Что такое вырождение человечества
Вырождение отменяется: как нас убеждают в деградации человечества
Оказавшись в 2020 г. в центре Москвы, Лондона или Нью-Йорка, трудно не отметить, что человечество сегодня на пике формы. Запахи ресторанов, гудки автомобилей, феерическое великолепие домов. Люди, хоть и носят маски, изящно и удобно одеты, почти у каждого есть безопасные гнёзда и средства на приобретение еды. Они, как боги, могут позвонить по телефону на другой континент одним нажатием клавиши. Вместе с тем учёные наперебой уверяют нас, будто на фоне прогресса мы разучились думать и действовать, а каждое поколение глупее предыдущего. Самое печальное, что миллионы людей готовы в это поверить.
Лучший из миров
Статистика подтверждает: как вид мы достигли немыслимых высот. Средняя продолжительность жизни в развитых странах – под 80 лет. При родах умирает менее 1% младенцев. Треть взрослых людей в Германии или Франции после школы обучались в университетах не менее 4 лет! Хотя 200 лет назад пропорция была обратной: трети младенцев так и не суждено было встать на ноги, а высшее образование получало менее 1% населения. Обычный современный европеец способен совершать действия, которые показались бы наполеоновскому солдату непосильно сложными: заполнить тест ЕГЭ, воспользоваться каршерингом, подобрать диету при повышенном холестерине.
Но попробуйте загуглить «вырождение человечества» и «человечество умнеет». Вам придётся по сусекам собирать в медийном поле горстку интеллектуальных бойцов, оптимистично настроенных относительно перспектив рода. Экспертов, уверяющих, что наши правнуки будут чуть ли не имбецилами, больше в десятки раз.
Главную причину нашего вырождения видят в искусственном интеллекте и в институтах, которые мотивируют нас лоботрясничать. Универмаг Neiman Marcus использует ИИ, чтобы вы могли не париться, а сфотографировать понравившийся вам предмет, – и специальное приложение ищет похожие или такие же вещи в каталоге универмага. В магазине Sephora женщина может выбрать косметику, не нанося её на своё лицо и даже не используя воображение. Программа Color IQ сканирует лицо покупателя и даёт частные рекомендации для оттенков тонального крема и помады. В магазинах Uniqlo пошли ещё дальше, создав стойки UMood, которые показывают покупателям разные продукты и оценивают их реакцию на цвет и стиль при помощи нейропередатчиков. Посетителю не нужно даже нажимать на кнопки, сеть реагирует на сигналы его мозга.
От такой заботы людям не всегда только польза. Например, двое мужчин едут в автомобиле и обсуждают свою разнообразную личную жизнь, думая, что их никто не слышит. Но смартфон с голосовым набором, услышав слово «жена», уже звонит по соответствующему номеру из списка контактов. И супруга одного из собеседников, получив входящий звонок, слушает, о чём говорят мужчины этак в течение часа. И происходит катастрофическое «палево» сразу по всем эпизодам за 20 лет брака. Обладатель седых волос в жизни не сообразит, что «умные» напольные весы отправляют хозяйке СМС с результатом каждого взвешивания. И, находясь в дальней командировке, она в час ночи получит сообщение: «56 кг». Хотя её оставшийся дома супруг весит вдвое больше.
А теперь серьёзно: каждый седьмой гражданин России 35–44 лет живёт с родителями. Даже если бы нашлись деньги на собственное жильё, с родаками всё равно остались бы 17% переростков. Хотя в 2003 г. таковых было лишь 13%. Похожая ситуация наблюдается и в странах Европы, и в США. В Испании с родителями живут 67% молодых людей от 18 до 29 лет, в Италии – 60%. Полмиллиона взрослых британцев материально зависят от родителей, которые снимают им квартиру, например. Это, конечно, не признак деградации, но звоночек: люди не могут самостоятельно выжить даже в самом комфортном из миров.
Накануне вручения Нобелевских премий самым умным людям планеты датский психолог из Орхусского университета Хельмут Нюборг призвал во имя будущих поколений отказаться от политкорректного подхода к проблемам человеческой селекции. От 10 до 20% населения Дании, по его словам, принадлежат к интеллектуальному днищу общества: около половины плохо читают, а каждый третий затруднится, если в абзаце содержится более двух объяснений. Треть обследованных юношей могут остаться бесплодными из-за низкого качества спермы.
В результате целенаправленного подтягивания отстающих уровень школьного обучения снижается: сегодняшним 15-летним школьникам не по силам задачи, с которыми справлялись их сверстники сто лет назад. По мнению Нюборга, нужно уменьшить нагрузку на умных женщин, а глупым платить за то, чтобы они не имели детей. Это совершенно необходимая мера для того, чтобы снизить число дегенератов.
Стэнфордский профессор Джералд Крэбтри доказывает, что человеческий интеллект достиг пика своего развития несколько тысяч лет назад, и с тех пор наши умственные и эмоциональные способности медленно деградируют. А у каждого следующего поколения возникает от 25 до 65 новых мутаций ДНК. Профессор Крэбтри пишет: «Держу пари, что, если бы обычный житель Афин, живший в 1000 году до нашей эры, внезапно оказался среди нас, он или она был бы самым умным и интеллектуально состоятельным из наших коллег и друзей – он обладал бы хорошей памятью, массой свежих идей и ясным представлением о сути важных вещей».
Следите за руками
Но проверить подобные утверждения невозможно. Из древнегреческой философии до нас дошли в подлинниках лишь сочинения Платона и Аристотеля. Как мыслили Гераклит, Эпикур, Зенон и прочие мудрецы, мы знаем только из пересказов. А оценивать средний интеллектуальный уровень древних афинян на основе такого материала никак нельзя.
