Что такое вечная музыка
Вечная музыка
“Подойди ко мне поближе, чтобы лучше слышать…»
«Музыкант», К. Никольский
В то утро, отслужив молебен, я тут же принялся готовиться к отпеванию. Умер совсем ещё молодой учёный, недавно блистательно защитивший кандидатскую диссертацию. Болезнь проявилась год назад, как раз незадолго перед защитой. Городок у нас маленький, и о его беде люди сразу узнали и заговорили. Кто-то и меня просил молиться об этом молодом человеке, правда, прежде я не был с ним знаком, и в церкви никогда не видел.
Наши прихожане народ всё больше простой, неискушённый, а людей учёных в храме редко встретишь. Зови-не зови, всё равно не приходят, но здесь случай особый. Смертельно опасная болезнь делает человека куда как сговорчивее, а по-настоящему неверующих на самом деле почти не бывает. Вот и передал я ему приглашение зайти в храм пообщаться со священником. И он пришёл.
Источник: photosight.ru Автор фото: Kate_De
Вспоминаю его осунувшиеся плечи, блуждающий взгляд. Сам только-только узнав, что опасно болен, он никак не мог придти в себя и думать о чём-то ещё, кроме как о своей болезни. Чтобы спрятаться от этих мыслей, он каждый вечер напивался. И в тот день был выпивши.
— Ты веришь в Бога? А о вечности когда-нибудь задумывался?
— Я не могу думать ни о чём, кроме как о моей девушке, моей маме, моих друзьях. Не могу представить, что вот ещё пройдёт совсем немного времени, и от меня ничего не останется. Этот мир будет существовать, всё так же будет начинаться утро, идти дождь, а я исчезну, растворюсь в земле. Мне страшно, святой отец. Ты спрашиваешь о Боге, но Бог – это что-то такое, о чём начинают думать в старости, а я никогда не буду старым.
Мы проговорили с ним около часа, и мне всё же удалось убедить его придти на воскресную службу и даже причаститься. Пришёл он спустя месяц после нашего разговора, немного успокоившись и смирившись с обстоятельствами. Исповедовался очень кратко, больше для проформы, раз по-другому никак нельзя подойти под причастие. Причастился один раз, а потом пропал, и больше у нас в храме не появлялся, но я продолжал о нём молиться. Вынимая частичку на проскомидии, вспоминал ту нашу с ним единственную встречу, снова видел его затравленный взгляд и печаль в глазах, которая не покидала их до самой его кончины.
Я знал, что молодой человек лечился и продолжал работать над диссертацией, отдаваясь работе всем своим существом. Наверно, уходя с головой в исследования, учёный забывал о своих собственных проблемах. Иногда мы случайно пересекались с ним на улице. Здороваясь, я всякий раз справлялся о его самочувствии и приглашал на службу. В ответ он улыбался и уверял меня, что у него всё замечательно. Почти никогда он не оставался один, кто-то обязательно был рядом, или его девушка, или кто-нибудь из родственников. Они тоже весело кивали мне головами, подтверждая, что у Юры всё хорошо, и что они обязательно придут за него помолиться, но никто так и не пришёл.
После проведённого курса лечения на самом деле ход болезни только усугубился, а все в один голос заверяли, что ещё немного, и он обязательно поправится. Но больной понимал, что близкие лгут, потому что боятся, что в отчаянии он снова начнёт напиваться. И от этого всем станет только невыносимее. Он делал вид, что верит им, и тоже улыбался, глядя на меня своими серыми печальными глазами. Всякий раз, встречаясь с Юрой, я замечал, как молодой человек теряет в весе, его лицо становится всё меньше, но глаза остаются теми же, и казалось, что теперь они занимают уже пол-лица, и от этого печали в них только прибавлялось.
Но однажды я встретил его рано-рано утром, когда спешил на литургию. Он был один и шёл мне навстречу откуда-то со стороны леса. Мы остановились, и я почему-то сказал:
– Если ты не придёшь, я больше не стану о тебе молиться.
– Нет-нет, пожалуйста, не переставай, я обязательно приду.
Действительно, он пришёл на литургию этим же утром, только под самый её конец. Встал возле колонны у царских врат и смотрит на меня. Я как раз причащал, а закончив, подозвал его и сказал:
– Юра, подойди, хочу тебя причастить.
