере Австралии смена времен года и природно-климатических условий отражается на всех группах одинаково, независимо от языка или культуры. По словам Д. Томсона, посторонний наблюдатель принял бы одну и ту же группу аборигенов в разное время года за представителей разных племен, настолько различными оказались бы их занятия и соответствующий охотничий и хозяйственный инвентарь. К такому выводу его привело изучение «сезонного фактора» в экономике аборигенов, сезонных различий в их хозяйственной деятельности и образе жизни в целом [68]. Вот почему изучение коренных австралийцев, этих типичных охотников и собирателей, живущих или еще недавно живших в условиях каменного века, имеет первостепенное значение для первобытной археологии. Нет сомнения, что все эти наблюдения не могут пройти мимо археолога, стремящегося к правильному истолкованию археологических памятников.

Говорят иногда, что, если в распоряжении археолога нет сравнительных материалов, он может исходить в своих выводах только из археологических фактов. В качестве примера этого приводят такое понятие, как археологическая культура. Но в том-то и дело, что в реальной жизни человеческих коллективов археологических культур не существует, и, чтобы понять, чему они соответствовали в жизни первобытных народов, какие реальные явления стоят за ними, необходимы сравнительно-этнографические исследования с целью выяснения, как распространяются явления культуры, как они соотносятся с племенами, группами племен, народностями, совпадают ли границы археологических культур с этническими границами или очерчивают < 88 /89>какие-то культурно-исторические провинции либо сферы обменных связей. Только в этом случае понятие «археологическая культура» наполнится социальным содержанием.

Нередко археологи, недостаточно знакомые с этнографией, усматривают за археологическими культурами племена или группы родственных племен, не учитывая того, что даже в условиях первобытного общества явления культуры имеют тенденцию распространяться далеко за пределы этнических общностей. Археологическая культура и племя, группа племен или какая-то иная этническая общность – далеко не всегда одно и то же. Без изучения обмена и других факторов распространения предметов материальной культуры у современных народов, без изучения сезонных различий в их хозяйственной и орудийной деятельности, одним словом, без опоры на этнографию успешное изучение археологических культур невозможно.

Какой бы обоснованной ни была реакция историков первобытной культуры против злоупотребления этнографическими аналогиями, знаменательно, что эта наука не может полностью освободиться из «плена» этнографии, не рискуя соскользнуть в область научной фантастики. Характерен в этом отношении пример А. Леруа-Гурана, внесшего в изучение палеолитического пещерного искусства точный статистический метод, позволяющий ему уловить за отдельными изображениями ряд закономерностей и внутренних связей, объединяющих эти изображения в комплексы, отражающие мировоззрение творцов как цельную идеологическую систему, как модель мира [55]. Но отказавшись от традиционных попыток интерпретировать памятники искусства палеолита с помощью этнографических понятий, таких, например, как «магия», «обряды плодородия», «инициации» и т. п., которые и в самом деле привлекаются порою на основе лишь поверхностных аналогий, Леруа-Гуран без достаточных оснований усматривает в отдельных изображениях и целых комплексах сексуальные символы, а в палеолитическом искусстве в целом – систему идей с яркой сексуальной окраской. Такая интерпретация не лучше и не убедительнее «традиционных» объяснений.

Другой исследователь, А. Маршак, в своем анализе < 89 /90>памятников палеолитического искусства подошел значительно ближе к тому, как воспринимает и моделирует мир первобытный человек. Это произошло не в последнюю очередь потому, что он обратился к этнографии за свидетельствами, как мыслят современные охотники и собиратели, как они воспринимают течение времени, смену времен года, как они фиксируют смену дней, месяцев, фаз луны, сезонов, занимающих в их жизни такое важное место [59, с. 136–146]. Это помогло ему понять значение во многом еще загадочных, нерасшифрованных изображений на предметах искусства древнего человека как зафиксированных в наглядной форме представлений о мире и человеке, наблюдений над жизнью Земли и движением других небесных тел.

Один из примеров удачного привлечения этнографических параллелей – реконструкция А. П. Окладниковым палеолитического поселения в Бурети. А.П. Окладникову вообще свойственно широкое привлечение этнографических материалов в целях интерпретации археологических находок. Он обнаружил, что жилища Бурети напоминают землянки и полуземлянки эскимосов и чукчей. Особенно близким по конструкции к древним жилищам Бурети оказался чукотский валькар, «дом из челюстей кита» – землянка с тоннелем, вырытым в земле. Аналогии, однако, идут дальше конструктивных особенностей жилищ – одинаковыми оказываются самые поселения чукчей и палеолитических обитателей Сибири, состоящие из нескольких летних и одного зимнего жилища. А если на одной из найденных в Бурети женских статуэток изображена одежда с капюшоном, значит, жителям Бурети был уже известен и типичный арктический костюм, близкий чукотско-эскимосской глухой одежде с откидным капюшоном [14; 15; 8, с. 59–72].

