Что такое репатриация в истории ссср
«Репатрианты»: как в СССР поступали с гражданами, вернувшимися из Германии
После окончания Великой Отечественной войны в СССР вернулось свыше 5 млн. репатриантов – гражданских и военных лиц, в силу разных причин оказавшихся за пределами своей страны. Среди них были как насильно вывезенные в Германию, так и перебежчики. Впрочем, это различие не сильно сказывалось на отношении к ним в Советском Союзе.
Попал в плен – значит предал
24 августа 1944 года ГКО СССР принял назревшее решение об организации возвращения на родину советских граждан, насильно увезенных немцами или оказавшихся за линией фронта по иным причинам. В активную фазу этот процесс вступил лишь поле победы над гитлеровской Германией. По данным Управления Уполномоченного Совета Народных Комиссаров СССР, всего насчитывалось 5 млн 352 тысячи советских репатриантов из которых свыше 1,5 млн были военнопленными (по другим сведениям – около 1,8 млн).
Согласно документам того же Управления, к месту жительства (в Прибалтику, Карелию, Украину, Белоруссию, Закавказье, Казахстан, Туркмению, Узбекистан и другие регионы страны) было направлено чуть более 3 млн. перемещенных лиц, остальных ждала дополнительная проверка. В основном это были военнопленные, которые по умолчанию попадали в категорию потенциальных изменников Родины.
Пленные с легкой руки Троцкого еще в первые месяцы установления диктатуры пролетариата причислялись к неблагонадежным членам общества, предавшим идеалы революции. В лихие годы Гражданской войны у новых властей России не было ни времени, ни желания разбираться осознанно ли ты оказался в стане врага или в силу непреодолимых обстоятельств. Военнопленного фактически приравняли к государственному преступнику.
После прихода к власти Сталина этот догмат был закреплен на законодательном уровне. Согласно принятому в 1938 году новому уголовному кодексу, преследованию мог подвергнуться практически любой гражданин СССР, побывавший во вражеском плену. Грань между дезертиром и попавшим в плен не по своей воле военнослужащим представлялась весьма размытой.
Впрочем, доктор исторических наук Виктор Земсков уверен, что во время Великой Отечественной войны в руководстве СССР не отождествляли понятия «пленные» и «предатели». Полицаи, каратели, члены зондеркоманд и прочие коллаборационисты, по его словам, практически всегда отделялись от основной массы перемещенных лиц, ничем себя не запятнавших. Среди тех, кто, по мнению властей, скомпрометировал себя в плену, оказалось около 200 тысяч человек. Почти все они были направлены в лагеря НКВД.
Возвращаться на родину не желаем
По итогам Ялтинской конференции Сталин убедил союзников способствовать возвращению советских граждан на родину, в первую очередь это касалось военнопленных и участников РОА. Не все горели желанием возвращаться в СССР, опасаясь расправы со стороны органов госбезопасности. Одни присваивали себе чужие документы, другие пытались «раствориться» среди местного населения: главное было ускользнуть от всевидящего ока НКВД.
Уполномоченный по репатриации генерал-майор Давыдов в своем докладе о посещении сборных пунктов Западной Германии писал следующее: «Из толпы слышны крики: «Что вы от нас хотите? Вы хотите забрать наши души? Мы знаем ваше НКВД. Вы нас увезете, а потом расстреляете». Люди, по словам Давыдова, часто баррикадировались в зданиях и отказывались выходить оттуда даже под угрозой расстрела.
Судя по документам Управления Уполномоченного СНК, которое возглавлял Филипп Голиков, советское руководство настороженно воспринимало сведения о том, что бывшие военнопленные не хотели возвращаться в СССР. Большей части информации в Кремле не верили, объясняя это тем, что попавшие в плен красноармейцы, как правило, не являлись выходцами из буржуазно-помещичье-кулацкого сословия, а происходили из рабоче-крестьянских семей, а значит ненавидеть советскую власть у них оснований не было.
