Что такое роковое стечение обстоятельств
В жизни всё не случайно
«Роковое стечение обстоятельств», «повезло», «не повезло» и тому подобные реплики часто можно слышать, когда происходит что-то неожиданное. При этом не так важно, приятной является неожиданность или неприятной, часто она воспринимается, как нечто случайное. Когда человек выигрывает миллион в лотерею, большинство людей скажут, что ему повезло. Но так ли это на самом деле? Всё ли происходит случайно и ничем не обусловлено?
Восприятие происходящих событий, как случайных — это достаточно поверхностное восприятие реальности. К примеру, даже чтобы выиграть миллион, как минимум, нужно купить лотерейный билет. Иначе может быть как в том популярном анекдоте, где человек всю жизнь молился Богу, прося выигрыш в лотерею, а в конце выясняется, что он даже ни разу не купил билет. Таким образом, у всего происходящего есть причина — другой вопрос в том, что мы можем её не видеть и тогда мы говорим: «повезло/не повезло», «случайность» и так далее.
Случайность или последствия кармы?
Начнём с простого: случайностей не бывает. Все в жизни происходит не случайно. Существует закон сохранения энергии, согласно которому ничто не может появиться просто из ниоткуда или исчезнуть в никуда. И если человек выиграл в лотерею — это произошло не только потому, что он купил билет, а потом ему «повезло». Всё, что происходит в нашем мире обусловлено движением и конвертацией энергии.
И большой денежный выигрыш в данном случае — это конвертация энергии человека. А есть у него эта энергия лишь потому, что в прошлом он создал для этого причину. Но самое интересное происходит дальше. Статистика большинства игорных заведений неутешительна: большинство игроков, которые ушли с большим выигрышем, затем очень быстро так же «успешно» уходят из жизни. Причина проста — они конвертировали большое количество энергии в деньги, и этой энергии им попросту дальше не хватило на жизнь, здоровье и так далее.
Наверное, для этого и придумали термин «везение», — чтобы не погружаться в рассмотрение тонких материй. Если человеку «повезло», то он приложил к этому усилия. К примеру, Шри Свами Шивананда так пишет о чудесах воздержания: «тот, кто не позволяет вылиться даже капле семени в течение периода в 12 лет — войдёт в Самадхи без всякого усилия». Очень интересная формулировка «без всякого усилия». Если отбросить первую часть цитаты, то можно сказать, что человеку «повезло» — он вошел в Самадхи без усилия.
Надо отметить, что Самадхи — это высшая ступень в йоге, совершенство медитации, когда индивидуальное сознание сливается с космическим. И конечно, утверждение о том, что в такое состояние человек вошёл «без всякого усилия» очень вдохновляет… если не рассмотреть первую часть фразы, в которой говорится, что он практиковал воздержание в течение 12 лет. А это, особенно в современном мире, не так-то просто. С таким же успехом можно сказать, например, про спортсмена, который 12 лет тренировался, а затем стал чемпионом «без всякого усилия».
И так во всём — мы получаем лишь последствия того, к чему прикладывали усилия, на что тратили своё время и куда направляли внимание.
Таким образом, случайностей и везения попросту не бывает. У всего есть причина. Да, эта причина может быть далеко в прошлом, мы не всегда можем отследить причинно-следственную связь, но мы должны понимать — если с нами что-то произошло, мы для этого создали причину. Если этой причиной был благостный поступок, мы получаем благо, если причиной был недостойный поступок — последствия будут соответствующими.
Случай — псевдоним Бога
Есть один хороший афоризм, который отражает всю суть такого понятия, как случайность: «Случай — это псевдоним Бога, когда он не хочет подписываться собственным именем». Хорошо об этом написал и Александр Пушкин:
«Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая — мощного, мгновенного орудия провидения…».
В произведениях Александра Сергеевича, на самом деле, запечатлена глубокая мудрость. Часто то, что мы воспринимаем, как случайность, на самом деле может быть неким знаком или толчком к развитию. Попробуйте прямо сейчас вспомнить какую-нибудь ситуацию, желательно психотравмирующую, которая в прошлом причинила какой-то дискомфорт. А теперь подумайте, к чему она вас привела. И в большинстве случаев окажется, что с позиции прошедшего времени эта ситуация оказалась благом.
Жизнь человека можно сравнить с ездой по шоссе. Если свернуть в лесопосадку — ехать будет сложно, но если вернуться в верном направлении и вырулить на шоссе, снова ехать становится удобно и комфортно. Эта метафора говорит о том, что если человек идёт по верному пути, то ему и не нужны какие-то жёсткие жизненные уроки. Тут важно отметить, что «верного пути» не существует единого для всех — у каждого свой верный путь.
К примеру, болезнь. Можно сказать, что это тоже случайность. Собственно, чаще всего люди так и думают. Примечательно, что по одной из версий, слово «болезнь» наши предки расшифровывали, как БОЛь Есть ЗНание. Знание о чём? О том, что человек движется в неверном направлении, как-то неправильно живёт, нарушает какие-то принципы Вселенной.
И наши предки воспринимали болезнь не как проблему, которую надо срочно задавить таблетками, а как урок, как указание свыше на какую-то проблему в мировоззрении, сознании, поведении и так далее.
Судьба: набор случайностей или осознанный выбор?
Существует мнение, что судьбу человек получает так же, как игрок получает карты. Никакой логики и смысла в этом нет. Просто кому-то по судьбе положено быть богатым, красивым, здоровым и успешным, а другому — всё с точности до наоборот. И тут нельзя не затронуть вопрос реинкарнации. С позиции одной жизни и правда сложно объяснить, почему один с рождения имеет всё, а другой не имеет ничего. Иначе, как случайным стечением обстоятельств это нельзя объяснить.
Но если посмотреть с позиции прошлых жизней, всё становится понятно. В буддизме есть такие притчи-рассказы, как «джатаки» — это короткие повествования от Будды о его прошлых жизнях и прошлых жизнях его учеников. И там чётко можно проследить, что никаких случайностей не бывает, семена причин, посеянные даже много воплощений назад, дают всходы последствий даже спустя сотни лет.
Можно привести пример с фильмом. Представьте себе, что вы зашли в кинотеатр, где уже идёт фильм и видите его отрывок. Много ли вы сможете понять из сюжета фильма, если посмотрите пятиминутный отрывок? Вряд ли. И вот в этом случае и правда можно сказать, что всё происходящее с героями — нелепая случайность. Но если посмотреть фильм целиком, то часто становится понятно, почему происходит всё так, как происходит. Речь, разумеется, о каких-то фильмах с адекватным посылом, а не просто боевиков, где все убивают всех без всякого смысла. В жизни так просто не бывает. Всё намного сложнее.
