Что такое настоящая литература
Г. Петров. Как начинается настоящая литература
Как начинается настоящая литература…
Настоящая Литература находится (если угодно, добавлю – «на мой взгляд») в широком диапазоне между двумя гибельными крайностями – пониманием литературы как тривиального ремесла и пониманием её как некоей квази-религии, «откровения». Думается, каждый из нас сталкивался с образцами такой литературы – полной таинственных намёков, глубоких метафор и парадоксальных афоризмов, среди которых вьётся журчащей струйкой столь же нарочито странный сюжет.
Большой ошибкой было бы считать, что литература-ремесло – это так называемое «развлекалово», вроде детективов и приключений, а литература-откровение – это сугубо интеллектуальные книги. Не факт, дамы и господа. Не одно поколение выросло на сюжетах и образах Жюля Верна, Вальтера Скотта, Стивенсона, и эти книги во многом формировали наше мировоззрение. Так же и к литературе-откровению ошибочно причислять всю «интеллектуально-духовную» прозу. Наоборот, акцентировано «мировоззренческие» книжки, с двойным и тройным дном – сплошь и рядом плоды именно ремесла, обычные поделки, пусть даже порой и качественные.
Словом, критерий в этом различении – не жанр.
Разумеется, любая книга (кроме откровенно бездарных) так или иначе повлияет на читателя, и любая книга (особенно, если она хоть немножко подкормила автора) является в какой-то мере плодом ремесла, квалифицированного делания. Я говорю лишь о крайностях. То есть, о тех примерах, когда мы всем существом ощущаем, что – в первом случае – автор самоуверенно представляется нашим гуру, а во втором – самым наивным образом тужится нас развлечь и получить за это денежное вознаграждение, не ставя больше никаких задач и особо не вовлекая в это дело свой драматический жизненный опыт.
Хорошая литература, повторю, грациозно проходит между этими двумя точками очевидного исторического банкротства.
Мои уважаемые собратья по перу, основавшие дискуссионный клуб, обратили внимание преимущественно на техническую сторону литературы. Именно это и побудило меня написать данную статью. Отправляя сына учиться в Кембридж, я всё-таки озаботился бы не его умением завязывать галстук, способностью ориентироваться в марках вин и знанием этикета. По крайней мере, не в первую очередь.
Итак, что же может служить критерием Настоящей Литературы, если не принадлежность к жанру и направлению? Эксклюзивность. Нечто абсолютно новое. И чем проще, – подчёркиваю, ЧЕМ ПРОЩЕ – это «новое», тем лучше эта проза. Новое – это не навороты со стилем, орфографией и прочей пунктуацией, нет. Новое это не очередные потоки сознания и прочего подсознания, Боже сохрани. Новое это не очередной герой-маньяк, какой-нибудь антивампир, который, скажем, вместо того, чтобы сосать из здоровых людей кровь, наоборот – впрыскивает её жертвам острого лейкоза, героически крадясь по больницам.
Тщиться найти новое – тупиковый путь. Обычно в таких потугах рождается только хорошо пережёванное, и от того не сразу узнаваемое, старое.
Как же обнаружить это новое? Есть два главных правила, как мне кажется. Первое довольно затёрто – это «писать, писать, писать и ещё раз писать». Второе – строго судить написанное через значительный промежуток времени, например, через два-три года. Строго судить – не значит жечь в камине, надеясь хоть так достичь Гоголя. Это значит выявить откровенные длинноты, банальности, явные неудачи, вторичность, и – выявить то, что очевидно ПОЛУЧИЛОСЬ. И – отделить одно от другого.
Главное – нужно внимательно следить, где же тут у вас эксклюзив. А он есть, если Бог дал вам талант, он есть. Эксклюзивность – это такой зверь, на которого бесполезно охотится, но которого возможно поймать. Он сам придёт к вам, если вы постоянно пишете. Главное – его обнаружить. Потому что как раз самое простое и как бы лежащее на поверхности, нечто совершенно, как вам кажется, текущее и само приходящее в голову («а как, мол, иначе?») может оказаться уникальным отличием вашей прозы.