Он с готовностью подошёл к чаше и сложил руки на груди. В тот момент мне показалось, что привычные печаль и страх, всё это время наполнявшие его глаза, отступили куда-то там далеко на второй план, а в них наконец появился покой. Хотя, возможно, мне это только показалось.
Готовлюсь к отпеванию, расставляю на столике всё, для этого необходимое, и жду, когда привезут усопшего.
Неожиданно за спиной слышу радостный женский голос:
— Отец Александр, как хорошо, что я тебя застала!
Поворачиваюсь, передо мной Ирина, старая моя знакомица. Когда-то, очень давно, мы с ней даже немного дружили, потом наши пути разошлись, она вышла замуж и уехала в Москву. Узнав, что я стал священником, Ирина возобновила прежнее знакомство, иногда наезжая к нам всем своим семейством. Года три назад она почему-то пропала и перестала бывать у нас в храме, только иногда звонила и, ничего не объясняя, очень просила молиться о дочери. И вдруг такая нежданная радость.
Честное слово, в других обстоятельствах мы бы с ней не задумываясь и обнялись бы, и расцеловались, но в храме и при кресте я не мог себе этого позволить.
– Ну, наконец-то появилась, пропащая душа. Думал всё, обиделась за что-то на нас с матушкой и совсем не приезжает.
Ирина смотрела на меня бесконечно счастливыми глазами и радовалась вместе со мной.
– Что ты, какие обиды. Просто всё последнее время я практически не отходила от дочери. Только сейчас, наконец, могу говорить об этом спокойно. А вообще, эти три года — самое чёрное время моей жизни. Ты же знаешь мою Полину.
Умная порядочная девочка, с отличием окончила университет, вышла замуж. И словно гром среди ясного неба, приходит ко мне и объявляет:
— Мама, я сделала анализ крови, мне ставят ВИЧ.
Представь, что я пережила. В одно мгновение рухнуло счастье моей дочери. Выяснилось, что заболела от мужа, понятно, что жить с ним после этого она не могла и ушла. Ну, это ещё ладно, вокруг рушится множество семей и это не смертельно, но такая болезнь… Однажды в минуты отчаяния Полина попыталась с собой покончить. С того времени я от неё не отходила. Нужно было что-то делать, заставить дочь хоть немного отвлечься от мыслей о болезни, чем-то заполнить свободное время, и я предложила ей получить второе высшее образование. И ещё мы стали вместе ходить в церковь. Раньше я, если и молилась, то очень редко, даже приезжая к вам приходила больше из любопытства, а грянула беда — и мы пошли к Богу. Со временем Полина начала ездить в один храм в Подмосковье, а я молилась у себя недалеко от дома.
Помню, в первый раз пришла, встала у Распятия и прошу Христа исцелить мою дочь. И понимаю, что мало только просить, нужно что-то ещё и от себя отдать, пожертвовать, пострадать что ли, вот, как Он страдал. И надумала.
Помнишь, как я раньше курила?
Действительно, Ирина ещё тогда, в первые годы нашего знакомства, дымила как заправский мужик, выкуривая в день чуть ли не по пачке сигарет, и даже страшно было представить, сколько она выкуривает теперь.
— За эти годы курение стало частью моей сущности. Никто не мог представить меня без сигареты. И тогда я подошла к Нему и сказала, всё, бросаю курить, а Ты, пожалуйста, исцели мою девочку. Не так, чтобы сперва исцели, а потом брошу, но наоборот – я бросаю курить ради её спасения. И вдруг откуда-то прямо-таки уверенность появилась: да, через три года она исцелится.
Три года уже не курю, хотя далось мне это очень нелегко, но ради Полины я готова была и не есть, и не дышать. Она лечилась, и каждый год врачи отмечали положительную динамику. Этим летом дочь закончила второй институт, но самое главное — у неё прекрасные анализы. Батюшка, представляешь, ВИЧ больше нет! В своё время я просмотрела множество материалов об этой болезни и знаю: такого не бывает. Но его на самом деле нет! Вот, всё бросила и поехала к тебе, мне нужно с кем-нибудь поделиться моей радостью. А с кем поделиться, как не с тобой? Ты же молился о нас.