Важно понимать, что мы живём в математически справедливом мире, где у всего происходящего всегда есть причина и эта причина всегда логична и понятна, если, конечно, её найти. Проблема в том, что современные средства массовой (дез)информации формируют в нас так называемое «клиповое мышление», то есть неспособность смотреть на ситуацию объёмно, отслеживая те или иные процессы на длинных временных промежутках.
Мы привыкли оценивать ситуацию с позиции здесь и сейчас. Речь сейчас не идёт о популярной рекомендации «пребывать здесь и сейчас» — там речь немного о другом. Речь идёт об анализе ситуации, исходя из поиска причин происходящего и полного понимания последствий своих действий. Если мы научимся смотреть на ситуацию именно так, тогда ни о каких случайностях говорить не придётся.
Случайность — повод задуматься
Итак, ничего не происходит само по себе, без причин. Если же человек столкнулся с тем, что иначе, как случайностью объяснить нельзя — это повод задуматься. Жизнь посылает нам знаки, которые:
И наша задача не в том, чтобы вешать ярлыки «случайности» или «везения/невезения» — это попросту неконструктивно. Хотя бы потому, что в этом случае мы лишаемся возможности управлять своей жизнью. Ибо если что-то может происходить «случайно» независимо от нас и самое главное, без всякого смысла, значит мы — просто игрушки в руках судьбы, просто щепки, которые волны океана несут непонятно куда. И такая позиция попросту лишает нас гармонии в нашей жизни.
Наша же задача состоит в том, чтобы видеть эти знаки, которые подаёт нам жизнь в виде так называемых «случайностей» и учиться понимать этот язык, на котором с нами говорит Вселенная. А она желает нам только добра. Как писал царь Соломон: «Всё соделал Он прекрасным в своё время и вложил мир в сердце их, однако же человек не может постичь дел, которые Бог делает от начала и до конца».
Хорошо сказано, кроме одного: задача человека как раз в том, чтобы понять высший замысел всего, что происходит в его жизни и научиться в случайностях видеть знаки, подсказки, возможности и так далее.
В писаниях часто описаны ситуации, когда некие высшие силы общаются с пророками, мудрецами, просветлёнными и так далее. И несмотря на то, что в книгах часто всё описано буквально, дескать «Бог сказал: пойди туда и сделай так», скорее всего так написано для упрощённого понимания и как раз потерян сам смысл. Высшие силы общаются с нами через знаки, которые мы часто воспринимаем, как случайности.
Вполне возможно, что Моисей не слышал от «горящего куста» прямое наставление о том, что и как делать. Скорее всего, этот горящий куст просто натолкнул его на нужные размышления и он сам пришёл к правильным выводам. И с этой точки зрения каждый из нас — пророк, с которым высшие силы общаются методом таких вот, якобы, «случайностей», которые совсем не случайны.
И это настоящая аналитическая медитация — видеть в случайностях знаки и подсказки. Это не просто мёртвая философия, это самая настоящая практика, которая доступна каждому. И её можно начать практиковать прямо сейчас. Прямо сейчас попробуйте вспомнить то, что показалось вам случайностью и задайте себе вопрос: «Чему меня это учит?». И вот это будет конструктивно.
Роковой – что означает? Определение, значение, примеры употребления
Ищешь, что значит слово роковой? Пытаешься разобраться, что такое роковой? Вот ответ на твой вопрос:
Значение слова «роковой» в словарях русского языка
Роковой это:
1.Предопределенный роком [ рок I], судьбой; неизбежный, неотвратимый.
2.Имеющий тяжелые последствия.
3. перен.Решающий, предопределяющий дальнейшие события.
Роковой
прил.
1) Предопределенный роком, судьбой; неизбежный, неотвратимый.
2) Имеющий тяжелые последствия.
3) перен. Решающий, предопределяющий дальнейшие события.
Роковой
Роковой
роков`ой (к рок- судьба)
Роковой
решающий, определяющий собой поворот к чему-нибудь плохому, к несчатью Р. миг. роковой приносящий горе, как бы предопределенный роком 1 Роковая любовь. роковой имеющий тяжелын или гибельные последствия Роковая ошибка. Роковое стечение обстоятельств. Роковая случайность.
Роковой
роковой прил.
1) Предопределенный роком, судьбой; неизбежный, неотвратимый.
2) Имеющий тяжелые последствия.
3) перен. Решающий, предопределяющий дальнейшие события.
Роковой
роковая, роковое (книжн.).
1. Приносящий горе, несчастье, доставляющий неизбежно страдания, неотвратимый (устар. поэт.). И всюду страсти роковые и от судеб защиты нет. Пушкин. Я призрак милый, роковой, тебя увидев, забываю. Пушкин. || Выражающий особое предназначенье, своеобразную судьбу (устар. поэт.). В его лице было что-то роковое.
2. Решающий, предопределяющий дальнейшие события. Роковая минута приближалась. Пушкин. Роковой шаг.
3. Гибельный, имеющий тяжелые или гибельные последствия. Роковой исход болезни. Роковая случайность. Дряхлый мир – на роковому пути. Некрасов. Роковая ошибка.
Роковой
роковой (к рок-судьба)
Роковой
Где и как употребляется слово «роковой»?
Кроме значения слова «роковой» в словарях, рекомендуем также ознакомиться с примерами предложений и цитат из классической литературы, в которых употребляется слово «роковой».
Так вы сможете гораздо легче понять и запомнить, как правильно употребляется слово «роковой» в тексте и устной речи.
Примеры употребления слова «роковой»
– Время покажет, брат мой. Если мы ошибаемся, это не станет роковой ошибкой.
Утром рокового дня президент работал с бумагами, а художница работала над его портретом.
Более того, единодушная решимость командования флота продолжать войну сыграла роковую роль и в его собственной судьбе.
Случаи выживания в катастрофах при странном стечение обстоятельств
Когда это случилось, он еще не был сказочно богат и если бы не цепь необычных совпадений, он погиб бы и вся история американской нефтедобычи могла пойти по другому пути.
18 декабря 1867 года Рокфеллер собирался совершить поездку из Кливленда, Огайо, в Баффало, Нью-Йорк. Рокфеллер славился своей собранностью и пунктуальностью, но внезапно именно в этот день из-за проблем с автомобилем, нерасторопностью слуг, едва не потерявших его вещи, и других мелочей, он вообще опоздал к отбытию поезда.
Рокфеллер был очень раздосадован. Помимо того, что его основной багаж уже был погружен на этот поезд и уехал без него, у него срывалась важная встреча.
Однако вскоре он понял, что это была не неудача, а наоборот необычное спасение: поезд потерпел катастрофу и два его вагона упали в глубокое ущелье. Погибли 49 человек и именно в одном из этих вагонов и должен был ехать Рокфеллер.
