Что такое нормативное мышление

Здравомыслие, здравый смысл (норма в мышлении, нормальное мышление)

Здравый смысл — величайшая мыслительная ценность. Нормальное мышление, здравомыслие, здравый смысл — это всё чрезвычайно важные понятия, обозначающие мыслительную норму. Вообще здоровье характеризует нормальное состояние человеческого организма, а здравомыслие — нормальное состояние человеческого мышления.

Могут спросить: в чем разница между здравомыслием и мышлением вообще? Понятие здравомыслия указывает на то, что мышление, как и человек вообще, может быть здоровым, нормальным, а может быть нездоровым, больным, ненормальным, патологическим. Если есть здравомыслие, то есть и ненормальное, болезненное, больное, патологическое мышление. В последнем случае я имею в виду не столько больное мышление в психиатрическом, медицинском смысле, сколько ненормальное мышление, существующее в пределах психического здоровья или на грани психического здоровья и болезни. Психически здоровый человек может мыслить (размышлять, рассуждать), опираясь не на здравый смысл, а на что-то другое, например, подчиняясь воле чувств, предаваясь безудержной фантазии или желая удивить, поразить воображение обывателя.

Здравомыслящее поведение — ядро осмысленного поведения. Осмысленным мы находим все то, что освещено светом разума, мышления. Здравый же смысл мы видим не в том, что является просто осмысленным, а в том, что соответствует нашим представлениям о жизни-здоровье как в масштабах отдельного “я”, так и в масштабах коллективного “я” разных уровней (семьи, коллектива, нации, человечества). Человек, например, может осмысленно (из-за тягот жизни) пойти на самоубийство, но оправдать этот его поступок с позиции здравого смысла никак нельзя. Лишающий себя жизни — тем более лишается здоровья, а это отнюдь не здравое поведение.

Здравый смысл — величайшая мыслительная ценность, обозначающая границы нормального, здорового мышления, здравомыслия. Регулирующая роль здравого смысла очевидна. Опираться на здравый смысл — значит держать в узде свое мышление, эмоции, воображение, волю, т. е., с одной стороны, направлять мышление в нужное русло, а, с другой, не позволять ему “растекаться по древу”.

Здравомыслие — это когда человек не торопится делать выводы и одновременно не затягивает с выводами, в меру рассудителен и в меру безрассуден, в меру осторожен и в меру смел, в меру верит и в меру не верит, в меру сомневается и в меру не сомневается, в меру надеется и в меру не надеется, в меру боится и в меру не боится.

Здравомыслие — это самооценка в меру, не выше, но и не ниже.

Здравомыслие — это трезвый взгляд на вещи, на жизнь, не через розовые очки, но и не через черные; это взгляд глазами с нормальным зрением, ни опьяняюще-романтический, прекраснодушный, ни цинически-разочаровывающий, мрачный.

Здравомыслящий человек по возможности мыслит логически, не любит парадоксы. Парадоксальное мышление — это либо манерное, либо больное мышление, либо то и другое. В первом случае человек играется, играет в мышление, работает на публику. Ж. Лабрюйер чисто по французски высмеял такое мышление. “Парадоксальный ум, — говорил он, — относится к уму оригинальному так же, как жеманство к грации”. Во втором случае человек находится на грани психического заболевания, его мышление-сознание близко к тому, чтобы быть разорванным, раздвоенным.

С другой стороны, здравомыслящий человек не увлекается логикой до последнего, оставляет место для интуиции, фантазии, полета мысли. Исключительно логично мыслящий человек — рассудочен, нуден в общении (зануда), педант, пунктуалист, действующий как автомат-робот и попадающий от этого обычно впросак.

Здравомыслие — мера во всем, даже в том, чтобы соблюдать меру.

Разница между здравомыслием и здравым смыслом не по содержанию, а в их отнесенности к разным объектам. Здравомыслие, здравая мысль — это непосредственная нормативная оценка мышления, мысли. Здравый смысл — это опосредованная нормативная оценка мышления, мысли — через оценку того, что человек говорит, делает. Здравый смысл мы ищем не в самом мышлении, а в словах и поступках человека. На это указывают такие выражения: “в том, что он говорит, есть здравый смысл”; “в делах своих, в решениях и предложениях опираться на здравый смысл”; “выступать с позиции здравого смысла”; “он делает так вопреки здравому смыслу”; “противоречит (не противоречит) здравому смыслу”.

К истории вопроса. В. Шаповаловым недавно была предложена такая версия происхождения понятия здравого смысла:

“Понятие здравого смысла восходит к понятию “общее чувство”, впервые разработанному древнегреческим философом Аристотелем (384-382 гг. до н.э.). Аристотель считал, что помимо пяти чувств — зрения, осязания, слуха, вкуса, обоняния — существует еще одно. Его он назвал общим чувством. Этот термин впоследствии был переведен на латинский язык как sensus communis, — откуда он и вошел в европейские языки. Согласно Аристотелю, существуют такие восприятия, которые рассчитаны на прием не одним из пяти чувств отдельно, а всеми. Это, например, фигура, движение или покой, величина и др. Движение мы можем воспринять зрением, осязанием (по создаваемым колебаниям воздуха), слухом и т. д. Общее чувство координирует восприятия отдельных органов чувств. Оно собирает восприятия, общие для всех. Благодаря действию общего чувства, мы воспринимаем не отдельные свойства предмета, а весь предмет целиком. Общее чувство согласует данные отдельных чувств между собой. Оно не дает впасть в крайность или односторонность, — как случилось бы, если бы мы целиком доверились только одному из чувств. Таким образом, общее чувство, в понимании Аристотеля — это основа согласованности и сбалансированности восприятия”[99].