Я не скажу, что рассказ Ирины меня потряс. Когда становишься священником, перестаёшь удивляться чудесам и начинаешь воспринимать их точно норму. Что удивительного в том, что Господь исцеляет человека от неизлечимой болезни, на то Он и всемогущ. Удивительно, когда после оказанного тебе благодеяния, когда ты, умирая от страха и безнадёги, неожиданно, будто преступник, стоящий на эшафоте, получаешь помилование и тут же забываешь того, кто тебя пожалел. Удивляет наша неблагодарность, с Богом так нельзя.
Помню, уже закончил причащать, выхожу давать крест, а моя алтарница шепчет:
— Батюшка, люди на причастие опоздали, больного ребёночка привезли. Причастите?
Никогда не отказываю причащать опоздавших младенцев. Очень уж взрослые расстраиваются оттого, что дитя не причастилось. Однажды бабушка вот так принесла причастить младенчика, а уже поздно. Ссыпал частички в чашу, вся Кровь, её оставалось очень мало, впиталась, и причастить его не было никакой возможности. А бабушка не уходит, стоит рядом с амвоном и как заклинание повторяет:
— Батюшка, миленький, причасти внучка, — и через пять секунд снова, — причасти внучка.
Объясняю ей, как могу, мол, нет у меня возможности малыша причастить, прошу в другой раз подойти, а она будто не слышит, всё твердит и твердит:
До сих пор у меня этот голос в ушах стоит… и её умоляющие глаза вижу.
Крепкий ещё мужчина подносит ребёнка, мальчика лет шести и держит его на руках.
– Поставьте мальчика на пол, — подсказывает алтарница.
— К сожалению, он не может ни стоять, ни ходить.
— Это с ним от рождения?
— Нет, это случилось всего с полгода назад, и никто не может объяснить, что с внуком.
В трапезной после службы ко мне подсел один из наших клирошан:
— Батюшка, ты знаешь этого дедушку, что приносил на причастие неходячего малыша?
— Нет, первый раз его вижу.
— А я знаком с ним и уже давно. Когда-то мы вместе учились в музыкальном училище. Он неплохой музыкант, хорошо держит басовую партию. Они живут, — и он назвал место недалеко от нас. Несколько лет назад его положили в областной онкодиспансер, а когда вскрыли, пришли к выводу, что пациент неоперабелен. Зашили и отправили домой. Тогда же кто-то из врачей ему сказал:
— Увы, в вашем случае мы бессильны, теперь вы принадлежите только Богу.
Самое главное, — продолжал собеседник, — что однокашник мой не был даже крещёным. А тут такие дела. Но одумался, поспешил в церковь, окрестился, стал ходить на службы, молился, причащался. Вместе с ним в церковь пришла дочь.
Время наступает, ему по всем срокам уже помирать пора, а он всё живёт, и неплохо живёт. Прошёл новое обследование. Посмотрели, метастазы исчезли, а больной орган восстановился, правда, не в полной мере, так что ему теперь приходится принимать гормоны.
Все его поздравляют, вот, мол, чудесное выздоровление произошло. Теперь тебе, ох, как нужно Бога благодарить. А он понял, что вылечился, и сделал вывод: значит, в церковь ходить больше не нужно. Вернулся на работу, одно воскресенье пропустил — в храм не пошёл, второе. А там уже и вовсе крест с себя снял. Только человек-то он неглупый, понимает, что Бог его для чего-то оставил. Для чего? Для покаяния, наверно. Стала моего приятеля совесть одолевать, так он, чтобы она его не мучила, убрал от себя всё, что напоминало бы ему о Христе. Иконы попрятал, церковный календарь со стенки снял.
Помню, по делам заезжал в их места, и мы с ним случайно пересеклись. А он в своё время, как и я, пел там у них на клиросе. Мы и раньше, как встретимся, так и давай друг друга расспрашивать, какие песнопения поёте, нотами менялись. Встречаемся, значит, я его по привычке о клиросе расспрашиваю, а он отворачивается от меня и кривится так, будто у него зубы болят. Оказывается, бросил петь и о прошлом ничего слышать не желает.
И тут на тебе, другая беда: внучек утром просыпается, а встать не может. Ножки свело и всё тут. Звонил он мне недавно, мучается очень. Всё понимает, и что дети по нашим грехам страдают, тоже понимает. Вот, на причастие мальчика принёс, а у самого нутро продолжает упорствовать и никак не покается.