Другая история связана с человеком по имени Ладжер Сильбарис. Он родился в 1875 году на карибском острове Мартиника и с подростковых лет славился как дебошир, любитель алкоголя и драк.
7 мая 1902 года Сильбариса арестовали за пьяную драку с применением ножа в городе Сен-Пьер и решили строго наказать, бросив на целый месяц в одиночную камеру в каменной темнице.
Эта каменная клетка была до половины вкопана в землю, окон в ней не было вообще и свет в нее проникал лишь через крошечную щель под дверью. Сильбарис весь первый день ареста провалялся там на грязной подстилке и мечтал, что когда он выйдет, то первым делом купит себе новую одежду.
На следующий день 8 мая 1902 года на город Сен-Пьер обрушилась апокалиптическая катастрофа, когда взорвался вулкан Маунт Пеле. Город был полностью разрушен, на его останках бушевали пожары, а его жители массово погибали от токсичных газов и огня. Это был настоящий Ад на Земле.
Когда пожары стали потухать, город был совершенно безжизненным, спастись удалось лишь двум (!) людям, остальные жители в количестве 28 тысяч человек погибли. И одним из этих двух человек был тот самый Сильбарис (другим был сапожник, живший на самом краю города).
Камера, в которой сидел любитель пьяных драк, стала для него настоящим спасительным бункером. Она защитила его от пепла, от газа, который лишь небольшими частями просочился в щель под дверью и почти защитила от жара огня. Сильбарис получил серьезные ожоги, но они не были смертельными.
Четыре дня после извержения он просидел в своей камере, страдая от голода и жажды, прежде чем его крики услышали спасательные группы и его вытащили на поверхность.
После этого он стал таким знаменитым, что потом несколько лет выступал в известном цирке Барнума под прозвищем «Человек, который выжил во время Судного дня». И толпа валом валила посмотреть на такую диковинку и увидеть его шрамы от ожогов.
Следующая необычная история спасения затронула целую футбольную команду (американский футбол). В 1942 году команда «Boston Eagles» играла матч с командой «Holy Cross Crusaders», которая считалась очень слабой и чей проигрыш можно было легко спрогнозировать.
«Boston Eagles» были настолько убеждены в своей победе над аутсайдерами турнира, что уже заранее выбрали место, где они будут весело праздновать свой выигрыш, это был ночной клуб «Cocoanut Grove».
Эта игра рассматривалась бостонцами как формальность, но внезапно «Holy Cross Crusaders» стали давать отпор, постепенно вырвались вперед и. победили.
Люди в основном умерли из-за отравления угарным газом, а выбраться вовремя из здания они не могли потому, что народу в ту ночь в клубе было куда больше, чем обычно и произошла паника и давка.
1 марта 1950 года в городке Беатрис, штат Небраска, взорвались газовые баллоны в здание баптистской церкви. Случилось это в 19.25 вечера. Крыша здания обрушилась, а стены были объяты пламенем.
В первый час после взрыва считалось, что в церкви погибли все участники местного хора. Они должны были придти на репетицию к 19.20, а люди там все были пунктуальные, никто никогда не опаздывал и даже наоборот, на репетицию они приходили обычно за 10-15 минут.
Но именно в этот день 1 марта 1950 года все 15 участников хора по разным причинам сильно ОПОЗДАЛИ на репетицию. Таким образом во взрыве в церкви не погиб ни один человек.
Подробнее о том, какие причины задержали этих людей и насколько странными все это кажется до сих пор можно прочитать в нашей статье «Игры судьбы: Невероятное спасение 15 человек в Небраске».
11 сентября 2001 года около 3 тысяч человек погибли в небоскребах-близнецах в Нью-Йорке, когда в них врезались два самолета, угнанные террористами. Некоторые люди могли пополнить списки жертв этого события, если бы не странное стечение обстоятельств.
Одной из таких людей является Холли Винтер из штата Колорадо. В тот роковой день она запланировала встречу с друзьями в одной из башен.
«Я должна была 11 сентября 2001 года встретиться с двумя своими лучшими друзьями из колледжа. Один жил в Чикаго, другой в Нью-Йорке и второй работал в 1-й башне Всемирного торгового центра. Именно поэтому мы, прилетев из других городов, запланировали встречу в его офисе.
Я позвонила своей маме, которая жила на севере штата Нью-Йорк, чтобы предупредить ее о своем приезде, но она сказала, что мне лучше не приезжать в Нью-Йорк, потому что она как раз сама решила прилететь ко мне в гости. Я пробовала ее отговорить, но она была очень настойчивой и в итоге мой друг полетел в Нью-Йорк без меня.
В 8 часов утра 11 сентября два моих друга встретились в офисе 1-й башни и я разговаривала с ним по телефону, мы смеялись и хорошо пообщались. Потом я положила трубку, чтобы они продолжили веселиться, не отвлекаясь на разговоры по телефону со мной. Позже я не смогла с ними связаться. Оба они погибли в тот день».
Другой человек по имени Джеймс Стефурак тоже каким-то чудом уцелел в той же трагедии. Он работал в южной башне и был очень пунктуальным, редко опаздывая на работу. Но именно в тот день все сложилось совсем по другому.
«Я работаю с акциями и нужно, чтобы я был в своем офисе к 9 утра. Обычно я прихожу именно к 9.00 и лишь изредка у меня бывают «медлительные» дни, когда я могу опаздывать на 10-15 минут. Но 11 сентября был самым «медлительным» днем и я еще находясь у себя дома уже опаздывал на 20 минут.
Я даже решил включить телевизор и посмотреть новости и тут же увидел экстренный выпуск новостей о том, что в здание 1 башни врезался самолет. Моя квартира находилась в здании с видом на башни торгового центра и я тут же побежал на крышу и оттуда стал смотреть на башни.
Я стоял там и видел как потом горела и вторая башня и как обе потом упали вниз. Я до сих пор не могу забыть эту картинку. Если бы я вышел вовремя, то я был бы в своем офисе в тот момент, когда в башню врезался самолет. Сейчас я счастливо женат и у меня четверо детей и мы живем во Флориде».
И еще одна история с того же события. Женщина по имени Грир Эпштейн работала в северной башне и в 8.40 утра 11 сентября 2001 года она получила неожиданный звонок от другой сотрудницы. Та предлагала выйти на перерыв на улицу, покурить и заодно обсудить кое-какие детали по работе.
«Я взяла свои сигареты и пошла к лифту и когда я через 5 минут была уже на первом этаже, лифт странно и резко подпрыгнул. Я списала все на неисправность и решила себе, что подниматься буду на другом лифте, а то мало ли что.
Но когда я пошла к вращающимся стеклянным дверям выхода из башни, я увидела, что там на улице что-то происходит. Было видно как сверху падает какой-то мусор вроде множества листов бумаги, а рядом с дверьми какой-то человек сидел на корточках и держал свой портфель над головой.