Великий рассказчик Мишель де Монтень в XVI веке пытался суммировать античную мудрость. Но из его «Опытов» никак не следует, что греки обладали особой ясностью мышления: «Опираясь на соображения разума, Кратет и Дикеарх учили, что души вообще не существует и что тело приводится в движение естественным движением, Платон – что душа есть самодвижущаяся субстанция, Фалес – что она представляет собой естество, лишённое покоя, Асклепиад – что она есть упражнение чувств, Гесиод и Анаксимандр – что она есть вещество, состоящее из земли и воды, Парменид – что она состоит из земли и огня, Эмпедокл – что она из крови». Не было у древних согласия и по вопросу о местопребывании души. Гиппократ и Герофил помещают её в желудочке мозга, Демокрит и Аристотель – во всём теле. Если верить Эпикуру, душа квартирует в желудке. Хотя стоики помещали её в сердце и вокруг него, а Эрасистрат – в черепной коробке. И это умнейшие люди эпохи! Разве похоже, что простые обыватели обладали исчерпывающими знаниями о «сути важных вещей»? Разве научное мышление не основано на опыте, а не на том, что, кажется, душа в локтевом сгибе?
Один из главных аргументов за вырождение заключается в нашем якобы постоянно понижающемся IQ. Но публикация таблиц с данными IQ по странам и эпохам вызывает оторопь. Если Вильгельм Штерн ввёл понятие «коэффициента интеллекта» в 1912 г., то каким образом современные учёные смогли оценить способности англичанина Викторианской эпохи?
Для этого им пришлось накачать искусственный интеллект некими материалами XIX века, чтобы машина «подстроилась» под уровень викторианца (то ли лесника из Шервудского леса, то ли герцога Бекингемского) и прошла тест Айзенка. И точно так же «протестировали» древнего египтянина или араба из халифата Аббасидов. Но разве полученные итоги можно считать сколько-нибудь корректными? Разве наука – это не факты, факты и только факты?
Создаётся впечатление, что многие исследователи просто подгоняют данные под нужные им результаты. А ситуация к этому располагает – в моде исследования на основе ИИ и «больших данных». Например, решили показать, что плохая экология влияет на мозг ещё в материнской утробе. IQ детей 4–6 лет, рождённых в самых загрязнённых регионах США, оказался на 2 балла ниже, чем у их сверстников в городах с лучшей экологией. Учёные Ланкастерского университета опросили 18 тыс. юных британцев, чтобы прийти к похожим выводам: дети с умственной отсталостью чаще проживают в местах с загрязнённым воздухом. О чём это говорит? О связи экологии и интеллекта? О необходимости поддерживать «климатическое лобби»? Или всё-таки о том, что обеспеченные семьи, способные дать своим детям лучшее раннее развитие, селятся, как ни странно, подальше от мусоросжигательных заводов?
Недорого стоят исследования, доказывающие, будто парниковые газы ухудшают нашу память, умение концентрироваться и принимать решения. Равно как о том, что красное мясо, молочные продукты, табак и алкоголь даже в весьма умеренных дозах превратят вас в деграданта. Расскажите это Хемингуэю, Синатре или сэру Уинстону Черчиллю. Расскажите это советским военным инструкторам, которые во времена войны во Вьетнаме учили вьетконговцев летать на «МиГах». Они вспомнят, что в первые недели и месяцы будущего лётчика просто откармливали (тем же красным мясом, творогом и вином), чтобы обменные процессы дали мозгу хоть какое-то «топливо» для усвоения не самых простых знаний.
Если верить целому ряду исследований, с 1970-х годов мы глупеем особенно выраженно. Бернт Братсберг и Оле Рожеберг из норвежского Центра экономических исследований Ragnar Frisch не поленились проанализировать результаты тестов IQ более 700 тыс. человек, чтобы сделать этот фундаментальный вывод. Но если залезть в их исследование хотя бы по колено, то выяснится, что у рождённых в 1976 г. средний коэффициент интеллекта составлял 99, 5 балла, а у появившихся на свет в 1989-м – 99, 4 балла. Впечатляющая картина деградации человечества, не выходящая, как мы видим, за рамки статистической погрешности.
Но даже если разница составляла бы 10–15 баллов, говорить всерьёз о вырождении всё равно не было бы оснований. Результат зависит от специфики городов (он может быть, например, университетским или шахтёрским), в которых проводилось исследование, от «качества» участвующих в эксперименте добровольцев. Например, граждане Норвегии одного года рождения могли окончить среднюю школу в Осло, а могли отучиться три класса в Мозамбике или Сенегале. Разве это не влияет на их способность решать геометрические головоломки из теста?
Мужей науки тоже можно понять. Если бы норвежские учёные, проделав титаническую работу с чуть ли не миллионом тестов IQ, прямо сказали бы, что их соотечественники принципиально не изменились за последние полвека, получили бы они желаемую обратную связь? Вырос бы у них рейтинг цитируемости? Приглашали бы их экспертами на телевидение, выстраивались бы к ним в очереди на интервью? Новостные агентства вообще посчитали бы нейтральный результат их работы заслуживающим упоминания? Как скоро им предложили бы грант на новое исследование?
Вырождение – это глобальная угроза основной нашей ценности – потомству. Это тема, которая интересует всех, но без алармистского элемента она мертва. Нельзя снискать внимание в медийном поле, заявляя, что через 5 лет человечество не будет голодать. Это и так понятно. Другое дело, если умный учёный высчитал, что через 5 лет мы голодать всё-таки будем.