Остается сделать только шаг, чтобы от частных наблюдений и аналогий перейти к обобщениям, касающимся социально-экономических отношений в целом. Аналогии, относящиеся к современным народам Арктики, указывают путь, по которому следует идти. Этнография циркумполярной зоны, единая во многих своих чертах, как бы предлагает исследователю далекого прошлого Сибири модель, которой он может <90>воспользоваться, чтобы реконструировать жизнь древних обитателей Мальты и Бурети.

Анри де Люмлей, исследователь палеолитического жилища в гроте Лазаре, также не скупится на этнографические параллели [50, с. 636–639; 56]. Это в основном материалы по жилищам народов Северной Африки и Арктики. Привлечение этих параллелей, однако, нельзя признать удачным. Люди из Лазаре обитали в пещере, жилище находилось под укрытием – все это мало похоже на жилища туарегов или народов Севера, не говоря уже о полном несходстве климатических и экологических условий. А главное, Люмлей не учитывает колоссальную разницу в социальном и культурном развитии между палеолитическими обитателями грота Лазаре и современными туарегами. Параллель с арктическими народами менее рискованна, так как образ жизни охотников Севера во многом напоминает образ жизни людей из Лазаре. Это относится и к способам добывания основных средств существования, и к зависимости от периодических изменений в природе, когда хозяйственная деятельность в соответствии с природным циклом делится на два сезона – оседлый и кочевой. И все же – так ли уж безнадежна попытка реконструировать, даже в общих чертах, социальные отношения обитателей грота Лазаре? Нет, если мы не ограничимся привлечением частных параллелей и пойдем по иному пути. Этот путь – построение этнографических моделей.

Я думаю, что существует принципиальная возможность реконструировать социальную организацию не только позднепалеолитических и мезолитических обществ, близких по уровню своего развития к современным охотникам и собирателям, но и некоторых раннепалеолитических обществ, подобных обитателям грота Лазаре, наиболее продвинувшихся в своем развитии. Эта возможность заложена в методе этнографического моделирования, в основу которого положен анализ социально-экономических отношений у современных охотников и собирателей.

Археологические открытия последних двух десятилетий коренным образом меняют сложившиеся представления об уровне развития людей раннего палеолита. Сравнительно сложная структура социума, <91>внутригрупповое разделение труда, относительная подвижность (полной оседлости не было), цикличность хозяйственной деятельности, соответствующая природному циклизму, экономическая связь с определенной территорией – все это характерно и для современных охотников. Путь к пониманию общественных отношений, существовавших в объединениях людей эпохи палеолита, – не механическое перенесение общественных отношений современных охотников в палеолит, а изучение механизмов, закономерностей, тенденций, действующих в коллективах современных охотников и собирателей. Тем необходимее сотрудничество археологии и этнографии на основе строго научных, объективных методов.

Охотникам и собирателям самых различных географических зон свойственны некоторые общие тенденции в социальной сфере; эти-то тенденции и существенны для целей реконструкции. Одна из важнейших тенденций, общих для всех современных охотников и собирателей, – объединение их в первобытный хозяйственный коллектив, общину, и зависимость численности, относительной подвижности, всего образа жизни общины от экологических условий и направления хозяйственной деятельности. В различных конкретных условиях эта тенденция проявляется по-разному, но она присутствует везде. Например, хозяйственный год народов Севера и Дальнего Востока резко делился на два периода – зимний и летний, и в соответствии с этим менялся весь образ жизни: общины переселялись из зимних, коллективных жилищ в летние, предназначенные для отдельных семей, рядом с зимним жилищем в том же селении или на сравнительно большом расстоянии от него. Так, многие народы на северо-восточном побережье Тихого океана имели два постоянных сезонных поселения – зимнее, вдали от берега, ближе к местам охоты, и летнее, в устьях нерестовых рек. Сезонные миграции других народов имеют иной характер. Так, зимой, когда кочевание невозможно, полярные эскимосы собираются в стойбища близ мест охоты, весной эти группы, часто увеличенные за счет семей из других стойбищ, переселяются в легкие палатки и передвигаются вдоль берега, охотясь на птиц и морских животных, и, наконец, летом, когда пищи <92>становится меньше, стойбище распадается на группы из одной или двух семей, и каждая группа самостоятельно охотится на оленей карибу и занимается рыбной ловлей [71].

Неодинаковым, зависящим от местных физико-географических и климатических условий был и образ жизни тасманийцев, сохранивших к началу XIX в. чрезвычайно архаические черты общественных отношений и культуры. Жители Восточной Тасмании вели сезонное кочевание, опирающееся на временные стойбища то у моря, где они собирали моллюсков, то вдали от моря, где они охотились. Аборигены Западной Тасмании вели полуоседлый образ жизни, ориентированный преимущественно на морской промысел – добывание моллюсков и охоту на тюленей. С различиями в активной адаптации к экологическим условиям и в хозяйственной деятельности были связаны различия в орудиях труда и типах жилищ: на востоке это были примитивные ветровые заслоны, на западе – большие, прочные хижины [7].

Уже из этих немногих примеров видно, что за различиями в типах экономического освоения среды обитания, связанными с различиями природно-географических условий, стоят единые закономерности и тенденции, изучив которые, мы приблизимся к пониманию социально-экономических процессов у народов далекого прошлого.

