Что такое объективная история
Объективная история. Это как?
Не правда ли, похоже.
С истиной сложнее. Иисус на этот вопрос так и не дал ответа.
С историей вроде бы дело обстоит попроще.
Определений истории много. Пользы от них мало.
Есть вариант, приписываемый патриарху советской исторической школы М.Н. Покровскому: «История, это политика, опрокинутая в прошлое».
Говорят, что Покровский такого не говорил, а напротив – критиковал такую позицию. Но критику не помнят, знают только эту звонкую фразу.
Говорят, что надо писать объективную историю.
Кто у нас тут особо объективен? Кто в этом мире свободен от интересов, страстей и предпочтений?
Заявления на исполнение обязанностей Объективного никто не подавал, но претенденты вроде бы есть.
Вот, например, Эдвард Радзинский.
Он говорит, что власть должна прислушиваться к голосу народа, но слушать она должна историю. Очевидно, в его интерпретации.
Вообще-то это странно.
Общеизвестно, что история никого никогда ничему не учит. Но историки с завидным постоянством настаивают на необходимости учиться у истории, естественно в том варианте, который они считают правильным.
И где здесь логика?
Если история не будет «окормлять» тот или иной общественный миф: капитализм, социализм, или либерализм, не продолжит имитировать поводыря, награжденного от природы свойствами гуманизма и праведности, то кому она в таком случае потребуется? Кто содержать её будет? История именно в таком, необъективном качестве и нужна. И не в каком ином.
Не надо строить иллюзий.
У сказочной, абсолютно невозможной в реальной жизни, «объективной» истории нет потребителей.
Можно заметить, что история наука о свободе воли. Точнее, об отсутствии таковой или ее – воли – смирении перед неумолимыми условиями реального бытия.
Прекрасную иллюстрацию этого тезиса дал Лион Фейхтвангер в его романе «Лисы в винограднике».
Абсолютный монарх Людовик XVI не желает подписывать договоры с американскими мятежниками, его симпатии на стороне короля Англии Георга III.
Но ни перед кем не подотчетный, абсолютно свободный в своих решениях монарх, не в состоянии переломить поступь жизни.
«… внимательно прочитав документы, Луи нашел, что на странице третьей, строке семнадцатой договора о торговле и дружбе точка вполне может быть принята за запятую. Луи потребовал, чтобы эту страницу еще раз переписали, а затем представили ему документы снова. Он выиграл таким образом один день, надеясь, что за этот день случится какое-нибудь событие, которое избавит его от окончательного подписания пакта.
Но ничего такого не случилось… еще раз явился к Луи мосье де Вержен. Луи вздохнул, сказал:
– Ну, хорошо, ну, ладно, – и подписался».
Другой пример по времени и содержанию ближе к нам.
Задайтесь вопросом, что заставило русского самодержца пойти на этот решительный шаг?
Сознательно униженная Австро-Венгрией братская Сербия.
Галопирующий по русским умам панславизм.
Доходящая до истерики эйфория патриотизма, захлестнувшая, восторгавшегося перспективой владения Царьградом и проливами, общество.
Изготовившаяся для решительной битвы с Тройственным союзом, уже заждавшаяся войны франко-англо-русская Антанта…
Что в этих условиях мог выбирать русский Император?
Вот и весь его выбор.
Историки, анализирующие деяния властителей прошлых лет, мало того, что способны лишь (с разной степенью искусности) имитировать объективность, они еще и лукавят. Хуля и порицая ушедших в небытие владык за содеянные ими ошибки, своими реляциями возвышаясь над ними, они умалчивают, что их собственные выводы построены на информации, которая для непосредственных участников исторических событий была недоступна. А современным историкам известны ещё и долговременные последствия деяний, которые они изучают.
В такой игре, да еще и с собственными комментариями, историки часто выигрывают.
Но и в этих условиях случаются ошибки.
Это происходит при переходе на сослагательное наклонение: вот если бы, то тогда… уж!
И хотя фраза: «история не знает сослагательных наклонений» заезжена до истертости ее смысла, она жива. Изначально было: «история не знает слова «если». Выясняется, что только это слово история и знает.