Голиков излагал свою точку зрения. Он считал, что недоверие к советским властям искусственно подогревалось противниками СССР, которые пытались внушить военнопленным, что собственное государство отреклось от них. «Излишне опровергать такие нелепости. Советская страна помнит и заботится о своих гражданах, попавших в немецкое рабство. Они будут приняты дома, как сыны Родины», – отмечал Уполномоченный СНК.
Тем не менее, в западной историографии приводится немало фактов насильственной выдачи советских перемещенных лиц, которые отмечались вплоть до апреля 1947 года. По-прежнему многие отказывались возвращаться на родину, опасаясь репрессий. Фиксировались и случаи самоубийств. Тем же кто возвращался в СССР предстояло доказывать, что они не изменники.
Согласно сталинской директиве еще в конце 1941 года были созданы особые фильтрационные лагеря, предназначенные для проверки бывших военнопленных. В зоне ответственности четырех Украинских и двух Белорусских фронтов было сформировано свыше сотни подобных лагерей. Проверку в них проходили абсолютно все освобожденные из плена красноармейцы. Тех, кто преодолел фильтрационное сито ждала дорога к месту жительства. С 1945 года для таких граждан организовывали торжественные встречи с цветами, музыкой и транспарантами.
Если проверка не была пройдена путь подозреваемого лежал в спецлагерь, где его ожидали тяготы трудовых будней. Историк Дмитрий Стратиевский, сравнивая условия нахождения в лагерях НКВД немецких солдат и бывших советских военнопленных, пришел к выводу, что первым зачастую предоставлялись куда лучшие помещения и более качественное питание.
Доверия нет
Тем военнопленным и остарбайтерам, которые прошли фильтрацию, было официально объявлено, что на них распространяются все гражданские права, трудовое законодательство и социальное страхование. Однако на деле было не все так радужно. Многим «возвращенцам» пришлось столкнуться с ущемлением своих прав. Им отказывали в поступлении в учебные заведения, трудоустройстве или приеме в ряды КПСС. А без членства в партии невозможно было рассчитывать на какую-либо карьеру. Само слово «репатриант» в послевоенном советском обществе приобрело негативную окраску.
Нередко действия властей на местах расходились с директивами центра. Если в Москве человек был признан насильственно угнанным в Германию, то какой-нибудь местком считал репатрианта изменником и относился к нему соответствующим образом. Испытывая презрительное отношение региональных властей, ущемленные в своих правах граждане были вынуждены писать в Москву.
Высшее партийное начальство демонстрировало куда большую лояльность к бывшим военнопленным и остарбайтерам, хотя на практике и оно не раз подвергало репатриантов дискриминации. Это было особенно заметно при выдвижении таких лиц на руководящие посты. Военнопленным неоднократно приходилось сталкиваться с тем, что их не считали ветеранами войны. Часто в их адрес были обращены гневные тирады, наподобие: «Я гнал немца до самого Берлина пока ты отсиживался во вражеском плену и жрал дармовую еду!».
«Остовки», советские женщины, работавшие в Германии, признавались, что устроиться на работу было крайне непросто, их заставляли каждые три месяца проходить перепроверку, всюду их ждали бюрократические препоны, на все нужны были подтверждающие справки и документы. По словам историка Дмитрия Стратиевского, в анкетах репатриантов при поступлении словно клеймо значился пункт «о пребывании в плену или на оккупированных территориях».
В Кремле довольно быстро отреагировали на систематические нарушения прав репатриантов. 4 августа 1945 года вышло распоряжение, в котором критике подвергались «отдельные партийные работники», которые демонстрировали «огульное недоверие к репатриируемым советским гражданам». Их призывали привлекать людей, переживших ужасы немецкого плена, к активному участию в трудовой и общественно-политической жизни страны.