Эта версия, как мне кажется, является несколько узкой и односторонней. Несомненно, аристотелевское “общее чувство” сыграло свою роль в становлении понятия здравого смысла. Но не оно только. Понятия здравомыслия и здравого смысла имеют свою историю. И эта история связана скорее с формированием понятий здоровья и мышления (мысли). Во всяком случае, русский язык указывает на это совершенно недвусмысленно: слова “здравый смысл”, “здравомыслие” соединяют понятия здоровья и мышления, мысли, смысла (последнее понятие, несомненно, является мыслительной категорией, очень близкой по своему значению понятию мысли; “смысл” и “мысль” буквально сливаются в словах “осмысление”, “осмыслить”).

Древние греки, да и другие древние народы задолго до Аристотеля имели достаточно ясное представление о том, что такое здравомыслие, здравый смысл. В псевдоплатоновских “Определениях” мы находим, по крайней мере, три термина, характеризующие с разных сторон указанные понятия. Это прежде всего термин “здравомыслие” (ennoia): “Здравомыслие (ennoia) — стройность мысли”. Затем “рассудительность” и “разумность”:

По свидетельству Диогена Лаэртского стоик Гекатон в книге “О добродетелях” утверждал, что “здоровье сосуществует и последует такой умственной добродетели как здравомыслие (sophrosyne), подобно тому, как свод бывает крепок, когда он умело возведен” (VII, 90. C. 274)

В Новое время понятие здравого смысла как бы заново рождается и прежде всего как критерий для отличения разумного от неразумного (иррационального).

Так у Д. Локка “здравый смысл” противопоставляется безудержной фантазии, “естественному суеверию”, странным мнениям, нелепым религиозным обрядам, религиозному исступлению, фанатизму.

Д. Локк еще не проводил различия между разумом и здравым смыслом. В самом деле, “разум” и “здравый смысл” — близкие по смыслу понятия и в ряде случаев могут использоваться как синонимы. Между мышлением вообще (а слово “разум” употребляется нередко Локком, да и многими другими философами, именно в этом значении) и здравомыслием не очень большая разница. В своей основе человеческое мышление является здоровым, буквально, здравомыслием. И лишь в некоторых ситуациях оно может давать сбои, быть болезненным, больным, патологическим.

Д. Юм в своих работах часто использовал понятие здравого смысла и именно как нормативную, мерную категорию, с помощью которой человек избегает крайностей в своих суждениях и оценках, старается держаться золотой середины.

Юм вслед за Локком рассматривал здравый смысл как защиту-преграду от иррационалистических измышлений. В одном месте он язвительно замечает:

“Если бы это богословие не выходило за пределы разума и здравого смысла, его доктрины казались бы слишком легкими и общеизвестными. По необходимости приходится возбуждать изумление, прибегать к таинственности, стремиться к темноте и неясности и представлять возможность проявлять свои качества тем благочестивым приверженцам, которые желают воспользоваться случаем, чтобы укротить свой непокорный разум с помощью веры в самые непостижимые софизмы”[100].

В русском языке, как я уже говорил, существует целое семейство слов, словосочетаний, характеризующих в разных аспектах понятие здравого смысла: это и здравомыслие, и здравая мысль, и больной, гнилой смысл, и т. д.

То же мы наблюдаем в английском языке. Это и common sense, и judic iousness (здравомыслие), и gut sens.

Во французском языке здравый смысл звучит как bon sens (буквально: хороший, добрый, благой смысл) — так еще у Декарта в “Рассуждении о методе”.

Здравый смысл никоим образом нельзя оценивать как чувство. В основе здравого смысла лежит мысль, мышление. Чувство в двух своих основных значениях — как эмоция и как ощущение — ничего общего с мыслью, мышлением не имеет. В переносном смысле, конечно, возможно употребление слова “чувство” в значении, близком к “мысли”, “мышлению” (например, в выражении “у меня такое чувство”, которое означает догадку, чутье, наитие). Но переносное значение — слишком нетвердая почва для определения понятий.

Здравым смыслом обладает подавляющее большинство людей. Если человек дожил до взрослого возраста, то он по определению обладает здравым смыслом. Без здравомыслия и шагу нельзя сделать во взрослой жизни. Человек нездравомыслящий очень быстро попадает в ситуацию, делающую его больным, инвалидом или даже лишающую его жизни.

Против оценки здравого смысла как действующего лишь в “стенах домашнего обихода”. Здравый смысл порой оценивают как нечто сугубо ограниченное, действующее лишь “в стенах” домашнего обихода. Длительное время в нашей стране господствовала точка зрения Ф. Энгельса, отождествлявшая здравый смысл с метафизическим (т.е. антидиалектическим) мышлением. Ф. Энгельс писал:

“Этот (метафизический — Л.Б.) способ мышления кажется нам на первый взгляд совершенно очевидным потому, что он присущ так называемому здравому смыслу. Но здравый человеческий смысл, весьма почтенный спутник в четырех стенах своего домашнего обихода, переживает самые удивительные приключения лишь только он отважится выйти на широкий простор исследования. Метафизический образ мышления, хотя и является правомерным, и даже необходимым в известных областях, более или менее обширных, смотря по характеру предмета, рано или поздно достигает тех пределов, за которыми он становится односторонним, ограниченным, абстрактным и запутывается в неразрешимых противоречиях, потому что за отдельными вещами он не видит их взаимной связи, за их бытием — их возникновения и исчезновения, из-за их покоя забывает их движение, за деревьями не видит леса. ” (Анти-Дюринг. Введение.)