Когда я вышла из башни я подняла голову и там надо мной вверху была огромная дыра. В том месте, где располагался мой офис. Кто-то рядом сказал, что туда влетел самолет. Потом я увидела, что самолет летит по небу и врезается во вторую башню. Казалось, что наступил Конец Света».
, или роковое стечение обстоятельств
Одна из жительниц Петербурга оказалась в незавидной ситуации. Женщине грозят обвинения в неумышленном убийстве своего мужа, совершенном при помощи дивана.
Сегодня стали известны подробности незавидной ситуации, в которой оказалась жительница Петербурга. По просьбе следствия ее имя не сообщается. Женщине грозят обвинения в неумышленном убийстве своего мужа, совершенном при помощи дивана.
Корреспондент НТВ Николай Булкин изучил мебельную конструкцию, пытаясь понять, возможно ли такое.
Не совсем легким движением руки кровать превращается в шкаф. Этот трюк менеджеры мебельной фирмы всегда проделывают с удовольствием.
Виктория Слесарчук, менеджер по продажам «За свою конструкцию я могу точно сказать: у нас такое исключено. Без поднятия кровать не захлопнется. Это все очень безопасно. Простой механизм и кровати популярные».
На оперативных кадрах спасателей мертвого мужчину извлекают из механизмов подъемной кровати. Известно, что трагедии предшествовала семейная ссора в состоянии алкогольного опьянения. Жена пыталась разбудить мужа, дернула кровать и она якобы закрылась. Открыть ее женщина не смогла и только спустя три часа позвонила в службу спасения.
Владимир Богданов, спасатель регионального центра спасателей: «Поначалу, когда поступил вызов, мы немного удивились. Но приехав на место, поняли, что там уже все серьезно».
Даже для спасателей ситуация оказалась нестандартной. Чтобы извлечь тело, пришлось 20 минут резать мебель болгаркой.
Владимир Богданов, спасатель регионального центра спасателей: «Мы попробовали раздвинуть диван так, как он должен раздвигаться, но это было сделать невозможно. Мужчина оказался зажатым в устройстве самого дивана».
Теперь следователи выясняют, что стало причиной смерти мужчины и виновны ли производители мебели. Подъемные шкафы всегда пользовались популярностью: это экономия пространства и денег. Продавцы мебели теперь опасаются, что назовут и продажи сократятся. Но менеджеры уверяют: здесь разве палец можно прищемить.
Леонид Шушарин, менеджер отдела поставки: «Чтобы получить увечье от такой кровати, нужно сделать это с физической помощью».
У подъемных кроватей существует несколько типов механизмом. В данном случае это амортизаторы. Они позволяют фиксировать кровать в любом положении. Поэтому, чтобы внутри закрыть человека внутри, нужно приложить усилия. То есть сама по себе кровать захлопнуться не может.
Существует и другие механизмы. Например, система противовесов. Если сесть на кровать ближе к стене, то кровать, возможно, и закроется.
Родион Юрьев, юрист: «Законы физики никто не отменяет даже суд. Есть вес конструкции, есть высота, с которой она падала, есть ее твердость. Соответственно эксперт может рассчитать, достаточной ли была сила удара, с которой падает эта конструкция или нужно было приложить усилие».
Детали разобранной кровати механизмы и деревянный каркас уже отправили на экспертизу. Оперативники тем временем возбудили уголовное дело по статье «Причинение смерти по неосторожности».
Глава тринадцатая «Роковое стечение обстоятельств»
«Роковое стечение обстоятельств»
Остаток лета, к большой радости непоправимо стареющих родителей Софы, Ковалевские и приехавшие следом за ними Жаклары провели в Палибине.
Погода стояла отменная, даже в сентябре было жарко как в июле, можно было купаться, можно было всем обществом выезжать в лес, устраивать веселые пикники. Владимир Онуфриевич сдружился с Федей, младшим братом жены, которого оставил маленьким мальчиком, а теперь застал взрослым девятнадцатилетним юношей, каким был сам, когда окончил Училище правоведения.
Смуглый, круглолицый, с веселыми темными глазами, Федя как две капли воды был похож на Софу и уже одним этим расположил к себе Владимира Онуфриевича, который нашел его «очень милым, талантливым и хорошим молодым человеком». Правда, он, как и сестра, страстно увлекался математикой, так что Владимир в их обществе чувствовал себя «in der Klemme»49. Но он от души радовался желанию Феди зимой поселиться вместе с ними в Петербурге.
Впервые за долгие годы Ковалевский по-настоящему отдыхал. То есть много спал, гулял в лесу, скакал верхом по окрестностям, не раз вместе с Федей отправлялся на охоту, хотя так и не подстрелил ни одного зайца, участвовал в домашних спектаклях.
«С утра до ночи не перестаем есть, что вначале поражало меня после берлинской жизни, — писал Ковалевский брату, — но мало-помалу и я втянулся в это. Утром я встаю в 8, пью молоко с зельтерской водой, чай продолж[ается] до 10, в 12 большой завтрак, в 5 обед и чай, а в 9 часов вечерний чай, если от этого не растолстеешь, то придется «lasciare ogni speranza»50.
Словом, дни проходили в полном ничегонеделании, да к тому же не требовалось никаких расходов. Старики Круковские, откровенно счастливые тем, что их своевольные дочери с непутевыми мужьями вернулись наконец в отчий дом и не гнушаются родительским хлебом, не знали, как им угодить. Деревенская жизнь, еще несколько лет назад казавшаяся Софе, Анюте и горячо сочувствовавшему им Владимиру Онуфриевичу хуже самой отвратительной тюрьмы, теперь представлялась истинным блаженством.
«Если бы будущим летом работать хорошенько три месяца за границею, а 2 1/2 месяца разбирать привезенное и отдыхать здесь, — делился Ковалевский с братом, — и повторять это ежегодно, то, я думаю, и здоровье было бы хорошо, и научные интересы не уходили».
Увы, увы! Мечтам этим не суждено будет осуществиться.
После того как Софья Васильевна заочно удостоилась докторского диплома, она упросила Вейерштрасса похлопотать и о Юлии Лермонтовой, которая подготовила в лаборатории профессора Гофмана превосходную диссертационную работу. Однако на химиков Вейерштрасс не имел такого влияния, как на математиков. Юлии Всеволодовне пришлось поехать в Геттинген и после трехнедельной подготовки выдержать трудное испытание.
И вот, в октябре 1874 года еще одна русская женщина — доктор заграничного университета возвратилась на родину. На несколько дней она задержалась в Петербурге и остановилась у Ковалевских.