Рассказал я Ирине эту историю и предупреждаю:
— Если Бог тебя оставляет жить, то это не значит, что Он тебя особо отличает, просто ты ещё не сделал того, что должен. И тебе по какой-то причине даётся вторая попытка. Чудо не означает, что ты уже спасён, нет, это значит, что тебе ещё предстоит спасаться — всю оставшуюся жизнь.
Она внимательно слушает:
— Получается, что дедушке этому Бог даже не вторую, а уже третью попытку предлагает, словно в лёгкой атлетике в соревнованиях по прыжкам в длину.
— Если уж сравнивать с лёгкой атлетикой, то скорее по прыжкам в высоту.
Пока мы так разговаривали, внесли тело усопшего, и мгновенно храм наполнился множеством людей. Всегда так, когда хоронят человека молодого, многие приходят проводить его в последний путь. С одной стороны, очень жалко, когда умирают молодые, а с другой, наверно, таким образом мы подсознательно выражаем смерти свой протест.
Человек вечен и, даже будучи не особо верующим, он об этом догадывается, и тогда земная кончина ему представляется какой-то нелепицей. Против торжества этой нелепицы мы и восстаём.
Странно устроен человек. Рождаясь в мир, все знают, что настанет день, и каждый из нас пойдёт дорогой отцов. Жить на земле нелегко. Мы вынуждены постоянно трудиться, в поте лица добывая хлеб насущный. А ещё нам нужно так много всего, и одежда, и жилище. Стремимся найти верного спутника жизни, родить и воспитать детей. Разве это просто? Сколько проблем и у супругов между собой, а ещё и с детьми. Мы постоянно болеем и боимся заболеть ещё сильнее. И, несмотря на множество трудностей, постоянно цепляемся за эту жизнь, а когда человек уходит в столь раннем возрасте, минуя все эти житейские тревоги и проблемы, жалеем усопшего. Наверно, это ещё и от того, что мы не знаем, что там нас ждёт в вечности, не знаем её законов и правил. Потому всеми силами стремимся задержаться здесь, во времени.
Мне тоже жалко Юру, ведь ему не достались и те маленькие радости, что мы испытываем здесь же, на земле. Он не познал любовь женщины, не успел стать отцом, не порадовался внукам. А главное, его душа не созрела для Царства Небесного, ведь по-настоящему самой главной встречи на земле, встречи человека с Богом у него так и не случилось. Хотя и об этом мы можем рассуждать только предположительно.
Во время каждения я смотрел на Юриных родственников, что стояли вокруг гроба, на его друзей и коллег.
Повторюсь, их было очень много, и мало кто из них не плакал. Видно, что они скорбят по-настоящему. Мой взгляд скользит поверх голов, и я вижу Ирину. Почему-то она не ушла и осталась помолиться о незнакомом ей человеке. Ещё совсем недавно и она точно так же могла бы хоронить свою собственную дочь, но не позволила ей погибнуть. Встала между смертью, между множеством непреодолимых, казалось бы, препятствий и своей единственной дочерью. Встала и победила.
Продолжаю отпевать и ловлю себя на мысли, что среди такого множества замечательных, умных, грамотных, красивых людей, в жизни, окружавших молодого учёного, не нашлось никого, кто взял бы на себя подвиг ради сына, любимого, друга. Хоть бы кто-нибудь начал ради него поститься, молиться, отказался бы, ну, хоть от того же телевизора. В наше время это уже поступок. Никто не взял его за руку и не пришёл вместе с ним в храм. Найдись бы такой человек, как знать, может, и не было бы сегодня этого отпевания.
Ещё отчетливее стало понятно его одиночество. Оно не покидало юношу и будто навсегда поселилось у него в глазах.
А может, встреча с Богом у него всё-таки состоялась? В момент, когда он причастился и печаль в глазах сменилась на покой? Как хочется в это верить.
После отпевания, глядя в это множество замечательных, умных глаз, я стал говорить им о Христе, рассказывал о добре и о зле, о лютой ненависти и святой любви. Наверно, я увлёкся и не следил за временем, но мне так хотелось, чтобы эти замечательные глаза меня услышали.
Проводив процессию до катафалка, возвращаюсь в опустевший храм. Одна из Юриных родственниц дожидается у входа.