Это пренебрежение здравым смыслом дорого обошлось нашей стране. Безумные утопические проекты последователей К. Маркса — Ф. Энгельса в России, большевиков-коммунистов, стоили гигантских материальных и людских жертв. Ф. Энгельс был безусловно неправ, когда оценивал здравый смысл столь односторонне. Пренебрежение здравым смыслом — это пренебрежение умственным здоровьем. Ведь здравый смысл — отнюдь не нечто ординарное, обыденное, консервативное. Здравый смысл — здоровое мышление! А здоровое мышление, здравомыслие действует везде! И в “стенах домашнего обихода”, и в незнакомых ситуациях, и в экстремальных условиях. Руал Амундсен первым дошел до Южного полюса и остался жив. А Роберт Скотт дошел лишь вторым и на обратном пути погиб. Почему? Потому что в действиях Амундсена было больше здравого смысла, чем в действиях Скотта. Амундсен воспользовался испытанным средством передвижения в полярных странах — собачьими упряжками. Скотт же решил попробовать таких экзотических животных как пони (карликовые лошади).

К сожалению, подобное понимание здравого смысла (как чего-то ординарного) проникает в справочные издания[101].

Большое заблуждение представлять здравый смысл как что-то поверхностное. Здравый смысл нужен и при разработке абстрактных научных теорий, и в глубокомысленных философских рассуждениях. Относительно последних можно даже сказать: нет глубокомыслия там, где нет здравого смысла. А то, что считают глубокомысленным, но противоречащим человеческому здравому смыслу, на самом деле не является таковым. Ведь глубокомыслие путают порой с туманными, неясными, сложными выражениями, рассуждениями.

Здравый смысл бывает ординарным и неординарным. Ординарно здравомыслящий человек может не понять неординарно здравомыслящего. И наоборот, для неординарно здравомыслящих людей ординарное здравомыслие может показаться пресным, скучным, серым.

В любом случае пренебрежительно-уничижительное отношение к здравому смыслу как таковому — симптом нездравомыслия, того, что у человека не всё в порядке с головой.

Пределы здравого смысла. Здравомыслие — фундамент, основа для принятия разумных решений. Как здоровье нужно человеку для полноценной, деятельной жизни, так и здравомыслие нужно ему для полноценного, деятельного мышления.

С другой стороны, здравомыслие необходимо, но недостаточно. Здесь опять можно сравнить его со здоровьем вообще. Здоровье само по себе не гарантирует человеку полноценной, полнокровной жизни. Оно лишь условие, предпосылка такой жизни. Если здоровый человек ведет себя очень скромно, “не хватает звезд с неба” (субъективный фактор) или “в тисках обстоятельств”(объективный фактор), то он не реализует себя в полной мере как творческое, деятельное существо. Точно так же и здравомыслие. Оно лишь условие, предпосылка для творческого мышления, для полета мысли. Оно отнюдь не гарантирует принятие разумных решений, не защищает в полной мере человека от ошибок.

Можно продолжить аналогию здравомыслия со здоровьем. Как здоровье не бывает абсолютным, идеальным (а лишь практическим), так и здравомыслие не бывает идеальным. Абсолютно здравомыслящих людей не бывает!

Разнокачественность и разноколичественность здравомыслия. Далее, как здоровье разное у разных людей, индивидуализировано и типологизировано, так и здравомыслие разное у разномыслящих людей, индивидуализировано и типологизировано. Говорят о разном качестве и разном количестве здоровья. Точно также можно говорить о разном качестве и количестве здравомыслия.

Разнокачественность здравомыслия обнаруживается прежде всего в следующем. У одного человека оно логически ориентировано (хороший “логик”), у другого — интуитивно ориентировано (с хорошей интуицией), у третьего — одинаково (сильно, средне, слабо) выражены логическая и интуитивная составляющие мышления. Сравните: здоровье Аполлона и здоровье Геркулеса, здоровье крестьянина и здоровье горожанина.

Далее, разнокачественность здравомыслия выражается в различном соотношении конструктивной (позитивной, утвердительной) и критической (скептической) составляющих мышления. У одних здравомыслящих людей больше выражена конструктивная (утвердительная) составляющая мышления, а у других — критическая, скептическая составляющая мышления. Конечно, при нарушении баланса конструктивного и критического мышления мы можем наблюдать нездравомыслие: в одном случае догматизм, легковерие, фанатизм, в другом — всеразрушающий скептицизм, недоверчивость, болезненная мнительность.

(Когда говорят о здоровом скептицизме, то имеют в виду, что человек, с одной стороны, не догматик, не фанатик, а, с другой, в меру скептичен, не злоупотребляет скепсисом).

Разноколичественность здравомыслия выражается в том, что один человек в большей степени здравомыслящ, другой — в меньшей. Сравните: крепкое и слабое здоровье.

Далее, один и тот же человек может быть здравомыслящим в решении относительно простых задач, касающихся, например, быта, удовлетворения органических потребностей, и нездравомыслящим при решении сложных задач, требующих от человека широты мышления, обширных познаний. Верующий-фанатик может нормально мыслить в пределах своего дома, семьи, хозяйства и патологически мыслить в более широком контексте социального поведения, например, делая выбор в пользу террора, убийства, самоубийства и т. п.

Здравомыслие можно развивать и корректировать. Здравомыслие не является чем-то данным от природы, от бога. Это — развивающаяся категория. Оно может развиваться и само по себе, и в результате сознательных усилий.

Естественным образом здравомыслие развивается по мере взросления человека. Здравомыслие ребенка весьма ограничено, неразвито, буквально является комнатно-домашним. Такого здравомыслия не хватает для того, чтобы вести самостоятельную жизнь. Здравомыслие взрослого человека — это развитое здравомыслие. Благодаря ему взрослый человек способен к самостоятельной жизни.

В свою очередь, у взрослых людей здравомыслие может быть развито в большей или меньшей степени и в разных направлениях. У всех взрослых имеется некоторое базовое здравомыслие (как основной обмен веществ в организме). Над ним надстраиваются и развиваются специализированные здравомыслия — в зависимости от того или иного вида профессиональной деятельности. Здравомыслие философа — одно, здравомыслие ученого — другое, здравомыслие художника — третье, здравомыслие политического деятеля — четвертое и т. д. Очень разнятся между собой здравомыслие крестьянина и горожанина.

