Что такое страусовая политика
Учитель всех предметов
Сайт учителя всех предметов. Технологические карты уроков, подготовка к ОГЭ и ЕГЭ, полезный материал и многое другое.
Почему многие люди всё-таки считают нужным «отмахнуться» от вечного вопроса о смысле жизни? В чём ограниченность «страусовой политики»?
Почему многие люди всё-таки считают нужным «отмахнуться» от вечного вопроса о смысле жизни? В чём ограниченность «страусовой политики»?
Ответ
Многие люди считают нужным «отмахнуться» от вечного вопроса о смысле жизни, именно потому что он вечный. Этот вопрос порождает множество споров – каждый судит, исходя из собственных приоритетов, принципов. При этом большинство людей не умеет доказывать свою точку зрения аргументировано, и спор о вечном заканчивается ссорой. Потому люди не говорят о «высоком». Это тему лучше пропустить и установить в ранг «не решаемое».
В тоже время, вопрос о смысле жизни многие люди рассматривают как вопрос о субъективном – каждый выбирает для себя сам. Для кого-то смысл жизни заключается в том, чтобы просто жить, а для кого-то – в том, что растить детей, кто-то намерен поправить экологию и видит свой смысл жизни в выращивании все большего количества растений. Поэтому считается, что спорить о субъективном маветон.
И вероятнее всего, действительно, нет универсального смысла жизни, который подошел бы для всех 8 миллиардов человек, особенно в современном обществе. И мы не можем винить людей в том, что они не хотят обсуждать вопрос о смысле жизни. Тем более, что об этом уже рассуждали философы всех направлений. И вопрос о смысле жизни требует знания человека о себе и об окружающем мире, нужно знать все, чтобы совершенно точно ответить на этот вопрос. А это не представляется возможным.
Что касается «страусовой политики», то ее ограниченность в том, что человек не намерен решать какой-то вопрос, проблему, он хочет уйти от нее, полагая, что это позволит от вопроса избавиться, он обойдет человека стороной. Но это заблуждение.
В случае с вопросом о смысле жизни «страусовая политика» мешает человеку развивать философскую мысль в этом направлении. Ведь здесь важнее не найти решение, пригодное для всех, важен именно поиск.
Страусиная политика
Рассказ 2004 года, но впервые опубликован в другой авторской редакции в приложении к книге: Дмитрий Гаврилов. Страусиная политика / Латыпов Н.Н., Гаврилов Д.А. Ёлкин С.В. Турбулентное мышление. Зарядка для интеллекта. Под. ред. А.А. Вассермана. — М.: АСТ, 2013. — 352 с. C.326-334.
Рассказ не зачинался, хотя конкурсное задание представлялось легче легкого. Он тупо разглядывал экран, на котором цепкая кошачья лапа скринсервера, выныривая из-за пределов монитора, ловила разноцветных рыбок. Изредка брался за мышь, прекращая бульканье, и тыкал белой стрелкой в имена ничего не весивших файлов с заготовками.
Когда-то у него получалось легко и непринужденно, весело и озорно он сочинял сюжет за сюжетом. А вот, поди ж, даже в голову ничего не лезет. Чертово жюри! Хотя, почему “чертово”? Сам обещал поучаствовать. Тряхнуть стариной в мелком жанре, уважить просьбу Председателя, “создать интригу конкурса”, как это было названо.
На антресолях он разыскал пыльный пакет с профилем писающего в угол Нахаленка, провел ладонью, вытер пальцы о тренировочные. Голая задница пацана выглядывала из-за приспущенных портков.
Решительно, он был обречен на муки творчества, а вернее потуги, потому что давно забыл, как начинаются и протекают родовые муки фантаста.
Сквозь мутное стекло в его нехитрое жилье проникал вечер. Осенний, московский, с тусклыми огнями в окнах еще мощных сталинских зданий, непоколебимо хранивших в ночи остатки старого города.
Пылинки закружились в сумраке комнаты точно снег, обозначая края светового конуса…
Но этого уже некому было видеть. И ему нечего было стыдиться таких, единственно праведных мужских слез.