Есть большая группа историков, которые свою научную карьеру построили на упражнениях в сослогательности: «Что было бы с Россией, если бы…». Они знают, например, что пойди Русь в объятия Запада, всё было бы с ней много лучше. Правда, есть одна деталь, об этом варианте «лучше» никто из ныне живущих бы не узнал. Появление на свет любого из нас есть следствие свершения абсолютно всех исторических событий, и известных, и еще неизвестных. Иная история родила бы других людей: хуже или лучше – вопрос открытый, но других.
Отговаривать от использования сослагательного наклонения бесполезно. Это не лечится. Именно в этом наклонении и заключается суть «пользы» современной истории. И несовременной тоже.
Дело в том, что ты сегодня жив и тебе кажется, что выбираешь варианты своих действий только потому, что почившие в бозе X и Y поступили так, а не иначе. Но они это совершили в иных обстоятельствах времени и места. И у них, как не покажется это странным, не было вариантов. Другие варианты были абсолютно, принципиально невозможны.
Да потому, что они не произошли. Какие еще нужны доказательства в абсолютной неосуществимости иного, кроме случившегося, если не реальная практика?
Потенциальные возможности и обстоятельства в человеческом обществе находятся примерно в том же взаимодействии, в каком пребывают сперматозоиды и яйцеклетки.
Их сорока миллионов живчиков оплодотворяет яйцеклетку только один.
И судьба всех остальных 39999999 никому не интересна и выстраивать вариант судьбы рожденного ребенка из предположения о ином победителе гонки к ядру абсолютно бессмысленно.
Набор обстоятельств превращается в историческое событие в результате оплодотворения конкретной реализовавшейся возможностью.
Что из всего сказанного следует?
Вывод для меня один, но крайне важный: предметом исторической науки должно стать обстоятельство, условие, а не событие.
История – не хроника, это наука не должна сводиться к описанию событий. Её цель – изучение всего многообразного комплекса связанных условий и обстоятельств, с неизбежностью приводящих к реализации одного единственного варианта развития, внешние атрибуты которого мы привыкли называть событиями.
Если закономерности общественного развития действительно существуют, то их выявление возможно не способом нанизывания событий на иглу сослагательно окрашенной оценки, а путем формирования целостной картины взаимосвязи элементов общественного бытия.
Чего явно не хватает истории для качественного рывка подобному тому, что переживают науки естественно-технического и биологического направления, так это возможности формализации в описании процессов развития нашей цивилизации и использования на этой основе математического аппарата.
Что такое объективная история
Помните, как начинается многотомная работа Николая Морозова «Христос»? Начинается она с описания работы комиссии по воссозданию обстоятельств победы большевиков в октябре 1917 г. Николай Морозов, выйдя из тюрьмы, был включён в состав комиссии в качестве одного из её руководителей. И вот, спустя ровно год после известных октябрьских событий, их участники, сколько можно было найти, были собраны, для того, чтобы они описали, что же происходило в День II съезда Советов. Все друг другу говорили: «Ничего ты не помнишь. Всё было совершенно не так. Ты не там стоял. Ты не там сидел. Это не он говорил, а другой говорил». Прошёл всего год! Если сегодня к вечеру мы попросим всех присутствующих описать, что происходило здесь, на этой конференции, то мы получим как минимум сто историй того, что здесь происходило. И, уверяю вас, эти истории не будут совпадать.
Мой ответ на вопрос «Возможна ли объективная история?» прозвучит так: «Конечно, нет». Прежде всего, потому, что все истории пишут люди, которые являются по определению субъектами. Я пишу книгу – я тоже субъективен. Я читаю свою книгу – это субъективная книга.
Что есть истина? Сегодня мы, по существу, пытаемся ответить на тот главный вопрос, который задавал Понтий Пилат Иисусу. Тот не ответил. «Что есть истина?» Если Господь не уверен, что знает ответ на этот вопрос, то вряд ли мы можем быть более самоуверенными, чем Всевышний. Хотя некоторые юмористы говорят, что историки даже более могущественны, чем сам Бог, потому что ему не под силу изменить прошлое.