Летом, когда они все еще жили в Берлине, лабораторию профессора Гофмана посетил Дмитрий Иванович Менделеев. Встретив там Юлию Всеволодовну, он без лишних церемоний изъявил желание навестить ее и ее друзей.
Понимая, что более тесное знакомство с Менделеевым может быть очень полезно Юле, Ковалевские снова пригласили к себе Дмитрия Ивановича. Он охотно пришел и, по выражению Владимира Онуфриевича, «дрался с Софой из-за математики и значения ее до полуночи». «Он очень милый и, конечно, самый живой человек здесь», — делился своим впечатлением Ковалевский, хотя от него не ускользнуло, что «мил он пока дружен, но, я думаю, что в своих ненавистях он должен быть rucksichtslos51, и иметь его своим противником должно быть очень солоно».
В честь двух ученых женщин Менделеев устроил званый вечер, на который собрался чуть ли не весь цвет петербургской науки. Хозяин «хлопотал об нас ужасно», как сообщил Владимир Онуфриевич брату, и «вообще он стал нашим главным скоморохой». Юля оказалась в центре внимания химиков; Бутлеров усиленно приглашал ее работать в своей лаборатории, она много говорила с его ассистентом Львовым; Софа до часу ночи оживленно беседовала с Чебышевым, Гадолиным и другими видными математиками; Владимир Онуфриевич схватился в жарком споре с Бутлеровым. «Ко мне начинают привыкать, — писал после этого Ковалевский брату, — а то они вообразили по «пашквилю», что я ругатель и дикий нигилист».
После долгого аскетического затворничества, после дурной пищи, скверных, сырых «меблирашек» и доводивших до изнеможения умственных занятий Софья Васильевна со всей страстностью своей переменчивой натуры окунулась в удовольствия столичной жизни.
«Ученая женщина», а тем более математик, представляла собой большую редкость, потому, едва она появилась в Петербурге, о ней «успели прокричать два-три журнала». Совсем новая роль знаменитости, по собственным словам Софьи Васильевны, «хотя и смущала меня немного, но все же очень тешила на первых порах».
Новые знакомые, число которых быстро увеличивалось, ждали от нее чего-то особенного, необычного, и она не обманывала ожиданий. В свои двадцать четыре года она только что расцвела, была здорова, весела, миловидна, полна энергии. Она включилась в работу по созданию Высших женских курсов, организовывала благотворительные вечера, часто бывала в театрах, на всевозможных званых обедах, в литературных кружках, охотно откликалась на всякое приглашение и оказалась живой, остроумной собеседницей, умеющей и немного пококетничать, и оценить хорошую шутку, и поспорить почти на любую тему.
Контраст со стереотипным представлением об «ученом сухаре в юбке» был столь велик, что окружающих немного пьянило ее очарование.
«Я находилась в самом благодушном настроении духа, так сказать, переживала свой «медовый месяц» известности и в эту эпоху своей жизни, пожалуй, готова была воскликнуть: «Все устроено наилучшим образом в наилучшем из миров», — вспоминала впоследствии Ковалевская.
Владимир Онуфриевич всюду сопровождал жену и, видя, что она счастлива, радовался вместе с нею. Но оба они хорошо сознавали, что положение их зыбко, неустойчиво, ибо светская жизнь требовала значительно больших расходов, чем те, какие они могли себе безнаказанно позволять при их скудных средствах. Срочно требовалось Владимиру Онуфриевичу пристроиться к какому-нибудь делу, дающему твердый заработок, и прежде всего получить наконец магистерскую степень, чтобы иметь возможность претендовать на штатное место в университете.
С профессором геологии А.А.Иностранцевым Ковалевский вступил в переписку уже давно. Вернее, поначалу он посылал Александру Александровичу свои научные работы, не сообщая обратного адреса. А предыдущей зимой, отправив ему из Берлина «пасквиль», попросил высказаться по поводу одесской истории. И если возможно, представить его доклад в Петербургское минералогическое общество.
«Я, вполне откровенно, считаю в высшей степени полезным такого рода публикацию, — ответил Иностранцев о «пасквиле», — полезным потому, что мне известно весьма достаточное количество таких экземпляров профессоров, в которых недостает главного — это общего развития. [. ] Ваша брошюра читалась и читается нарасхват в ученом мире, как геологами, так и другими».
Иностранцев не только брался представить доклад коллеги, но даже выражал по этому поводу радость. «По известной апатии нашей ученой интеллигенции, — писал он иронически, — в Минералогическом обществе, как и в некоторых других ученых обществах в Петербурге, всегда есть два или три члена, которые на своих плечах вывозят ученую сторону заседаний, что же касается другой стороны, то есть чаепития, то в этом помогают и другие». Иностранцев вызвался «поправить ту ошибку», что Ковалевский еще не член общества.
У Владимира Онуфриевича, таким образом, были все основания надеяться, что он сможет близко сойтись и даже подружиться с профессором геологии, тем более что они оказались ровесниками.
Однако, явившись на кафедру представиться Иностранцеву, Ковалевский сразу же ощутил холодок в его чопорном поклоне и вялом рукопожатии. Высокий, стройный, подтянутый, аккуратно подстриженный и безупречно одетый профессор оказался прямой противоположностью своему учителю Менделееву, в котором годы нисколько не укротили искрящуюся живость, подвижность и бьющую через край энергию. Тщательная ухоженность усов и небольшой бородки, внимательный, но безразличный взгляд и безукоризненная вежливость показали Ковалевскому, что дистанция между ним и Иностранцевым никогда не сократится. И это же подтвердили последующие встречи.
Строгий не только к другим, но также и к самому себе, Александр Александрович жил по однажды установленному распорядку. Ежедневно, ровно в четверть одиннадцатого, он поднимался на третий этаж университетского здания и, молча раскланявшись с сотрудниками (все они, конечно, уже были на местах), проходил в кабинет. Разговоры допускались только деловые. И суть вопроса следовало излагать четко и ясно, не уклоняясь в сторону. Профессор дорожил своим временем и никому не позволял разбазаривать его.
Озадаченный холодной встречей после столь дружеской переписки, Владимир Онуфриевич вскоре убедился, что профессор отнесся к нему с максимальным дружелюбием, на какое вообще был способен. Петрограф по специальности, он не мог в полной мере оценить научного значения работ Ковалевского, но сознавал, сколько подвижнического труда вложено в эти объемистые монографии. Последняя из них — об ископаемом предке жвачных гелокусе и инадаптивной форме свиней энтелодоне — только что вышла из печати, и Иностранцев представил ее, а также магистерскую диссертацию Ковалевского на премию Минералогического общества. Вместе с профессором Меллером он отрецензировал обе работы и запросил о них мнение Рютимейера, приславшего очень лестный для Владимира Онуфриевича отзыв. Премию присудили Ковалевскому единогласно. Как, впрочем, и профессору Роговичу, представившему добросовестное, но чисто описательное исследование ископаемых рыб Киевского третичного бассейна. (Поэтому сумму премии разделили пополам.) Словом, Иностранцев делал для Ковалевского гораздо больше того, что можно было от него ожидать.
