Что такое православная поэзия
Вершины православной поэзии
ЧТО ТАКОЕ ПРАВОСЛАВНАЯ ПОЭЗИЯ?
Ответить на этот вопрос, думаем, поможет читателям глава из нашего недавнего литературного исследования творчества Евгения Евтушенко, которое прозвучало на радио «Воскресение» в канун годовщины ухода поэта в Вечность. Вот отрывок из завершающей главы этого эссе.
«Всё неохватное творчество Евгения Александровича Евтушенко условно можно разделить на три периода — светский, переходный и православный. Чёткой границы между ними нет, главные настроения этих периодов, повторяясь и видоизменяясь, проявляются во все годы жизни поэта. Но всё-таки духовное перерождение, нарастающее из года в год, мы ощущаем на всех стадиях его долгого восхождения. Были и свои вершины в каждом периоде. В первом — стихотворение «Идут белые снеги» и эпический роман в стихах «Братская ГЭС», во втором — очень много классически отточенных стихов, среди которых — «Письмо Есенину», «Эстрада», «А снег повалится, повалится» и плюс к этому поэма «Пушкинский перевал», а в третьем — лучшее произведение из множества других — «Дай бог!» Об этом шедевре православной лирики чуть ниже. А пока — само это стихотворение.
Дай Бог, слепцам глаза вернуть
и спины выпрямить горбатым.
Дай Бог, быть Богом хоть чуть-чуть,
но быть нельзя чуть-чуть распятым.
Дай Бог, не вляпаться во власть
и не геройствовать подложно,
и быть богатым — но не красть,
конечно, если так возможно.
Дай Бог, быть тёртым калачом,
не сожранным ничьею шайкой,
ни жертвой быть, ни палачом,
ни барином, ни попрошайкой.
Дай Бог, поменьше рваных ран,
когда идёт большая драка.
Дай Бог, увидеть больше стран,
не потеряв своей, однако.
Дай Бог, чтобы твоя страна
тебя не пнула сапожищем.
Дай Бог, чтобы твоя жена
тебя любила даже нищим.
Дай Бог, лжецам замкнуть уста,
глас Божий слыша в детском крике.
Дай Бог, живым узреть Христа,
пусть не в мужском, так в женском лике.
Не крест — бескрестье мы несём,
а как сгибаемся убого.
Чтоб не извериться во всём,
Дай Бог, ну хоть немного Бога!
Дай Бог, всего, всего, всего
и сразу всем — чтоб не обидно.
Дай бог, всего, но лишь того,
за что потом не станет стыдно.
Наверное, многие с нами согласятся, что это одно из самых лучших творений Евтушенко — русского гения поэтической мысли. Это мы говорим без малейшей натяжки. И особенно важно заострить внимание на такой оценке в наш век катастрофического падения литературы, да и вообще всей культуры и в нашей стране, и в мире. Но прежде, чем обосновывать это, скажем, что такое православная поэзия.
В одной из глав нашего исследования шла речь о сущности поэзии, где мы, основываясь на высказывании поэта, выделили три её главнейшие, сердцевинные части — исповедальность стихотворца, талант исповедоваться за свой народ и за свою страну и знание Истины Христовой. Только при сближении с нашим Творцом, с Его учением, которое и есть Истина, с обретением благодати Святого Духа — поэт наполняется особым, глубинным даром видеть подлинную правду жизни и полно, всесторонне отражать её в произведениях. Вот эту высшую творческую орбиту мы и называем поэзией православной. Всё, что ниже этой высоты — либо графоманство, либо литературное ученичество, которое далеко не всегда приводит автора к желанной цели. Словом, любое православное творение — это творческая вершина, достигнутая при благодатном вдохновении свыше.
Стихотворение Евгений Евтушенко «Дай Бог!» является не только лучшим произведением поэта, но и вошло в число самых лучших православных лирических достижений мирового масштаба. Пожалуй, ни в одном другом творении, даже более крупного жанра, вы не найдёте такого разнообразия поднятых проблем современной Христовой веры, согретых до точки кипения совестливым сердцем истинно верующего человека. Назовём лишь некоторые из них — по порядку, заложенному в стихотворении. ЭТО — отсутствие у большинства из нас духовного зрения; согбенность под тяжестью грехов; изобилие безнравственной грязи в структурах власти; страсть к показному геройству и к деньгам, добываемым нечестным путём; беззащитность от несправедливостей жизни; жестокость в обществе; чванство; попрошайничество; непрекращающиеся людские драки-войны; жестокость и бесчеловечность; подлинная, не светская, а христианская любовь в семье; непримиримая борьба с обнаглевшей в наши дни ложью; истина в устах детей; редкость нашей жизни в Боге, в Его заповедях; кричащее, губительное безбожие нашего века; острая необходимость идти к Отцу Небесному, то есть к Вечной Истине. Вот о чём поэтическая молитва Евгения Евтушенко. И вот почему она стала шедевром православной литературы».
Эта совместная работа привела нас к мысли открыть в передачах круглосуточного радиоканала рубрику «Вершины православной поэзии». С отдельными произведениями
русских поэтов постараемся знакомить читателей поэтических сайтов интернета.