Это может быть всё что угодно. Круг тем, комплекс жанровых особенностей (именно у вас), герои, самобытное формирование фабулы, стилистика, неповторимая, очень индивидуальная работа с материалом… Всё. Что. Угодно.
Что от нас зависит? Только одно – вовремя это выявить, и уже в дальнейшем творчестве знать своего коня, виртуозно владеть им и любить его всем сердцем – неэгоистично, трепетно, страстно… И он никогда не предаст (если вас не предаст талант, разумеется).
Только не упустить его! Сколько писателей так и не обнаружили сами и не сумели развить то, из-за чего их потом читали и любили! И ещё больше авторов – даже не смогли выйти на аудиторию, за технической суетой, пустыми амбициями, жаждой авторитета, звания «властителя дум», жаждой славы и денег прозевав самое главное – момент уникальности своего творчества.
Что такое настоящая литература. Отрывок из рассказа Пелевина
Хочу привести пример того, что такое настоящая литература. Возьмем для иллюстрации рассказ Пелевина «Спи». Вот отрывок из рассказа:
«В самом начале третьего семестра, на одной из лекций по эмэл философии, Никита Сонечкин сделал одно удивительное открытие.
Дело было в том, что с некоторых пор с ним творилось непонятное: стоило маленькому ушастому доценту, похожему из одолеваемого кощунственными мыслями попика, войти в аудиторию, как Никиту начинало смертельно клонить в сон. А когда доцент принимался говорить и показывать пальцем в люстру, Никита уже ничего не мог с собой поделать — он засыпал. Ему чудилось, что лектор говорит не о философии, а о чем-то из детства: о каких-то чердаках, песочницах и горящих помойках, потом ручка в Никитиных пальцах забиралась по диагонали в самый верх листа, оставив за собой неразборчивую фразу, наконец он клевал носом и проваливался в черноту, откуда через секунду-другую выныривал, чтобы вскоре все повторилось в той же самой последовательности. Его конспекты выглядели странно и были непригодны для занятий: короткие абзацы текста пересекались длинными косыми предложениями, где речь шла то о космонавтах-невозвращенцах, то о рабочем визите монгольского хана, а почерк становился мелким и прыгающим.
Сначала Никита очень расстраивался из-за своей неспособности нормально высидеть лекцию, а потом задумался: неужели это происходит только с ним? Он стал приглядываться к остальным студентам, и здесь-то его ждало открытие.
Выяснилось, что в этом новом состоянии даже удобнее записывать лекции — надо было просто позволить руке двигаться самой, добившись, чтобы бормотание лектора скатывалось от уха прямо к пальцам, ни в коем случае не попадая в мозг — в противном случае Никита или просыпался, или, наоборот, засыпал еще глубже, до полной потери представления о происходящем. Постепенно, балансируя между этими двумя состояниями, он так освоился во сне, что научился уделять одновременно нескольким предметам внимание той крохотной части своего сознания, которая отвечала за связи с внешним миром. Он мог, например, видеть сон, где действие происходило в женской бане (довольно частое и странное видение, поражавшее целым рядом нелепостей: на бревенчатых стенах висели рукописные плакаты со стихами, призывавшими беречь хлеб, а кряжистые русоволосые бабы со ржавыми шайками в руках носили короткие балетные юбочки из перьев), — и одновременно с этим мог не только следить за потеком яичного желтка на лекторском галстуке, но и выслушивать анекдот про трех грузин в космосе, который постоянно рассказывал сосед.