Существует целый комплекс признаков, свойственных охотничье-собирательским общинам любых географических зон. Так, любой охотничьей общине присуще более или менее развитое внутриобщинное разделение труда, прежде всего половозрастное; впрочем, и специализация в некоторых видах производства появляется сравнительно рано. Довольно рано возникает и межобщинное разделение труда, основанное на географических различиях и этнических традициях. Любая охотничья община экономически связана с определенной территорией, которая рассматривается другими общинами как ее собственность. Любая охотничья община меняет относительную подвижность и весь образ жизни в соответствии с природным циклом. Община охотников и собирателей находится как бы в состоянии гибкого равновесия с окружающей природной <93>средой. Социальным инструментом, поддерживающим это равновесие и обеспечивающим нормальную жизнедеятельность общины, является способность ее то распадаться на хозяйственные группы, а то и отдельные семьи, то вновь собираться в полном составе.

Этнографические данные, относящиеся к жилищам, поселениям, хозяйственной деятельности, разделению труда, численности, составу и динамике производственных объединений у современных охотников, рыболовов и собирателей, имеют первостепенное значение для реконструкции социально-экономических отношений в эпоху палеолита. Это убедительно показано С. Н. Бибиковым и В. М. Массоном [ 3; 12]. Но еще большее значение приобретают эти материалы, когда они определенным образом сгруппированы, систематизированы, обобщены, когда выявлены общие особенности и тенденции, сближающие различные этносы, обитающие в сходной географической среде или стоящие на близком уровне социально-экономического развития. Тогда мы можем привести их как бы к общему знаменателю и сконструировать этнографическую модель, ценность которой для сравнительно-исторического исследования состоит в том, что она объединяет в себе общее, единое, необходимое для данного этнографического типа.

Анализ социально-экономических отношений и ведущих тенденций в изучаемых этнографией охотничье-собирательских общинах, а затем обобщение полученных результатов дает нам искомую модель, необходимую для реконструкции жизни людей в эпоху палеолита, мезолита и раннего, доземледельческого неолита. Она выражает ведущие тенденции, проявившиеся уже в некоторых, наиболее продвинутых в своем развитии обществах раннего палеолита, не говоря о позднем палеолите и мезолите.

Основы сравнительно-исторического метода в применении к реконструкции прошлого были заложены Л. Г. Морганом и Ф. Энгельсом. Сущность метода Моргана сжато сформулирована Энгельсом в следующих словах: «Великая заслуга Моргана состоит в том, что он открыл и восстановил в главных чертах эту доисторическую основу нашей писаной истории и в родовых связях северо-американских индейцев нашел < 94 /95>ключ к важнейшим, доселе неразрешимым загадкам древней греческой, римской и германской истории» [2, с. 26].

Этнографы-функционалисты первой половины нашего столетия во главе с Б. Малиновским, разочаровавшись в попытках их предшественников-эволюционистов реконструировать далекое прошлое, отказались от самой идеи проникновения в прошлое бесписьменных народов, провозгласив, что оно непознаваемо и не следует тратить время на бесплодные спекуляции. Последние десятилетия, однако, вновь ознаменовались возвращением многих западных этнографов к историзму. Многие известные этнографы и археологи снова видят в этнографии, в использовании ее данных принципиальную возможность познания далекого прошлого.

Среди первых западноевропейских ученых, выступивших в послевоенные годы с постановкой этой проблемы, были представители немецко-австрийской культурно-исторической школы – В. Копперс и др. [47; 48; 49]. Согласно И. Гекелю, сотрудничество археологии и этнологии необходимо уже потому, что современность коренится в прошлом. Этнология охватывает жизнь народов в ее целостности, археология располагает лишь ее фрагментами, но лежащими в исторической перспективе, и это также диктует необходимость их сотрудничества. Археология должна стать социологически ориентированной наукой, но это возможно лишь при содействии этнологии. Без последней невозможно, например, воссоздать социальную организацию на основании раскопок жилых комплексов. Сравнительно-этнографическое и типологическое исследование охотников и <95>собирателей содействует изучению палеолитических и мезолитических обществ. Важнейшее значение имеют, по мнению Гекеля, этногенетические исследования [44]. Ф. X. Бурш также говорит, что этнология, изучая культуру первобытных народов в ее целостности, воспринимает ее исторически как бы на одном уровне, тогда как археология видит развитие культуры в хронологической последовательности, хотя в распоряжении археологии оказываются лишь случайные ее остатки. Чтобы преодолеть этот разрыв, необходимо сотрудничество обеих наук, нужно сделать этнологию исторической наукой, изучающей культуру в историческом движении [31]. Древнейших людей методологически правильно сравнивать с современными нам наиболее отсталыми народами, пишет К. Нарр. Самый верный путь интерпретации общественной жизни древних людей изучение современных охотников и собирателей, живущих небольшими локальными группами, основанными на половозрастном разделении труда. Это наиболее естественная социальная структура, отвечающая основным потребностям небольших человеческих групп, экономика которых строится на охоте и собирательстве. В то же время она содержит в себе как бы в зародыше все основные элементы последующего социального развития [61].