Научные игры
Ещё полвека назад считалось, что в естественных науках почти нет возможности подвести базис под настройку. Два плюс два, как ни крути, – четыре. Ускорение свободного падения всегда стабильно, а квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Однако даже биология и физиология всё реже выглядят священной скрижалью, с которой мы могли бы сверяться для разрешения интеллектуального спора. В этом есть свои плюсы – иначе как бы знание развивалось. Но многообразие дошло до абсурда: вокруг нас кружат тысячи специалистов, у каждого из которых скрижаль с собственноручно написанным текстом.
Практикующих психологов в развитых странах сегодня больше, чем полицейских, но они могут совсем не сходиться во взглядах на то, как устроен человек и как ему нужно помогать. Основатель психоанализа Зигмунд Фрейд годами колдовал над детскими переживаниями пациентов, а для отца бихевиоризма Фредерика Берреса Скиннера они не имели ни малейшего значения. Условный рефлекс, динамический стереотип и доминанта – вроде бы бесспорная классика для знатоков работы мозга, но упражнения на их основе предлагаются взаимоисключающие. Или очередной гений провёл некие опыты с крысами и объявил на всю планету, что у нас нет ни личности, ни свободы воли. У людей, а не у крыс.
Согласно прогнозу Всемирной организации здравоохранения, в 2030 г. в мире станет вдвое больше слабоумных. Разве это не доказательство вырождения? Если разобраться, то нет, не доказательство. Во-первых, в развитых странах увеличилась продолжительность жизни, а чем больше стариков – тем больше болезни Альцгеймера. Во-вторых, деменцию стали чаще регистрировать. Раньше в психиатрических больницах говорили, что не занимаются «обычным» старческим маразмом. А сейчас эта напасть входит во многие медицинские страховки, и заниматься ею приходится чаще.
Или вот такая заява: в 2000 г. среднемировой показатель IQ составил 90, 31 балла, а к 2050 г. он совершенно точно упадёт до 86, 67 балла. Если двигаться такими темпами, через полтора столетия взрослый человек будет иметь интеллект 9‑летнего ребёнка. Но если вы выпили за текущую неделю на две чашки кофе больше, чем за предыдущую, это же не значит, что эта тенденция сохранится теперь навсегда. И через год вы будете пить на 104 чашки кофе больше. Наблюдение учёных в данном случае вообще ничего не значит.
Но вот группа британских корифеев науки во главе с доктором Майклом Вудли проанализировали скорость реакции современных людей и тех, что жили в Викторианскую эпоху. При помощи очередной хитрой экстраполяции высчитали, что у мужчин в 1889 г. она составляла 183 миллисекунды, тогда как к 2000 г. данный показатель упал до 253 миллисекунд. По мнению исследователей, это означает, что люди становятся всё менее сообразительными, лишёнными творческих способностей. «Вероятнее всего, снижение интеллекта приведёт обратно к тем показателям, с которых во время естественного отбора начинали древние люди», – пророчит добрый доктор Вудли.
Чтобы окончательно сбить людей с толку, в пику пессимистам прорывается голос доктора Джеймса Флинна – американского психолога, который в 1984 г. вычислил, что с 1932 по 1978 год в США средний показатель IQ увеличился почти на 14 пунктов. Он выдвинул гипотезу, что на самом деле человечество умнеет с каждым поколением, и нашёл так много подтверждений в разных странах, что этот статистический феномен нарекли «эффектом Флинна». Однако куда более многочисленные оппоненты искусно нейтрализовали выскочку, частично признав его выводы как некую аномалию: мол, был всплеск «поумнения» несколько десятилетий назад, а сегодня мы опять вырождаемся. Генетик Стив Джонс, профессор Университетского колледжа Лондона, говорит: «Я с таким же успехом могу утверждать, что в результате мутаций снизилась агрессивность человека, уменьшилась депрессия или длина члена. Но вряд ли какой журнал это опубликует. Почему же публикуют байки о вырождении?» Колледж, где работает Джонс, с 1950 г. изучал показатели IQ по всему миру, и в 2015 г. подвёл итоги: наблюдается рост интеллекта на 20 пунктов – в основном за счёт развивающихся азиатских стран.
Апокалипсис подождёт
Ещё в 1857 г. французский психиатр Бенедикт-Огюстен Морель предложил теорию, согласно которой различные патологии усиливаются от отца к сыну, что ведёт к вырождению как отдельных семей, так и всего общества.
Морель полагал, что это произойдёт в течение четырёх поколений: сначала неврозы и алкоголизм, потом социальная несостоятельность вплоть до кретинизма. С тех пор минуло с десяток поколений. Его взгляды развивал знаменитый психиатр Чезаре Ломброзо, полагавший, что склонность к преступным деяниям у нас врождённая, а будущего бандита можно угадать, измеряя штангенциркулем его челюсть и ушные раковины. И будто есть связь между эпилепсией и склонностью нарушать закон. Впоследствии этот бред был исчерпывающе опровергнут, но идея о нашей постепенной деградации глубоко «ушла в народ». Но чем более сложный и комфортный мир создавало человечество, тем больше учёных-алармистов утверждало, будто оно вот-вот начнёт пускать слюни.
Вера в разум
Впрочем, речь у нас совсем не о том, кто прав: тупоконечники или остроконечники. Для понимания нашего мира важно знать, насколько легко стало ввести факты в научный оборот. Насколько падки стали научные журналы на громкие заявления, которые трудно проверить. Насколько корпоративная солидарность делает учёных толерантными к шулерским приёмам коллег. И как они этим усиливают информационную кашу в головах землян.