Просыпаясь после философии, Никита в первые дни не мог нарадоваться своим новым возможностям, но самодовольство улетучилось, когда он понял, что может пока только слушать и писать во сне, а ведь тот, кто в это время рассказывал ему анекдот, тоже спал! Это было ясно по особому маслянистому блеску глаз, по общему положению туловища и по целому ряду мелких, но несомненных деталей. И вот, уснув на одной из лекций, Никита попробовал рассказать анекдот в ответ — специально выбрал самый простой и короткий, про международный конкурс скрипачей в Париже. У него почти получилось, только в самом конце он сбился и заговорил о мазуте Днепропетровска вместо маузера Дзержинского. Но собеседник ничего не заметил и басовито хохотнул, когда за последним сказанным Никитой словом истекли три секунды тишины и стало ясно, что анекдот закончен.»
Интересно ведь, что будет дальше, правда? 🙂
Вот основные признаки настоящей литературы:
1) Есть сверхзадача и/или сверхидея произведения. В данном рассказе таковой является заставить читателя задуматься об осознанности бытия через остроумное предположение, что большинство людей спит даже когда бодрствует.
2) Есть динамика повествования. В нескольких абзацах мы словно видим мини-фильм, слова легко визуализируются, история имеет логичное развитие событий.
3) Есть чувство языка и словарный запас. Автор не использует просторечивые обороты, не повторяется, использует сложноподчиненные и сложносочиненные предложения, использует нечасто встречающиеся в обиходе слова «чудилось», «смертельно», «кощунственные», остроумные метафоры (лектор похож на одолеваемого кощунственными мыслями попика)
4) Не чувствуется присутствие автора, его мнения. Повествование происходит подробно и беспристрастно, без следов личности и биографии автора.
Могу с уверенностью сказать, что ни одного такого автора в Казахстане нет.
Все наши графоманы пишут: о себе, без сверхидеи, без динамики повествования, без чувства и мастерства владения русским языком и со скудным или неуместным словарным запасом.
Ничего из этого ни один казахстанский автор не делает и перед собой не ставит, увы и ах.
И этот убогий бред вы называете настоящей литературой?!
Время от времени я тоже задаюсь вопросом, что такое настоящая литература и чем она отличается от ненастоящей. И это далеко не праздный интерес, во всяком случае, для тех кто пишет.
Итак, начнём. Настоящая литература она какая? Кое-кто утверждает, что это та, которая вызывает эмоциональный отклик, порой доходящий до революционного переворота в сознании читателей. Ну. бывает, конечно. Вот только статьи господина Ульянова по своему эмоциональному воздействию нисколько не уступают лучшим образцам мировой художественной литературы. Кто не верит, почитайте и убедитесь. Искренность убеждений кремлёвского мечтателя столь велика, что лично меня он не оставил равнодушным. Нет, не ценим мы этого великого человека, как он того заслуживает. А может, должно пройти время, чтобы понять какая это исполинская фигура.
Но вернёмся к нашим баранам, то есть к художественной литературе, и попытаемся провести демаркационную линию.
Ладно. Может, тогда это те книги, где автор в погоне за заработком лепит големов, которые по большей части являются компиляцией избитых до синевы литературных штампов. А как же тогда Дарья Донцова, ставшая уж притчей во языцах, и Барбара Картленд, прославившаяся незамысловатыми любовными романами, в которых вообще штамп на штампе?
Хорошо. Тогда уж наглые заимствования из чужих произведений, имевших несчастье приобрести широкую популярность в массах, уж точно ненастоящая литература. Ага, сейчас! Ничего, что среди пойманных за руку плагиаторов обретаются такие типы как: Д. Лондон, Г. Уэллс и наш А. Волков?
М-да. что-то туговато с демаркационной линией.
СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА И НАСТОЯЩАЯ ЛИТЕРАТУРА
Знакома ли вам современная литература? Не литература досуговая, развлекательная, а настоящая, сравнимая с известной и признанной классикой? Не так-то легко разобраться в огромном количестве выпускаемой сегодня литературной продукции. А если вы заглянете в интернет и попытаетесь найти что-то значительное из современной литературы, вы столкнетесь с таким потоком информации, с таким количеством произведений и авторов, что возможность выбора будет подобна поиску незаметной иголки в огромном стоге литературного хлама.
