Что такое революция как вы считаете в каких сферах общества произошли революции
Что такое революция?
Многие не знают, что такое революция, дадим определение революции, а также рассмотрим основные теории этого социального явления.
Революция как социальный феномен
Когда речь идет о революции, большинство людей придает ей политический смысл. Хотя в широком смысле, революция – это любые радикальные изменения в какой бы то ни было сфере. Например, революция труда, образования или производства. С латинского языка, слово «революция» переводится как «переворот» или «превращение».
Революция – это всегда радикальные, глубокие и резкие изменения в развитии человека, природы или мира в целом. С революцией связывают скачок в развитии. Именно по этому, данный термин противопоставляют эволюции, которая как раз описывает плавные, поступательные изменения. Также, революцию отличают и от реформ.
Революционные изменения могут быть в таких сферах:
Изначально, данный термин использовался в таких областях знания, как химия и астрология. В научный оборот термин «революция» бел введен Николаем Коперником.
Каковы причины революции?
Если говорить о революции, как о социально-политическом перевороте, то можно выделить такие причины ее возникновения:
Классификация революций
Революции можно классифицировать по-разному. Мы же приведем наиболее простую и логичную классификацию. В политологии и социологии, революции делят на политические и социальные.
Главным признаком любой революции считается полная замена старого режима на новый.
Значительный вклад в развитие теории революции внес Карл Маркс. Он разделял революции на буржуазные и социалистические. Каждая революция, по мнению Маркса, приводит к смене формации. Например, после буржуазного переворота, феодализм сменяется на капитализм. А социалистический переворот приводит к замене капитализма на социализм. Каждому из этих формаций соответствует отдельная форма ведения хозяйской деятельности, форма экономических и рыночных отношений.
Отдельно нужно выделить такой вид восстания, как национально-освободительный. Целью национально-освободительной революции является освобождение от ассимиляции со стороны доминирующей нации. Такие восстания присущи колониальным и завоеванным странам.
Стоит отметить, что история знает множество примеров, когда революции не увенчались успехом. Повстанцы не всегда имеют возможность донести до правящей верхушки свою точку зрения. Из-за этого их часто арестовывают и даже убивают.
Ученые разных гуманитарных наук по-разному оценивали такой социальный феномен, как революции. Рассмотрим наиболее интересные теории о революциях.
Теория Питирима Сорокина
Питирим Сорокин – это выдающийся русский социолог, знакомый с революциями не понаслышке. Дело в том, что во время Октябрьской революции 1917 года, он бежал в Америку. Сорокин очень негативно относится к любым революционным восстаниям, считая их морально бедными. Он говорил о том, что победа в революции достигается слишком высокой ценой, ценой многочисленных человеческих жертв. Возникает вполне логичный вопрос: а стоят ли полученные изменения людских жизней? Для Сорокина ответ очевиден – однозначно нет.
По его мнению, для того чтобы изменить сложившуюся ситуацию, нужно искать компромисс. Со стороны правительства, этим компромиссом являются реформы. Если в государстве есть недовольные и несогласные, проще пойти им на встречу и выполнить ряд их пожеланий. Это будет гуманно и справедливо. Тем более, после грамотно внедренных и реализованных на практике реформ, количество недовольных граждан снизится. Это приведет к угасанию революционных настроений в массах.
Теория Карла Маркса
Маркс и Энгельс разработали свою теорию (которую впоследствии назвали «марксистской»), раньше, чем Сорокин. Марксистская теория революции является полностью противоположной предыдущей теории.
По мнению марксистов, необходимость революционного переворота просто огромная! Восстание необходимо людям для того, чтобы сменить буржуазную капиталистическую формацию на пролетарскую социалистическую. Эта смена формации должна положительно повлиять как на развитие экономики страны, так и на массовое сознание.
Маркс считал, что формация социализма должна смениться формацией коммунизма. Коммунистическое общество он считал наивысшим социальным благом. Поэтому для того, чтобы построить общество всеобщего равенства и справедливости, необходим революционный переворот.