Точно какой-то дьявол-искуситель подслушал эти мысли, в прихожей вспыхнула лампа, затарахтел холодильник на кухне, пискнул и загудел компьютер.
Дьявол пожалел, послушался и выбора человеку не оставил.
— Папа, подожди! Можно, еще самому немного почитать?
— Только скажи кому! Это тайна!
— Ябеда-карябеда, турецкий барабан.
— А я не буду говорить тогда. Только, пойдешь плотину строить, возьми меня с собой. А?
— Ладно, договорились. Спи!
* * *
Брат еще маленький. Он многого не знает. Не нюхал серы.
Если взять два болта потолще и гайку, навинтить ее слегка на резьбу, наскоблить со спичек осторожненько внутрь, да и прижать с обеих сторон. Правда, сильно завинчивать не надо. А потом, где-нибудь в арке как. Бабах!
Он несмышленый, мой младший брат. И я покажу ему, как высечь искру, ударив кремнем о кремень. Сверкнет, а потом камень еще будет пахнуть курятиной. Говорят, раньше пещерные люди так огонь добывали, а теперь у отца есть зажигалка на бензине. Искра получается когда длинная, когда короткая. Вот если взять зеленый заводной бронетранспортер, он катается и искрит, и поднести к бумажке. А ничего и не будет. Ее проще лупой поджечь, как Сайрес Смит.
Бабушка встанет утром рано. Я тоже жаворонок. Я просыпаюсь вторым, крадусь на цыпочках по коридору мимо родительской комнаты.
Она встречает любимого внука:
Кофе, кстати, бывает разный, “из ячменя” и еще, правда редко-редко, который надо долбить и молоть. Этот вряд ли настоящий. Буржуйский.
Вот бабушка нарежет мне черный хлеб с маслом солдатиками, нет ничего вкуснее, когда посолишь. Это, конечно, не те, которые у меня в коробочке лежат, но их тоже можно выстроить в ряд.
Фигурку надо вылепить из пластилина, замесить гипс и залить им форму. Когда белая жижа окаменеет, спичкой выковырять с торца лишнее, а в дыру залить металл. Мы его с отцом плавим на плите, в баночке из-под кинопленки к камере с тремя объективами. Свинец похож на ртуть из градусника, когда жидкий. Солдатик получается серым и тяжелым, и никакой парашют не спасет.
А проще всего делать из бумаги шляпы или лодки, и двухтрубные корабли, и даже гармошки. Хотя братец режет скатерти и снежинки, но это для самых маленьких и девчонок, с которыми я не вожусь, потому что они все плаксы.
* * *
Он очнулся от настойчивого звонка в дверь. Даже сквозь плотное одеяло этот звук проникал в сознание, выволакивая из небыли.
На кухне тарахтело, за стеной шуршал компьютер.
Пока натягивал тренировочные, обратил внимание, что от постоянного сидения за “железкой” на животе образовались неприятные складочки жира.
— Привет! Это я! Гулять пойдешь?
Голос был удивительно знакомый, но для порядка он встал на табурет и посмотрел туда, по ту сторону.
На лестнице стоял Вовка, его школьный приятель, с противогазной сумочкой через плечо.
— Я сейчас, Володя. Я мигом.
Он хотел было спросить: “А чего не позвонил то?” Но вдруг вспомнил, что телефон пока еще не поставили.
Это как же понимать? Он прекрасно помнил свой абонентский номер. И нынешний, и тот, старой четырехкомнатной квартиры на окраине Москвы, где в кругу большой семьи прошло его единственное детство, первое и последнее в жизни.
Он еще раз взглянул по ту сторону.
Ну, да! Когда не было телефонов, друзья вот так запросто заходили друг к другу. Мобильник в эпоху развитой демократии окончательно развратил горожан.
— Прости, совсем забыл. Сидел за компом и отрубился как-то. Куда гулять-то?
— Вот решил проверить, может ли свет столкнуться в воздухе! Ты возьми у своих родителей еще какое-нибудь…
На мамином трюмо стоит точно такое же зеркало, даже оправа одинаковая. Наверное, наши родители покупали в одном магазине.