Здравомыслие нуждается в постоянной подпитке и тренировке. Оно уменьшается как шагреневая кожа, если человек бездействует, не эксплуатирует свой мозг. Для здравомыслия нужен труд мысли! Вместе с тем, чем образованнее и культурнее человек, тем при прочих равных условиях развитее его здравомыслие.

Нездравомыслие, больной смысл (non compos mentis (лат.) — не в здравом уме). Как помимо здоровых людей есть много болеющих, больных, инвалидов, так и помимо здравомыслящих есть много людей с болезненным, больным или даже инвалидным мышлением. Мыслительные патологии также многообразны, как многообразно здравомыслие. В количественном плане патологическое мышление можно подразделить на болезненное, больное и инвалидное. В качественном плане патологическое мышление можно подразделить на догматическое и сверхкритическое, сверхлогическое (рационалистическое) и сверхинтуитивное (иррационалистическое).

Пример иррационального мышления — мистическое умонастроение.

Нездравомыслие не всегда бывает выражено явно. Порой его трудно распознать. Человек может обладать литературным талантом, красно говорить и при этом источать ядовитые мысли. Известен также феномен ложной мудрости.

Говорят: рыба гниет с головы. Последствия от нездравомыслия бывают весьма печальные. В наше время, когда взаимовлияние людей значительно усилилось, нездравомыслие отдельных философов, писателей, политиков может быть губительным для многих людей, чревато негативными социальными последствиями.

Отслеживать, изучать, изобличать различные формы больного мышления и, напротив, развивать, пропагандировать философию здравого смысла — двуединая задача, от решения которой зависит судьба человечества.

Как мы думаем, так и живем. Наша жизнь зависит от качества и направления наших мыслей. Как мы думаем, так и живем. Лучше думаем — лучше живем.

Что значит лучше думать?

1. Лучше думать — это значит соблюдать баланс между логикой и интуицией; по возможности мыслить логически, не скачками и озарениями, а анализом и рассуждением.

2. Лучше думать — это значит научиться управлять своими мыслями.

3. Лучше думать — это значит настраивать себя на хорошее и лучшее, быть оптимистом.

4. Лучше думать — это значит ничего не принимать на веру и не отвергать с порога, в меру сомневаться и в меру верить-доверять.

Источник

нормативное мышление

Смотреть что такое «нормативное мышление» в других словарях:

ПРОБЛЕМНО-ОРИЕНТИРОВАННАЯ ПСИХОТЕРАПИЯ БЛАЗЕРА, ХАЙМА, РИНГЕРА, ТОММЕНА — Проблемно ориентированная психотерапия, разработанная в начале 80 х гг. швейцарскими психотерапевтами из Бернского университета Блазером, Хаймом, Рингером, Томменом (Blaser A., Heim E., Ringer Ch., Thommen M.), представляет собой… … Психотерапевтическая энциклопедия

ИСТИНА — гносеологическая характеристика мышления в его отношении к своему предмету. Мысль называется истинной (или просто И.), если она соответствует своему предмету, т.е. представляет его таким, каков он есть на самом деле. Соответственно, ложной… … Философская энциклопедия

ХАБЕРМАС — (Habermas) Юрген (р. в 1929) немецкий социальный философ и социолог, концепция которого выступает рубежной точкой поворота неклассической философии от модернизма к постмодернизму (см. Модернизм, Постмодернизм). Ассистент у Адорно в Институте… … История Философии: Энциклопедия

ХАБЕРМАС (HABERMAS) Юрген — (р. 1929) немецкий социальный философ и социолог, концепция которого выступает рубежной точкой поворота неклассической философии от модернизма к постмодернизму ( Модернизм). Ассистент у Адорно в Институте социальных исследований (Франкфурт на… … Социология: Энциклопедия

ХАБЕРМАС Юрген (р. в 1929) — немецкий социальный философ и социолог, концепция которого выступает рубежной точкой поворота неклассической философии от модернизма к постмодернизму (см. Модернизм, Постмодернизм). Ассистент у Адорно в Институте социальных исследований… … История Философии: Энциклопедия

ИСТИНА И МЕТОД. ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ ФИЛОСОФСКОЙ ГЕРМЕНЕВТИКИ — ’ИСТИНА И МЕТОД. Основные черты философской герменевтики’ произведение Гадамера (1960), находившееся в центре бурных дискуссий на протяжении нескольких десятилетий и повлиявшее на становление современного немецкого литературоведения, психоанализа … История Философии: Энциклопедия

ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ — Гносеология (от греч. gno sis знание, logos слово, понятие), Эпистемолог и я (от греч. episteme знание) раздел философии, исследующий природу человеческого познания, его источники и предпосылки, отношение знания к предмету познания, условия… … Философская энциклопедия

эпистемология — ЭПИСТЕМОЛОГИЯ (ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ, ГНОСЕОЛОГИЯ) раздел философии, в котором анализируется природа и возможности знания, его границы и условия достоверности. Ни одна философская система, поскольку она претендует на нахождение… … Энциклопедия эпистемологии и философии науки

теория познания — ЭПИСТЕМОЛОГИЯ (ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ, ГНОСЕОЛОГИЯ) раздел философии, в котором анализируется природа и возможности знания, его границы и условия достоверности. Ни одна философская система, поскольку она претендует на нахождение… … Энциклопедия эпистемологии и философии науки

гносеология — ЭПИСТЕМОЛОГИЯ (ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ, ГНОСЕОЛОГИЯ) раздел философии, в котором анализируется природа и возможности знания, его границы и условия достоверности. Ни одна философская система, поскольку она претендует на нахождение… … Энциклопедия эпистемологии и философии науки