Психологическая теория революции
Представители данной теории – Джеймс Дэвис и Тэд Гурр. По их мнению, любой бунт можно объяснить наличием в психике человека сознательных и бессознательных механизмов. Человек не хочет быть бедным, но, в то же время, он стремится к тому, чтобы не быть в социальной изоляции. Иными словами, он хочет, чтобы не он один оставался бедным. Это толкает его примкнуть к массе таких же недовольных, как и он сам.
Таким образом, нежелание нищеты объясняется сознательными компонентами психики человека, а желание быть частью революционной толпы – бессознательными. В результате мы получаем революции, бунты и восстания.
Революция
Революция — коренное преобразование в какой-либо области человеческой деятельности.
Революция (от позднелат. revolutio — поворот, переворот, превращение, обращение) — радикальное, коренное, глубокое, качественное изменение, скачок в развитии общества, природы или познания, сопряжённое с открытым разрывом с предыдущим состоянием. Революцию как качественный скачок в развитии, как более быстрые и существенные изменения, отличают и от эволюции (где развитие происходит более медленно) и от реформы (в ходе которой производится изменение какой-либо части системы без затрагивания существующих основ).
Различают революции в природе (геологическая), в развитии общества (в том числе экономическом — неолитическая революция, промышленная революция, культурная революция, «зелёная революция», демографическая революция, «революция растущих потребностей» и политическом — социальная революция, политическая революция), в науке («научная революция» (термин введён в обращение Томасом С. Куном [1] ) — физике, биологии, медицине, философии, космологии и технике. Также используется термин «научно-техническая революция». В принципе, революция (как и эволюция) может произойти в любой сфере.
Содержание
История термина
Первоначально термин revolution употреблялся в астрологии и алхимии. В научный язык термин вошёл из названия книги Николая Коперника «De revolutionibus orbium coelestium» («О вращениях небесных сфер», 1543).
В своём метафорическом применении к земным делам человека этот термин означал, что несколько известных форм правления вечно возвращаются и переходят одна в другую с той же неодолимой силой, с какой звёзды следуют своими предписанными путями в небесах. Впервые в политическом значении это слово было употреблено в 1660-м году в отношении восстановления монархии в Англии после антимонархической революции. Таким образом, слово «революция» первоначально означало реставрацию прежней власти. Но уже во время Великой французской революции при употреблении слова «революция» акцент был сделан не на подчинении вращательного, циклического движения закону, а на его неодолимости. Революция воспринималась как стихийная сила, которой невозможно сопротивляться. [2]
Иногда «революциями» традиционно называют те или иные социально-политические явления, которые, строго говоря, не носят революционного характера — государственный переворот (например, приведшая к замене на английском престоле династии Стюартов династией Оранских-Нассау («Славная революция» 1688—1689 годов); политику модернизации Ирана при шахе Мохаммеде Реза Пехлеви («белая революция») или кампанию Мао Цзэдуна по ликвидации своих конкурентов в структурах КПК сверху донизу в 1966—1976 годах («Великая пролетарская культурная революция»).
И наоборот — иногда этот термин и не применяют к событиям, растянутым во времени, но в итоге приведшим к революционным изменениям в обществе (напр., реформы, проводившиеся в СССР в 1987–1991 гг., т. н. «Перестройка» [3] ).
Историко-политологическое понимание
В политической науке [4] [5] революции делятся на социальные и политические:
Наибольшее внимание этим вопросам традиционно уделял и уделяет марксизм. В марксистской традиции введено разделение на буржуазные революции и социалистические. Примером буржуазных революций является Нидерландская революция XVI века, Английская революция XVII века, Первая американская революция (она же — Война за независимость американских колоний), Великая французская революция, революции 1848—1849 годов в Европе (революции в Германии, Австрии, Италии, Венгрии и т. д.).
Если буржуазная революция приводит к замене феодализма капитализмом в экономике не до конца или не ликвидирует при этом феодальный политический режим, это обычно влечет за собой возникновение буржуазно-демократических революций, смыслом которых является приведение политической надстройки в соответствие с экономическим базисом. Примерами таких революций являются революции 1848 и 1871 годов во Франции, Вторая американская революция (Война Севера с Югом), Революция 1905 года и Февральская революция 1917 года в России, Синьхайская революция 1911 года и Революция 1924—1927 годов в Китае, революции 1918 года в Германии и в Австро-Венгрии, Кемалистская революция 1918—1922 годов в Турции, Революция 1931—1939 годов в Испании, Исламская революция 1979 года в Иране и т. п.