Один из моих любимых историков, Марк Блок, говорил, что от настоящей истории должно пахнуть «человечиной». Там, где «человечина», там, безусловно, субъективность. И вряд ли в этом что-то плохое.
Много рассуждали о том, является или нет история наукой. В западных университетах, прежде всего англосаксонских, есть College of Arts and Sciences. В категорию Sciences история не попадает, её относят к Arts, то есть одному из искусств, и это не какое-то новое изобретение. Как мы помним, муза Клио относилась к музам искусства.
Конечно, есть и такая разновидность истории как клиометрия – математические методы, которые позволяют сделать более объективным наше знание, и я двумя руками высказываюсь за использование математических методов в изучении истории. Но и здесь есть проблема исходных статистических данных. В тех же англосаксонских странах популярна поговорка: «Есть три вида лжи – ложь, ложь наглая и статистика». Поскольку исходные статистические материалы, которые мы имеем, не всегда отражают объективную реальность, то, естественно, анализ этих данных не всегда может реальность отразить. Никто не будет говорить, что сведения Госкомстата являются абсолютно надёжными, поскольку данные Госкомстата составлены на основе отчётности предприятий. Никто не будет говорить, что отчётность каждого предприятия отражает реальное положение дел на этом предприятии. Даже если вы посмотрите данные по валовому внутреннему продукту государств, то у Всемирного банка и у Мирового валютного фонда вы увидите разные цифры. То есть даже объективное математическое знание в отношении истории людей вряд ли можно себе представить, хотя, конечно, это б
Лев Ройтман:
Итак, какие учебники нужны российской школе, а какие, быть может, не нужны? Кирилл Кобрин, вы рядом со мной, уместно обратиться с этим вопросом к вам. Вы бывший преподаватель, бывший доцент Нижегородского педагогического университета и, кроме того, насколько мне известно, вы занимались еще и репетиторством, то есть вы готовили по новейшей истории России школьников к приемным экзаменам в вузы. Итак, какие, с вашей точки зрения бывшего практика, учебники истории нужны в школе?
Кирилл Кобрин:
Вы знаете, учебники, извините за банальность, нужны хорошие. Хороших учебников по определению почти никогда не бывает, а, может быть, не бывает вообще просто никогда. Потому что действительно, сколько людей, столько взглядов на исторические события. Другое дело, вопрос о том, какой концептуально учебник вообще нужен. И этот вопрос из сферы образования по большей части должен перекочевать в сферу государственной политики. Дело в том, что если мы исторически посмотрим на то, что такое учебник по истории, постараемся рассмотреть его с точки зрения историзма, то учебники, общие учебники по истории появляются тогда, когда государство возникает как объединения наций, то есть в эпоху национализма, 19-й век, и тогда появляется необходимость национально выверенного учебника и государственно выверенного, тогда это совпадало, выверенного учебника истории. Вот эти учебники истории они и создаются, в конце концов, сначала большие какие-то концептуальные труды по вообще истории родины, начиная от Карамзина, если говорить о России, кончая Ключевским, курсы русской истории, так же, как немецкие, французские и так далее. А после этого возникают на базе их, так или иначе, возникают учебники истории. С этой точки зрения, очень любопытно, что до недавнего времени наиболее популярной книжкой для тех, кто готовился для поступления в вузы, и тех, кто готовил для поступления в вузы, были платоновские и пушкаревские курсы, написанные еще очень давно и написанные еще, безусловно, отчасти с государственных позиций 19-го века.
Лев Ройтман:
Никита Петров:
Лев Ройтман:
Андрей Зубов:
Лев Ройтман:
Спасибо, Андрей Борисович.
Кирилл Кобрин:
Лев Ройтман:
Спасибо, Кирилл Кобрин. Никита Петров, Москва, с вашей точки зрения, какова роль преподавателя истории, школьного учителя истории в том, чтобы дети все-таки получали неискаженную, по возможности, картину отечественной истории?