Православная поэзия
Народ вернулся к православной вере. И поэты здесь не стали исключением. Возродилась и духовная поэзия. Дело только не в ее названии, – подлинная духовная (как и всякая другая) поэзия измеряется не количеством упоминаний Всевышнего и частотой цитирования Священного Писания, а глубиной таланта и более ничем…
Православная лирика рассматривается отечественным литературоведением не просто как возрождающаяся традиция духовной поэзии, а как новаторское явление литературного процесса рубежа XX – XXI вв. Истинная поэзия всегда духовна. Но в последнее время этот термин все чаще употребляется применительно к стихотворениям с религиозной тематикой, трактуя ее не в меру широко.
Русские духовные стихи получили наибольшее распространение в XV – XVI вв. Они имели религиозное содержание, заимствованное из Библии, Житий святых и других церковных источников, с примесью разных посторонних элементов. Их пели бродячие калеки или «калики перехожие».
Русские поэты и в советское время обращались к Библии (А. Тарковский, И. Бродский, Д. Самойлов, О. Чухонцев, В. Соколов, Н. Тряпкин, Н. Рубцов, Ю. Кузнецов. Современному же стихотворцу достаточно упомянуть Имя Божие, как его тут же зачисляют в легион пишущих на «религиозную тему». Все поэты время от времени взывают к Господу, благо запрет снят.
Современную ДУХОВНУЮ ПОЭЗИЮ МОЖНО РАЗДЕЛИТЬ НА ТРИ ГРУППЫ.
Это самая многочисленная и словоохотливая группа, которая отличается необыкновенной оперативностью, быстротой мышления и инициативностью…
Раньше они воспевали КАМАЗ,
Лихо строчили про БАМ.
Ныне советский поэт-богомаз
Бодро вторгается в храм.
(Сергей Воробьев)
Духовная поэзия – необычайно сложная и деликатная область русской литературы. Поэту необходимо преодолеть три препятствия:
1) филологическое (проблема соединения церковного и литературного языка, особенно в семантическом отношении);
2) религиозное (проблема обновленчества);
3) личностное (проблема духовного роста, степени постижения Бога).
«Вот почему, – пишет А. Архангельский, – профессионалы отступают перед величием и непосильностью задачи… А дилетанты ничего не страшатся – ибо они не чувствуют, не слышат страшного безмолвия своих слов». Происходит СЛИЯНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО И РЕЛИГИОЗНОГО ПАФОСА. Многие ЛИРИКИ, НЕ ПОНИМАЯ СУЩНОСТИ РЕЛИГИИ, СЧИТАЮТ ЕЕ РАЗНОВИДНОСТЬЮ ИДЕОЛОГИИ: «Спаси, Христос! Кругом одна измена…» (В. Костров). А ведь Иисус Христос был послан не для того, чтобы развязывать чьи-либо политические или идеологические узлы, а спасать весь род человеческий.
Есть лирики, умеющие говорить о высоком без наивного восторга и без досадной для читателя напыщенности. Они составляют вторую группу поэтов (это покойный Юрий Кузнецов, Нина Карташева, Николай Рачков, Инна Лиснянская, Новелла Матвеева, Глеб Горбовский, Денис Коротаев, Владимир Скиф, Татьяна Смертина, Юрий Лощиц, Мария Аввакумова, Олеся Николаева, Светлана Кекова, Надежда Веселовская и др.)
Их лирика относится к творчеству ПРАВОСЛАВНО-СОЗЕРЦАТЕЛЬНОГО ТИПА, которое «создается приверженцами православной традиции, но не ревнителями, а участливыми наблюдателями и созерцателями ее; их жизнь протекает не внутри церковной традиции, а вне ее, хотя и в согласии с основными духовными импульсами, порождаемыми ею. Данный вариант духовной лирики сопровождается сложной мировоззренческой эволюцией, мотивами исканий и сомнений, борьбы веры и неверия при безусловной устремленности к высшему началу, тяготеет к индивидуально-авторскому преломлению духовной традиции, а не к всецелому, канонически строгому, всепроникающему погружению в нее как в единственно возможный способ духовно-телесного существования» (Н.Гордиенко).
В надзвёздном царственном эфире,
Где дух на троне, а не плоть,
Один, один безгрешный в мире
Всемилостивый наш Господь.
В руках, как дивное сказанье,
Наполненная по края,
Сияет чаша со слезами,
И это Родина моя. (Николай Рачков)
Новелла Матвеева более эмоциональна, она живо откликается на события и факты, которые имеют внутренний, сакральный смысл. Когда Анатолий Чубайс, один из вождей и идеологов наших либералов, заявил о своей ненависти к Ф.М. Достоевскому – тут же появилось и стихотворение поэтессы:
Ганечка Иволгин грянулся в обморок, но –
В пламя камина за кипой деньжищ не полез.
Гордый. А эти полезли бы. Им всё равно.
Помнишь, в начале тупых девяностых годов
Эти – полезли. А кто и сегодня готов…
Странная «гордость» однако у этих скотов!
И к Достоевскому – странный у них интерес…
Матвеева понимает: зло сидит не только в собственной личности, оно вообще персонифицировано, и борьбу с ним вести необходимо – как внутреннюю, так и внешнюю:
Все грешны. Всех уравнять бы,
Кажись, по общему сходству?
Но кто-то грех ненавидит,
А кто-то – рад греховодству.
(Новелла Матвеева)
Самая заметная поэтесса, сражающаяся и сегодня на «внешних рубежах», – Нина Карташева. Печататься она стала в 1990 году.