Человек и так чувствует себя растерянно на фоне бодрого вхождения в нашу жизнь искусственного интеллекта. Количество знаний, известных человечеству, удваивается каждые 20 лет. Мы не успеваем во всём глубоко разбираться – хорошо, если удалось «войти в курс» основных трендов. Десять раз за год увидел сообщения, что человечество вырождается? Ну значит, так оно есть. Это же учёные говорят – а доверие к науке пока ещё высоко.
Душа просит краткого и ясного объяснения, нам не нравится, когда появляются полутона. Например, Джеймс Флинн отмечал, что сегодня человечество больше знает благодаря развитому образованию и умным книжкам, но размышляет поверхностно и легко поддаётся манипуляции. То есть показатель интеллекта растёт, но умнее мы не становимся.
О том, что история про вырождение человечества несколько притянута за уши, можно судить по её гендерному аспекту. В телевизионных студиях никогда не услышишь, что деградируют женщины, – иначе поднимется страшный скандал. Зато вырождение мужчин – ходовая тема.
Австралийский антрополог Питер Макалистер пишет в книге «Мантропология: наука о неадекватности современного самца»: «Если вы читаете эти строки, значит, вы или парень, для которого вы её купили, – худший мужчина в истории. Никаких «если». Никаких «но». Худший, и точка». Публицист Тони Парсонс в ответ удивляется: «Худший? В каком смысле? Менее чуткий? Менее умный? Менее способный заполнить форму на возврат НДС или довести женщину до вагинального оргазма? Нет, Макалистер имеет в виду, что мы – слабейшие из мужчин. Слабейшие духовно? Морально? Нет, он хочет сказать, что мы слабы физически. Старые добрые неандертальцы были выносливее, быстрее, сильнее, чем современный джентльмен – стерилизованный, пониженной жирности. Физический упадок мужчин – главная мысль книги Макалистера». Но почему тогда в спортивных клубах по вечерам – аншлаг. А редкий мировой рекорд в спорте держится хотя бы пару лет? И разве неандерталец поможет ребёнку выучить физику, продаст семнадцать вагонов щебня, съездит в гипермаркет за продуктами и договорится с нужными людьми о ремонте дачи?
Макалистер изучил окаменевшие отпечатки ног австралийского аборигена, жившего 20 тыс. лет назад, и каким-то чудом пришёл к выводу: тот бегал за кенгуру почти так же быстро, как Усэйн Болт на Олимпиаде в Лондоне. А судить о мужчинах по их способности схватить за попу кенгуру очень любят газетные колумнистки женского пола от 40 до 60 лет, не испытавшие счастья в любви. «Бедные, жалкие существа, эти современные мужчины, – пишет Лиз Джонс на страницах Mail on Sunday. – Какие слабаки. Какие пустышки». Любой западный колумнист, который с таким же омерзением напишет о женщинах, будет тотчас обвинён в сексизме и потеряет работу.
В детских домах России 2000-х томилось больше всех в мире социальных сирот на душу населения. Но сдавали их туда не алкоголики и наркоманы 1990-х. Рекордная статистика оформилась ещё в 1980-е, когда социальная помощь матерям была вполне достойной, а кичащиеся своей порядочностью строители социализма люто осуждали длинноволосых неформалов. Неформалы выросли – и забрали в свои семьи полмиллиона сирот, хотя от социалки остались одни руины. На любой процесс надо посмотреть под разными углами, а не пускать в свой мозг разный хлам без проверки.
Новая книга издательства «Аргументы недели» посвящена актуальным проблемам цифровой экономики. Заказывайте «НеВенец творения. Все, что вы боитесь знать о будущем» на нашем сайте по цене издательства.
Станьте членом КЛАНА и каждый вторник вы будете получать свежий номер «Аргументы Недели», со скидкой более чем 70%, вместе с эксклюзивными материалами, не вошедшими в полосы газеты. Получите премиум доступ к библиотеке интереснейших и популярных книг, а также архиву более чем 700 вышедших номеров БЕСПЛАТНО. В дополнение у вас появится возможность целый год пользоваться бесплатными юридическими консультациями наших экспертов.
Вырождаемся?
Из предисловия:
«В 2010 году вышла моя первая научно-популярная книга «Рождение сложности». Речь в ней шла в основном о молекулах, генах, вирусах и бактериях. Кое-что было сказано об эволюции растений, грибов и некоторых животных, но ни слова о людях. Книга, которую вы держите в руках, целиком посвящена этим своеобразным млекопитающим».
Ходят упорные слухи, что человечеству грозит генетическое вырождение. Об этом твердят многие журналисты и философы. И надо признать, что слухи эти возникли не на пустом месте. Многие ученые всерьез рассматривают такую возможность. Похоже, у нас действительно есть повод для беспокойства.
Речь идет прежде всего о так называемых слабовредных мутациях, каждая из которых сама по себе не очень сильно снижает жизнеспособность и плодовитость, но когда их накапливается много, суммарный эффект становится ощутим.
Люди или другие животные, отягощенные множеством слабовредных мутаций, отличаются слабым здоровьем, у них могут быть понижены иммунитет, интеллект, энергичность, быстрота реакции, плодовитость, продолжительность жизни, сексуальная привлекательность и все прочее, для чего нужны “хорошие гены”. Слабовредные мутации возникают в каждом поколении, и если отбор их не отсеивает, они накапливаются. Каждый новорожденный человек несет в своем геноме, вероятно, около десяти новых слабовредных мутаций, которых не было у его родителей.
Для начала представим себе ситуацию, в которой отбора нет вообще. Выше мы говорили, что такого не бывает, но вообразить-то можно что угодно. Допустим, мы пытаемся спасти вымирающий вид животных и у нас остались только две особи: самец и самка. Мы их скрестили и получили потомство — одного сына и одну дочь (поколение 1). Допустим, что по каким-то причинам мы не можем получить от пары родителей больше, чем одного сына и одну дочь. У сына будет десять новых слабовредных мутаций, у дочери — тоже десять, но других.