Никита Петров:
Лев Ройтман:
Спасибо, Никита Васильевич. Кстати, на заседании правительства, там, где решался вопрос об объявлении конкурса на написание новых учебников новейшей российской отечественной истории, министр культуры Михаил Швыдкой заявил особое мнение. Он сказал, что сумятица в умах отражается и в учебниках и поэтому сегодня переписывать, так он выразился, историю рано. Ну, а то что речь идет о какой-то переписке истории, у меня во всяком случае сомнения не вызывает. Ибо сегодняшнему правлению России нужно новое в оценке тех десяти лет, которые истекли после распада Советского Союза. Это сомнений не вызывает и об этом говорили, кстати, вы, Никита Васильевич, когда вы цитировали Путина. Он за так называемый взвешенный, объективный подход к отечественной истории. Это означает, что те подходы, которые он встречает, в частности, а с его подачи и состоялось это заседание Кабинета министров, что его эти подходы не устраивают. Вот вам и политизированный подход, новый, очередной подход к составлению новой официальной истории.
Андрей Зубов:
Мне кажется, что в настоящее время надеяться на то, что возникнет какая-то единая история России, какой-то единый учебник, по которому все будут учиться и, если угодно, идеология, которую все будут воспринимать, это не только очень наивно, но и какая-то такая наивная рефлексия советского прошлого, воспоминание о том, когда так и было. И когда, как известно, все или почти все колебались вместе с колебаниями курса партии. Сейчас это просто невозможно. Сейчас, если мы войдем в исторический отдел любого крупного книжного магазина, мы увидим сотни книг по новейшей русской истории и переводных, и написанных здесь, и написанных в эмиграции. И каждая предлагает свое видение, свой подход. И от этого никуда не деться, если, конечно, не вводить опять какой-то совершенно невозможный авторитарный, тоталитарный режим. Следовательно, все равно, каков бы ни был апробированный учебник, ученики будут учиться тому, чему учат их дома, чему учат их сверстники, что возникает в их клубах, а часто в школах и институтах есть полная палитра клубов от «Мемориала» до монархистов, но а большинство вообще относится к неформальному клубу, простите, пофигистов, которым вообще на все достаточно наплевать.
Лев Ройтман:
Спасибо, Андрей Борисович.
Кирилл Кобрин:
Я сижу и задаюсь вопросом: а вообще видел ли я в своей жизни учебник по истории, который мне нравится? Ну в общем да, я могу назвать эту книгу, это книга французского медиевиста Жака Легофа, «Средневековая цивилизация Запада». Я думаю, что раз Легофу удалось, то вот, может быть, и скорее всего удастся в России.
Лев Ройтман:
Спасибо, Кирилл. Но речь идет в данном случае о новейшей истории, и я абсолютный пессимист. Не могу себе представить, как можно объективно освещать новейшую историю. Это вопрос публицистики и политологии, если хотите.
Может ли история быть объективной?
Может ли история быть объективной?
В чем значимость истории? Может ли история быть объективной? В том, что на основе изучения процессов прошлого и выявления их закономерностей становится возможным прогнозирование будущего. Особенность исторического процесса в том, что события, которые происходят сегодня, историей станут завтра; прошлое, настоящее и будущее связаны.
История как наука доступна и понятна каждому, в отличие, например, от высшей математики или ядерной физики. Легкость восприятия исторического материала делают историю предметом обсуждения на самых разных уровнях, от профессионального до дилетантского. В спорах по проблемам прошлого участвуют все, у кого есть желание высказаться. Это делает историю общественно значимой и важной, но в ее открытости содержится и главная опасность: даже сегодняшние явления, происходящие у всех на глазах, получают разные оценки, а в отношении событий, отделенных от нас временем, количество оценок и точек зрения многократно увеличивается. Научные выкладки перемешиваются с высказываниями, основанными на эмоциональном восприятии или даже на конъюнктурном подходе. Как разобраться, какое суждение является научно обоснованным, а какое подводит к ложным выводам? Возможна ли вообще объективность в истории?