«Это еще были такие времена, – рассказывает Карташева, – когда слово «Бог» писали с маленькой буквы, а слово «Воскресение» было известно только, как день недели. Потом был разрушен коммунистический режим. Все смешалось, и в этом смешении могли разобраться только посвященные. А бывшие советские атеистически воспитанные люди поверили во все: и в экстрасенса Кашпировского, и в НЛО… И вот тогда я, опять же почти помимо моей воли, решила, то есть не решила, а Бог привел, нести мое простое православное слово людям – и я вышла на это служение. И жить мне стало гораздо труднее и страшнее. Но я благодарна Богу, если хоть один человек, читая мои стихи, открыл для себя мир Божьего чуда, молитвы и радости православной веры. В России ныне царствует власть денег, деньги в чужих руках. Русские вновь унижены и обобраны, русских все меньше, в России поселяются кавказцы, среднеазиаты, неудивительно, что их становится больше и больше, для них другие условия. И они сплочены, помогают своим. Русские должны также помогать своим, где бы они ни были, мы кровные сродники» (Нина Карташова).
Помогите тому, кто слабее.
Русский русского да не покинет,
И в беде своего пожалеет,
Не забудет и не отринет.
«– Нина, как Вы, будучи православной христианкой, относитесь к Вашему поэтическому дару?
– На этот вопрос ответить и просто, и сложно. Понять меня сможет только верующий человек. Талант у всех от Бога. Но этим талантом во чтобы то ни стало старается завладеть противобог, за талантливым человеком ходит не один бес, а семеро, бороться с ними очень тяжело, если нет помощи Бога и Его светлых ангелов. А к Богу обращаться не все таланты хотят. Поэтому в ХХ веке, и ныне, так мало духовных поэтов и писателей, стихотворцев я не считаю, даже если они и пишут православно, но бездарно. Бог одаряет одного из тысячи. Конечно, сатана тут же платит гонорар долларами и рублями, если поэты служат ему, воспевая измену, жестокость и прочие прелести. Бог же с платой, хоть и медлит, но уж Его награда не сравнится с долларами, ибо это красота и жизнь, свет и любовь. Только в них судьба России. Тогда и хлеб насущный приложится.
Время сейчас гораздо страшнее и коварнее советского. Сказано: не бойтесь убивающих тело, бойтесь убивающих душу. С телом уже расправились, теперь враги рода человеческого покусились на душу.
Бороться со злом – вот нравственное кредо Нины Карташевой: «Даже наши лучшие православные христианские качества враги Божии и враги России стараются приспособить к себе. Нас, рабов Божиих, они хотят превратить в рабов для себя: “Смиряйтесь, терпите!”. Но, дорогие мои, смиряться мы должны перед Богом; перед врагами смиряться – сугубый грех. Любить их можно, но смиряться, позволять им делать бесчинства – это грех. Наступили те времена, когда компромиссы уже неприемлемы, уже нельзя ладить. Середины между злом и добром не может быть» [5].
Мысли Н. Карташовой перекликаются с программными заявлениями Валентина Распутина: «Национальную идею искать не надо, она лежит на виду. Это правительство наших, а не чужих национальных интересов, восстановление и защита традиционных ценностей, изгнание в шею всех, кто развращает и дурачит народ, опора на русское имя, которое таит в себе огромную, сейчас отвергаемую силу, одинаковое государственное тягло для всех субъектов Федерации. Это покончить с обезьяньим подражательством чужому образу жизни, остановить нашествие иноземной уродливой «культуры», создать порядок, который бы шёл по направлению нашего исторического и духовного строения, а не коверкал его»
В отличие от светской лирики (на самом деле атеистов среди подлинных русских патриотов очень мало), Нина Карташева призывает к действию, к сопротивлению:
В беспамятстве время от крови и слез,
Бесчинствуют новые тати…
Великомученик-великоросс
И всякий народ! Вставайте.
……………….
Не верьте этим господам,
Хоть крест они теперь целуют,
И строят храм, но стыд и срам,
Рубли сиротские воруют.
А Бог не жертвы просит, нет!
Он милости от сердца хочет,
Не толковать Его Завет,
А исполнять. И не порочить.
А эти господа всегда,
Еще товарищами были,
Героев славили труда,
Но сами по труду не жили.
Исчезнут снова, яко дым.
Ложь не исправить новой ложью.
Не приспособить Церковь к ним,
Она еще покуда Божья.
……………………..
Нет, я люблю не битву, а уют,
Детей, наряды, музыку, природу.
Да только жить спокойно не дают,
Конец готовят Русскому Народу.
Но за уют я не пойду в полон,
Напрасно ворон надо мною кружит.
Как испокон я встала у икон,
Сняла кольцо, чтоб ты купил оружье.
Земная брань – отражение битвы небесной. Нина Карташева предчувствует победу, в грохоте «окаянных дней» она слышит горний голос:
Богородица очи открыла:
«У Христа вы остались одни.
Только русская вера и сила
Победит окаянные дни».