Скрещиваем теперь брата с сестрой: у нас просто нет другого выхода, если мы хотим сохранить вид. Вредными последствиями инбридинга (близкородственного скрещивания) давайте для простоты пренебрежем. Получаем потомство — девочку и мальчика. Каждый из них унаследует от каждого родителя в среднем половину его вредных мутаций (5 + 5 = 10), плюс еще появится десять новых. Итого, в поколении 2 каждая особь будет иметь в среднем по 20 вредных мутаций. В поколении 3 будет уже 30 мутаций, и т. д. Вырождение в таких условиях (когда нет никакого отбора) происходит быстро и неотвратимо. Очень скоро мы получим поколение настолько слабое, чахлое, болезненное и бессильное, что никакая суперсовременная медицина не поможет получить от этой пары потомство.
Без отбора любой вид должен быстро выродиться и погибнуть. Просто потому, что: 1) мутагенез остановить невозможно; 2) большинство не нейтральных мутаций вредны.
Генетическое вырождение в условиях ослабленного отбора — не чисто теоретическое построение, а экспериментально подтвержденный факт. В 1997 году известный биолог-эволюционист Алексей Кондрашов, ныне работающий в Мичиганском университете, и его коллеги Лев Ямпольский и Светлана Шабалина опубликовали результаты эксперимента на дрозофилах, в котором отбор в подопытных популяциях был радикально ослаблен (Shabalina et al., 1997). Авторы брали от каждой пары мух одного случайно выбранного сына и одну случайно выбранную дочь. Отобранных таким образом мух делили, опять-таки случайным образом, на брачные пары.
Из потомства каждой пары опять брали одного сына и одну дочь, и т. д. Отбор при этом не был полностью отменен, потому что некоторые пары вообще не могли произвести потомство, из некоторых отложенных яиц не выводились личинки, некоторые личинки не могли окуклиться, а из некоторых куколок не выводились взрослые мухи. Очевидно, такая судьба постигала тех, чьи геномы были уж слишком отягощены вредными мутациями. Но тем не менее отбор стал гораздо слабее, чем в природе или в обычной лабораторной популяции, где мухи, живущие в пробирках с кормом, образуют брачные пары по собственному выбору и свободно конкурируют друг с другом за пищу и жизненное пространство. Если отбор не отключать, он вполне способен противостоять вредным эффектам инбридинга, как показывает опыт выведения чистых линий лабораторных животных или, скажем, история древнеегипетских фараонов, регулярно женившихся на родных сестрах.
Через 30 поколений подопытные популяции мух пришли в жалкое состояние. У них резко упали плодовитость и продолжительность жизни. Кроме того, они стали вялыми и, по словам А. С. Кондрашова, “даже не жужжали». Генетическое вырождение налицо.
У нас с А. С. Кондрашовым по этому поводу состоялась занятная дискуссия в интернете, с которой можно ознакомиться по адресам: macroevolution.livejournal.com/36027.html (часть 1) и macroevolution.livejournal.com/38950.html (часть 2).
Есть основания полагать, что в течение последних 100 лет люди (по крайней мере жители развитых стран) оказались в условиях, напоминающих эксперимент Кондрашова. Благодаря развитию медицины, изобретению антибиотиков, решению продовольственной проблемы и росту уровня жизни резко снизилась смертность (а несколько позже и рождаемость).
У жителей развитых стран стали выживать почти все родившиеся дети. Кроме того, слабое здоровье перестало быть серьезной помехой для размножения (см. видеозапись публичной лекции А. С. Кондрашова “Эволюционная биология человека и охрана здоровья”: www.polit.ru/science/2010/10/22/kondrashov_live.html ). По мнению Кондрашова, естественный отбор на человека сегодня почти не действует, по крайней мере в развитых странах. Это значит, что выживаемость и плодовитость людей практически перестали зависеть от их генотипа.
Безусловно, опасность накопления вредных мутаций в человеческой популяции существует. Но каков масштаб бедствия? Для точных оценок данных пока недостаточно, но кое-какие основания для сдержанного оптимизма у нас все?таки есть.
Я уже говорил, что современные данные о генетической предопределенности (пускай лишь частичной) большинства поведенческих признаков не позволяют поверить в возможность того, что репродуктивный успех человека больше не зависит от его генотипа. У нас всё зависит от генотипа — доброта, интеллект, счастье в семейной жизни, даже политические взгляды. А ожидаемое число потомков, репродуктивный успех, говорите, не зависит? Немыслимо. Например, признак “возраст рождения первого ребенка” точно имеет ненулевую наследуемость и находится под действием отбора (см. выше).
К тому же он наверняка зависит от кое-каких свойств характера, не правда ли? В том числе и от таких, по которым есть наследственная изменчивость (потому что практически все свойства характера имеют ненулевую наследуемость). Следовательно, репродуктивный успех человека, несмотря на все достижения медицины, все равно зависит от генотипа.
Эффективность отбраковки слабовредных мутаций, конечно, снизилась, но все же не обнулилась. Человек, обремененный множеством слабовредных мутаций, будет в среднем более слабым, болезненным, глупым, некрасивым (кособоким — несимметричным). Помимо всего прочего, он дороже обойдется своим родителям. Если случай будет совсем тяжелый, он заставит родителей призадуматься, а стоит ли им рожать еще одного. Пусть даже этот слабый, болезненный человек благодаря медицине выживет и оставит потомство. Этого мало, чтобы отбор не действовал. Отбор перестанет действовать, только если такой человек в среднем будет оставлять ровно столько же — с точностью до долей процента! — детей, сколько и здоровый, крепкий, умный, красивый, симметричный, доставивший родителям только радость (так что они захотели родить еще одного). Пусть всего на доли процента, но репродуктивный успех таких обремененных генетическим грузом людей даже в самых передовых странах все равно будет ниже, чем у носителей меньшего числа слабовредных мутаций.