Известный английский археолог Г. Кларк, автор нескольких работ, в которых он сам использует этнографические параллели и теоретически рассматривает перспективы их применения [35; 36], пишет: «Подобно тому как геологи, изучающие оледенения эпохи плейстоцена, исследуют существующие в настоящее время ледники или как палеонтологи изучают ископаемые кости, сравнивая их со скелетом ныне живущих животных, так и археологи должны реконструировать исчезнувшие древние миры, опираясь на изучение существующих обществ» [34, с. 50]. Отношение Кларка к этнографическим параллелям как источнику новых возможностей в области истолкования данных археологии было в целом положительно воспринято многими ведущими английскими и американскими археологами, от Г. Чайлда до Л. Бинфорда. Вместе с тем Чайлд отмечал, что этнографические параллели, относящиеся к тем же регионам, где расположены археологические < 96 /97>памятники, надежнее и перспективнее, чем «экзотические». Этнографические параллели только указывают направление, в котором нужно искать объяснение археологическим фактам, но не предлагают готовых ответов. Ни одно существующее общество не походит совершенно точно на доисторическое, и современные первобытные общества обнаруживают бесконечное разнообразие форм [33, с. 49].

В США на важность этноархеологических аналогий указывал Р. Ашер [21]. Существующие общества можно изучать так, что результаты будут представлять большую ценность для археологов, писал он, и такова его собственная работа об индейцах сери [22]. Между археологией и этнографией, исчезнувшим и продолжающимся нет непроходимой стены, полагает Ашер. Но теоретически взаимоотношение археологии и этнографии нуждается в исследовании.

Проблему этнографических аналогий обсуждает в серии работ Л. Бинфорд – один из представителей американской «новой археологии» [ 24; 25; 28; 29]. Материалы этнографии, полагает он, могут и должны быть использованы для моделирования социальных и культурных систем первобытности, хотя основой реконструкции должны оставаться сами данные археологии. Он призывает к преодолению ограниченности археологии и этнографии и разработке методов их взаимодействия. В одной из статей он сам широко привлекает данные этнографии в качестве примера этнографического моделирования [27]. И эта тенденция в современной западной науке ныне преобладает, в чем нельзя не видеть начавшегося преодоления характерного для нее в недавнем прошлом презентизма.

Возможности реконструкции первобытности с опорой на данные по современным охотникам и собирателям обсуждаются и международным коллективом авторов сборника «Человек-охотник». В то время как археолог Л. Фримен высказывает отрицательное отношение к этнографическим параллелям, известный исследователь археологии Африки Дж. Кларк говорит о том, что изучение современных охотников имеет большое значение для понимания общественной жизни древних охотников, и настаивает на координации археологических и этнографических исследований. «Координация результатов <97>полевых исследований среди современных охотников и собирателей, предпринятая этнографами и археологами, работающими вместе, и дополненная историческими источниками и сравнительным изучением следов изношенности на орудиях, могла бы значительно расширить основу более точной интерпретации жизни предысторических обществ, открытых раскопками отдельных стоянок», – говорит Кларк [57, с. 280]. В другом месте Кларк говорит о том, что изучение все еще существующих охотников каменного века должно «дать множество новых данных, которые могут быть использованы в качестве основы для более точной реконструкции образа жизни людей на предысторических стоянках» [57, с. 278]. Большинство авторов сборника, не отрицая принципиальной возможности реконструировать первобытность с помощью этнографии, призывают совершенствовать методы реконструкции и не ограничивать ее лишь отдельными этнографическими примерами [57, с. 5, 159, 335 и др.]. Об этом свидетельствуют, например, статья Дж. Бердселла о демографических тенденциях у современных охотников и собирателей как основе реконструкции демографических процессов в эпоху плейстоцена и дискуссия по ней [57, с. 229–240, 245–249]. Другая дискуссия специально посвящена проблеме реконструкции первобытности. Почти никто из ее участников не выражает сомнений в ценности и важности данных этнографии, все они призывают к тесному сотрудничеству археологов с этнографами на основе более совершенной методики, а некоторые подчеркивают исключительную важность исследований по современным охотникам и собирателям для реконструкции первобытности [57, с. 253, 268, 272 и др.].

В другом международном издании, сборнике «Человек, поселение, урбанизация», Кларк говорит о необходимости переосмысления выводов археологии в свете данных этнографии [37]. Осторожное и вместе с тем позитивное отношение к этнографическим параллелям свойственно и многим другим авторам этого сборника.

Однако еще и в наши дни раздаются крайне скептические голоса. Так, английский этнограф-структуралист Э. Лич пишет: «Для археологов социальная организация в таком виде, как ее понимают социальные < 98 /99>антропологи, останется навсегда тайной» [67, с. 767]. Он говорит о том, что «примитивные» общества XX в. не являются окаменелостями, сохранившимися с палеолита. Прямые аналогии здесь невозможны, гипотезы о первобытном прошлом никогда не превратятся в научно установленные факты [67, с. 761, 768].