Впрочем, литература и хлам – понятия почти не совместимые, но качество и количество всегда спорят друг с другом, и качество, конечно же, побеждает в этом споре, а спор, как известно, разрешает справедливое время.
Писатели и поэты, которых выбрало время, становятся классиками, на которых ориентируются, которым подражают, в стиле которых работают. Но получается, как правило, несколько вторично и не свежо. Все же хочется читать что-то новое и непохожее на литературу известную и тысячу раз процитированную: ведь она создана в прошлом, она повествует о прошлом, а хочется жить настоящим.
Конечно, до сих пор интересны русские классики – и Достоевский, и Толстой, и Чехов, и Лесков, и Лермонтов, и их много, и что бы там ни говорили, они не умрут, они останутся, их будут читать, будут изучать, потому что они нужны и являются частью русской и мировой культуры. И в то же время культура не может стоять на месте, она должна развиваться, чтобы не превратиться в формальность и не надоесть.
Ни в коем случае нельзя сказать, что культура должна развиваться в каком-то определенном направлении. Культура – это живая сущность, которая развивается самостоятельно. Как сказал известный мыслитель: «Всякие правила насчет того, что следует читать, а что не следует, попросту нелепы. Современная культура больше чем наполовину зиждется на том, чего читать не следует». Эти слова были сказаны в XIX веке англичанином Оскаром Уайльдом. Разве что-то изменилось с тех пор?
Культура имеет свойство принимать все, но оставлять меньшинство. И здесь культуре оказывает поддержку время. Чем больше времени проходит, тем яснее становится понимание, что есть настоящая культура, а что только кажущаяся, возникшая под влиянием моды, условностей или определенного круга идей. Настоящая культура вне моды и конкретных условностей, она говорит о глобальном и вечном. Литература как огромный и значительный пласт культуры уходит глубокими корнями в прошлое, а те веточки и листики, которые появляются на дереве в большом количестве, вдруг засыхают и отламываются, не оставив после себя и следа. Единицы остаются, литературное дерево продолжает жить, но живет оно своей особенной жизнью, и та литература, которая на нем вырастает и не исчезает, — та литература есть настоящая.
Современная литература, о которой много говорят и которая популярна, за редким исключением, литература ненастоящая. Останется Солженицын, останется Умберто Эко, но они далеко не самые цитируемые и популярные. Далеко им до Дэна Брауна и Дарьи Донцовой, которые ставят рекорды по выпуску книг и количеству читателей, но в то же время не являются настоящими писателями, а их книги – не являются настоящей литературой. Есть удачное слово – журналистика. Как раз оно подходит для подобных книг. Как сказал все тот же известный классик: «В чем состоит разница между журналистикой и литературой? Журналистику не следует читать, а литературу не читают». Оскар Уайльд жил в XIX веке, но как же точно он заметил о веке нынешнем!
Так что же следует читать, когда так много журналистики, так много книг, так много авторов, но так мало настоящей литературы? Ответ может показаться странным, но он должен быть логичен: ничего. Не надо читать абы что – уж лучше ничего. Уж лучше не читать ничего, чем читать ненужное и не полезное. А если есть возможность разобраться в современной литературе и найти нечто незаметное и запрятанное куда-то глубоко, но вполне достойное и претендующее на то, чтобы не исчезнуть с литературного дерева, остаться в культуре и со временем вырасти, — такую возможность не стоит упускать.
Осколки. О Бытии и Ничто литературного творчества
Философское эссе
Опубликовано редактором: Андрей Ларин, 5.06.2012 Оглавление
Часть третья. Трансгрессия. Что такое «Настоящая литература»?
Действительно, что это? Мы так часто всуе используем это определение, как будто есть такая объективная категория, хотя свою оценку выносим из субъективного впечатления, а уж высшей пробы удостаиваем произведения исключительно редкие.