Внутригрупповое общение: влияние — Влияние (В.) имеет место в коактивных и интерактивных малых группах. В коактивных группах изучается В. присутствия др. людей на продуктивность внеш. предметной и внутр. психич. деятельности индивида, а также на его эмоционально волевую сферу.… … Психология общения. Энциклопедический словарь

Источник

Доклад. Парадигмы нормативности мышления в интеллектуальной традиции Московского методологического кружка: взгляд сквозь призму мыследеятельностного подхода

Уважаемые коллеги, я бы хотел начать с краткого отнесения к той дискуссии, которая уже состоялась, и на минутку вернуться к во­просу, который Вадим Маркович Розин задал Вере Леонидовне Даниловой. Вопрос состоял в том, каким образом мы пользуемся схемами, основанными на всегда ограниченном опыте?

Мне кажется, что вопрос этот достаточно принципиаль­ный, и здесь было бы нужно спросить следующим образом: а как вообще возможна схема, в смысле «Схема» с большой буквы? Что де­лает схему «Схемой»? Или же, применительно к позиционным схемам, воспроизвести вопрос С.Л. Содина: что дает нам право вместо конкретного человека (с его ограниченным опытом) гово­рить о позиции (как принципиальной)?

Действительно, схемы как рефлексивное образование, как результат рефлексии собственной деятельности всегда основаны на ограниченном опыте. Но с другой стороны, если вспомнить, что писал о схемах основоположник этого вопроса, Иммануил Кант, то мы обнаружим, что Кант располагал схемы между рассуд­ком и чувственностью, или, если хотите, между категориями и опытом.

Действительно, опыт всегда ограничен. И проблема «дела­ния схемы Схемой» состоит в том, чтобы вот этот ограниченный опыт собственной деятельности, схематизируемый нами, каким-то образом соотнести с категориями, которые уже имеют совер­шенно другой мыслительный статус.

Как мне кажется, именно этой проблеме «делания схемы Схемой» был посвящен доклад П.В. Малиновского, в котором об­суждалась перспектива категоризации схемы мыследеятельности.

Другую перспективу ответа на этот же вопрос задавал М.Г. Фля­мер, когда он говорил об онтологизации как условии возможнос­ти производства новых объектов.

Как мне кажется, есть еще и третья перспектива, которую я сейчас буду обсуждать в своем докладе. Она связана с реконструк­цией или построением нормативных принципов. Мой доклад бу­дет посвящен нормативным принципам мышления в интеллектуальной традиции ММК и такому образованию, как па­радигмы нормативности.

Особенностью моей третьей попытки, учитывая контекст этих Чтений, является взгляд сквозь призму мыследеятельностного подхода.

Я начну с задания своей личной позиции. Зачем мне это нуж­но, и в каком это находится отношении к ситуации в нынешнем методологическом сообществе? Я полагаю, что в современной ситуа­ции необходимо возрождение интеллектуальной традиции ММК, основанное на рецепции базовых нормативных принципов методологическо­го мышления.

Если говорить в терминологии схемы мыследеятельности, то средневековые юристы оказались в ситуации, когда у них были древнеримские тексты с нормами права, содержащимися в вы­ступлениях авторитетных римских юристов. Но если эти тексты поместить в слой коммуникации, то слоя «чистого мышления» еще не было, поскольку римские юристы занимались практикой и не строили теории права. А слой мыследействования уже был по­терян, поскольку средневековая ситуация все-таки достаточно сильно отличалась от древнеримской.

И вот, в XII веке в университете Болоньи возникла так называемая «Школа глоссаторов», которая упорядочивала древнеримские тексты, толковала их, сопоставляла на отсут­ствие противоречий, писала к ним комментарии, то есть за­нималась примерно тем, что нам сегодня демонстрировала Вера Леонидовна Данилова. Если бы она имела побольше времени на комментарии, то это был бы примерно тот самый вид работы.

Подобное возрождение методологии на основе рецепции норма­тивных принципов предполагает два условия.

Первым условием является реконструкция самих нормативных принципов на основе рефлексии доступных текстов и личного опыта свидетелей-соучастников методологической практики, ко­торые еще, благо, живы и способны об этом рассказать.

Теперь, поскольку заявлен взгляд с позиции мыследеятельностного подхода, я выделю те принципы мыследеятельностного под­хода, которые я считаю регулятивными для своего собственного движения.

Несколько слов о статусе самой темы «Парадигмы норма­тивности мышления в интеллектуальной традиции ММК». Пред­ставим четырехуровневую конструкцию, включающую исходный (рабочий) уровень и три рефлексивных (схема 1).

Схема 1.Уровни рефлексии методологического мышления

Первоначально он появился как принцип двухплоскостного представления процессов разворачивания мышления. В рабо­тах 50-х годов говорили о плоскостях знаковой формы и объективного содержания. Дальше вводили принцип «непараллелизма» разворачивания формы и содержания мышления уже по отношению к объектам действия и нормам действия. Сам Г.П. Ще­дровицкий писал об этом так: «Схемы содержательно-генетичес­кой логики дают нам возможность изображать делаемое. Эпистемологические схемы требуют различать плоскость объектов действия и плоскость норм действия в оргдеятельностных схемах»[3].

Опираясь на принцип двухплоскостной организации мето­дологического мышления, я могу ответить на вопрос, что такое «парадигма нормативности мышления».

Схема 2. Парадигма нормативности мышления

Теперь я перехожу уже к собственно анализу парадигм нор­мативности в интеллектуальной истории ММК. Вначале две группы презумпций.

Первая группа презумпций касается интеллектуальной тради­ции ММК, того, что она существует, и там существуют норматив­ные принципы организации мышления.