Это во многом улучшило положение репатриантов, однако проблему не искоренило. Нужно понимать, что со второй половины сороковых стали отчетливо проявляться разногласия между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции, что привело к росту в правящей советской верхушке «шпиономании». На этом фоне уже сам факт бесконтрольного нахождения советских граждан на Западе вызывал подозрения. В 1948 году грянула кампания по борьбе с космополитизмом и «иностранщиной». Разгоралась «холодная война».
Что такое репатриация в истории ссср
65 лет назад в СССР началась планомерная работа по возвращению на родину советских граждан, в результате войны оказавшихся в Германии и оккупированных ею странах. В определённом смысле история послевоенной репатриации – это один из важнейших сюжетов, до сих пор влияющий на понимание и трактовку взаимоотношений человека и родины на всём пространстве Русского мира. Впрочем, здесь можно говорить не только об истории, но и о связанных с нею мифах, поскольку долгие годы по разным, прежде всего идеологическим, причинам репатриация оставалась одним из белых пятен в отечественной историографии. И даже в наши дни, несмотря на появление основанных на документах публикаций, репатриация зачастую воспринимается исключительно как последовательность насильственных, «репрессивных» действий советских властей (а также правительств ряда западных стран, о чём ниже). Сам же процесс репатриации изображается как нечто среднее между депортациями репрессированных народов и массовыми «посадками» 30-х гг.
Причиной мифологизации стало не столько сознательное искажение фактов либо тенденциозное их толкование в угоду политической конъюнктуре или господствующим в обществе умонастроениям, сколько отсутствие достаточного количества объективной информации, особенно документальных материалов. Так, многие авторы (в массе своей публицисты), обратившиеся к этой теме ещё на рубеже 80–90-х гг. прошлого века, когда писать про репатриацию наконец-то стало возможно, опирались главным образом на «лагерную прозу» (А. Солженицына, В. Шаламова и других) и на сочинения зарубежных авторов, в том числе эмигрантов, к тому времени опубликованные в нашей стране.
Очевидно, что обе группы «источников» не могут считаться объективными документальными свидетельствами. И бывшие заключённые ГУЛАГа, и мемуаристы-эмигранты пишут главным образом о пережитом либо переносят на бумагу услышанное от других. Кроме того, эти сочинения по вполне объяснимым причинам отличаются значительной тенденциозностью. Тем не менее и сейчас они нередко воспринимаются едва ли не как истина в последней инстанции. К примеру, рассказ Варлама Шаламова «Последний бой майора Пугачёва» послужил основой для одноимённого художественного фильма, снятого компанией «НТВ-кино» в 2005 году, т. е. к 60-летию Победы, и неофициально рекомендованного к просмотру учащимся средних школ.
Первые научные публикации, касающиеся репатриации, появились несколько позже публицистических произведений, что характерно практически для всех ранее запретных тем. Всех историков, обращавшихся к данному сюжету, можно условно разделить на «государственников», в целом одобряющих действия советского правительства как обусловленные реальной экономической и политической необходимостью (А. Шевяков, И. Пыхалов), и «правозащитников», концентрирующих внимание на юридических и гуманитарных аспектах проблемы (П. Полян). Их точка зрения, как несложно заметить, во многом совпадает с мнением части западных и эмигрантских исследователей (Н. Бетелл, Н. Толстой), трактующих тотальную обязательную репатриацию советских граждан как гуманитарное преступление не только советского, но и западных правительств, отказавшихся предоставить политическое убежище людям, не желавшим возвращаться в СССР.