Но именно по этой причине Владимир Онуфриевич, памятуя давнее предупреждение Мечникова, стал опасаться придирок на предстоящем экзамене со стороны доцента Ерофеева, минералога по специальности, тем более что именно минералогией Ковалевский почти не занимался и понимал, что на этом предмете его действительно несложно «обрезать».
Правда, Менделеев уверял, что Ерофеев и Иностранцев вовсе не враждебные друг другу, а так, «не в очень хороших отношениях». Да и сам Ерофеев не выказывал никакой неприязни. Он не раз бывал у Ковалевских и пригласил Владимира Онуфриевича заниматься в своем кабинете. Но обжегшийся на молоке дует на воду, и Владимир Онуфриевич готовился к самому худшему. Да Ерофеев и предупредил, что будет спрашивать «по всей строгости». «Вообще впечатление Петербург произвел на меня самое тяжелое, — писал Ковалевский брату. — Никто моих работ не понимает и не может даже читать, так что я не встречаю ни одной души, и все точно сговорились требовать со специалиста по палеонтологии физику, минералогию, петрографию и т.д., не обращая ни малейшего внимания на то, есть ли у него хорошие работы или нет».
Только к декабрю с экзаменом было покончено. Ковалевский хотел тотчас же защищать диссертацию, чтобы с весеннего семестра начать приват-доцентский курс палеонтологии позвоночных. Но университетское начальство откладывало защиту. Сначала он думал управиться до рождества; потом надеялся на начало, потом на конец января. Правда, пока тянулась эта канитель, он успел завершить и сдать в печать начатую еще за границей большую статью «О пресноводных отложениях мелового периода» — чуть ли не первую из задуманных и последнюю из осуществленных им научных работ.
Только в марте 1875 года состоялся диспут. Он длился три с половиной часа, но не представлял собой, по мнению Ковалевского, ничего интересного. «Споров было мало и только одни любезности», — написал он брату.
Следствием диспута стал, однако, диплом, в котором значилось, что «г.Ковалевскому представляются все права и преимущества, законами Российской империи со степенью магистра соединяемые».
Наконец-то свершилось то, с чего обычно ученый начинал свою карьеру. Владимир Ковалевский не подозревал, что его научная карьера уже закончилась.
За время пятилетнего отсутствия Владимира Онуфриевича Евдокимов продал массу его книг и выплатил множество долгов. Неожиданно всплыли еще два старых векселя — на небольшие, впрочем, суммы. Их удалось погасить полученной половиной премии (250 рублей). Но на Владимире Онуфриевиче лежал еще большой долг — в 10 тысяч рублей — банку, тот самый, за уплату которого поручился его тесть. И очень запутанными стали его отношения с магазином Черкесова.
Дела магазина, выросшего в большое предприятие с отделениями в Москве, Одессе и других городах, шли скверно: «идейная» направленность не могла не сказываться пагубным образом на коммерческой стороне. Замотанный и задерганный Евдокимов крутился как белка в колесе. Владимир Онуфриевич долго не мог засадить его за сведение их счетов. Наконец взялись за самое легкое: за то, что еще осталось непроданным и лежало в кладовой. И выяснили, что Ковалевскому принадлежат книги на 30 тысяч рублей. Владимир Онуфриевич никак не ожидал, что обладает таким богатством!
«Подобный результат даже очень приободрил нас», — сообщил он брату. И прибавил: «Я думаю, а Софа настаивает на том, чтобы не бросать совсем изданий, а издавать время от времени, если подвернется хорошая и верная книга». Он уверял, что теперь, «проученный опытом», будет «и осторожнее, и расчетливее, и аккуратнее». Почему, в самом деле, не издавать по две-три «верных» книги в год — до тех пор, конечно, пока он не получит доцентуры в университете?
Но штатной должности не предвиделось. Даже скромное место консерватора при зоологическом кабинете Академии наук, на которое появились кое-какие надежды, могло достаться Владимиру Онуфриевичу только в будущем.
Так возникла у Ковалевских роковая по своим последствиям идея — совмещать служение науке со служением «маммоне», как выражалась Софья Васильевна.
Первое издание само плыло в руки.
Это были пятый и шестой тома Брема. Уезжая за границу, Владимир Онуфриевич поручил выпустить их Евдокимову, но тот так и не справился с ними. Перевод он заказал случайным людям, выполнили они его скверно, и, не зная, как теперь поступить, Евдокимов с радостью возвратил незнакомое ему дело Владимиру Онуфриевичу. Игра заведомо стоила свеч. Можно было не сомневаться, что издание разойдется не меньше чем в шести тысячах экземпляров: тот, кто имел первые четыре тома, очевидно, захочет иметь и последние. И Владимир Онуфриевич вместе с Софьей Васильевной уселся за «починку» слабого перевода. Вслед за тем, как бы реализуя давнее пожелание Писарева, Ковалевский решил издать «Народного Брема», то есть параллельно с пятым и шестым томами выпустить все шесть в сокращенном и, соответственно, удешевленном виде. Это также сулило несомненную прибыль.
Александр Онуфриевич сильно обеспокоился, что издательская деятельность отвлечет брата от любимой науки. Но что он мог возразить Владимиру, когда тот писал: «Мне надо освежить мои издательские дела, чтобы получать хоть немного постороннего доходу, потому что до профессуры мне очень далеко»?
Он рассчитывал выпустить Брема в январе — феврале 1875 года, но из-за непредвиденных обстоятельств затянул до мая, а там подошел летний сезон, когда книги расходятся плохо. Пришлось снова занимать и перезанимать деньги, платить проценты, словом, хлопоты настолько одолели Владимира Онуфриевича, что он и думать забыл о прошлогодних мечтах отпаиваться в деревне молоком с сельтерской водой.
В ноябре 1875 года Ковалевский усадил наконец Евдокимова за окончательное сведение счетов, и они, к обоюдному удивлению, выяснили, что продано принадлежавших Владимиру Онуфриевичу книг больше чем на 60 тысяч рублей, а заплачено его долгов на сумму в 35 тысяч. То есть магазин должен Ковалевскому 25 тысяч рублей!!
Ах, если бы итог был подведен годом раньше, а это случилось бы непременно, прояви Владимир Онуфриевич большую настойчивость. Теперь же магазин Черкесова был близок к банкротству. Сначала Ковалевский надеялся получить половину причитающейся ему суммы, потом десять процентов, но в конце концов не получил ничего. Евдокимов клятвенно обещал взять долг на себя, и, если магазин «лопнет», когда-нибудь, по частям вернуть всю сумму. «Я отчасти верю ему, — писал Ковалевский брату, — потому что он беспорядочный, но честный человек». Однако улита едет — когда-то будет. А деньги нужны были теперь же, ибо все новые издания Ковалевский выпускал в долг.