Отбор не прекратился — он лишь стал слабее, но не исчез и никогда не исчезнет, пока мы живем в своих биологических телах, а не превратились в роботов. Имеются и прямые фактические подтверждения сказанному. Например, установлено, что репродуктивный успех как мужчин, так и женщин в современном индустриальном обществе положительно коррелирует с внешней привлекательностью. Американцы, родившиеся в 1937—1940 годах, чьи фотографии в возрасте 18 лет оцениваются другими людьми как более привлекательные, произвели в среднем больше детей, чем их менее привлекательные сверстники. Отчасти это объясняется половым отбором — привлекательные люди реже остаются холостыми (незамужними), — но отчасти, по-видимому, и “обычным” естественным отбором, то есть положительной корреляцией между привлекательностью и плодовитостью. Любопытно, что у женщин зависимость репродуктивного успеха от привлекательности нелинейная: больше всего потомков оставили женщины, относящиеся ко “второй четверти сверху”, то есть привлекательные, но не самые неотразимые.
Суперкрасотки родили больше детей, чем представительницы двух “нижних четвертей”, но все-таки меньше, чем просто привлекательные барышни. Чем это объясняется — завышенной самооценкой, заботой о фигуре или чем-то еще, — пока неизвестно (Jokela, 2009).
Кроме того, отбор по-прежнему отлично работает на уровне эмбрионов. Зигота (оплодотворенная яйцеклетка), совсем уж перегруженная вредными мутациями, долго не протянет, она будет “отбракована” на ранних стадиях эмбрионального развития. Правда, такой отбор действовал и на дрозофил в опытах Кондрашова — и не спас несчастных от вырождения. Я возлагаю большие надежды на технологию экстракорпорального оплодотворения (ЭКО), за которую ее создатели недавно получили Нобелевскую премию. Методика “зачатия в пробирке” предполагает создание нескольких “запасных” зигот, которые доращиваются до определенной (очень ранней) стадии эмбрионального развития, а затем из этих зародышей отбирают самых здоровеньких для пересаживания в матку будущей матери.
“Лишние” эмбрионы при этом погибают. Их можно использовать для научных исследований, весьма важных для развития медицины. Гуманизм и человеколюбие на эти крохотные комочки клеток, по идее, не должны распространяться, потому что у них нет ничего похожего на нервную систему, а значит, и души нет ни на грош, что бы там ни говорили идеалисты и мистики.
Если мы научимся быстро и без вреда для эмбрионов проводить их генетический анализ, то сможем отсеивать вредные мутации гораздо эффективнее, чем это сделал бы обычный естественный отбор.
Очищающий отбор действительно стал слабее, но нам, возможно, сейчас и не нужен сильный. Дело в том, что численность человечества сегодня беспрецедентно высока: нас почти семь миллиардов. Такой численности никогда не бывало ни у одного вида наземных позвоночных нашего размера за всю историю Земли. Между тем численность популяции имеет самое прямое отношение к эффективности действия отбора на слабовредные мутации: чем популяция больше, тем меньше шансов у слабовредной мутации распространиться в генофонде.
Попробуем разобраться, почему это так. Рассмотрим сначала маленькую популяцию из 1000 особей. Пусть половина этих особей несет в своем генотипе слабовредную мутацию, снижающую репродуктивный успех на 0,01 % (одну десятитысячную) по сравнению с носителями немутантного аллеля того же гена. Мутация с таким слабым негативным эффектомв популяции из 1000 особей будет просто-напросто невидима для отбора. Говоря упрощенно, если в поколении 1 было 500 мутантов, то в поколении 2 их число должно уменьшиться на 0,01 %. Что это будет означать на практике? Попробуем рассчитать среднее ожидаемое число мутантов во втором поколении: 500 – (0,01 х 500 / 100) = 499,95. Но число особей не может быть дробным. На самом деле мы получим целое число мутантов, близкое к 500: их может оказаться 482, или 512, или 501, или 497. Вероятность того, что мутантов окажется меньше 500, чуть больше вероятности того, что их окажется больше 500. Однако это различие вероятностей будет пренебрежимо малым. Иными словами, данная мутация в популяции из 1000 особей будет вести себя фактически как нейтральная. Ее частота будет меняться по закону случайных блужданий, и в конце концов мутация либо зафиксируется, либо элиминируется. Вероятность фиксации слабовредной мутации в этом случае будет близка к 0,5, как и у любой нейтральной мутации (при исходной частоте 0,5).
Но если популяция большая, допустим, состоит из 7 млрд особей, то такая мутация уже будет очень хорошо заметна для отбора. Ее частота в каждом поколении будет по?честному снижаться примерно на 0,01 %. Если мутантов изначально было 50 % (3 500 000 000), то в следующем поколении их станет меньше в среднем на 350 000 особей (а не на 0,05 особи, как в предыдущем случае). Конечно, и в этом случае будет случайный разброс. Однако вероятность того, что в силу случайности число мутантов в поколении 2 окажется больше, чем в поколении 1, на этот раз будет не около 50 % (как это было в маленькой популяции), а около 0 %. То же самое справделиво и для вероятности фиксации (элиминации). В маленькой популяции вероятность того, что мутация зафиксируется, близка к 50 %. В большой — фактически равна нулю. Вот вам и влияние численности. В большой популяции даже мутация с очень слабым негативным эффектом будет отбраковываться отбором и никогда не сможет достичь стопроцентной частоты. В маленькой, напротив, она легко может зафиксироваться. Таким образом, огромная численность человечества сама по себе является хорошей защитой от распространения слабовредных мутаций.