В третью группу духовной поэзии входят православные поэты, искренне и глубоко верующие и понимающие, что «духовный стих по своему религиозному содержанию стоит вне текущих мелочей действительности» [3, с. 306]. Творчество этих авторов, «живущих внутри духовной традиции, иначе можно назвать ПРАВОСЛАВНО-ВОЦЕРКОВЛЁННОЙ ПОЭЗИЕЙ. Доминантой их мировоззрения является не просто религиозное, но церковное сознание, воссоздание самой реальности Церкви как высшей ценности бытия. Характерные особенности православно-воцерковлённого типа поэзии – ВНУТРЕННЯЯ ПРИЧАСТНОСТЬ К ЛИТУРГИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ, ДУХОВНОЙ ПРАКТИКЕ МОЛИТВЫ, ОПЫТУ ОТЦОВ ЦЕРКВИ, использование иконического пространства и литургического времени» (Ф.Буслаев)
К ним относятся иеромонах Роман (Матюшин), А. Васильев, М. Дьяконова, священник Дмитрий Дудко, священник Андрей Кононов, священник Андрей Логвинов, диакон Владимир Нежданов и др. Веру они ставят выше искусства:
Когда этот воздух заполнится серой
И страшною правдой заменится ложь,
Безверие наше закончится верой,
Искусством, художник, тогда не тревожь.
Пространство и время свернутся, как свиток,
В котором искусство – ковровый искус
Из тонких, как нервы, изотканный ниток,
Что в левую руку возьмет Иисус.
(А. Васильев)
Васильев, вероятно, говорит здесь не о литературе, а о беллетристике, пленяющей изяществом, красивым обманом, воспевающей страсть. Страсть чаще всего – привычка к греху, наслаждение им, любовь же – не только отношения полов, это благородное чувство имеет всеобщий характер, мы просто забыли о первоначальном значении этого слова. В древнерусской литературе и русской классике XIX века этика и эстетика всегда были неразрывно связаны, этико-эстетическая целостность художественного произведения была важнейшей приметой единства формы и содержания. Если же говорить не о беллетристике, а о великой традиции русской литературы, проповеднической по своему характеру (Д.С. Лихачев), то она способна помочь человеку на путях постижения истины. Поэтов третьей группы объединяет нечто большее: мудрость и полнота религиозного чувства. Различие стилей – не показатель, объединяют их идейно-эстетические и тематические координаты.
Так, священник Андрей Логвинов опровергает неверное представление о смирении:
Идёт война, и на войне
Неслыханное к нам вторженье.
А мы как люди – не в цене,
Нас бьют всерьёз, на пораженье.
Тогда – не справилась Орда
С высокой духом Русью древней.
Теперь – разорены деревни,
Содомом стали города.
А где ж защитники – князья,
Вожди, герои, полководцы?
У них свой бизнес, им нельзя,
Их закупили инородцы.
И хоть кресты пронзают высь
И купола блестят в столице,
Кто должен день и ночь молиться –
До сладкой жизни дорвались.
Идёт война, и на войне
Кругом разгром и пораженье.
Но разве умер Бог во мне?!
Но разве умер Бог во мне?!
Но разве умер Бог во мне. –
— Он подымает на сраженье.
(А. Логвинов)
Поэт связывает воедино духовную борьбу и внешнее действие, борьбу со злом и его
носителями.
Наиболее известный и оригинальный поэт третьей группы – иеромонах Роман.
Монашеская жизнь для людей, далеких от нее, либо тайна за семью печатями, либо расхожее убеждение, еще более далекое от подлинного ее содержания. Все ограничивается внешней «картинкой»: высокие монастырские стены, черные одежды, войлочные боты марки «Прощай, молодость!», взгляд «не от мира сего» и… и, пожалуй, все. – Да, еще послушание, смирение и еще раз смирение…
Может быть, поэтому не все поняли и приняли поэзию иеромонаха Романа начала ХХI века – смиренный молитвотворец превратился в певца-обличителя пороков и грехов наших. А ведь монах – прежде всего духовный воин. Видно, настал час иного монашеского подвига: воинствующего ревнителя веры, разящего врагов словом правды.
Отшельничество иеромонаха Романа непостижимым образом соединило его с нами – стихи были услышаны страдающей Россией. Путь от молитвы к исповеди, а от нее – к проповеди и снова к молитве – стал судьбой миллионов православных. Нераздельность веры и России (Престола Божия) – непреложный закон для иеромонаха Романа:
Любите Родину! Она у нас одна.
В благословенье Господом дана.
У Царственной отнюдь не царский вид,
Но Истину, как некогда хранит.
И пусть себе гогочущие скачут,
Нам Сказано: — Блаженны те, кто плачут.
А значит, есть Надежда и в кручине!
О, Родина! Души моей Святыня!
( 29 – 30 сентября 2003 г. скит Ветрово.)
Отшельник, который сложил множество стихов и песен «для попеченья о запущенной русской душе», как сказал об иеромонахе Романе Валентин Распутин в рассказе «Больница», выслушал в свой адрес немало упреков, но чаще всего этот: «Не монашеское это дело, писать стихи». Ответом всем сомневающимся может стать следующий факт: отец Роман создал свои произведения первой половины 1990-х гг. по благословению Митрополита Иоанна (Ленинградского / Санкт-Петербургского и Ладожского). Книга его стихов «Русский куколь» издана по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II.