Социалистическая революция приводит к переходу от капитализма к социализму. Сталинистская традиция такой революцией считает Октябрьскую революцию 1917 года в России, „народно-демократические революции“ 1940-х годов в Восточной Европе, Китайскую революцию 1949 года, Кубинскую революцию 1959 года и т. д. [6] [7] Однако целый ряд направлений в марксизме (каутскианство, неомарксизм, постмарксизм, коммунизм рабочих советов, Франкфуртская школа, фрейдо-марксизм, марксистский экзистенциализм, школа «Праксиса», меньшинство в троцкизме (сторонники Тони Клиффа) и др., а в Восточной Европе — отдельные теоретики, например, Рудольф Баро, Иштван Месарош, Юрий Семёнов, Александр Тарасов, Борис Кагарлицкий) отрицает социалистический характер этих революций.
В истории возможна ситуация, когда революция терпит поражение (крестьянские войны в Англии, Франции, Германии, России и других странах; Революция 1905 года в России; Революция 1808—1814, Революция 1820—1823, Революция 1834—1843, Революция 1868—1874 годов в Испании; Революция 1848 года и Парижская коммуна во Франции; Сентябрьская революция 1836 года в Португалии; революции 1848—1849 годов в Германии, Австрии, Венгрии и Италии; Революция 1905—1911 годов в Иране; пролетарские революции в Баварии, Венгрии и Словакии 1919 года и т. д.).
Известны также национально-освободительные революции, в ходе которых те или иные страны освобождаются от колониальной, полуколониальной или иной иностранной (национальной) зависимости. Примерами таких революций являются Нидерландская революция XVI века, Первая американская революция, войны за независимость в Латинской Америке в XIX веке, Филиппинская революция 1896—1898 годов, Августовская революция 1945 года во Вьетнаме, Июльская революция 1952 года в Египте, Иракская революция 1958 года, Алжирская революция и т. д. Однако в этих революциях национально-освободительный характер является внешним выражением классового характера революций — буржуазных, буржуазно-демократических или социалистических.
«Революции сверху»
К.Маркс и Ф.Энгельс, изучая процессы буржуазно-демократического преобразования в странах Центральной и Восточной Европы после поражения буржуазных революций 1848— 1849 гг., подметили, что объективные задачи этих революций, не решенные ввиду слабости революционных классов, были в последующие два-три десятилетия решены теми правителями, которые подавили революции. Они назвали такой социально-политический феномен «революцией сверху». К ним также относится «Революция Мэйдзи» в Японии в 1867–1868 годах, «эпоха реформ» 1860-х годов при Александре II в России. «Революции сверху», однако, имеют, как правило, незавершённый характер [8] [9] и представляют собой скорее хоть и глубокие, но реформы.
«Бархатные революции»
«Бархатные революции» в странах Восточной Европы и Монголии, в ходе которых в 1989—1991 годах были ликвидированы политические режимы советского типа, представляют собой определенную методологическую проблему. С одной стороны, поскольку в результате этих «бархатных революций» произошла смена общественно-политического строя, они полностью удовлетворяют определению революции. С другой стороны, они часто осуществлялись с участием правящих элит этих стран (номенклатурой), которые в результате усилили свои позиции (присоединив к власти также и собственность), а революции не осуществляются правящими классами и слоями, наоборот, они приводят к тому, что дореволюционные правящие классы и слои утрачивают власть и собственность. Кроме того, революции не приводят к воссозданию положения, существовавшего до предыдущей революции (в случае «бархатных революций» — восстановлению капитализма). Обычно такие изменения именуются не «революцией», а «реакцией» или «реставрацией» (поэтому, скажем, неудивительно, что в левых кругах (за исключением части анархистов и социал-демократов) «бархатные революции» рассматриваются как контрреволюции).
«Цветные революции»
«Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали – что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, той иронией, которой избежали немногие исторические деятели».
Что такое революция как вы считаете в каких сферах общества произошли революции
Модератор: Давайте начнем с того, что такое, на ваш взгляд, революция.