Понятия «объективность» и «субъективность» в истории
Под объективностью в исторической науке подразумевается достоверное изображение прошлого, исключающее или сводящее к минимуму субъективные оценки. Объектом познания является процесс истории, находящийся вне человека и независимый от его суждения. В центре объективной истории находятся факт или событие, имевшие место в определенное время в определенном пространстве.
Субъектом в исторической науке является человек, интерпретирующий факты: историк, исследователь, преподаватель, дилетант-любитель. Максимально приблизиться к объективности можно лишь хорошо зная исторический источник и учитывая временные и пространственные рамки события или факта. Британский историк Э. Карр полагает, что историй может быть столько, сколько историков в обществе, так как история – это продукт определенного человека.
Таким образом, история беспристрастна и объективна; мнение историка – субъективно. Элемент субъективности возрастает, если присутствуют эмоции. Чем дальше отстоит событие от времени его оценки, тем меньше влияние эмоций. Например, современники Оливера Кромвеля после восстановления монархии в Англии оценивали его деятельность крайне негативно. Неприязнь и даже ненависть историков к Кромвелю и его соратникам доходила до такой степени, что они спокойно отнеслись к издевательствам толпы над вытащенным из могилы трупом умершего Кромвеля. Время трезвой оценки его деяний пришло позже, и у Вестминстерского дворца был установлен памятник лорду-протектору Кромвелю. Сейчас мы спокойно говорим о величии Наполеона – в 1812 году нас бы не поняли.
История и историческая наука — как развивалась наука об истории
Письменная история начала создаваться с того времени как человек научился знаками или буквами записывать происходящее вокруг него. Первоначально возникла описательная история, когда историки или летописцы фиксировали происходящие события, включая и жизнеописания известных людей, и существующие тогда мифы и легенды. Благодаря трудам Геродота, Фукидида, Плутарха, Тацита, Светония и многих других историков, мы хорошо осведомлены о событиях в древней Греции и древнем Риме.
На Руси яркую картину происходящих событий в раннее средневековье давали летописи, которые до сих пор предоставляют пищу для размышлений историкам.
Критический подход к истории появился в Новое время, а практическое воплощение данного подхода началось в XIX веке, когда была создана немецкая историко-критическая школа Леопольда фон Ранке. Его принцип заключался в словах: историю надо писать «как это было на самом деле», основываясь на тщательном анализе исторических источников. На семинарах Ранке обучались и российские историки, в частности, С.М. Соловьев.
Русская историческая школа внесла свой вклад в развитие исторической науки, выступив за тесное взаимодействие различных дисциплин при историческом исследовании. Ярким представителем данного направления является В.О. Ключевский, соединивший историю с описанием политической, экономической и культурной жизни.
С XIX в. в исторической науке начал широко использоваться сравнительно-исторический метод, позволяющий путем выявления общего и особенного в исторических явлениях и событиях найти произошедшие изменения и определить тенденции дальнейшего развития.
Споры о возможности (или невозможности) объективного изображения прошлого начались со времени возникновения исторической науки. Л. Ранке считал, что историк должен не судить прошлое, а лишь показывать, как это было. Он считал, что абсолютная объективность невозможна, а условием реализации принципа объективности Ранке считал беспристрастность исследователя. Это справедливо, но трудноосуществимо: при исследовании какой-либо проблемы у историка вырабатывается определенное мнение, которое он будет горячо защищать, если его пытаются оспорить. Беспристрастным остаться трудно, личные позиции часто берут верх. Оценочные суждения можно найти даже в летописях, призванных записывать только хронологию событий: врагов страны русские летописцы называли «поганью» и «нечистью», а защитников – «доблестными мужами».
Даже один и тот же источник может интерпретироваться по-разному. Например, причины первой мировой войны по-разному объяснялись историками России, Франции и Великобритании, с одной стороны, и Германии и Австрии, с другой, хотя источники наверняка были одни и те же.