Молитвенность, «уединенная сосредоточенность, самоуглубленность лирического героя поэзии о. Романа сочетается с активной социальной позицией – например, в гражданских стихах о России, с потребностью в прямом, проповедническом по существу обращении к миру. В этом смысле песнопениям и стихам о. Романа близко то проповедническое начало, которое было коренным свойством отечественной литературы и культуры. Наследуя через века древний жанр духовной проповеди и поучения, поэт-певец творчески использует его, обращаясь к современному человеку»
. В январе 2011 года иеромонах Роман опубликовал рассказ «С того света», в котором дал свою оценку событиям на Манежной площади: «Пост подходит к концу, казалось бы, радоваться надо приближающемуся Рождеству. Да вот узнал о декабрьских событиях, и душа закровоточила: то ли страна уже летит в пропасть, то ли в безвыходнейшем тупике. Кругом корыстолюбие, лукавство, обман. С ног до головы покрылись нравственной проказой, да ещё, ко всем прочим напастям, ветхозаветный плен. А грозовые тучи всё собираются и собираются, готовя народу величайшие потрясения. И по человеческому разумению – нет ни единой возможности выкарабкаться из трясинного тупика. Ни единой! Несколько дней душу постоянно саднило покаянным воплем: « Господи, спаси ны, погибаем!» И Господь вразумил! И как же вразумил. Нет поражения во Христе!» (Роман (Матюшин) 2011).
Я мечтаю поехать (простите монаху мечтанья)
В необъятную даль по Великой и скорбной стране.
И устрою себе, может быть, напоследок, свиданье
С дорогою Отчизной, что видится пленницей мне. (Иер.Роман)
Монах обязан говорить слово правды, в этом он подражает Самому Иисусу Христу:
И подымался ненавистник лжи,
И шёл к царям с великим дерзновеньем,
И говорил — что Бог ему вложил,
И врачевал глаголом отпаденье.
«Мы живём в поразительное время: время великих открытий, великого вырождения, великой лжи – в последнее время! – говорит иеромонах Роман. – Пир у края пропасти захватил всех и вся! Жажда чести, власти, богатства завладела умами и сердцами! Государствами управляют те, кому без грима можно работать в цирке, но клоунада политическая оплачивается больше, и потому шуты с цирковой арены ринулись на арену политическую. Излукавившиеся правдолюбцы, клеймя расизм, без зазрения совести заявляют о «золотом миллиарде», обвиняя фашистов за убийства, поощряют убийства во чреве! Ратуя на словах за здоровье нации, с юных лет навязывают алкоголь, табак, в школах внедряют уроки разврата! Целые народы превращены в телезрителей, фанатов и интернетовских праздношатаек. И стар, и мал кинулись на развлечения! Спорт объявлен национальной идеей!»… (иер. Роман)
Хвалятся общим домом,
Сами живут с охраной,
Пахнущие Содомом
Поводыри баранов.
«– В чем на Ваш взгляд заключается русская национальная идея (идея возрождения нашей многострадальной Родины?
– В воцерковлении. Потому что без возрождения души Родина не возродится. Не коттеджи и иномарки принесли славу России, а русская православная душа, собравшая раздробленные земли, создавшая величайшее духовное богатство. А без души любое тело мертво. Как его ни румянь, как ни забрасывай цветами – покойник есть покойник».
(Из беседы редактора «Трубчевской газеты» Натальи Соболевой с иеромонахом Романом).
Современную православную поэзию часто называют «лирикой русского сопротивления». О каком сопротивлении и противодействии идет речь? – Прежде всего, о сопротивлении потребительскому безумию в ущерб духовности, о разоблачении лжи в условиях информационного вакуума: «Не смиряться перед злом» (Н. Карташева).
Православные поэты понимают свое «служение как пророческое» (Патриарх Кирилл), не имеющее ничего общего с гаданием или предсказанием будущего. Это ощущение, предчувствие, но, как мы знаем из истории литературы, весьма часто сбывающееся в жизни. Поэты прозорливее политиков и философов.
Все империи рушились от падения нравов, от идолопоклонства и забвения духовных начал. Господь выгнал из храма торгующих и менял (банкиров), а мы наш общий храм – Россию – сделали вертепом разбойников. Уже и Патриарх говорит о «духовной агрессии»… Дело обстоит именно так: сумеем ли мы сохранить свою веру, национальные ценности, или погибнем под напором чуждой западной цивилизации?
Сила рождается в немощи. Появится и национальный лидер – только когда созреет само общество, когда атмосфера станет грозовой. Надо искать правду в народе, в церкви, в обычных приходах, скрепляющих собой духовное пространство Руси. «Россия гибнет», – говорят иные, но она не гибнет, она больна. Но эта болезнь – не к смерти.
О поэзии благочестивой и поэзии настоящей
Духовная поэзия = настоящая поэзия
– Отец Сергий, как Вы относитесь к определениям «православная поэзия», «православный поэт», «духовная поэзия»?
Священник Сергий Круглов
– Архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской), который был не только замечательным пастырем, но еще писал и стихи, говорил, что не бывает литературы православной и неправославной, а бывает хорошая и плохая, т.е. интересная или скучная, несущая в себе какую-то жизнь, посыл, увлекающая человека ввысь, в небо или, наоборот, мало что дающая уму и сердцу. Литература не делится на конфессии. Мне близко это определение владыки Иоанна.
Самое замечательное определение поэзии дал Михаил Леонович Гаспаров: «Стихи делятся на две части: те, которые нравятся мне, и те, которые нравятся кому-то еще». Отношение к поэзии, прежде всего, дело сокровенное, личное.
И любая поэзия духовна – она всегда несет какой-то дух, вопрос только – какой именно это дух.
В поэзии, как и в жизни, может быть всё: и красота, которая возвышает, но может быть и красота распада, красота наркотическая – иллюзорная, временная, которая через минуту рассыплется, и обнажится вся неприглядность того, куда она ведет, наступит похмелье.