— Пустим солнечные зайчики навстречу друг другу. Они должны столкнуться, если свет из чего-то состоит.
Бредем по свалке, полной битого кирпича, каких-то труб, густо поросших полынью и пижмой. Справа расстилается большое озеро, его не перейти вброд, но плот, сколоченный из крепких досок со стройки, решает дело. Вода проступает сквозь щели, но отважные путешественники встречаются и не с такими препятствиями.
По ту сторону пруда есть глубокая землянка. Ее вырыли старшие, они сидят по ночам, курят и жгут костер. Языки пламени вырываются наружу через вертикальное отверстие. Этот огонь виден всем, кто живет по соседству, с любого этажа, но никто не рискует сломать себе ноги. Взрослым сюда хода нет.
Расставив нехитрую аппаратуру, Вовка дает сигнал. Солнечный зайчик ослепляет, и ответный луч можно послать только наугад.
— Ну, как? Столкнулись?
На обитаемую землю выбраться уже проще, преодолев “Белые горные кручи”, можно выбраться на тракт. Здесь оживленное движение.
Гравий катится из-под ног, так что съезжать приходится на том месте, что предназначено для сидения.
— Мама спросит, где так извозился.
Мать, зорким оком углядевшая ребят из окна, зовет: “Домой! Обедать!”
— Ма-ам! Ну, еще чуть-чуть, полчасика!
Весело шкварчит сковорода. Пыхтит электрочайник.
— Я хочу спросить, Володька. Ты помнишь, как мы тогда. Словом, как мы жили. Как были детьми.
— Ты навещаешь своих? Верно ведь. Как давно ты оглядывался на окно, за которым застыла мать. И она машет тебе рукой. А ты уходишь. И она больше никогда не выглянет, и не крикнет тебе: “Возвращайся домой!” И главное, ты еще сам не понял, как будет нужен тебе этот окрик. Так попроси же ее, когда будешь уходить: “Мамочка, позови меня, родная! Я тут же вернусь, лишь бы ты только позвала!”
— Ты не увиливай. Я ведь не просто так спрашиваю!
— Но и наши матери все еще стоят за тем окном старого дома, где мы жили и выросли!
Он пошел на балкон, рванул на себя перекосившийся ящик шкафа. Дерево подалось, но с натугой. Ящик выдвинулся наполовину. Он просунул в образовавшийся проем кисть и нащупал холодную твердь кремня. Почти что вывихнув руку, достал оттуда же и второй камень. Поднес к глазам, отпечаток ракушки явственно проступал на поверхности.
— Думаешь? Нет ничего проще. Слушай, жестокий ты человек!
Страусовая политика
К тому, что Володя не работает — не имеет работы, не ходит на работу, не зарабатывает денег, — Даша привыкла. Она и не помнила, как давно к этому привыкла: месяц назад, полгода, год или два. Она уходила на свою работу и возвращалась с неё, зная: Володя дома.
Володя тоже привык к тому, что он не работает. В сущности, жизнь его напоминала дни школьника на каникулах. Он жил с мыслью о том, что скоро ему придётся пойти на работу, однако это случится не сегодня. А сегодня он может посидеть за ноутбуком, поиграть в «Героев магии и меча» или посмотреть фильм «2012». Володя может пригласить в кино жену: набрать на телефоне номер, спросить начальника отдела по работе с поставщиками и сказать: «Даша, пойдём вечером в кино?» Она обрадуется, и они пойдут на поздний сеанс. На «2012».
Коснитесь карандашика: он живой! Олег Чувакин выправит, обработает и допишет ваши рассказы, сказки, повести, романы; робкие наброски превратит в совершенный текст. Четверть века практики.