При этом исследователи, стоящие на «правозащитных» позициях, нередко упускают из вида, а скорее, сознательно не принимают в расчёт многие вполне очевидные обстоятельства. Как известно, соглашение между СССР, США и Великобританией об обязательной репатриации перемещённых лиц было достигнуто на встрече лидеров трёх держав в Ялте в феврале 1945 года. Тогда, в конце войны, необходимость содействовать возвращению домой всех, кто в годы войны оказался на чужбине, считалась чем-то само собой разумеющимся. Соответственно, и необходимость репатриации также не подвергалась сомнению. Считалось, что от репатриации будут уклоняться лишь те, кто запятнал себя сотрудничеством с врагом. А отношение к коллаборационистам и властей, и общественного мнения в странах антигитлеровской коалиции было резко отрицательным. Любая помощь и даже снисхождение к власовцам, квислинговцам, петеновцам и иным предателям едва ли не приравнивались к сотрудничеству с противником. Так что правительства западных стран, традиционно сильно зависящие от общественного мнения, в то время – на завершающем этапе войны и сразу после её окончания – попросту не могли поступить иначе.
Разумеется, Запад не желал нести никакой юридической ответственности за укрывательство у себя бывших карателей и иных коллаборационистов. Этим в том числе можно объяснить выдачу тех, кто, согласно букве достигнутых соглашений, репатриации не подлежал – «старых» эмигрантов и т. н. «западников», т. е. уроженцев областей, до начала Второй мировой не входивших в состав СССР, служивших в добровольческих формированиях Вермахта и СС.
Отношение к советским перемещённым лицам, стремившимся остаться на Западе, стало меняться лишь позже, с началом Холодной войны, когда бывшие противники стали постепенно превращаться в «союзников в борьбе с коммунизмом». Но и тогда западные страны просто физически не могли принять всех потенциальных невозвращенцев. По мнению некоторых исследователей, в частности В. Н. Земскова, примерно полмиллиона человек, составивших костяк второй эмиграции, это тот максимум, который реально мог адаптироваться в западном мире. Подтверждением тому может служить пребывание в лагерях для перемещённых лиц в Германии, Австрии и других европейских государствах так и не сумевших устроиться в новых странах тысяч бывших советских граждан, а также отказ принять их у себя со стороны правительств даже тех стран, где имелись все возможности для расселения эмигрантов (Канада, Австралия, Аргентина, Бразилия).
Впрочем, масштабы «невозвращенческих» настроений среди советских перемещённых лиц не стоит преувеличивать. По мнению В. Н. Земскова, если бы репатриация была сугубо добровольной, то количество оставшихся на Западе вряд ли превысило бы миллион человек. В реальности, как уже говорилось, их численность была в два раза меньше. Среди не желавших возвращаться в СССР большинство составляли жители Прибалтики, а также Западной Украины и Западной Белоруссии. «Восточники», т. е. жители СССР в границах до 17 сентября 1939 г., наоборот, в массе своей стремились вернуться домой. В целом же, по мнению Земскова, основывающего свои выводы на данных опросных листов и объяснительных записок самих репатриантов, донесениях осведомителей НКВД в лагерях репатриантов и на многочисленных воспоминаниях, среди советских перемещённых лиц (и «восточников», и «западников») «твёрдых возвращенцев» было не менее 70 %, невозвращенцев – около 5 %, остальные 25 % составляли колеблющиеся, т. е. те, кто в принципе хотел вернуться домой, но опасался репрессий. Эти цифры нередко ставились под сомнение, но даже прямые оппоненты В. Н. Земскова, в частности К.В. Болдырев, признают, что доля согласных на репатриацию без какого-либо принуждения составила бы от 60 до 75 %, при этом оставшиеся 25–40 % нельзя причислить к бывшим коллаборантам и иным убеждённым невозвращенцам.
Советское правительство, хотя и стремилось к поголовному возвращению всех своих граждан, не ставило перед собой цель ни убедить массы перемещённых лиц в необходимости вернуться на Родину, ни тем более «переловить» всех тех, кто оказался в Европе, чтобы затем поместить их снова за колючую проволоку. Такой задачи просто объективно не существовало. Как уже говорилось, большая часть бывших советских военнопленных, остарбайтеров, заключённых концлагерей сама стремились вернуться в СССР. Советскому правительству необходимо было организовать сбор, учёт перемещённых лиц, рассеянных практически по всей Европе, включая и нейтральные страны, их проверку (в том числе для того, чтобы выявить преступников) и последующую транспортировку этих людей в СССР.