В поэзии может быть просто пошлость – кич, глянец. Как в фотосалонах – один в костюме пирата, другой в ином костюме, с яркими цветами и подобное. В ней может быть скука, безвкусица – всё как в жизни.
Поэтому важно, чтобы в стихотворении не было пошлости, безвкусицы, а также важно – какая там красота: распада или та, которая ведет ввысь. А если мы считаем, что красота, которая ведет ввысь, это только та, что обставлена православными атрибутами, то мы, конечно, ошибаемся. Очень многие стихи, которые мы называем «духовными», на самом деле – рифмованные благочестивые картинки к учебнику Закона Божьего. Кроме недоумения это ничего не вызывает – это никому не интересно: ни взрослым, ни детям.
Кто будет жевать этот целлулоид, когда есть настоящая поэзия?
– Но ведь многие православные, в силу разных причин, не способны отличить хорошие стихи от плохих, а тут привычные рифмы: Креста – Христа, Бога – дорога, Мати – благодати – и это кажется правильным, благочестивым, тем, что никогда не уведет в сторону. Такие стихи, как у Вас, наверно, вызывают недоумение у некоторых православных читателей?
– Такое бывало редко, может, не попадали мои стихи к таким читателям, но случаи бывали. Был у меня вечер в театре на Сретенке, собрались люди, я читал стихи. И у одной женщины, которая там сидела, глаза всё расширялись, расширялись, а сама она съеживалась, съеживалась – совершенно искренне, она была потрясена – а потом она закричала: «Перестаньте читать, я не могу это слышать!» – и выбежала.
Фото: «Татьянин день»
Через некоторое время она вернулась, и мы с ней хорошо поговорили. Она признала, что это были стихи, но ей было тяжело их слышать. Она настроилась, что придет священник и будет читать что-то такое легкое, розовое, ангелы будут летать, «мальчики да девочки, свечечки да вербочки». А тут были совсем другие стихи, весомые – я читал «Колыбельную», «Единорога и Деву»…
ЕДИНОРОГ И ДЕВА
тёмным переулком идет она
почистилась в очередной раз
как ноет зажимает низ живота
хотя врач был спец
маратик всё проплатил
козёл
хотя почему козёл бывают вообще козлы
маратик не бьёт но и денег нет
и не будет
месяц работать за так за долги
врач сказал: всё
матку можешь подарить –
детей тебе теперь не видать
детей детей
каких там еще детей
как это: детей
мама мама кто там на небе есть
мама отвернись не смотри на меня
смотрит вверх
над переулком в аспидной темноте
ярче реклам жгут ночь
четыре звезды
три маленьких вокруг большой
большая – гляди: это звезда полынь
(мама говорила такая всходит к войне
мерещится ё-моё
нюхнуть но нет денег на кокс)
грозно сияет вращается
звезда полынь
не лучи – копья иглы мечи
возмездие-звезда справедливость-звезда
гейм почти овер
грозно спрашивает карающая звезда
у маленьких трех: что
сделаю Я фанту сему?
(сердце потекло вниз
красная вода в глазах)
три маленькие звезды
три леденцовых малыша
встали вокруг большой говорят
безгубыми ртами
плачут выжженными солью очами:
нет Христе нет
только не маме только не маме
чур не считово! мы
так не играем
и звезда стремительно
рушится вниз в переулок
и грозная тень –
чудовище во лбу
острый прободающий рог –
затмила неон
окон глухих огни
выросла на кирпичной стене
приблизилась неумолимо
она бежала изо всех сил
(проклятый каблук хрясь
сердце порвано в хрип)
лужи фонари
все как в кино но какое на хрен кино
жить! жить! жизнь
что ты такое жизнь
кто ты такая за что!
нет! квадратно ухмыльнулся: да
выросший впереди бетон
(сзади – грохот копыт
рог ломающий позвонок) –
это тупик
как в книжке или в кино:
«внезапно безразличие овладело ей» —
как в книжке или в кино
жизнь ты чужая жизнь
жадно спешила жить чужим
своей – не успела пожить
свою – не умела узнать
вот и вся вина (приговор: виновна)
внезапно
безразличие овладело ей – на долю
секунды
— и острое горячее жалкое
хлынуло вверх туда
где было когда-то сердце
мама мама! кто там на небе есть
мама повернись посмотри на меня
скорчилась под стеной
лицо закрыла локтем
и тихо приблизившийся грозный единорог
осторожно ласково возложил
на колени в драных – шов пополз – сетчатых чулках
серебристую седую главу
Внешние приметы, стиль, размер, образы, лексикон стихотворения – это одно, а евангельский дух, который открывает настоящую правду, которая порой бывает неприятной, — совсем другое. Есть стихотворения, открывающие такую правду, которая выше, чем та, которой человек жил. Всегда привожу в пример бодлеровскую «Падаль» — замечательное христианское стихотворение.
Бодлера привыкли считать «про́клятым поэтом», чуть ли не богоборцем, а он был чрезвычайно верующий в Бога человек, конечно, своеобразный, критичный. Стоит прочитать его дневники, письма – там это видно хорошо.
Он написал стихотворение, в котором описывается дохлая лошадь – очень неприглядный предмет, причем во всех анатомических подробностях. Но смысл стихотворения: вот к чему ведет земная жизнь, а будет ли вечная жизнь, любовь моя? Это вопрошание как тоска по небу, которого за тучами не видно.
Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной.
И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.
И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам.
Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи
Над мерзкой грудою вились,
И черви ползали и копошились в брюхе,
Как черная густая слизь.
Все это двигалось, вздымалось и блестело,
Как будто, вдруг оживлено,
Росло и множилось чудовищное тело,
Дыханья смутного полно.
И этот мир струил таинственные звуки,
Как ветер, как бегущий вал,
Как будто сеятель, подъемля плавно руки,
Над нивой зерна развевал.
То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,
Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.
Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты — навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.
(Перевод В.Левика)
«Духовная тревога» как критерий подлинности
– Критик Ирина Роднянская определила одно из свойств современной поэзии как «ощущение духовной тревоги». По-моему, это и о Вашей поэзии тоже. Не вызывает ли недоумение у слушателей, что такую поэзию «духовной тревоги» пишет священник?
– Я встречал таких людей, они считают, что церковность – это когда все раз и навсегда правильно, на все вопросы даны однозначно четкие ответы, прямо как в комсомоле советских времен…
Конечно, это не так. Евангелие Христово исполнено тревоги – о падшем состоянии человека, о грехе внутри нас, о непростоте нашей жизни, о смерти… Оно же исполнено и пасхальной радости и чаяния жизни будущего века, и одного без другого не понять, это знает любой кающийся грешник и любой подвижник и святой, взявший крест и пошедший за Христом…
Но гораздо больше я встречал людей, понимающих всё это. Это самые разные люди – и церковные, и нецерковные. У меня есть большой круг знакомых поэтов, которых нельзя назвать полными профанами в церковной тематике (потому что любой поэт – это эрудированный дилетант, знает всего понемногу), для них всё-таки существует церковное, хотя бы как некоторый культурный слой.
– А если человек наконец понял, что рифмованные вирши – это не совсем стихи, и решил приобщиться к настоящей поэзии – это возможно во взрослом возрасте?
– Конечно, если человек захотел восполнить пробел – это само по себе уже замечательно. Пусть читает стихи самых разных поэтов, может, ему будет близко какое-то направление, стиль, тон.
– Часто, читая литературоведческий анализ стихотворения, осознаешь, что ты ничего в поэзии не понимаешь. Не возникает такого восприятия, не удается копать так глубоко, но тебе нравится музыка стиха, что-то неуловимое, что невозможно передать другому человеку. Вот такого восприятия достаточно или всё же надо разбираться, если есть аллюзии литературные, библейские в стихотворении, докопаться до основ: «что же в итоге поэт хотел сказать»? Насколько вообще оправдано это выражение: «Поэт хотел сказать»?
– Такое восприятие – «нравится и всё» – бывает в детстве и старости. Тогда, когда еще нечего терять и когда уже нечего терять. Но в детстве остаться невозможно, а до полноты старости, до мудрости еще надо дорасти. Те поэты, которые в молодости и зрелости писали сложно, бывает, в старости начинают писать проще – они перестают бояться банальных рифм, происходит перемена не столько в мастерстве поэтическом, сколько в самой личности.
А вот в промежутке между этими двумя состояниями всё-таки разбираться бывает полезно: нужно понимать, что означает это имя собственное, это название, эта скрытая цитата, почему поэт эти два слова поставил рядом, как это работает. Полезно бывает читать книги по стиховедению или словарик того или иного поэта, чтобы знать, откуда он черпает свои образы, какие сюжеты использует. Это нужно делать, но рано или поздно это вновь станет неважным.
– Может ли человек без поэзии прожить?
– Сама жизнь дает исчерпывающий ответ: не получается у человека прожить без поэзии. Попадаются восемь, скажем, человек, которые говорят, что могут прожить и так, а пятнадцать других не могут. В Москве и других городах — посмотрите: всё кипит – фестивали, слэмы, поэтические конкурсы, издаются журналы, интернет кипит: сайт Стихи.ru – люди не только любят читать, но и писать стихи.
Писание и говорение стихов – это органичное свойство человека. Даже думаю, что поэтическая речь – это отголосок той речи, которая была дана Адаму в раю.
Возможно, Адам в раю разговаривал языком, непохожим на нынешний. И у разновидностей поэзии есть определенное происхождение. Например, гимнография – это язык ангелов, славящих Бога. Эпос, или, как это иногда называют, нарративная, сюжетная поэзия – взгляд на события мира. Лирика появилась, когда человек был изгнан из Эдемского сада, когда он стал всматриваться внутрь себя – недаром лирика всегда печальна.
Без поэзии человек не сможет жить никогда, она отражает очень важные ритмы человеческого естества.
– У Вас был период, когда Вы совсем не писали стихов…
– Стихи перестали писаться в 1996-м году, когда я крестился – так совпало: сначала перестали писаться, а потом крестился. Не знаю, почему это происходило – не было терзаний, а просто перестал испытывать к стихам интерес. Восемь лет не писал. За это время и крестился, и стал священником. А потом опять стихи вернулись – и это хорошо. Это говорит о том, что источник поэзии не в самом человеке – он у Бога, поэтому поэзия будет всегда.
Стихи, ведущие вперед
– Почему большинство самых замечательных духовных стихотворений написано людьми нецерковными или далекими от официальных деноминаций? Бродский, Пастернак…
– Бывает, да, такой момент: для людей со стороны всё это – религия, Церковь, образы Священного Писания — ново, свежо, это некая неисследованная область, они берут христианство «в охотку». Как каша для ребенка – один раз он съест в охотку, другой раз – с трудом, на третий – будет плеваться, потому что он не рад тому, что вменяется в обязанность.