Между прочим, колоссальный размер популяции в сочетании с ослаблением очищающего отбора дает нам дополнительные шансы на появление очень маловероятных (то есть редких) полезных мутаций. Мутация, вероятность возникновения которой составляет одну миллиардную, в популяции численностью в 1000 особей будет происходить в среднем один раз за миллион поколений. То есть фактически никогда.
В семимиллиардной популяции такая мутация почти наверняка произойдет уже в первом поколении. Что касается ослабления очищающего отбора, то оно дает нам дополнительный шанс выйти из так называемых ловушек локальных максимумов приспособленности (см. главу “Жертвы эволюции”). Чтобы выработать какую?то ценную новую адаптацию, нам может быть необходимо пройти через этап временного снижения приспособленности. Например, для этого могут быть нужны три мутации в комплексе, причем первая и вторая мутации сами по себе вредны, однако в сочетании с третьей они дают положительный эффект. Медицина позволяет нам теперь проходить такими эволюционными траекториями, запрещенными для популяций, находящихся под действием сильного очищающего отбора, потому что дает шанс на выживание перспективным мутантам — носителям двух первых “вредных” мутаций.
Кроме того, как бы ни была сильна медицина, избирательность граждан при выборе долговременного полового партнера никто не отменял и не отменит. Всегда будут суперпринцессы искать суперпринцев, всегда будут граждане похуже качеством вынужденно усмирять свою привередливость и выбирать себе в партнеры примерно таких же (подобная избирательность, или “положительная ассортативность”, при образовании брачных пар действительно существует у людей, как и у другихмоногамных животных). Люди, обремененные множеством слабовредных мутаций, будут скрещиваться преимущественно друг с другом, как и везунчики с хорошими генотипами. Такая избирательность, между прочим, резко повышает эффективность очищающего отбора. На одном краю спектра будут то и дело рождаться совсем уж нежизнеспособные заморыши. Они будут погибать на ранних стадиях эмбриогенеза или чуть позже вместе со своими мутациями.
Положительная ассортативность по интеллекту у людей тоже существует (умные женщины склонны выбирать умных мужчин, глупые мужчины избегают общения с женщинами умнее себя). Это позволяет надеяться, что если мы в будущем и поглупеем, то только в среднем, не радикально и не все.
Можно привести еще несколько соображений, позволяющих надеяться, что накопление вредных мутаций из-за ослабленного отбора, возможно, представляет не такую уж большую опасность для человечества.
Во-первых, нужно решить, что же все-таки мы подразумеваем под “вредностью”. В эволюционной биологии вредная мутация — это мутация, снижающая приспособленность (репродуктивный успех). Степень вредности мутации определяется величиной, на которую эта мутация снижает приспособленность. Если мутация не снижает приспособленность, то она не вредная с эволюционной точки зрения, даже если ее фенотипический эффект лично нам не нравится. С этой точки зрения следует признать, что вредность мутаций непостоянна: она меняется в зависимости от развития медицины и прочих благ цивилизации.
Например, высокая детская смертность Homo sapiens была во многом обусловлена инфекциями, от которых теперь мы защищены антибиотиками и вакцинами. Для наглядности рассмотрим гипотетическую вредную мутацию, снижающую сопротивляемость вирусу черной оспы. Допустим, эта мутация повышает вероятность заболеть оспой при контакте с вирусом или повышает вероятность смерти в случае заболевания. Такая мутация была очень вредной 200 лет назад (допустим, она снижала приспособленность в среднем по человечеству на 2 %). Когда появилась вакцинация, вредность этой мутации уменьшилась (допустим, теперь она снижала приспособленность только на 1 %). А сейчас, когда вируса оспы больше нет в природе (о чем было торжественно объявлено в 1980 году), вредность этой мутации полностью улетучилась. Мутация вообще перестала быть вредной, что бы мы ни понимали под “вредностью”. Она стала нейтральной и может теперь спокойно претерпевать случайные колебания своей частоты под действием дрейфа.
Большинство болезней, конечно, не исчезли подобно оспе. Они по-прежнему могут угробить человека, но благодаря наличию антибиотиков вероятность такого исхода сегодня гораздо ниже, чем раньше. Мутации, повышающие восприимчивость ко всем этим болезням, раньше очень сильно снижали приспособленность, а теперь их вредность уменьшилась. Мы можем сказать, что очищающий отбор, действующий на эти вредные мутации, ослаб. Но можно сказать то же самое и другими словами: эти мутации стали менее вредными.
По-видимому, многие вредные мутации, которые сейчас стали накапливаться в генофонде человечества из-за ослабления отбора, — это как раз такие мутации, вредность которых благодаря медицине радикально уменьшилась.
К сожалению, во многих случаях “вредность” эволюционная не совпадает с “вредностью” человеческой. Естественный отбор может защитить нас только от тех мутаций, которые снижают репродуктивный успех. Но он не защитит нас от мутаций, которые снижают качество нашей жизни, не влияя на число оставляемых потомков.
В эксперименте с дрозофилами, когда в живых оставляли двух потомков от каждой самки, экспериментаторы тем самым как бы сказали мухам: “Дорогие мухи, отныне все мутации, снижающие вашу плодовитость до десяти, пяти или даже до двух потомков за жизнь, больше не будут для вас вредными. Сколько бы вы ни нарожали, все равно в живых останутся ровно двое”. Мухи обрадовались и быстро накопили мутации, снижающие плодовитость, но при этом совершенно безвредные для них в условиях эксперимента. Потом экспериментаторы пришли и сказали: “Вообще-то мы пошутили. Эти мутации все-таки вредные, и мы их сейчас у вас подсчитаем. Ах, как вы выродились!”