В современной исторической науке проблема объективности стоит особенно остро. Расширенное информационное пространство породило множество интерпретаций истории, появились различные версии альтернативной истории. Читать их интересно, они сенсационны, заставляют размышлять, но они уводят от познания истории в область фантастики. К объективности истории это не имеет отношения.
Перед историками современность поставила трудную задачу: не просто писать исторические труды и создавать учебники по истории, а создать верифицированную историю, основанную на глубоком изучении источников и историографии вопроса.
Связь истории и политики
Призывы деполитизировать историю неосуществимы: история всегда связана с политикой. Политики используют исторические примеры для обоснования своих программ и оправдания своих действий; государственная политика строится на прошлых достижениях или отрицании прошлого опыта. Историки малогерманской (прусской) школы середины XIX века, например, считали, что «историк беспартиен лишь в гробу».
Тенденция исторической науки выступать в фарватере официальной государственной политики особенно ярко проявляется в государствах, недавно вставших на путь независимого развития. Политикам и историкам в этих странах очень хочется показать свою страну наследницей богатого исторического прошлого, вывести корни своей государственности из более далеких времен, даже если это не соответствует исторической действительности. Например, республики Центральной Азии соревнуются в признании, кто из них древнее и цивилизованнее. Одни доказывают, что ковчег Ноя пристал именно к их территории, другие – что именно их мореплаватели посетили берега Америки задолго до появления там европейцев. Тенденция удлинения истории собственной государственности призвана помочь при решении территориальных и межэтнических споров.
Политизация истории проявляется в смещении значимости фактов. Сейчас это наглядно проявляется в вопросе о второй мировой войне, когда в зарубежной литературе намеренно приуменьшается роль СССР в победе над фашизмом.
В угоду политическим интересам значимость события может меняться в сторону как его преуменьшения, так и в сторону его преувеличения. Примером первой тенденции может являться оценка роли Октябрьской революции в России 1917 года, которая из события всемирно — исторического масштаба в нашей литературе превратилась в заурядный местный переворот. Вторая тенденция проявляется в национальных историях республик, ставших независимыми после распада СССР: все достижения в области экономики и культуры в советский период в каждой республике считаются исключительно заслугами самой республики, а не бывшего единого государства с единым экономическим и культурным пространством.
На изменение исторических взглядов наряду с политикой большое влияние оказывает идеология. Если понимать идеологию как систему идей и воззрений, предоставляющих интересы определенной социальной группы, то нужно признать, что история – наука идеологизированная. Присущая ей идеологизация проявляется на различных уровнях. Каждый ученый имеет определенную систему взглядов и определенные ценностные установки, которые непременно отразятся в его трудах. Профессиональные идеологи привлекают историческое прошлое для внедрения исторически сложившихся ценностей и идеалов в государственную идеологию. Народы ищут в прошлом истоки национального самосознания.
Политика и идеология вместе оказывают решающее влияние на оценку событий прошлого. Самым ярким примером является изменение трактовок царского времени в истории России. В советское время почти всем русским царям давалась негативная оценка, в постсоветский период многие правители стали считаться великими. Другой пример: оценка «белого» движения, описываемого в исторической литературе советского периода со знаком «минус», в литературе постперестроечного периода сменилась на знак «плюс», а «красного» движения – наоборот. Трагедию несчастного зверски убитого мальчика Павлика Морозова, передающую трагедию всей эпохи, в перестроечное время превратили чуть ли не в посмешище.
Изменения исторических трактовок характерны не только для России. После распада СССР в Казахстане формулировка «присоединение Казахстана к России» заменена на агрессивную «завоевание Казахстана Россией». В Китае, где политика Мао Цзэдуна официально оценивается по формуле «70/30» (70% правильного и 30% ошибочного), все больше звучат голоса тех, кто призывает более сурово отнестись к его ошибкам. Показательны изменения к оценке деятельности выдающихся людей США в связи с изменением политической конъюнктуры, когда, например, одного из создателей американской конституции Бенджамина Франклина стали называть «расистом».