Задача была без преувеличения титанической: к концу войны за пределами Советского Союза находилось примерно 5 млн человек. Из них 1,7 млн составляли бывшие военнопленные, остальные – бывшие восточные рабочие и беженцы, добровольно ушедшие вместе с отступающими немцами или же принудительно ими эвакуированные. Более 3 млн человек находилось на территориях, контролируемых союзниками, и, соответственно, менее 2 млн – в районах, занятых Красной Армией.
Столь масштабная и сложная, прежде всего технически, задача решалась, естественно, на государственном уровне. 24 августа 1944 г. было принято постановление Государственного комитета обороны «Об организации приёма возвращающихся на родину советских граждан, насильно уведённых немцами, а также по разным причинам оказавшихся за пограничной линией между СССР и Польшей», а двумя днями позже – постановление СНК СССР «О советских военнопленных и насильно уведённых немцами советских гражданах, находящихся на территории Италии и Франции».
4 октября того же года уполномоченным Совнаркома (позже Совмина) СССР по делам репатриации был назначен генерал-полковник Филипп Иванович Голиков. 6 октября было принято постановление о порядке деятельности уполномоченного. 23 октября было образовано Управление уполномоченного по делам репатриации. Представители управления направлялись в действующую армию, точнее, в создаваемые фронтовые и армейские сборно-пересыльные пункты. Кроме СПП, на освобождённых территориях создавались проверочно-фильтрационные пункты и лагеря НКВД. В задачи персонала данных пунктов и лагерей входили сбор, учёт, первичная проверка и отправка на родину перемещённых лиц. Изначально срок проверки и, соответственно, нахождения в лагерях репатриируемых был определён в 10-15 дней. Но он практически никогда не выдерживался, в том числе из-за большого скопления людей, и в среднем пребывание в проверочно-фильтрационных лагерях и сборно-пересыльных пунктах растягивалось на 1-2 месяца.
Организация пересыльных пунктов и лагерей диктовалась не только необходимостью проверки. Их нужно было снабжать продуктами, одеждой, предметами первой необходимости – все репатриируемые с момента попадания в пересыльный лагерь или на сборный пункт и до прибытия на место жительства получали довольствие по нормам, установленным для личного состава тыловых частей Советской армии, им оказывалась необходимая медицинская помощь. Очевидно, что сделать это можно было только централизованно. Нужно было предотвратить и бесконтрольное перемещение по Европе огромных масс людей, а также пресечь грабежи, стычки репатриируемых с местными жителями и прочие эксцессы. Короче говоря, «лагерный», т. е. централизованный, характер репатриации был объективной необходимостью. Кстати, точно так же поступали и западные союзники, развернувшие в своих зонах оккупации множество лагерей для перемещённых лиц.
Что касается хода репатриации, то он детально описан многими авторами, в частности упомянутыми выше П. Поляном, В. Земсковым, А. Шевяковым и др. Пересказывать сейчас их работы нет никакого смысла. Отметим лишь, что подавляющее большинство перемещённых лиц – 4 199 448 чел., из них 2 660 013 гражданских и 1 539 475 военнопленных – возвратилось в СССР уже к 1 марта 1946 г. В следующие годы количество репатриируемых резко пошло на убыль. В 1947–1952 гг. в страну вернулось немногим более 50 тысяч человек. Так что период массовой репатриации фактически завершился в первые полгода после окончания войны. Однако «волнующая эпопея обретения Родины миллионами людей, насильственно лишённых её чужеземными завоевателями», как назвал репатриацию в одной из своих статей В. Н. Земсков, на этом отнюдь не закончилась.
Что такое репатриация в истории ссср
После окончания Великой Отечественной войны в СССР вернулось свыше 5 млн. репатриантов – гражданских и военных лиц, в силу разных причин оказавшихся за пределами своей страны. Среди них были как насильно вывезенные в Германию, так и перебежчики. Впрочем, это различие не сильно сказывалось на отношении к ним в Советском Союзе.