Московский методологический кружок на всем протяжении его истории объединяла идея коллективно организованного мышления и его развития.

При этом мы можем утверждать, что существует интеллекту­альная традиция ММК как линия преемственности интеллектуаль­ных разработок, характеризующаяся сохранением базовых нормативных принципов мышления. Эти нормативные принципы, которые я пытаюсь выделить и реконструировать, как и сама интеллектуальная традиция ММК, обладают признаком сохраняе­мости на всем протяжении истории Кружка.

Вторая группа презумпций касается парадигм нормативнос­ти мышления.

В истории ММК можно выделить периоды, в которые ба­зовые нормативные принципы мышления в контекстах разных интеллектуальных практик (таких, как семинары, игры, работа с междисциплинарными коллективами и так далее) соотноси­лись с разными онтологическими представлениями о мышлении и мире.

При соотнесении двух групп презумпций очевидно проти­воречие.

С одной стороны, мы говорим о непрерывности, т.е. утверж­даем, что сохраняется базовая идея и нормативные принципы, выражаемые понятием «традиция».

С другой стороны, имеют место разрывы, появление онто­логических представлений и схем организации мышления приво­дит к «смене парадигм» нормативности. Это своего рода методологический аналог научных революций.

Разрешение противоречия, на мой взгляд, заключается в пред­ставлении об интеллектуальной истории ММК, основанном на диалектике непрерывности и разрывов. имела место смена парадигм в рамках единой интеллектуальной традиции, сохраняющей базовые нор­мативные принципы методологического мышления.

Второй принцип, практическое отношение мышления к самому себе («метафронезис»)[7]. Его я уже пояснял, он подразумевает двухплоскостную организацию и рефлексивную самоорганизацию методо­логического мышления. Объект мысли бессмысленно изучать сам по себе, безотносительно к способу его полагания. Отсюда возни­кает требование рефлексии способа мышления и форм его орга­низации. В контексте практического отношения мышления к самому себе это приводит к принципу рефлексивной самооргани­зации мышления.

Моя основная гипотеза состоит в том, что именно эти норма­тивные принципы определяют основное отличие методологического мышления от других его типов.

Для логико-эмпирической парадигмы характерно представ­ление о «языковом мышлении», которое имеет набор нормиро­ванных операций, эти нормы существуют «естественно» в самом материале языкового мышления и выделяются путем логических исследований мышления. При этом логические исследования по­нимаются как имеющие эмпирический характер.

Социологически-гуманитарная парадигма связана с мыследеятельностным подходом, а также с институциональными пред­ставлениями о воспроизводстве деятельности, коммуникации и интеллектуальных функций, которые начали обсуждаться О.И. Генисаретским на рубеже 60-70-х годов XX века[8], но тогда оказались невостребованными[9] и вновь стали развиваться лишь в послед­ние годы.

Характеристика первой парадигмы нормативности мышления как логико-эмпирической.

Как понималась логика в качестве «науки о мышлении»?

В-третьих, логика понималась как содержательная: мы должны соотносить движение по плоскостям в соответствии с принципом двухплоскостной организации, нормы должны соо­тветствовать тому объективному содержанию, о котором мыс­лит мышление.

И, наконец, в-четвертых, как генетическая: мышление пред­ставляет собой исторически развивающееся, или, как говорил Маркс, «органическое» целое.

Характеристика первой парадигмы нормативности мышления как семиотической.

Характеристика инженерно-конструктивистской парадигмы нормативности методологического мышления:

О социокультурной парадигме нормативности методологическо­го мышления я буду говорить через предпосылки ее формирования и ситуацию критики научно-инженерной парадигмы с гуманитар­но-культурологических позиций. Дальше идет ряд предпосылок, связанных с организационно-деятельностными играми и рефлек­сией социальных действий, которые осуществлялись с использо­ванием ОДИ и ОДИ-образных форм.

Методологические семинары, которые в течение многих лет были основным интеллектуальным институтом воспроизводства методологического мышления, постепенно из формы внутренних дискуссий, ведущихся в ходе философско-методологического ис­следования, становятся также и формой постановки и обсужде­ния междисциплинарных проблем. При этом рефлексия создаваемых коллективом методологов в ходе таких семинаров организацион-но-деятельностных схем (для мышления это схемы способа орга­низации интеллектуального действия, т.е. метода) позволяла эффективно включать в коллективную работу по исследованию незнакомой объектной области новых участников. Подобная реф­лексия также открывала возможность совместной работы предста­вителей разных школ и даже профессий, имеющих собственные предметные представления об этой области.

Многолетнее воспроизводство практики методологических семинаров, а также постановки и решения междисциплинарных проблем в полипрофессиональной коммуникации привело к то­му, что отработанные Кружком формы организации коммуникации стали особым предметом рефлексии. Это привело к появлению мето­дологических схем и представлений коммуникации, причем пре­имущественно интеллектуальной, мыслительной коммуникации, что, в свою очередь, потребовало корректировки представлений о мышлении с целью включения в них возможности коммуникации. Параллельно начинается критика «научно-инженерной» парадигмы нор­мативности (выраженной в теоретико-деятельностной эпистемологии и семиотике) с гуманитарно-культурологических позиций.

Механизм разворачивания такого мышления задается схе­мой институционального опосредования[14], а само оно обладает коллективно-распределенной субъектностью. Что же касается отно­шения его формы и содержания, то оно «обратно» тому, которое характерно для многопозиционного мышления-как-деятельности, разворачивающегося по схемам многих знаний. Это отношение также отвечает принципу непараллелизма, но в данном случае не од­но и то же объективное содержание существует во многих фор­мах, а, наоборот, общая для всех институциональная форма может «вбирать» в себя множество позиционных содержаний, в том числе и ос­новывающихся на разных онтологиях.