У кассы она сунет ему в руку тысячу рублей и скажет: «Ой, милый, прости, я забыла», он ответит: «Ничего, прорвёмся!» и подмигнёт кому-то невидимому в пространстве. Володя купит билеты на хорошие места. Начальник отдела заслуживает дорогих билетов и лучших мест. Сдачу Володя положит в карман. Скоро он найдёт приличную работу — не на жалкие пятнадцать тысяч рублей в месяц, которые со свирепо-нахальными усмешками предлагают работодатели, обожающие упомянуть на собеседовании о финансовом кризисе, а на достойную зарплату, которая произведёт впечатление на любимого начальника отдела. Кстати говоря, Володя — не худший представитель мужского пола. Не курит, пьёт не коньяк, а пиво, игровыми автоматами и покером не увлекается. Жену любит и ей не изменяет. «У него много положительных сторон», — убеждала Даша подруг, поглядывавших на Володю косо. Володе делалось за жену обидно. Её подруги, подозревал он, нападают не на него, а на неё. Что ж! Жена (он не сомневался в этом) понимала: причиной всему кризис, изобретённый работодателями для того, чтобы обманывать работников — увольнять одних, чтобы заставить оставшихся работать за двоих. Не объяви хитрецы кризис, Володя по-прежнему был бы на коне.
Подруги (иные из них подчинялись начальнику отдела) осторожно советовали Даше: «Мы предпочли бы мужчину с работой и положением». Даша возражала: «Так и скажите: вам нужен не любимый мужчина, а мешок с деньгами».
Подруги замолкали, а потом переменяли тему. Так, будто прежней темы и не было. Сменить тему для женщины проще, чем перекрасить ногти.
Даше думалось иногда, что она, подобно страусу, прячет голову в песок. (Из одной телепередачи о животных она узнала: страусы вовсе не прячут голову в песок, ну да всё равно.) Она не желала замечать того, что муж не работает, и избегала думать о том, что Володя становится похож на грелку для кресел. «Грелкой» обозвала Володю соседка по дому, университетская преподавательница, имевшая кандидатскую степень по социологии управления и выглядевшая из-за своей грозной научной регалии лет на восемь старше и сантиметров на пять выше. Поискав грелку в «Google», Даша наткнулась на роман «Сестра Керри». После работы она заехала в букинистический магазин и купила книгу Теодора Драйзера. Таиться от мужа ей не пришлось: Володя книг не читал и не особенно интересовался чтением жены, читавшей по книжке в год, а всё больше изучавшей договоры с поставщиками, планы поставок, протоколы встреч, таблицы промо-мест и отчёты по внедрению СТМ. Прочитав роман, Даша сказала учёной соседке: «Вы плохо знаете моего мужа». Кандидатка наук ответила, не задумавшись: «Мы, русские женщины, вообще плохо знаем мужчин. Зато они нас слишком хорошо знают!»
И у Даши впервые в жизни не нашлось возражения.
Как-то раз Володя подсчитал, сколько времени он сидит без работы.
Он полистал в ноутбуке свои резюме, разосланные по электронным адресам кадровых агентств и разных фирм, проверил даты и пришёл к выводу, что не работает год и семь месяцев. Следом он осознал, что не хочет работать и что самые мысли о поиске работы научился мастерски отбрасывать. Володя вспомнил, как Дашины подруги вчера шушукались: «Мы в гостях у семьи страусов». (Володя считал себя просвещённым человеком и знал, что страусы не прячут головы в песок, а выражение «страусовая политика» безосновательно. Но разве речь о страусах?)
На глаза Володе попалась книга Драйзера. Открыв её на закладке, он прочёл полные чёрных красок абзацы о Герствуде, коротавшем время в холле отеля. Прочёл о грелке для кресел.
— Мы должны развестись! — вырвалось у Володи. — Я должен уйти от Даши. Не хочу и не имею права сидеть на её шее. Но я люблю её!
— И я люблю тебя, — сказала Даша в ответ на решительное заявленье Володи. — Развод? Ты так жесток, что хочешь отнять у меня любовь? У нас есть одна работа на двоих, и в кризис это немало. — Даша подумала и продолжила: — Но я рада, что ты заговорил об этом. Я ждала этих слов от тебя. Я только сейчас это поняла. Мы, женщины, не все слова умеем сказать первыми. Мы как страусихи. То есть страусы вообще-то не прячут головы в песок…
— В отличие от некоторых мужчин, — сказал Володя.