– Батюшка, прости, но должна тебе высказать, нельзя так. Родные устали, почитай, всю ночь никто не спал. А ты всё говоришь и говоришь. Потом, и в ресторане у нас к определённому часу заказано.
— Прости, матушка, действительно, про ресторан я и не подумал.
Молча приняв моё извинение, женщина поспешила присоединиться к печальной процессии из родных и близких. С того дня в храме я их больше не видел.
В издательстве «Никея» вышла первая книга священника Александра Дьяченко «Плачущий Ангел».
Вечная музыка. Интервью
Авнэр Вэриус – виртуозный скрипач, сторонник популяризации классической музыки и прекрасный рассказчик. В моем интервью он поведал о сложностях профессии, переломных моментах в жизни и взаимодействии классической музыки с современным слушателем.
— Авнэр, когда вы выступаете перед неподготовленной публикой, как она вас воспринимает?
— Долгое время считалось, что у классической музыки – некая каста слушателей, очень небольшая прослойка общества, которой нравятся исключительно филармонические вечера. Я проанализировал нестандартные выступления известных российских и зарубежных артистов и пришел к выводу, что жесткий стереотип надо менять и что к классической музыке необходимо привлекать внимание широкой аудитории. Первые исследовательские экзерсисы утвердили меня в верно выбранном направлении поиска: для слушателей можно создавать изначальную установку для восприятия. Эту идею мне подсказала Алла Борисовна Пугачева. Просто сформулировала аксиому: «Классика – это гениально! Это потрясающе! Это на века! Но ее не умеют правильно подавать». Примадонна вдохновила меня на размышления и на поиски новых вариантов театрализации классических музыкальных произведений, я стал размышлять: «Как по-новому преподнести? Что нового воплотить на сцене? Как удивить зрителя? Как вовлечь его в действо?» Предлагать слушателю классику в виде электронного, эстрадного исполнения не является верным подходом, потому что классическая музыка настолько самодостаточна и интересна, что не нуждается в обработке. Поэтому я начал искать варианты, как правильно подать музыку именно в том варианте, как она задумана автором, на основе авторского замысла и текста. В итоге родился новый формат, где перед музыкальным исполнением я создаю эмоциональный контекст повествованием о том или ином исполнителе, не перегружая публику. Я рассказываю о произведении, об истории его создания. Приведу пример, на творческом вечере в Метрополе я исполнял пьесу Клода Дебюсси «Девушка с волосами цвета льна». Из исторических документов нам известно, что Клод Дебюсси любил Россию, часто в ней бывал. Он дружил с Чайковским, был увлечен творчеством Мусоргского. Дореволюционные годы были периодом, когда все русское было безумно модно в Европе. Кому же Дебюсси посвятил произведение «Девушка с волосами цвета льна»? У Клода в подсознании запечатлелся образ русской девушки с волосами цвета льна, которая ему понравилась. Возможно, из мимолетной встречи, из несостоявшейся любви родилась такая потрясающая музыка? Предположим, если бы у Дебюсси был роман с этой девушкой, возможно, эмоции его не переросли бы в этот чарующий звукоряд. Таким образом я выстраиваю логические рассуждения при работе над каждым произведением. И слушатель сам для себя рисует мысленную картину, которая соответствует его внутренним ощущениям. Я создаю для зрителя более широкий информационный контекст, придумываю новые сценические дидактические приемы, чтобы способствовать раскрытию метафизических пластов музыки для слушателя. Для меня это задача номер один.
— Ваша самая главная задача теперь нам известна. А какая у вас мечта и насколько вы к ней приблизились?
— Да, сейчас не самое благоприятное время для классической музыки. Авнэр, вспомните периоды, случаи, когда и у вас дела не ладились. Ведь случалось, что вам хотелось сменить сферу деятельности?
— Какая роль вашей супруги Юлианны Шаховой в вашей карьере? Она ваша правая рука, благодарный зритель или наблюдатель со стороны?
— Вы суеверный человек? Есть ли у вас обряды перед выступлениями?
Вечность в музыке
Глава из книги Игоря Гарина «Вечность», Мастер-класс, Киев, 2007, 256 с.