Такое положение дел обусловлено методологическим пони­манием институтов[15], подразумевающим независимость институциональной формы[16] от того позиционного содержания, которое вносят люди, занимающие формальные места. Культурный обра­зец, «впечатанный» в институциональную форму, нормирует (т.е. оформляет) содержание не конкретной социальной ситуации (оно меняется слишком быстро), а типа ситуаций. Таким образом, принцип непараллелизма выражается здесь в том, что институ­циональной форме социально-организованного мышления соот­ветствует определенный тип наполняющего ее объективного содержания[17], при этом само содержание в рамках данного типо­логического ограничения может варьироваться.

Таким образом, основными предпосылками формирования социокультурной парадигмы нормативности методологического мышления являются:

Из представленной реконструкции парадигм нормативнос­ти методологического мышления вытекают следующие предложе­ния по возможным направлениям развития мышления в рамках интеллектуальной традиции ММК.

Первое предложение понятно: продолжать реконструировать нормативные принципы и парадигмы нормативности мышления (в частности, через соотнесение социокультурной и институцио­нально-процедурной нормативности).

Второе, если моя гипотеза о трех парадигмах верна, то надо доразвернуть социокультурную парадигму нормативности, по­скольку ее черты до конца не прояснены. В частности, необходимо соотнесение и интеграция схем мыследеятельностного подхо­да со схемами социально-организованного мышления и иными, основанными на принципе коллективности мышления и включе­нии в мышление возможности коммуникации.

И еще два предложения, которые касаются мыследеятельностного подхода.

Во-первых, необходимо дооформление и достройка схем ор­ганизации мышления и других интеллектуальных функций на ос­нове принципов мыследеятельностного подхода при сохранении тех базовых нормативных принципов методологического мышления, о которых я говорил.

И, во-вторых, социально-организационное предложение: по­пытаться позиционировать идеи мыследеятельности в качестве основы для новой консолидации усилий методологического дви­жения в деле развития мышления.

Щедровицкий. Коллеги, вопросы?

Горынин. Вопрос к началу вашего доклада. Вы говорили о необ­ходимости идеи «Другого» и вместе с тем обсуждали (как мне по­казалось, может быть, я ошибался) нормы мышления как одинаковые и общие. Поясните, пожалуйста, как в связи с этим может вообще быть «Другой», обсуждая коммуникацию? Марача. Я могу коротко ответить: если мы нормы будем относить к ортогональному плану, то есть «один», есть «другой», а нормы будут регулировать, как они будут взаимодействовать. Горынин. Нет. Я тогда просто отнесусь к тому, как Георгий Петро­вич реконструировал вообще появление разделенных на схеме мыследеятельности мест мышления. Один из участников, по-мое­му, первой оргдеятельностной игры отказался считать свое мыш­ление одинаковым с мышлением других участников. И было зафиксировано, что пояс коммуникации потому и возникает, что разные мышления могут быть связаны через рефлексивные пере­ходы из мышления в коммуникацию.

Но я так понимаю, что коллега не удовлетворен вашим ответом.

Щедровицкий. И ничего социологического.

Вот это были мои основания, а термин я готов менять. Семенов. То есть интенциональность на «Другом»? Марача. Да. Семенов. Ясно. Спасибо.

Щедровицкий. А ответ, что это историческая или псевдоистори­ческая реконструкция, вас не устраивает?

Максудов. Тогда вроде бы нужно было задать это пространство, указать, что работа происходит в этом пространстве и задать ло­гику этой работы, потому что и сама логика может быть обсужде­на и сравниваема с другими подходами к этой теме. Особенно, если это историческая реконструкция. Мне кажется, что она тре­бует совершенно другого дискурса, нежели тот, что представил Слава.

Щедровицкий. Непонятно, но ладно.

Марача. Я готов обсуждать, какого дискурса это требует. Аппа­рат, насколько позволяло время доклада, я представил в виде понятий «интеллектуальная традиция», «нормативные принципы», «парадигмы нормативности» и так далее. Аппарат тоже готов обсуждать.

Максудов. Я понял, что не совсем точно сформулировал. Видимо, мне кажется, для организации понимания важно все-таки не столько представлять понятия, сколько осуществлять некоторые сущностные полагания в виде деятельности, пространства и иде­ального объекта, потому что в понятии. Мы можем бесконечно двигаться в понятиях, так и не выйдя к объекту. Марача. А чтобы не двигаться бесконечно в понятиях, нужно следо­вать одному из нормативных принципов в виде практической направ­ленности. Для меня эта практическая направленность была заявлена в установке на возрождение методологии и рецепцию ее базовых нор­мативных принципов. Соответственно, такая практическая установ­ка позволяет отсекать лишние представления в этом контексте. Щедровицкий. Мне кажется, нам надо выяснить, что же спраши­вающий хочет выяснить. Он хочет навязать вам какую-то другую работу, нежели ту, которую вы пытались сделать. Слово «исследо­вание» в данном случае вводит нас в заблуждение. Да, наверное, в том смысле, что исследовались некие следы работы Московского методологического кружка, проводилось какое-то обобщение, си­стематизация. В результате у нас появились три парадигмы, они же три этапа, первый и второй из которых, так сказать, близки друг к другу по времени, а третий, наоборот, растянут.

И в силу того, что еще непонятно, к чему приведет третий этап, то и название ищется, какая же это будет парадигма. Может быть, через шаг придется переделать ее название, в силу того, что мы поймем, в чем же здесь суть новой нормативности мышления, в понимании Славы. Марача. Точно.

Щедровицкий. А вы ему пытаетесь навязать какую-то другую ра­боту, потом к этой другой работе предъявляете некие требования и начинаете их критиковать.

Максудов. Вы начинаете интерпретировать его работу, а я от не­го хочу узнать.

Щедровицкий. Слава, вы согласны с интерпретацией? Марача. Я согласен. Да.