Владимир Мау: Существует достаточно большое количество подходов к определению революции и, соответственно, к ее анализу. В моем понимании, с учетом накопленного исторического и экономического опыта революций, этот феномен характеризуется двумя принципиальными чертами.
Это радикальная трансформация общественно-экономического, идеологического, политического устройства общества, осуществляемая при сломе государственной власти. То есть два элемента существенны — радикальная трансформация и слом, крах государства.
Отдельный вопрос: что считать радикальным сломом и в какой мере в процессе революционной трансформации сохраняется преемственность с ancient regime, в какой мере сохраняется непрерывность, то есть связь до- и послереволюционных систем. Это уже отдельный сюжет. Тем не менее общество до революции серьезно отличается от общества после революции.
Аналогично специального внимания заслуживает вопрос о причинах и формах краха государственной машины, а также о путях ее восстановления. Разумеется, возможны два варианта. Во-первых, возможна радикальная трансформация без слома государства. И это не есть революция. Или, может быть, по другим определениям, это политическая революция. Примером здесь служит реставрация Мэйдзи. И во-вторых, возможен крах государства без системной трансформации.
Впрочем, вряд ли возможно и целесообразно абсолютное, точное и окончательное определение революции. Но в данном случае это общее определение описывает практически все глубокие общественные трансформации (революции), происходившие в странах, среднедушевой ВВП которых находился примерно в интервале от 1200 до 1400 долларов (по расчетам А. Мэдисона). Причем это касается и так называемых оборванных (abrupt) революций, по определению Баррингтона Мура. Такой, например, была германская революция 1848 года. Но эти же базовые характеристики революции прослеживаются и применительно к посткоммунистической трансформации России, находившейся на совершенно ином уровне экономического развития.
Борис Капустин: Владимир Александрович, может быть, разумнее поступить таким образом: до того как я изложу мою версию оптики, сквозь которую мы рассматриваем и распознаем революции, хотелось бы задать некоторые уточняющие вопросы.
Вы упомянули революцию 1848 года, так называемую европейскую «Весну народов», которая вообще-то признается революцией, потерпевшей поражение.
ВМ: Точнее, это была abrupt revolution, оборванная революция. Аналогичной была и революция 1905 года в России.
БК: Да, таких побежденных или оборванных революций в истории было немало, и, может быть, даже больше, чем так называемых победивших революций. Слома государственной машины такие побежденные революции не производят, сколь бы сильные сбои в работе этих машин они ни вызывали. Но ведь слом государственной власти Вы считаете одним из ключевых признаков революции. Коли так, то что дает право рассматривать потерпевшие поражение революции в качестве революций (как ту же революцию 1848 года)? Не ведет ли Ваше рассуждение к тому, что революциями могут называться только победившие революции? Хотя о критериях «победы» или «поражения» революций нам, видимо, следует поговорить особо.
ВМ: Здесь есть еще один пример революции, относительно которой тоже следует задать вопрос, революция ли это. Я имею в виду Американскую войну за независимость.
БК: Да.
ВМ: В моем понимании, это именно война за независимость, а не революция. В ней не было системной трансформации. Было изменение политического режима, причем вынужденное, поскольку изначально Соединенные Штаты не хотели этой смены.
Модератор: Трансформация произошла.
ВМ: Да, произошла трансформация в условиях дееспособного, хотя и только что появившегося государства. А за государством стоит способность элиты. Но революция — это всегда крах, это банкротство элиты, на что обращал внимание Егор Гайдар. Революция не является неизбежной, и элита имеет достаточно возможностей не допустить развала страны, потери контроля над ситуацией — при достаточной гибкости этой элиты и готовности принимать ответственные решения. В общем, элиты, как правило, все-таки способны удерживать ситуацию под контролем.
Правда, я здесь сделаю одну оговорку. Это может быть важно для логики нашего разговора. В моем понимании, 1848 год — это наложение нескольких процессов. При исследовании эмпирического материала нетрудно заметить, что после великой революции раз в 15–20 лет происходят политические революции. В течение столетия волны политических потрясений угасают и осуществляется переход к сбалансированности. И если мы посмотрим в этом смысле на 1848 год во Франции, то это, конечно, очередной этап постреволюционных колебаний — начиная с Реставрации: 1830 год, 1848 год, и все кончается событиями 1870–1971 годов.