Поэтому и для людей, для которых церковная повседневность не является привычной, всё церковное похоже на лужок, на который можно прийти, сорвать цветов, сплести венок, порезвиться, а потом уйти.
Это одна из причин. А вторая причина, почему у Бродского и Пастернака получалось писать хорошие стихи на эту тему: потому что Бродский и Пастернак просто сами по себе очень хорошие поэты.
– А Вам мешает, что Вы – священник и люди ждут от Вас определенных «рифм»?
– Нет, меня же никто не заставляет писать стихи, поэтому как-то Господь хранит от этого. Удается не писать стихов о том, о чем не хочется. Общая установка моей жизни – это свойство, в шутку говоря, всякого лентяя, прокрастинатора: стараться не делать того, что не нравится.
– Ваши любимые современные «духовные» поэты?
– Их много, и возникают всё новые. Трудно сказать, насколько они духовные. Например, поэт Евгений Карасев. Он уже пожилой, живет в Твери, полжизни отсидел по тюрьмам и лагерям. Детство было тяжелое, беспризорничал, приходилось воровать. И поэзия его полна этими горькими наблюдениями, такой Анри Руссо в поэзии.
Нельзя не упомянуть Андрея Сен-Сенькова, Станислава Львовского, Андрея Полякова, который живет в Крыму. Я веду на канале «Культура» передачу «Поэзия. Движение слов», стараюсь приводить на радио тех, до кого могу дотянуться, составляю коллекцию современных поэтов.
И ушедшие от нас: Елена Шварц, Виктор Кривулин, Денис Новиков… Многие поэты трагически ушли из жизни, есть даже такие ежегодные чтения «Они ушли, они остались», посвященные поэтам, ушедшим молодыми. За последние десять лет это целый батальон, множество талантливых молодых ушло.
Вот замечательные стихи Дениса Новикова (когда-то его отметил Бродский, написал послесловие к одной из его первых книжек), основной их тон – печаль, жалость, грусть о чем-то. Как сказали бы в бодрое советское время – упаднические стихи, они не славят стройки, победы и достижения, нет в них никакого оптимизма. Но тем не менее эти стихи ведут – не вверх, а вперед, — дают посыл к жизни.
Черное небо стоит над Москвой,
тянется дым из трубы.
Мне ли, как фабрике полуживой,
плату просить за труды?
Сам себе жертвенник, сам себе жрец,
перлами речи родной
завороженный ныряльщик и жнец
плевел, посеянных мной,
я воскурю, воскурю фимиам,
я принесу-вознесу
жертву-хвалу, как валам, временам —
в море, как соснам — в лесу.
Залпы утиных и прочих охот
не повредят соловью.
Сам себе поп, сумасшедший приход
времени благословлю…
Это из детства прилив дурноты,
дяденек пьяных галдеж,
тетенек глупых расспросы — кем ты
станешь, когда подрастешь?
Дымом обратным из неба Москвы,
снегом на Крымском мосту,
влажным клубком табака и травы
стану, когда подрасту.
За ухом зверя из моря треплю,
зверь мой, кровиночка, век,
мнимою близостью хвастать люблю,
маленький я человек.
Дымом до ветхозаветных ноздрей,
новозаветных ушей
словом дойти, заостриться острей
смерти — при жизни умей.
А бывают бодрые стихи, которые ни уму ни сердцу, вхолостую работают.
Поэзия – слуга любви
– Кажется, Виктор Астафьев в одной из бесед говорил, что поэты как дети – нуждаются в нашей защите…
– Да, есть такая схожесть, даже с инвалидами, с покалеченными детьми – они неуклюжие, им трудно ходить, у них ломкие кости. Тому, кто сложнее устроен, у кого больше «чувствилищ», — тому труднее. Как писал Бодлер в «Альбатросе»:
Но ходить по земле среди свиста и брани
Исполинские крылья мешают тебе.
Но меня всегда смущает и даже вызывает неприязнь то, когда этим положением вещей поэт начинает гордиться: «Я весь такой ранимый». Или, того хуже, оправдывать этим свои грешки (как говорил замечательный поэт и мыслитель Игорь Юганов: «Гений и злодейство несовместимы. А вот про гения и мелкие пакости такого не скажешь…»).
Поэзия – это не твое, это дар Божий. Это тот талант, который нельзя закопать в землю, а надо реализовать.
А главная реализация – это любовь, мы должны служить кому-то, кому-то от твоих стихов должно стать хорошо на душе, посветлеть. Как один знаменитый лагерник, отсидевший в ГУЛАГе, говорил, что ему помогали выжить стихи Мандельштама: «Флейты греческой тэта и йота…». Вот это реализация. А то, как ты работаешь – это то электричество, которое притягивает читателя и помогает ему, который принимает это электричество и идет дальше.
В биографии Бродского, которую написал Лев Лосев, есть во вступлении примечание: Бродскому честь и хвала помимо всего прочего и за то, что он свой талант не потерял, не пропил, а работал над ним.
Поэтому талант – это счастье, которое тебе дано, над ним надо работать. Это трудно, конечно, но кому легко? Паять кастрюли тоже нелегко. Поэтому гордиться своей ранимостью незачем.