Тем не менее расчет с Евдокимовым произвел сильнейшее, и притом весьма ободряющее, воздействие на Владимира Онуфриевича, хотя он означал только то, что, пока Ковалевский экономил за границей каждый грош, таскался по ломбардам и вынужденно урывал крохи от растущего братниного семейства, в Петербурге преспокойно пускали на ветер его деньги, и какие деньги — почти по два профессорских жалованья ежегодно! Все это лишний раз свидетельствовало о поразительной беспечности Владимира Онуфриевича. И, следовательно, о том, что ему пуще огня следует избегать коммерческих операций.
Но Владимир Онуфриевич посчитал, что он не такой уж плохой коммерсант, как до сих пор полагали он сам и все его близкие друзья. Ведь оказалось, что он очень хорошо вел издательство! Правда, он влез в новые долги, но Брем не только покроет их, он принесет 40 тысяч чистого дохода, а после продажи старых изданий у него будет 70 тысяч. Это же целое состояние!
Но если так, то какой смысл «особенно хлопотать о доцентуре», тем более что надежды на нее столь же призрачны, как и год назад?
Нет, он вовсе не отказывался от научной деятельности. Как раз напротив! Он мечтал снова отправиться в Западную Европу и даже в Америку, чтобы с прежней страстью взяться за ископаемых. Именно для этого он и хотел обеспечить себя и уж не зависеть ни от кого и ни от чего. «Что это в России все [ученые] чиновники; мне, кажется, удастся быть хорошим ученым без жалования за это, и вообще считать науку своей дорого стоящей любовницей, а не дойной коровой».
Поначалу он хотел ограничиться Бремом. Потом пришла мысль переиздать некоторые прежние книги, которые хорошо разошлись. Затем возникла идея завершить прерванную его отъездом за границу работу над «Геологией» Ляйелла, первый том которой вышел в переводе Головкинского.
Каждое из этих начинаний в отдельности было разумно. Каждое приближало заветную цель Ковалевского — обеспечить себя, стать независимым и предаться научным занятиям. Но все вместе они только отдаляли эту цель.
Иван Михайлович Сеченов, в конце 1875 года приехавший в Петербург, нашел Владимира Онуфриевича «озабоченным массой ненужных дел» и каким-то скучным, неинтересным в сравнении с тем Ковалевским, какого знал всегда. И это было не случайно. «Я теперь до того завален хлопотами, корректурами, верстками и переверстками, что с утра до вечера торчу по типографиям и переплетным и просто не верю, что наступит, наконец, время полной свободы, и я опять засяду за хорошую работу», — писал в то же самое время Владимир Онуфриевич брату.
Но охота пуще неволи. В начале 1876 года Ковалевскому подвернулось объявление о вышедшем в Англии издании античных классиков — 20 томиков, по 12 печатных листов каждый. Он незамедлительно выписал их и «к удивлению нашел, что это прелестная вещь и что ими просто можно зачитаться».
Старый приятель, историк, член ученого комитета министерства просвещения, подтвердил, что издание превосходно и что если бы кто-нибудь выпустил те же книги на русском языке, то министерство утвердило бы библиотечку как учебное пособие для гимназий, реальных и народных школ. Можно было не сомневаться, что и в широкой публике найдется немало людей, которые захотят узнать, «что же это за пугалы классики, из-за которых душат ребят в гимназиях». То есть прибыль была обеспечена.
Владимир Онуфриевич знал, что брат будет его «сильно порицать». Но «заядлый издатель», как он назвал сам себя, был убежден, что скоро разбогатеет и, избавившись от заботы о хлебе насущном, сможет полностью отдаться своим исследованиям и быстро наверстает упущенное. «Охота к палеонтологии у меня не пропадет, и вообще это издательство не будет стоить мне слишком много личного труда», — обманывал брата и самого себя Владимир Онуфриевич.
Вращаясь в литературных кружках, Ковалевские завязали тесные знакомства с Некрасовым, Салтыковым-Щедриным, Михайловским, Сувориным и другими видными литераторами. Достоевский, с которым вновь подружились Анюта и Софа, рассказывал у Ковалевских о своих творческих замыслах. (Однажды Софья Васильевна под впечатлением такой беседы придумала сюжет целого романа, который предложила Федору Михайловичу.) В тех же кружках своим человеком был Владимир Иванович Лихачев — видный юрист, председатель окружного суда, ближайший друг и впоследствии душеприказчик Салтыкова-Щедрина. Владимир Онуфриевич знал Лихачева как бывшего правоведа и считал его «очень хорошим человеком», который «сохранил такую же молодость, как и при выходе из училища».
Вместе с Алексеем Сергеевичем Сувориным Лихачев хотел основать книжный магазин, и Ковалевский убеждал компаньонов купить таковой у Черкесова и даже сам хотел войти с ними в долю, чтобы причитающийся ему долг был засчитан как его паевой взнос.
Александр заклинал брата не ввязываться в такое скользкое предприятие: «Смотри, дружок, будь осторожен, я тебе писал раньше и опять повторяю, что на тебя, как на более деятельного, свалят всю работу и заботы — смотри опасайся этого и отстаивай свободу своих научных занятий».
Суворин и Лихачев покупать магазин не стали, а вместо этого приобрели малозаметную газетку «Новое время». Ковалевский тоже внес небольшой пай — три тысячи рублей, видимо, только что вырученные за книжные издания. И с того момента, как газета перешла к новым владельцам, Владимир Онуфриевич стал ее сотрудником.
Литературную деятельность Суворин начал как представитель революционно-демократического лагеря. Он печатался в «Современнике», в «Отечественных записках», работал в либеральных «Санкт-Петербургских ведомостях». В 1866 году, когда реакция особенно лютовала после выстрела Каракозова, Суворин выпустил книгу «Всякие», в которой поместил рассказ о том, как Третье отделение, прибегнув к подлогу и провокации, сфабриковало обвинение против неугодного писателя. В описанной истории легко угадывалась судьба Чернышевского. Книга подверглась преследованию и по приговору суда была уничтожена. Некрасов посвятил этому событию стихотворение «Пропала книга».
Некрасов вообще благоволил к Суворину, давал ему стихи для «Нового времени». Газету поддержали Салтыков-Щедрин, Михайловский да и другие писатели и публицисты прогрессивного лагеря.