Нельзя не признать, что в этом есть доля правды, – однако лишь доля. Заслуга других исследователей – некоторые из них были уже упомянуты здесь – и состоит как раз в том, что они пытаются найти выход из этого положения, приблизиться, насколько возможно, к подлинному пониманию первобытности, ее социальной организации и духовной культуры, разработать научные методы ее реконструкции.

Отрицательному или скептическому отношению некоторых этнографов и археологов к использованию данных этнографии для интерпретации археологических памятников противопоставлено иное направление, не менее критическое, но признающее значение этнографических источников и необходимость опоры на них. Так, Р. Укко указывает, что от этнографии не следует ожидать простых и однозначных ответов и что чем разнообразнее и многочисленнее этнографические параллели и аналогии, тем больше уверенности в надежности нашей интерпретации археологических фактов. Укко – убежденный сторонник сотрудничества археологии и этнографии. Использование этнографических параллелей раздвигает горизонты археологии, открывает новые возможности для истолкования памятников древности. Археология не может обойтись без этнографии, без этнографических моделей, построенных на основе изучения различных обществ и культур [69, с. 153, 157; 70]. Австралийский археолог и этнограф Н. Петерсон признает, что этнографические аналогии имплицитно или эксплицитно присутствуют во всех реконструкциях первобытной древности [65].

Археологи В. Мегоу и Р. Джонс в обобщающем труде о древнейшем прошлом человечества широко привлекают в целях интерпретации археологических памятников этнографические материалы по современным охотникам и собирателям, подчеркивая важность этих данных для изучения первобытной экономики, так как последняя является, по их мнению, наиболее устойчивым <99>продуктом социально-культурной адаптации [ 60]. Авторы сборника «Современная археология» также привлекают данные по современным охотникам и собирателям для реконструкции хозяйства и общества первобытных охотников. По мнению авторов книги, многое в памятниках археологии может быть объяснено наблюдениями над хозяйственной деятельностью современных охотников в составе общин и временных хозяйственных групп, на которые общины распадаются в определенные периоды годового цикла [53]. Существуют и другие аналогичные работы [например, 66; 73].

Признавая, что археология и этнография сложились как самостоятельные науки, американский археолог Чжан Гуан-чжи намечает несколько сфер их общих интересов, и среди них – интерпретация археологических памятников с помощью этнографии. Взаимодействие археологии и этнографии необходимо. Реконструкция социокультурных систем первобытности должна основываться на этнографических моделях. Чжан Гуан-чжи цитирует К. Клакхона: «Археология – это этнография и культурная история древних обществ». Изучая человеческие общества (а не просто камни или черепки), археология становится этнологией. В то же время археология делает этнологию историей, внося в нее историческую перспективу [32].

В свое время решительными противниками этнографических параллелей в интерпретации памятников палеолитического искусства выступили французские исследователи А. Ламинг и А. Леруа-Гуран. Понимание археологических памятников должно, по мнению Ламинг, вытекать из интенсивного изучения самих этих памятников, без обращения к этнографии [51, с. 167–169]. Этнографические аналогии, полагает Леруа-Гуран, принесли развитию первобытной археологии больше вреда, чем пользы: они парализовали научное воображение [54, с. 3–4]. Впрочем, в той же работе он допускает пользу этнографии, но лишь в одном отношении: она показала, что психика первобытного человека столь же сложна, что и современного европейца. В остальном этнографические аналогии ведут лишь к безудержным спекуляциям [54, с. 77, 145]. В другой работе Леруа-Гуран пишет, что единственный способ избавиться от «миража» австралийских аборигенов, эскимосов и т. п. < 100 /101>– полностью исключить гипотезы, основанные на этнографических аналогиях, и интерпретировать археологические данные, исходя из анализа их самих [55, с. 31–32]. Но и сам Леруа-Гуран не может совершенно отказаться от этнографических параллелей и в некоторых случаях прибегает к ним [54, с. 29; 55, с. 48]. Непосредственное изучение индейцев Южной Америки заставило А. Ламинг изменить прежнее отрицательное отношение к этнографии и признать, что исследования этнографов и археологов взаимно дополняют и обогащают друг друга [52]. То же произошло и с Л. Бинфордом, хотя его отношение к этнографии было менее отрицательным. Работа среди эскимосов Северной Аляски с целью проверки археологических гипотез побудила его признать ценность этнографических аналогий для интерпретации памятников палеолита и еще раз указать на необходимость взаимодействия археологии и этнографии [26].

Б. Орме перечисляет главные возражения, которые выдвигались до сих пор против этнографических параллелей: это и длительность человеческой эволюции, биологической и социальной, и неясность взаимоотношений между социальным поведением и его материальным воплощением, изучаемым археологией, и разница в целях и методах между археологическим и этнографическим исследованием, и тот факт, что корреляция между археологическими и этнографическими данными в одном отношении не обязательно предполагает корреляцию в других отношениях, и многое другое [64, с. 205]. Статья показывает, что конкретные методы взаимодействия этнографии и первобытной археологии на Западе почти не разработаны, так же, впрочем, как и у нас. В другой статье Орме пишет о том, что первобытная археология всегда так или иначе опиралась на данные этнографии. Но, несмотря на это, в области теории взаимодействия двух наук, в методах использования этнографии для реконструкции первобытности ни в недавнем прошлом, ни в самые последние годы прогресса не произошло, да он и невозможен в условиях нынешнего теоретического состояния первобытной истории [63, с. 487, 490].