Попал в плен – значит предал
24 августа 1944 года ГКО СССР принял назревшее решение об организации возвращения на родину советских граждан, насильно увезенных немцами или оказавшихся за линией фронта по иным причинам. В активную фазу этот процесс вступил лишь поле победы над гитлеровской Германией. По данным Управления Уполномоченного Совета Народных Комиссаров СССР, всего насчитывалось 5 млн 352 тысячи советских репатриантов из которых свыше 1,5 млн были военнопленными (по другим сведениям – около 1,8 млн).
Согласно документам того же Управления, к месту жительства (в Прибалтику, Карелию, Украину, Белоруссию, Закавказье, Казахстан, Туркмению, Узбекистан и другие регионы страны) было направлено чуть более 3 млн. перемещенных лиц, остальных ждала дополнительная проверка. В основном это были военнопленные, которые по умолчанию попадали в категорию потенциальных изменников Родины.
Пленные с легкой руки Троцкого еще в первые месяцы установления диктатуры пролетариата причислялись к неблагонадежным членам общества, предавшим идеалы революции. В лихие годы Гражданской войны у новых властей России не было ни времени, ни желания разбираться осознанно ли ты оказался в стане врага или в силу непреодолимых обстоятельств. Военнопленного фактически приравняли к государственному преступнику.
После прихода к власти Сталина этот догмат был закреплен на законодательном уровне. Согласно принятому в 1938 году новому уголовному кодексу, преследованию мог подвергнуться практически любой гражданин СССР, побывавший во вражеском плену. Грань между дезертиром и попавшим в плен не по своей воле военнослужащим представлялась весьма размытой.
Впрочем, доктор исторических наук Виктор Земсков уверен, что во время Великой Отечественной войны в руководстве СССР не отождествляли понятия «пленные» и «предатели». Полицаи, каратели, члены зондеркоманд и прочие коллаборационисты, по его словам, практически всегда отделялись от основной массы перемещенных лиц, ничем себя не запятнавших. Среди тех, кто, по мнению властей, скомпрометировал себя в плену, оказалось около 200 тысяч человек. Почти все они были направлены в лагеря НКВД.
Возвращаться на родину не желаем
По итогам Ялтинской конференции Сталин убедил союзников способствовать возвращению советских граждан на родину, в первую очередь это касалось военнопленных и участников РОА. Не все горели желанием возвращаться в СССР, опасаясь расправы со стороны органов госбезопасности. Одни присваивали себе чужие документы, другие пытались «раствориться» среди местного населения: главное было ускользнуть от всевидящего ока НКВД.
Уполномоченный по репатриации генерал-майор Давыдов в своем докладе о посещении сборных пунктов Западной Германии писал следующее: «Из толпы слышны крики: «Что вы от нас хотите? Вы хотите забрать наши души? Мы знаем ваше НКВД. Вы нас увезете, а потом расстреляете». Люди, по словам Давыдова, часто баррикадировались в зданиях и отказывались выходить оттуда даже под угрозой расстрела.
Судя по документам Управления Уполномоченного СНК, которое возглавлял Филипп Голиков, советское руководство настороженно воспринимало сведения о том, что бывшие военнопленные не хотели возвращаться в СССР. Большей части информации в Кремле не верили, объясняя это тем, что попавшие в плен красноармейцы, как правило, не являлись выходцами из буржуазно-помещичье-кулацкого сословия, а происходили из рабоче-крестьянских семей, а значит ненавидеть советскую власть у них оснований не было.
Голиков излагал свою точку зрения. Он считал, что недоверие к советским властям искусственно подогревалось противниками СССР, которые пытались внушить военнопленным, что собственное государство отреклось от них. «Излишне опровергать такие нелепости. Советская страна помнит и заботится о своих гражданах, попавших в немецкое рабство. Они будут приняты дома, как сыны Родины», – отмечал Уполномоченный СНК.