В 1871-м система приходит в равновесие и, в общем, становится «нормальным», достаточно стабильным политический режим республиканцев — республика с бесконечной сменой правительства. Но при внешней неустойчивости она оказалась крайне устойчивой, потому что ни одна французская республика не продержалась столько, сколько Третья республика, хотя многие прогнозировали крах уже в первые месяцы ее существования.
В этом смысле 1848 год не просто «Весна народов», это и переплетение разных социально-политических процессов. Это попытки революций в Германии и Австрии, которые были остановлены. Это и очередной постреволюционный цикл развития Франции. А в Великобритании уже ничего подобного не происходило – здесь революционные циклы были завершены примерно столетием ранее: последним, немного карикатурным, этапом постреволюционной стабилизации была попытка захвата власти Bonnie Prince Charlie (1745–1746). Но там тоже наблюдались постреволюционные политические циклы, включавшие реставрацию (1660), затем Славную революцию (1689), наконец, приход на трон Ганноверской династии (1714), что свидетельствовало о достижении элитами стратегического консенсуса.
БК: Прежде всего, я согласен с тем, что ни одна революция не была плодом одной причинно-следственной цепи, в каких бы терминах — экономических, классовых, этнических или иных — мы бы ее ни описывали. Именно поэтому революции не предопределены «железными законами» истории. Даже если верить в схему стадиального прогресса человечества (цивилизации или какой-то иной единицы общности людей), то нетрудно «эмпирически» признать то, что революции вообще-то большая историческая редкость и многие общества претерпевали фундаментальные преобразования своего устройства без чего-либо, напоминающего «революцию». Этим я, конечно, вовсе не хочу сказать, что революции, при всей их редкости, не имели всемирно-исторического значения и не оказывали воздействия на политические и духовные практики в самых удаленных от их эпицентров уголках нашего мира. Однако же и эти всемирно-исторические революции всякий раз оказывались следствиями специфического стечения обстоятельств, и в этом смысле они были контингентными, а не «неизбежными» — даже с точки зрения предполагаемых «законов» стадиального прогресса. Это-то и побуждает некоторых весьма серьезных авторов и такую «образцовую» «великую революцию», как Французская, считать «ненужной». Но коли контингентными оказываются победившие революции, то не следует ли считать столь же контингентными и поражения проигравших революций? Можем ли мы, скажем, из законов развития капитализма (или либеральной демократии) во Франции вывести неизбежность разгрома пролетарского восстания в Париже в июне 1848 года генералом Кавеньяком, убежденным республиканцем, между прочим, и то, что эта кровавая баня аукнулась ему позднее поражением в борьбе за президентское кресло, которое ему нанес политический проходимец и шут Шарль-Луи Наполеон, вскоре после этого установивший, кажется, самый отвратительный режим в истории Франции нового времени?
ВМ: Очень интересная ситуация была в Вене, конечно.