Между тем в последние годы появилось еще несколько работ, в которых обсуждается ценность данных < 101 /102>этнографии для интерпретации археологических памятников и рассматриваются возможности их использования, а также методика сравнительно-этнографического исследования [41; 42]. Проблема соотношения археологии и этнографии в реконструкции социальных систем первобытности была недавно рассмотрена Г. Йессингом. Главное отличие этнографии от археологии состоит, по его мнению, в том, что первая имеет дело с цельными, функционально связанными системами, археологии недоступными. Этот недостаток последней и призвано преодолеть сотрудничество обеих наук. Большое значение Йессинг придает этногенетическим исследованиям [40]. Статья вызвала много откликов, но, говоря о выводах, непосредственно извлекаемых из археологических материалов и опосредствованных обращением к содействию других источников, ни Йессинг, ни его критики ничего не пишут о методике этих двух видов реконструкции, а в этом – ключ к решению проблемы. Один из важных ее аспектов – общественные функции первобытных орудий [6].

Изучению экономики охотников и собирателей, основанному на данных археологии и этнографии, посвящена работа американского исследователя М. Йохима. Опираясь на материалы этнографии, автор строит модель, обобщающую экономику охотников и собирателей в различных условиях, а затем показывает, как с помощью этой модели анализируются археологические материалы [46].

Удачным примером использования этнографической модели является и работа Н. Дэвида. Изучая одну из позднепалеолитических культур Европы, носители которой занимались сезонной охотой на оленей карибу, он в целях реконструкции их экономики и социальной организации привлекает этнографические материалы по охотникам на карибу Северной Америки – эскимосам нунамиут, атапаскам набесна и северным группам монтанье-наскапи. Важно отметить, что Дэвид использовал данные не по одной этнической группе, а по всем охотникам на карибу, и эти материалы в совокупности и позволили ему построить этнографическую модель, наиболее близкую по своим социально-экономическим показателям к реконструируемому им археологическому типу [38]. < 102 /103>

Автор одной из наиболее значительных исторических реконструкций нашего времени Э. Борнеман прибегает к этнографическим параллелям как к примеру «экономической аналогии» палеолиту, так как, по его убеждению, одинаковые условия производства порождают одинаковые общественные формы [30, с. 45 и сл.]. Особое место занимают теоретические исследования ученых ГДР, в которых находит дальнейшее развитие марксистская традиция в подходе к этнографии как одной из основ реконструкции первобытной истории. Наиболее четко эта проблематика выражена X. Грюнертом. Археология, пишет он, – общественная наука, и ее задача состоит в том, чтобы на основе ее специфических источников исследовать законы развития человеческого общества в первобытную эпоху. Предметом археологии является первобытное общество в исторической динамике. Археологию и этнографию объединяет общий предмет исследования: общество на различных этапах развития первобытнообщинной формации. Из общности предмета исследования вытекает необходимость сотрудничества обеих наук и их общие задачи. При этом, как уже отмечалось и другими авторами, преимущество археологии состоит в том, что ее данные фиксируются в относительной и абсолютной хронологической последовательности, тогда как этнография выявляет диалектические связи внутри живых, функционирующих обществ, их структуру и развитие. И Грюнерт ставит неизбежный вопрос: в какой же мере данные этнографии могут служить опорой для реконструкции общественно-экономических отношений далекого прошлого? Как измерить различия между древними и современными обществами, различия, которые являются следствием внутреннего развития и внешних влияний? Отвечая на эти вопросы, Грюнерт высказывает мысль, что современные методы естественных и исторических наук позволяют учесть тысячелетние изменения в естественногеографической и исторической сферах. Методологической основой такого исследования являются материалистическая диалектика и концепция общественно-экономических формаций [ 45].

Наш обзор показывает, что все больше исследователей склоняются к комплексному использованию <103>этнографических и археологических данных, что и составляет сущность сравнительно-исторического метода в области изучения первобытной истории. Однако историко-типологический подход и основанный на нем перспективный метод этнографического моделирования, обладающий большими потенциальными возможностями, делают пока лишь первые шаги. Только концепция общественно-экономических формаций, только включение предметного мира археологии и этнографии в единую систему первобытнообщинной формации сделает сотрудничество археологов и этнографов в построении истории человеческого общества на ранних его этапах действительно плодотворным.

Реконструкция истории первобытного общества должна основываться на совокупности методов, ядром которой, как я стремился показать здесь, призваны стать историко-типологический метод и основанный на нем метод этнографического моделирования. Ключ к развитию истории первобытного общества – в совершенствовании ее специфических методов. Ведь метод – это инструмент научного познания. Если несовершенен инструмент, могут ли быть безупречными результаты работы? Если несовершенны приемы мобилизации этнографических фактов в целях реконструкции первобытной истории, могут ли быть безупречными итоги реконструкции?