Тем не менее, в западной историографии приводится немало фактов насильственной выдачи советских перемещенных лиц, которые отмечались вплоть до апреля 1947 года. По-прежнему многие отказывались возвращаться на родину, опасаясь репрессий. Фиксировались и случаи самоубийств. Тем же кто возвращался в СССР предстояло доказывать, что они не изменники.
Согласно сталинской директиве еще в конце 1941 года были созданы особые фильтрационные лагеря, предназначенные для проверки бывших военнопленных. В зоне ответственности четырех Украинских и двух Белорусских фронтов было сформировано свыше сотни подобных лагерей. Проверку в них проходили абсолютно все освобожденные из плена красноармейцы. Тех, кто преодолел фильтрационное сито ждала дорога к месту жительства. С 1945 года для таких граждан организовывали торжественные встречи с цветами, музыкой и транспарантами.
Если проверка не была пройдена путь подозреваемого лежал в спецлагерь, где его ожидали тяготы трудовых будней. Историк Дмитрий Стратиевский, сравнивая условия нахождения в лагерях НКВД немецких солдат и бывших советских военнопленных, пришел к выводу, что первым зачастую предоставлялись куда лучшие помещения и более качественное питание.
Доверия нет
Тем военнопленным и остарбайтерам, которые прошли фильтрацию, было официально объявлено, что на них распространяются все гражданские права, трудовое законодательство и социальное страхование. Однако на деле было не все так радужно. Многим «возвращенцам» пришлось столкнуться с ущемлением своих прав. Им отказывали в поступлении в учебные заведения, трудоустройстве или приеме в ряды КПСС. А без членства в партии невозможно было рассчитывать на какую-либо карьеру. Само слово «репатриант» в послевоенном советском обществе приобрело негативную окраску.
Нередко действия властей на местах расходились с директивами центра. Если в Москве человек был признан насильственно угнанным в Германию, то какой-нибудь местком считал репатрианта изменником и относился к нему соответствующим образом. Испытывая презрительное отношение региональных властей, ущемленные в своих правах граждане были вынуждены писать в Москву.
Высшее партийное начальство демонстрировало куда большую лояльность к бывшим военнопленным и остарбайтерам, хотя на практике и оно не раз подвергало репатриантов дискриминации. Это было особенно заметно при выдвижении таких лиц на руководящие посты. Военнопленным неоднократно приходилось сталкиваться с тем, что их не считали ветеранами войны. Часто в их адрес были обращены гневные тирады, наподобие: «Я гнал немца до самого Берлина пока ты отсиживался во вражеском плену и жрал дармовую еду!».
«Остовки», советские женщины, работавшие в Германии, признавались, что устроиться на работу было крайне непросто, их заставляли каждые три месяца проходить перепроверку, всюду их ждали бюрократические препоны, на все нужны были подтверждающие справки и документы. По словам историка Дмитрия Стратиевского, в анкетах репатриантов при поступлении словно клеймо значился пункт «о пребывании в плену или на оккупированных территориях».
В Кремле довольно быстро отреагировали на систематические нарушения прав репатриантов. 4 августа 1945 года вышло распоряжение, в котором критике подвергались «отдельные партийные работники», которые демонстрировали «огульное недоверие к репатриируемым советским гражданам». Их призывали привлекать людей, переживших ужасы немецкого плена, к активному участию в трудовой и общественно-политической жизни страны.
Это во многом улучшило положение репатриантов, однако проблему не искоренило. Нужно понимать, что со второй половины сороковых стали отчетливо проявляться разногласия между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции, что привело к росту в правящей советской верхушке «шпиономании». На этом фоне уже сам факт бесконтрольного нахождения советских граждан на Западе вызывал подозрения. В 1948 году грянула кампания по борьбе с космополитизмом и «иностранщиной». Разгоралась «холодная война».