Вечность в музыке — одна из тем воплощения Бога в музыкальном искусстве или, по словам Е. А. Магницкой, «творческая синергия композитора космосом» *. «Язык Вечности — язык музыки, являющейся частью нашей души, и когда мы растворяемся в музыке, душа наша ликует и поет». В сущности, великая музыка передает дыхание вечности, звучание небес. «Музыка — то, что дает нам возможность слиться с вечностью в единственном моменте». Каждому хочется прожить вместо минуты час, вместо часа день, вместо жизни — вечность. В какой-то мере это дает нам музыка.
Шопенгауэр и Ницше ставили музыку в центр системы искусств, полагая ее выражением «сущности бытия», «преддверием вечности». Идея Ницше о «вечном возвращении» музыкальна по самому своему существу (это, в частности, пытался доказать Андрей Белый). Русский поэт также выяснил, что музыка и память связаны с моделью времени, в котором нет настоящего: субъективное настоящее воспринимающего кажется чем-то второстепенным по сравнению со свободным перемещением музыкальных или мнемических мотивов. Стремление устранить настоящее порождается верой в полноту господства над жизнью вечного «порядка вещей» и связано с низкой оценкой действий, предпринимаемых человеком без санкций «мировых сил». «Музыка дышит, где хочет», — человеку остается подчинять свою жизнь «ожиданию» все новых волений мирового духа — «духа музыки».
Великая музыка, интерпретируемая как «закодированный в музыкальном материале результат воздействия на композитора энергетической информации физического космоса», есть не что иное, как чистота каналов, связывающих слух творца с божественными ритмами бытия. Отнюдь не случайно появилось выражение «музыка небесных сфер» — гениальная интуиция, именуемая Мартином Хайдеггером чувствительностью человека к зову бытия.
«Музыка небесных сфер» оказывается разной в силу особенностей слуха композиторов: скажем, композиторская техника «пуантилизма» может быть рождена отражением «энергетических импульсов космоса» (как, например, музыка А. Веберна), а «сонористика» является музыкой «энергетических потоков» (произведения К. Штокхаузена, Д. Лигети) *. Так или иначе, но можно составить внушительный каталог музыкальных произведений, посвященных теме космоса (Ч. Айвз, О. Мессиан, П. Булез, Э. Варез, А. Шнитке, М. Кагель, Э. Денисов, Д. Кейдж, К. Пендерецкий и др.). Более того, именно в современной музыке идея единства макро- и микрокоcмоcа является основой композиционного метода и отражает холистичность восприятия мира ее творцами.
Божественность и космизм мировосприятия присущи музыке в целом и творческой интерпретации музыки композиторами ХХ века. «Музыкальный космос» стал основой музыкального мышления, при котором художественный смысл, музыкальные символы и образы, все иные средства выражения воссоздают различные явления божественной реальности, часто интерпретируемой как вечность.
Видимо, понимая это, Е. А. Магницкая назвала одну из глав своей книги следующим образом: «Время и вечность в музыке и проблема целокупного мышления». В ней временное и вневременное в музыке рассмотрено сквозь призму философско-мировоззренческого и семиотического понятия «картина мира». Здесь дается довольно подробная расшифровка художественных образов и символов, средств выражения, воплощающих идею вечности в музыке.
Музыка, особенно литургическая, приобщающая человека к живой энергии Творца, дает человеку звуковые образы вечности. Некоторые богословы считают ее проявлением Божественной Энергии и средоточием софийного начала мира. Один из крупнейших музыкальных теоретиков ХХ века Эрнст Курт утверждает, что музыка есть воплощение в звуке глубинной энергии логоса. Этот логос — переход от человеческого голоса к Божественному Слову, которое было в начале **.
Музыка действительно продолжает традицию всех религий, в которых происхождение звука и речи связано с небом, откуда, собственно, изливается дождь воды живой. Божественная речь и божественный Дух, как божественная вода жизни, истекает с небес и дарует человеку возможность речения и звучания, дар слова и музыкальный дар.
Именно музыка, пребывающая в каждом мгновении времени, позволяет услышать тот «глас рассеявшегося безмолвия» (3 Царств. 19, 11, 12), в котором, по слову Божию, обращенному к пророку Илие, пребывает Господь. Ибо музыка и стихи призваны венчать то, что останется, когда никого и ничего не будет:
Это скрипочка злая-злая
на плече нарыдалась всласть.
Это частная жизнь простая
с вечной музыкой обнялась.