БК: Да, нечто схожее произошло и в Вене, и в Берлине, и в Праге. Разве что крови было поменьше. И итогом подавления революции там были все же не столь позорные режимы, как во Франции. Но интересно вот что (если я могу ненадолго вернуться к обозначенному мной ранее вопросу о критериях «победы» и «поражения» революции). С одной стороны, ни одна революция не осуществляла на деле лозунгов, под которыми она происходила и за которые люди отдавали жизни, своим самопожертвованием обеспечивая ее победу. Вспомним кромвелевскую «революцию святых», «Новый Иерусалим», идея которого не только двигала «отцами-пилигримами», переселявшимися в Новый Свет, но и вдохновляла формирование новой национальной идентичности («нации чистых») в ходе Американской революции, «свободу, равенство, братство» Французской революции (и это в условиях формирования общества капиталистической конкуренции и в преддверии возникновения монстра наполеоновской бюрократии!), не говоря уже о коммунистических идеях большевиков, конденсированно изложенных в ленинской книге «Государство и революция», которая ошеломляет современного читателя прежде всего тем, насколько мало она имеет общего не только с реальностью сталинского СССР, но и с действительностью «военного коммунизма», возникшей буквально через год после ее написания. Воистину Энгельс прав: «Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, чтó делали, что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать». Но коли так, то каковы критерии победы революции? Считать ли таким критерием приход к власти «новых людей» и сам по себе крах старого государства? Но революции очень различаются между собою по масштабам «оборота» элит (в нашей недавней антикоммунистической революции, если ее можно считать таковой, к примеру, этот «оборот» был весьма незначительным), а крах государства сам по себе, если он не сопровождается чем-то возвышенным и «оправдывающим» его, есть катастрофа и трагедия народа в самом, пожалуй, чистом ее виде. Что же касается изменений общественного устройства, то, как мы говорили и как свидетельствует история, они могут производиться и без уплаты той высокой цены, которую назначают революции. Что же вообще их оправдывает, если такое оправдание может быть найдено? Хотя, возможно, найти «объективный» и приемлемый для всех ответ на этот вопрос нельзя совсем, и его следует заменить другим, ницшеанским по своему характеру и «перспективистским» вопросом — для кого или с точки зрения кого революции имеют оправдание? Но и это не всё. Вернемся к побежденным революциям и вновь воспользуемся примером 1848 года. Как пишет авторитетный историк, «ход событий после поражения революции показал, что победоносная контрреволюция оказалась не в состоянии восстановить дореволюционные порядки и была в конечном счете вынуждена во многом уступить тому, к чему стремилась либеральная буржуазия. Это означало то, что несмотря на бесспорное военное и политическое поражение [революции], были произведены перемены, которые стали равнозначны революционной трансформации феодального общества. » [Арност Клима — прим. ред.]. Так в каком же смысле потерпела поражение революция 1848 года, если ее-то лозунги и устремления были осуществлены на деле, пусть с некоторой «задержкой» и руками не ее лидеров, а их заклятых противников? Как говорил архистратиг контрреволюции князь Бисмарк, «если суждено быть революции, то лучше мы ее будем делать, чем терпеть». Но разве такие «нюансы» имеют принципиальное значение для хода истории (в отличие от судеб и амбиций непосредственных участников событий)? Есть ли вообще существенные и «объективные» различия между победившими и потерпевшими поражение революциями? Или же опять нам нужно преобразовать этот «объективистский» вопрос в «перспективистский» — для кого и с чьей точки зрения одни революции побеждают, а другие терпят поражения? И к этому добавляется еще один вопрос, который Эрик Хобсбаум вообще считал самым трудным и «заброшенным» (neglected) вопросом теории революции — «когда и как революции заканчиваются». В значительной мере трудность этого вопроса (и нежелание им заниматься) объясняется, видимо, тем, что все — не только контрреволюционеры, но и оказавшиеся (в данный момент) у кормила власти революционеры — спешат с революцией покончить. Собственное пребывание у власти обычно и служит критерием объявления революции закончившейся для тех, кто такое объявление делает. Комичным примером этого стало постановление Национального собрания Франции, с некоторым запозданием признавшего в штурме Бастилии 14 июля «законное» выступление народа против деспотизма и даже «революцию», прекратить все дальнейшие беспорядки как «противозаконные» и тем самым остановить революционную самодеятельность парижан. Конечно, остановить ее не удалось, и к ней вскоре добавились мощные выступления в сельской местности, которые Жорж Лефевр окрестил «крестьянской революцией», и все это толкнуло революцию дальше — непосредственно к знаменитым декретам «ночи 4 августа». И так далее. Знаменитое изречение Наполеона Бонапарта, сделанное им после прихода к власти — «Мы закончили роман революции: теперь следует начать ее историю, видеть только то, что является реальным. », — является блестящей квинтэссенцией того, о чем я сейчас веду речь. Революция как неконтролируемое верхами политическое творчество низов, как «роман» оставлена (режимом Бонапарта) позади. Она превращена в историю как прошлое. В этих условиях важно то, что есть, а не то, что может стать или случиться. Становление замирает в наличном бытии. Это и есть тот «реализм» («видеть только то, что является реальным»), который знаменует собой окончание революции.