Вопрос. То есть, еще раз, вы выводите методологию откуда? Тогда получается, что из марксизма?

Марача. Это был, как писали классики, один из источников. Щедровицкий. А теперь объясните мне и еще всем собравшимся: а что Вас интересует на самом деле?

Вопрос. У меня два вопроса. Откуда произрастает методология? Раз. И, во-вторых, за счет чего она получила свое качественное развитие? Что является тем, что она.

Щедровицкий. Хорошо. Я подумаю, и, может быть, ближе к концу, чтобы не расстраивать публику, я вам сформулирую. Реплика. Спасибо.

Щедровицкий. Да. Коллеги, у нас есть суждения, замечания, реплики?

Чекин. Чекин Сергей. Слава, я хотел у вас уточнить, что вы пони­маете под термином «парадигма»? В этом плане, если вы говори­те о трех парадигмах, то мне кажется, если к этому термину относиться понятийно, то парадигма должна быть одной. Если су­ществуют три парадигмы, то это, видимо, свидетельство того, что понятие «парадигмы» используется не понятийно.

В этом плане могли бы вы что-то прояснить в моем таком внутреннем напряжении?

Марача. Я постараюсь. «Парадигма», если брать исходный куновский смысл этого термина[18], действительно, должна быть од­ной. Но это для одного научного сообщества в один исторический период. Если же мы возьмем разные историчес­кие периоды, то там могут быть разные парадигмы. Если мы возьмем сосуществующие разные научные сообщества, у них то­же могут быть разные парадигмы, и они могут между собой спо­рить. Тут никакого противоречия нет.

Грубо говоря, методологического-то как раз не используем. Марача. Доля эмпиризма, несомненно, имеет место. Как я гово­рил, она присутствует в анализе текстов и анализе опыта участия в интеллектуальных практиках. Но при этом еще присутствует момент реконструкции, то есть конструирования теоретически­ми идеальными средствами.

А иначе как получатся нормативные принципы? Как раз в этом и был смысл исторической метафоры с работой «глоссато­ров» при рецепции римского права. У них слой действия был по­терян, а слоя «чистого мышления» еще не было, были одни тексты. И они вышли из ситуации как раз именно за счет того, что проработали понятия, идеализации и так далее. Чекин. В этом плане, немецкая классическая философия, она же поставила проблему того, что есть «наука логики». Не логика как требовательное начало к мыслителю, который осуществляет мыслительные действия, а «наука логики» как основания: какие-то концептуальные, какие-то категориальные основания, может, ме­тафизические основания, и даже выше, которые из сути мышле­ния выводят требования к мыслящему.

Марача. Призрак дедушки Гегеля витает над залом, тут ничего не поделаешь. Я уже частично отвечал на этот вопрос: отличие под­хода Гегеля состоит в том, что для него рождение новой формы совершается в результате разрешения противоречий как бы под самим напором содержания. Собственно, вы об этом и сказали. Чекин. Не совсем.

И когда мне задают вопрос про теоретические реконструк­ции, вы куда этот вопрос относите? К объектно-онтологической доске или куда?

Щедровицкий. Слава, давай сделаем шаг назад. Слово «парадиг­ма» сохранять обязательно? Если он говорит, что речь будет идти о трех этапах развития представлений или о трех разных. Чекин. То есть тематические рамки доклада ставятся под сомне­ние. Да.

Щедровицкий. Сейчас. Потому что если важно использовать именно этот термин, особенно в куновской перетрактовке, то важно. Тогда вы говорите: «Нет, это важно». И дальше будем разбираться.

Чекин. Да. Принципиально.

Щедровицкий. Слушайте, вы, что ли, докладчик? Я не понимаю. Вот все горазды за докладчика отвечать!

Марача. В практически ориентированном мышлении использо­вание инструментария, в том числе и инструментария третьего-четвертого уровня, определяется эффективностью в решении поставленных проблем. Для решения тех проблем, которые я пы­тался поставить и решить, мне такой инструмент, как понятие «па­радигмы», показался удачным.

Если вы мне покажете, какие конкретно проблемы не разре­шает этот инструмент, то, естественно, встанет вопрос о замене или совершенствовании инструмента. А так, вне контекста, дис­кутировать по поводу инструмента. Я не знаю, пока вроде бы он работает. Я еще не успел увидеть.

И в этом плане, мне кажется, здесь такая проблемная зона, в которой можно это дальше обсуждать. Щедровицкий. Спасибо большое.

[7] О понятии «метафронезис» подробнее см.: Марача В.Г. Методология ММК как метафронезис коллективно-распределенного мышления. Доклад на семинаре в Фонде развития им. Г.П. Щедровицкого 11 января 2005 года.

[9] В значительной степени по политико-идеологическим причинам: Генисаретскому даже было отказано в праве защищать диссертацию на эту тему.

[10] Здесь нет возможности привести все уместные ссылки на классические работы ММК, в которых строились и прорабатывались соответствующие нормативные принципы. Для краткости отсылаю к опубликованной на сайте Фонда развития им. Г.П. Щедровицкого библиографии Георгия Петровича (http://www.fondgp.ru/gp/biblio) и опубликованным там же работам некоторых других участников ММК (http://www.fondgp.ru/lib/mmk).

[17] Например, для суда как правового института это тип процесса: уголовный, гражданский, адми-
нистративный и т.д. Применительно к семиотически-опосредованному мышлению зависимость
знаковой формы и типа отражаемого ею объективного содержания полагалась как один из ос-
новных принципов содержательно-генетической логики (см. п. XII).

При переходе к анализу институционально-опосредованного мышления соответствующие типу выявляемого мышлением содержания сферы, о которых говорит Г.П. Щедровицкий, образуются уже не комплексами логических средств, а комплексами институтов.

Источник