В тот вечер и наступившую ночь двое говорили долго. Так долго, как никогда прежде не говорили. Они словно только что встретились, влюбились с первого взгляда, стали мечтать, строить планы — и не могли наговориться.
Даша и Володя спорили, соглашались, обнимались, целовались, спорили, соглашались — и им казалось, что они единомышленники не только тогда, когда соглашаются, но и тогда, когда спорят. Ближе к полуночи их разговор подошёл к завершению, и финал его был настолько же схож с началом, насколько калифорнийский климат напоминает чукотский. Володя ещё бурно жестикулировал, описывая трудное, но светлое будущее, вставал с кровати, ходил по комнате, задевая широкими плечами то пыльные листья гибискуса, то тёмный бок телевизора, но уже почему-то не чувствовал себя единомышленником Даши. Он говорил, что завтра же утром отправится к Петру Ивановичу или ещё к кому-нибудь из тех фирменных директоров, что свирепо улыбаются на собеседовании, — и согласится на пятнадцать, даже на десять тысяч. Пусть его зарплаты хватит на 26 билетов в кино и 12 порций мороженого, или на то, чтобы оплатить две недели квартирной аренды! Пусть он превратится в раба, — зато будет чувствовать себя настоящим мужчиной, и никто больше не скажет его любимой про семью страусов и не заставит читать книгу про грелку!
Даша слушала его не перебивая.
Вдруг зазвонил телефон. Даша сняла трубку.
— Да? Кто его спрашивает? Ах, Пётр Иванович? Мой муж за копейки работать у вас не станет. Что? Кризис? А кризисные фирмы нам не нужны. Между прочим, воспитанные люди не звонят так поздно. — И она бросила трубку.
— Пётр Иванович… — начал было удивлённый Володя, но Даша остановила его. Глаза её в свете люстры сверкали.
— К чёрту работу! — сказала она. — К чёрту мерзкое рабство! Мне повезло с работой, тебе не везёт — вот и всё. Да, и к чёрту настоящих мужчин! Мы любим друг друга, и это значит много больше, чем болтовня глупых подружек, из которых половина разведена, а половина не замужем. Не потому ли они поучают счастью других? Нет, мы с тобой не такие; мы-то любим. Нет хорошей работы? И отлично! Не чувствуешь себя настоящим мужчиной? И замечательно! Будь женщиной!
— Я ведь никогда не любила готовить, Володя. Чистить картошку, тереть морковку, плакать от лука, обливаться у плиты потом. Я и духовкой-то пользовалась лишь однажды, и ты помнишь, что из этого вышло. Покупать продукты для меня — мученье. И посуду мыть я не люблю. Когда я её мою, мне хочется перебить все тарелки и чашки. Оттирать ванну? Лить в унитаз «Доместос». Кошмар. Когда мы приглашаем гостей, я нервничаю. Я знаю: у меня впереди уборка, поход в супермаркет, готовка и горы грязной посуды. Мне не хочется ни с кем дружить. А ещё я начальник. У меня ненормированный рабочий день.
На прошлой неделе ты сварил отменный борщ. А помнишь, ты обжарил чебуреки в масле? Было так вкусно. И ты надел мой серый передник. Я ненавижу его, но ты в нём мне понравился. Я промолчала. Но отныне я не собираюсь молчать!
Стань женщиной, Володя! Вари супы, лепи пельмени, готовь салаты и покупай в супермаркете не только картошку, хлеб и банки с консервами! Я готова отдавать тебе свою зарплату, как обычно муж отдаёт её жене. Настоящие мужчины, настоящие женщины. Вздорные общественные догмы! По-твоему, начальник отдела — настоящая женщина? Всё меняется! Что за умница написал: бытие определяет сознание? Займись домашними делами, Володя! Плати по счетам в банках, ходи на почту, вызывай в домоуправлении слесаря, чисти плиту, накрывай на стол! К чёрту кризис!