Глядя на ситуацию под таким углом, можно заметить, что с эволюционной точки зрения мухи в этом эксперименте, возможно, не так уж сильно и выродились. Но вот с точки зрения самих мух (если бы они обладали сознанием и могли немного порефлексировать) дела их действительно были плохи. У них пропала жизненная энергия, сократилась продолжительность жизни, они стали вялыми и даже перестали жужжать. Боюсь, от всего этого не застрахованы и мы. Вымереть не вымрем, но вот стать в среднем более чахлыми, вялыми и глупыми очень даже можем.
Более того, вполне возможно, что именно это с нами и происходит в течение последних 10 тыс. лет (со времени перехода от охоты и собирательства к земледелию и скотоводству). Или даже 40 тыс. лет — со времени верхнепалеолитической революции.
Жаль, конечно, что мы не становимся с течением поколений добрее, умнее и талантливее. То есть не становимся генетически; развитие культуры нас пока выручает. Но все-таки хотелось бы еще и генетически. Есть ли надежда? Трудно сказать. Я лично очень надеюсь на принцесс. Лишь бы они не стали неразборчивыми в связях. Дорогие принцессы! Помните, пожалуйста, что при выборе спутника жизни политкорректность неуместна. Вы заслуживаете большего. Внимательно следите за индикаторами приспособленности. Не путайте подлинные большие, красивые и дорогие павлиньи хвосты с дешевыми подделками.
И напоследок — еще одно обнадеживающее, хотя и чисто гипотетическое соображение. Насколько четко коррелирует уровень смертности с эффективностью отбора? Да, мы знаем, что сейчас люди в развитых странах стали рожать очень мало детей, и почти все эти дети выживают, то есть постнатальная смертность резко снизилась. Но следует ли из этого, что и эффективность постнатального отбора уменьшилась ровно на такую же величину? Мне кажется, что не следует, потому что есть еще одна важная переменная: степень зависимости смертности от генотипа. Многие особи погибают или остаются бездетными не потому, что у них гены плохие, а просто потому, что “не повезло”. Иными словами, существует некая вариабельность по репродуктивному успеху среди особей, и весь вопрос в том, какая доля этого разброса определяется наследственной изменчивостью. Ясно, что эта величина всегда меньше 100 % и всегда больше 0 %. Эффективность отбора зависит от нее не меньше, чем от уровня смертности.
По идее, с переходом организмов от r- к K-стратегии (то есть от производства множества слабо защищенных потомков к производству небольшого количества хорошо защищенных) степень зависимости репродуктивного успеха от генов (а не от случайности) должна возрастать. Если бы это было не так, то мы наблюдали бы очень четкие различия между r- и K-стратегами по скорости накопления вредных мутаций, по темпам генетического вырождения и вымирания видов. Мы наблюдали бы, что K-стратеги вымирают быстрее и вообще в конечном итоге всегда оказываются в проигрыше. Ведь K-стратеги по определению производят меньше потомков, и у них более низкая смертность. Однако этого не наблюдается. В палеонтологической летописи мы видим много примеров того, как переход к K-стратегии явно улучшил “генетическое благополучие” и эволюционное процветание группы. В эволюции наземных животных и растений прослеживается четкая тенденция к развитию все более качественной заботы о потомстве, то есть к движению в сторону K-стратегии. При этом средние темпы вымирания видов в целом не растут, а снижаются.
То, что сейчас происходит с человечеством, — это ярко выраженный сдвиг в сторону K-стратегии: детей рождается меньше, зато в каждого вкладывается очень много ресурсов и почти все выживают. Не была ли высокая смертность в прошлом, в том числе детская, гораздо более зависящей от случайностей (а не от генов), чем сейчас? Дети умирали как мухи в основном от антисанитарии и недоедания. Голод мог охватывать целые районы, эпидемии смертельных болезней прокатывались по целым континентам. Не было ли это похоже на массовую гибель криля в пасти кита, когда от генотипа конкретного рачка почти ничего не зависит?
Сегодня в развитых странах большинство людей более или менее обеспечены материально, медицина всем доступна, голод не грозит, в солдаты на 25 лет самых здоровых юношей не забирают. Не приводит ли это к радикальному уменьшению влияния случайности на репродуктивный успех? И к увеличению влияния на него — да, как ни странно, генов? Если социально все более или менее равны (ну хотя бы в идеале) и стихийные силы вам больше не угрожают, то от чего еще будет зависеть ваш успех, в том числе и репродуктивный, если не от генов, над которыми никакая демократия и никакая политкорректность пока не властны и которые все равно у всех разные? Может быть, “выравнивание шансов”, обеспеченное цивилизацией (а также усиленной заботой о потомстве и другими характерными признаками K-стратегии), на самом деле не уменьшает, а увеличивает зависимость репродуктивного успеха от генотипа? Если так, то оно должно способствовать не только снижению эффективности отбора (за счет снижения смертности), но и увеличению этой эффективности (за счет роста влияния генотипа на репродуктивный успех).
К сожалению, для количественной оценки всех этих предполагаемых механизмов пока не хватает данных. В конечном счете вполне может оказаться, что перечисленные “защитные эффекты” все-таки недостаточны и генетическое вырождение через несколько поколений действительно станет для нас серьезной проблемой. Не смертельной, но противной.
Марков А.В., Эволюция человека. М., «Corpus», 2011 г., с. 478-490.