Музыка является отражением вечности еще и потому, что в ней доминирует не временное, а надвременное: «Кристалл музыкальной структуры созерцается в некоем выделенном из потока времени расширенном, продленном “сейчас”» *. Симфоническая и особенно органная музыка, колокольный перезвон часто порождают кружевную вязь «живого огненного ядра звука, содержащую в себе безграничную жизненную массу», тот специфический эффект «звучания вечности», в котором распахивается надвременная высота мира.
Музыка, мелодия интересны уникальным сочетанием движения (становления жизни), энергийной зыбкости мироздания и Божественного покоя, Божественной силы. «Мелодия есть поток силы, — считает Э. Курт. — Подлинный основной смысл мелодической линии есть становление, которое должно постоянно ощущаться как живая энергия» **. По словам Б. В. Асафьева, только чистая музыка обладает свойствами передавать эту безoбразную стихию жизни, то есть ее чистое становление.
Но почему именно музыка — искусство специфически временнoе — позволяет с особой остротой пережить опыт вечности? Дело в том, что «в звуке отражена сущность мирового порядка вещей. Это — идеальная модель мира, поскольку сам звук — динамическая статика, как и всё мироздание. Образованный колебаниями воздуха, струны, камышовой трости, ослиной кожи и еще Бог знает чем, — звук обладает гипнотическим воздействием на слух, погружая в квазимедитативное состояние», — пишет Л. Любовский *. «Музыкальный звук направленно обращается и к единству двух механизмов человеческого восприятия — протоинтонационного и аналитического (которые, в свою очередь, есть проявление фундаментальных свойств мира), — отмечает В. В. Медушевский. — Словом, музыкальный звук — это Всё, отразившееся в прозрачной капле музыки» **. Да и сама «временность» музыки — «временность» особого рода, ибо звуча — сейчас! — она неизменно пребывает в вечно настоящем. «Музыка и мифология суть инструменты для уничтожения времени», — утверждает Клод Леви-Стросс ***.
Поскольку течение музыки принято ставить в соответствие с течением реки, вновь возникает вопрос о связи течения с вечностью. Есть два способа выявления вечности во времени: обнаружение вневременных структур в потоке времени и остановка движения временного потока за счет слияния с ним. Вот как об этом пишет музыковед Генрих Орлов в книге «Древо музыки» ****:
Самая общая метафора музыки это. река, во многих культурах река служит архетипическим символом времени. Истолкования этого символа зависят от предпосылок и установок конкретной культуры. Человек, принадлежащий к активно деятельной культуре, ставит себя в отстраненную позицию наблюдателя на берегу этой реки (не догадываясь, что у реки времени нет берегов, что не существует такой точки, которая была бы неподвижной по отношению к течению времени), тогда как люди других культур, часто характеризуемых как пассивно-созерцательные, ставящие бытие над существованием и активностью, погружаются в реку времени и отдаются ее течению. Первый одерживает мнимую победу над временем, заслоняясь от его течения квазипространственными звуковыми структурами; второй, растворяясь в течении времени, субъективно освобождается от своей индивидуальной кармы и разобщенности с истинным Бытием. Личный опыт первого сознателен и рационален. Опыт второго бессознателен, интуитивен и внеличен.
Если в музыке Востока причастность к вечности реализуется через погружение в поток времени посредством отождествления с течением музыки, слияния слушателя с потоком музыкальных переживаний, то в западноевропейской музыке эффект приобщения к вечности достигается посредством временного обнаружения глубинных вневременных структур. «Западный способ преодоления времени: “вмораживание” его в структуру, — свидетельствует Генрих Орлов. — Мы созерцаем не поток звуков, а застывшие конфигурации этого потока — “кристалл, а не пламя”».
Слова и мелодия движутся
Только во времени; а то, что живет,
Может только исчезнуть. Слова, отзвучав,
Достигают безмолвья.
Лишь только порядком, лишь ритмом
Достигнут слова и мелодия
Незыблемости — как китайская ваза
Незыблемо движется вечно;
Достигнут не той неподвижности скрипки
При длящейся ноте — достигнут события;
Иными словами, когда конец предваряет начало,
А конец и начало — всегда
«До» начала и «после» конца.
И всё всегда сейчас *.
Классическая новоевропейская музыка оказалась тем сосудом, той драгоценной «чашей Грааля», которая, не расплескав, сохранила для человека это живое необратимое время реального бытия. Именно великая западноевропейская музыка стала уникальным инструментом для воплощения экзистенциально переживаемой человеком временной сущности мира **.