Таким представляется мне тот путь, по которому следовало бы двигаться в дальнейшем для того, чтобы в полной мере реализовать заложенные в этнографии и археологии возможности познания первобытнообщинной формации во всей достижимой полноте. Речь здесь идет не просто о приемах и методах исследования, а о самостоятельной научной теории со своим кругом задач – о теории реконструкции первобытности. Перед нами вырисовываются контуры особого синтетического направления научных исследований, ставящего своей целью взаимодействие археологии и этнографии не только для интерпретации отдельных археологических памятников или для иных ограниченных исследовательских задач, но прежде всего для решения фундаментальных проблем истории первобытности. Его ближайшей целью является разработка теоретических основ взаимодействия этих наук. < 104 /105>

1 Ср. замечания Э. Геллнера [39, с. 537 – 540] в связи с моей статьей [6 а].

1. Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 12.

2. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. – К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 21.

3. Бибиков С. Н. Некоторые аспекты палео-экономического моделирования палеолита. – СА. 1969, № 4.

4. Блок М. Апология истории или ремесло историка. М., 1973.

5. Бромлей Ю. В. Этнос и этнография. М., 1973.

6. Кабо В. Р. Каменные орудия австралийцев. – Труды Института этнографии. Т. 80, 1962.

6а. Кабо В. Р. История первобытного общества и этнография. (К проблеме реконструкции прошлого по данным этнографии). – Охотники, собиратели, рыболовы. Проблемы социально-экономических отношений в доземледельческом обществе. М., 1972.

7. Кабо В. Р. Тасманийцы и тасманийская проблема. М., 1975.

8. Ларичев В. Е. Палеолит Северной, Центральной и Восточной Азии. Ч. 2. Новосибирск, 1972.

9. Лотман Ю. Заметки о структуре художественного текста. – Труды по знаковым системам. Вып. 5. Тарту, 1971.

10. Маркарян Э. С. Очерки теории культуры. Ереван, 1969.

11. Маркарян Э. С. О генезисе человеческой деятельности и культуры. Ереван, 1973.

12. Массон В. М. Экономика и социальный строй древних обществ. Л., 1976.

13. Морган Л. Г. Дома и домашняя жизнь американских туземцев. Л., 1934.

14. Окладников А. П. Буреть – новая палеолитическая стоянка на Ангаре. – Советская археология. 1940, т. 5.

15. Окладников А. П. Палеолитические жилища в Бурети. – Краткие сообщения Института истории материальной культуры. 1941, вып. 10.

16. Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. М., 1974.

17. Путилов Б. Н. Методология сравнительно-исторического изучения фольклора. Л., 1976.

18. Пэнто Р., Гравитц М. Методы социальных наук. М., 1972.

19. Файнберг Л. А. Возникновение и развитие родового строя. – Первобытное общество. Основные проблемы развития. М., 1975.

20. Штофф В. А. О роли моделей в познании. Л., 1963.

21. Ascher R. Analogy in Archaeological Interpretation, – «Southwestern Journal of Anthropology». 1961, vol. 17.

22. Ascher R. Ethnography for Archaeology: a Case from the Seri Indians. – «Ethnology». 1962, vol. 1.

23. Веnedict R. Patterns of Culture. L., 1935.

24. Binford L. R. Archaeology as Anthropology. – «American Antiquity». 1962, vol. 28.

25. Вinford L. R. Methodological Considerations of Archaeological Use of Ethnographic Data. – Man the Hunter. Ed. by R. B. Lee and J. De Vore. Chicago, 1968.

26. Binford L. R. Interassemblage Variability: the Mousterian and the «Functional» Argument. – The Explanation of Culture Change. Ed. by C. Renfrew. L., 1973.

27. Binford L. R. Post-Pleistocene Adaptation. – New Perspectives in Archaeology. Ed. by L. R. Binford and S. R. Binford. Chicago, 1968.

28. Binford L. R. Archaeological Perspectives. – New Perspectives in Archaeology. Ed. by L. R. Binford and S. R. Binford. Chicago, 1968.

29. Binford L. R. An Archaeological Perspective. N. Y., 1972.

30. Borneman E. Das Patriarchat. Frankfurt am Main, 1975.

31. Bursch F. C. Ethnologie und Vorgeschichte. – «Saeculum». 1954, Bd 5, H. 3.

32. Chang К. С. Major Aspects of the Interrelationship of Archaeology and Ethnology. – «Current Anthropology». 1967, vol. 8, № 3.

33. С hilde V. G. Piecing Together the Past. L., 1956.

34. Clark J. G. D. Folk Culture and the Study of European Prehistory. – Aspects of Archaeology. L., 1951.

35. Clark J. G. D. Archaeological Theories and Interpretations. – Anthropology Today. Ed. by A. L. Kroeber. Chicago, 1952.