История в современном медийном и кино-пространстве
В настоящее время история вышла за рамки академической науки и стала частью информационного пространства. Отдельного внимания в распространении исторических знаний или псевдознаний заслуживает интернет. Интернет является мощным инструментом при поиске нужной информации – в этом его несомненное преимущество и в этом его опасность. Опасность в том, что неискушенный читатель может попасть на сайт с недостоверными или искаженными фактами. У школьников и студентов, изучающих историю, велик соблазн воспользоваться готовыми суждениями различных авторов, особо не задумываясь, кому они принадлежат и для чего автор это написал. Число сайтов по истории невозможно посчитать: только две первые поисковые страницы Google дают более 30 таких сайтов. Лучшее, что есть на представленных сайтах – это исторические источники, худшее – не все сайты указывают свой конкретный адрес, что наводит на определенные размышления. Размещенный в интернете материал зачастую не указывает источник получения информации или автора, что делает его недостоверным. Решить проблему можно путем создания виртуальных научных сообществ, руководимых специалистами, где свои аргументированные материалы могут размещать как профессиональные историки, так и дилетанты, желающие высказать свою точку зрения.
Кинематограф, учитывая потребность людей в познании истории для утверждения национального самосознания в переломный период, ответил созданием большого числа исторических фильмов. Прекрасно показанные картины прошлого заставили многих людей для уточнения фактов взяться за книги и справочники – это, несомненно, положительная сторона. К числу недостатков исторического кино можно отнести слишком вольный пересказ некоторых моментов, но такова логика художественных произведений, которые имеют право на вымысел. Художественная кинолента – это не источник для познания истории. Александру Дюма приписывают такие слова: «История — это гвоздь, на который я вешаю свою картину». Кстати, он был хорошо знаком с источниками по истории Франции, поэтому его «картина» во многом соответствовала исторической действительности. Историческая наука, в отличие от кино, на древо познания должна прикреплять только достоверные факты.
История – наука о будущем?
Лучше всего о связи истории с будущим сказал В.О. Ключевский: «Народ, не помнящий своего прошлого, не имеет будущего». О том, что мы не помним или плохо помним свое прошлое, показывают многочисленные факты подтасовок и фальсификации истории, которым верит общество. Даже профессиональные историки с трудом пробираются через нагромождения лжи и намеренного искажения истории, что тогда говорить о рядовом читателе или зрителе. Тут уместно привести еще одну цитату Ключевского, величайшего знатока истории и ее влияния: «История – это не учительница, а надзирательница: она ничему не учит, но сурово наказывает за незнание уроков». Если выучить уроки прошлого, то можно прогнозировать будущее.
Точного хода исторических процессов предсказать никто не возьмется, но общие тенденции выявить можно. «Железный» канцлер Бисмарк, хорошо знавший Россию и дипломатию, предупреждал Германию о необходимости заключения союза с Россией – игнорирование этого совета привело Германию к войне. Ленин, изучив экономическое и политическое состояние ведущих стран мира и России, заявил, что социалистическая революция может произойти в одной, отдельно взятой стране, и этой страной будет Россия – так и произошло.
В настоящее время прогнозированием будущего занимаются международные институты и правительственные организации. Во всем мире к этому процессу подключились математики, применяющие математические модели к изучению прошлого и создающие сценарии будущего с высокой долей вероятности. Известно, что в 1980-е годы расчеты математиков показывали возможность возникновения жесточайшего кризиса СССР и подсказывали, где надо провести модернизацию. Руководство страны легкомысленно отнеслось к этим выводам, и, как оказалось, напрасно.
В настоящее время в РФ над разработкой математических методов прогнозирования дальнейшего развития страны и мира работают многие ученые. Одной из главных проблем сейчас считается демографическая. Для демографического сценария развития России, например, показаны наихудший вариант, обрекающий страну на вымирание, и оптимальный сценарий, когда к 2050 году население увеличится до 159 миллионов человек (сайт «История.РФ»). Остается надеяться, что на этот раз руководство отреагирует своевременно на рекомендации ученых; увеличение материнского капитала можно считать корректировкой настоящего для развития будущего.
Люди не могут изменить прошлое, но изучая его, они могут повлиять на будущее. История дает подсказки.