Музыкальное время — это длительность Бергсона или временность Хайдеггера, чистое содержание переживания. Здесь не события «производят» время, но вечность — события. Время в музыке — это и ее структура, и ее содержание: «Пространство и продолжительность» Айвза, «Бесконечное» Хиндемита, «Квартет на конец времени» Мессиана, «Movements» Стравинского, «Zeitmasse» Штокхаузена, «Non stop» Шеффера, «Измерение времени и тишины» Пендерецкого.
Музыкальный фетишизм — частный случай в тотальном «опредмечивании» мира: фетишизации человека, товара, слова, звука. По словам Адорно, слова и звуки часто «употребляются и вызывают аффекты, не будучи усвоены сознанием потребителя». Музыку, подслушанную у вечности, воспринимает только сознание, как-то сопричастное ей. Булез считал, что невосприятие музыки — результат примитивного слушания. Сама индустрия масс-культуры воспитывает свои жертвы, падкие до «стандарта» и все упорнее хватающиеся за явление, заменяющее сущность. Легкая музыка неизбежно идеологична уже в силу своей массовости.
Категорический императив культурной индустрии, в отличие от кантовского, не имеет уже никакого отношения к свободе. Он говорит: ты должен приспособиться, но не указывает, к чему; ты должен приспособиться к тому, что существует. Благодаря идеологии культурной индустрии место сознания занимает приспособление *.
Теодор Адорно понял, что музыка нововенцев (Шёнберга, Веберна, Берга) не портретирует человека, не описывает его переживаний, но — являет их, подслушивая вечность. Она не есть просто звуки музыки, но — озвученная человеческая природа, широта ее спектра. Сквозь диссонансы — эти прорехи в сплошном фасаде музыкального ratio — здесь прорвался, наконец, сам зов бытия, полузадушенной природы. Стоит ли удивляться, что построенная на традициях ratio культура не захотела услышать правду о себе и сделала всё, дабы этот голос умолк никем не услышанный, без эха.
Двенадцатитоновая музыка, которая отказывается от всякого в себе сущего смысла в музыкальном произведении, равно как и от всякой иллюзии, обрабатывает музыку по схеме судьбы. Двенадцатитоновая музыка есть поистине судьба музыки.
Время у Штокхаузена — это и есть музыкально организованное бытие: онтологическое время, бытийность возвышаются над психологическим, реальное время как бы разбухает в сознании до психологической вечности. Минимальная музыка Райли прямо-таки деформирует время, растягивая его чуть ли не до бесконечности, а у Цуммермана плюральный метод композиции воплощает в себе его единство: прошлое, настоящее и будущее сливаются в одно, стягивая время в точку «теперь». У Дебюсси музыка почти полностью очищена от страстей — безымянный голос, изображающий чистые идеи, глубинный ландшафт души.
У Шёнберга время уже иное, и не в том дело, что оно насыщеннее, чем, например, у Вагнера или Брамса, а в том, что оно просто другое. Это время, в котором нечто не становится, а всегда есть; оно не развертывание процесса, а в буквальном смысле — развертывание свернутого. Это пространство-время, время-пространство, которое одновременно может быть стремительным и. устойчивым. Смотря на водопад, можно не следовать глазами за падающей водой, а задержать взгляд на одном месте, в котором низвергается вода. Сходные динамические моменты и в музыке современников Шёнберга — Макса Регера и вообще в музыке того времени. И вот, задержав взгляд на одном месте-моменте низвергающейся в пучину воды, можно видеть, что здесь с самого начала дана устойчивость и что в обозримое время ничто не изменится, но что с начала же — предельная стремительность.
Я считаю возможной своеобразную арт-терапию — лечение хворей с помощью искусства. Это тоже причащение к вечности, такое же, как медитации или лечение приобщением страждущих к красотам природы.
Не музыка даже,
Тень музыки там промелькнула,
И чувство пропажи
Так больно по сердцу кольнуло,
Я вышел и праздно
По комнате сделал два шага,
Все поздно, напрасно,
Ее не извлечь мне из мрака.
Но там, где вся музыка,
Спит, как дитя в колыбели,
И дырочка круглая
Пальцем зажата в свирели,