Вот начинающему литератору старшие товарищи говорят: «У Вас есть талант, Вам непременно нужно писать». А едва он уходит, окрыленный надеждой, – они переглядываются с ироническими ухмылками. Или, вот, о маститом авторе уважительно отзываются, дескать, его книги продаются внушительными тиражами, и в современной литературе он – знáчимая величина. А коснувшись, собственно, его творчества – саркастически морщатся. Или, к примеру, классик из серии «Наше Всё». Его имя упоминают с почтительными кивками. А наедине с собой большинство святотатственно признается, что из его наследия едва ли прочли книгу-другую. Или наш современник, известный в кругу литераторов и, по общему мнению, достойный массового признания. А на взгляд стороннего наблюдателя – так, ничего выдающегося. Да и вообще, он публиковался только в Сети, все это несерьезно.
Ответить на вопрос «Какую литературу считать Настоящей?» – это рисковать очень многих обидеть, а то и нажить себе могущественных врагов. И все-таки, я попытаюсь.
Настоящая литература – это не факт общественного признания. И не эксклюзив для пресыщенных критиков и ценителей. И не стадия индивидуального писательского мастерства. И, уж конечно, не степень востребованности книжным рынком. Это вообще не категория обстоятельств или судьбы конкретного писателя или конкретной его книги. Данная категория относится исключительно к содержанию творчества.
Настоящая литература – это литература о Настоящем.
Да простится мне каламбурность и пафосность, но те, кто действительно любят литературу, я думаю, не осудят – и мой лаконизм на грани примитивизма, и мое преклонение на грани обожествления. Ведь речь идет о душе человека. Говорить без улыбки о предельно серьезном – слегка больновато. Я уточняю это специально для тех, кто не писал «кровью души», потому что те, кто писал, в пояснениях не нуждаются.
Настоящая литература – это кристаллизация в тексте авторской жизни, – в отличие от литературы фальшивой, которая строится на расхожих штампах. Причем, это не исключительно пережитое лично. Это еще и почерпнутое в книгах, переосмысленное и творчески развитое. Проживать жизнь, читать и писать, в максимальном объеме и на максимальную глубину, – вот три составляющих писательской экзистенции.
Настоящая литература – это индивидуальный духовный опыт.
Для писателя – ясно. А что же она для читателя. Да практически то же самое: максимальный объем и максимальная глубина, зеркально отраженные в сознании читающего, то есть, все тот же индивидуальный духовный опыт. Это произведения живые, вынуждающие чувствовать, заставляющие думать, осмыслять, преломлять, внутренне меняться. В отличие от литературы фальшивой, которая развлекает и помогает забыться, Настоящая литература сознание читающего пробуждает.
Кто-то мне скажет: да ладно выпендриваться, 90% художественной литературы – именно развлечение, и если сравнить объемы продаж, то окажется, что для абсолютного большинства гораздо желанней забвение, нежели сомнительное пробуждение.
Отвечу: все так. Массовая литература – куда более «настоящая», чем та, о которой я здесь толкую. Как более «настоящая» жанровая серия в сравнении с одинокой книгой. Как более «настоящая» книга изданная – в сравнении с погребенной «в столе». Да и вообще, материализм куда более «настоящ», чем идеализм, а стабильная зарплата куда более «настояща», чем духовные поиски.
Похоже, назревает конфликт? Я предлагаю его избежать, расставив точки над « i ». Нет «настоящей» и «ненастоящей» литературы.
Есть литература профанная.
Профанная литература помогает человеку забыться; это трансгрессия, уводящая его от себя. Сакральная литература взывает к душе, к человеческой сокровенности; это трансгрессия, ведущая к человеку.
Такое разделение мне кажется более правильным. По крайней мере, оно вносит должную ясность. Осталось развязать не так много узлов – а развязка уже близка, – но прежде чем двинуться к кульминации, необходимо взглянуть на литературу еще из двух острых ракурсов, без которых мое исследование будет неполным.