36. Clark J. G. D. Archaeology and Society. Reconstructing the Prehistoric Past. Cambridge, 1959.

37. Clark D. Mobility and Settlement Patterns in Sub-Saharan Africa. – Man, Settlement and Urbanism. Ed. by P. J. Ucko a. o. L., 1972.

38. David N. On Upper Palaeolithic Society, Ecology, and Technological Change: the Noaillian Case. – The Explanation of Culture Change. L., 1973.

39. Gellner E. Primitive Communism. – «Man». 1973, vol. 8, № 4.

40. G jessing G. Socio-Archaeology. – «Current Anthropology». 1975, vol. 16, № 3.

41. Gopala Sarana. Archaeological Interpretation and Anthropology. – Studies in Indian History and Culture. Ed. by S. Ritti and B. R. Gopal. Dharwar, 1971.

42. Gopala Sarana. The Methodology of Anthropological Comparisons. An Analysis of Comparative Methods in Social and Cultural Anthropology. – «Viking Fund Publications in Anthropology». 1975, № 53.

43. Gould R. A. Living Archaeology: the Ngatatjara of Western Australia. – «Southwestern Journal of Anthropology». 1968, vol. 24, № 2.

44. Guhr G. Zur ethnographisch-archäologischen Methodologie. Betrachtungen zu einer theoretischen Diskussion in der österreichischen Forschung. – «Ethnographisch-Archäologische Zeitschrift». 1966, 7 Jg., H. 1.

45. Grünert H. Bemerkungen zu Geschichte, Stand und Bedeutung der Zusammenarbeit von Archäologie und Ethnographie in der Ur-und Frühgeschichtsforschung. – «Ethnographisch-Archäeologische Zeitschrift». 1974, 15 Jg., H. 2.

46. J ос him M. A. Hunter-Gatherer Subsistence and Settlement. A Predictive Model. N. Y., 1976.

47. Koppers W. Das Problem der Parallelisierung zwischen Ethnologie und Prähistorie. – Kultur und Sprache. Wien, 1952.

48. Koppers W. Zusammenarbeit von Ethnologie und Prähistorie. – «Zeitschrift für Ethnologie». 1953, Bd 78, H. 1.

49. Koppers W. Das Problem des Universalgeschichte. – «Anthropos». 1957, Bd 52, H. 3 – 4.

50. La prehistoire francaise. Les civilisations paleolithiques et mesolithiques de la France. T. 1. P., 1976.

51. Laming A. Lascaux. L., 1959.

53. Leone M. P. (ed.). Contemporary Archaeology. L., 1972.

54. Leroi-Gourhan A. Les religions de la prehistoire. P., 1964.

55. Leroi-Gourhan A. Prehistoire de l’art occidental. P., 1965.

56. Lumle у H. Une cabane acheuleenne dans le grotte du Lazaret (Nice). – «Memoires de la Societe prehistorique francaise». 1969, t. 7.

57. Man the Hunter. Ed. by R. B. Lee and J. De Vore. Chicago, 1968.

58. Marett R. R. Head, Heart and Hands in Human Evolution. L., 1935.

59. Marshak A. The Roots of Civilization. N. Y., 1972.

60. Megaw V. and Johnes R. The Dawn of Man. L., 1972.

61. Narr K. J. Approaches to the Social Life of Earliest Man. – «Anthropos». 1962, Bd 57, H. 3 – 6.

62. Nutini H. G. Social Structure and Model Building. – С laude Levi-Strauss. The Anthropologist as Hero. Ed. by E. and T. Hayes. Cambridge, 1970.

63. Orme B. Archaeology and Ethnography. – The Explanation of Culture Change. L., 1973.

64. Orme B. Twentieth-Century Prehistorians and the Idea of Ethnographic Parallels. – «Man». 1974, vol. 9, № 2.

65. Peterson N. Open Sites and the Ethnographic Approach to the Archaeology of Hunter-Gatherers. – Aboriginal Man and Environment in Australia. Ed. by D. Mulvaney and J. Golson. Canberra, 1971.

66. Rouse J. Introduction to Prehistory. N. Y., 1972.

67. The Explanation of Culture Change: Models in Prehistory. Ed. by C. Renfrew. L, 1973.

68. Thomson D. F. The Seasonal Factor in Human Culture, Illustrated from the Life of a Contemporary Nomadic Group. – «Proceedings of the Prehistoric Society». Cambridge, 1939, vol. 5.

69. Ucko P. J. and Rosenfeld A. Palaeolithic Cave Art. L., 1967.

70. Ucko P. J. Ethnography and Archaeological Interpretation of Funerary Remains. – «World Archaeology». 1969, vol. 1, № 1.

71. We у er E. M. The Eskimos. Hamden, 1962.

72. White C. and Peterson N. Ethnographic Interpretation of the Prehistory of Western Arnhem Land. – «Southwestern Journal of Anthropology». 1969, vol. 25, № 1.

73. Yellen J. and Harpending H. Hunter-Gatherer Populations and Archaeological Inference. – «World Archaeology». 1972, vol. 4, № 2.

Опубликовано в кн.: Э тнография как источник реконструкции истории первобытного общества. М.: Наука, 1979, с. 60–107.

Источник