В 1876 году в Сербии вспыхнуло восстание против турецкого владычества. Следом за тем волнения начались в других славянских провинциях Османской империи. Сочувствие к порабощенным славянам на некоторое время объединило враждебные друг другу общественные силы России. Революционеры считали нужным поддерживать всех угнетенных; они надеялись, что освободительное движение на Балканах даст новый толчок революционной борьбе в самой России. Последователи славянофилов считали, что освобождение балканских народов от турецкого владычества станет началом объединения всех славян. Правительство в событиях на Балканах увидело возможность вернуть позиции в Черном и Средиземном морях, утраченные после Крымской войны.
Суворин точно уловил настроение общества, и, пока официальные органы по инерции осуждали борьбу против «законных властей», «Новое время» выступило за солидарность с славянскими народами. Тираж газеты подскочил до шести, а затем и до двенадцати тысяч экземпляров.
Ковалевский, как и все в России, глубоко сочувствовал делу освобождения славян — это видно и из его писем к брату, и из статьи о сборе пожертвований в пользу повстанцев, с которой он выступил в «Новом времени». Против того неопределенно-либерального направления, какое придал первоначально газете Суворин по основным внутренним вопросам, Ковалевский тоже ничего не имел. Он теперь настроен был далеко не так радикально, как в молодости.
В тех идеях и идеалах, которые когда-то Владимир Онуфриевич считал незыблемыми, он видел теперь не некий реестр обязательных правил, а скорее материал для серьезных раздумий. За подписью В.К. он опубликовал в «Новом времени» статью «Искание идеалов», которая, хотя и носила подзаголовок «Случайные заметки», содержала в себе отнюдь не случайные размышления о том, что составляет основу жизни мыслящего человека.
Ковалевский сравнивал идеал с научной гипотезой, которая, по его словам, «служит маяком», освещающим «путь научного исследования». Однако гипотеза может войти в противоречие с научными фактами. В этом случае ученый вынужден отбросить ее или видоизменить. Жизненный идеал тоже «может изменяться с накоплением новых фактов». Важно лишь, чтобы свой идеал человек носил в себе, а не брал его напрокат со стороны. Такова основная мысль Ковалевского.
В качестве примера он приводил Белинского и утверждал, что «вся сила обаяния воззрений» его «заключалась в стремлениях, глубоко проникнутых нравственным элементом». Белинский «носил основу нравственности в своем мозгу и в своей груди». Всем своим поведением и своей деятельностью он доказал верность нравственному идеалу, но идеал не был у него раз навсегда данным, застывшим. Белинский, писал Ковалевский, считал возможным менять свои принципы по мере того, как сам развивался и «переменялся».
Но именно поэтому нравственный идеал Белинского показался «неясным и расплывчатым», когда ему захотели следовать другие. Те, кто появился на арене общественной жизни после Белинского (нетрудно понять, что Ковалевский имеет в виду Чернышевского, Добролюбова, Писарева и других «властителей дум» шестидесятых годов), поставили вопрос: «Что такое нравственный человек? Что это такое сама нравственность?» И ответили, что «каждый должен делать то, что нужно», что «полезно обществу». А «полезно все то, что прежде всего отвечает ближайшим, насущным потребностям человека и общества». В качестве первоочередных были выдвинуты экономические, политические, социальные проблемы. Утвердилось мнение, что нравственный идеал совпадает с идеалом общественным. Была выработана «готовая законченная программа разумной деятельности» и заявлено: «. кто не следует ей, тот безнравственный человек».
«Составители этой программы, — продолжал Ковалевский, — выработали целый кодекс нравственности и с замечательной добросовестностью трудились над его самыми мелкими деталями, до педантизма подробно объясняя, что должен делать нравственный человек и чего не должен». Однако основа нравственности, «найденная вне нас, именно в той пользе, которую мы обязаны приносить обществу», оказалась слишком абстрактной и метафизичной, человек же низводился к простой «математической единице». То есть человек освобождался от обязанности самостоятельно вырабатывать свой нравственный идеал. Чтобы считаться передовым, высоконравственным, он должен был лишь руководствоваться предписанными рецептами, не прислушиваясь к голосу своей совести. А это стирало грань между нравственностью истинной и ложной, между нравственным и безнравственным.
Мы не знаем, какие «факты» русской действительности вызвали у Ковалевского эти непростые мысли, но недостатка в таковых не было. Еще зимой 1868/69 года, когда Владимир Онуфриевич и Софья Васильевна занимались в Петербурге перед отъездом за границу, всколыхнулась новая волна студенческих беспорядков. Софью Васильевну тогда сильно обеспокоило, что «женщин, которых уже было совсем впустили в академию, теперь снова выгонят». Последствия, однако, оказались гораздо серьезнее, ибо на поверхность движения вынырнул Сергей Геннадьевич Нечаев — маленький тщедушный юноша с тщательно подкрученными усиками и бойко проглядывающими сквозь узкие щелки глазками. С малолетства зарабатывавший на жизнь малеванием вывесок, принужденный выносить унижения и побои и оттого до крайности озлобленный, он получил незначительное образование, которое пополнял кое-как беспорядочным чтением. На безобидных сходках по поводу закрытия студенческих касс и кухмистерских Нечаев требовал создания строго законспирированной организации для полного ниспровержения всего существующего порядка. Не найдя поддержки среди студентов, он на время скрылся, а затем объявился вновь и распустил слух, будто был арестован и бежал из Петропавловской крепости. Покрасовавшись немного в ореоле борца и мученика, он отправился за границу, чтобы привлечь на свою сторону лидеров эмиграции.
Герцен, для которого личные качества человека всегда значили гораздо больше, чем его истинные или мнимые «заслуги», почувствовал неодолимое отвращение к фанатику с аккуратными усиками, беспрестанно нагнетавшему в себе и вокруг себя нервное напряжение и до крови обгрызающему плохо вычищенные ногти. Однако Огарев и особенно Бакунин прониклись к Нечаеву безграничным доверием. Они поверили, что в России им создана огромная подпольная сеть, которая лишь ждет сигнала, чтобы начать действовать. Выманив у Бакунина особый мандат, Нечаев вновь явился в Россию и стал формировать «пятерки» существовавшей лишь в его фантазии организации с грозным названием «Народная расправа».
«Катехизис» требовал поголовного истребления не только власть имущих и всех, кто их поддерживает, не только полицейских и чиновников, но также и либералов, реформистов, сторонников конституции, даже революционеров, если они хоть в чем-то не согласны с программой «Народной расправы». Члены организации должны были находиться под неусыпным контролем. Взаимная слежка, провокации и доносы объявлялись нормой жизни революционера. Он лишался права на всякие личные интересы, на любовь и счастье, на собственное мнение и даже на собственное имя. Выход из организации ни под каким видом не дозволялся и карался смертью. Члену ее не возбранялось и даже вменялось в обязанность лгать и лицемерить, воровать и мошенничать, шпионить и убивать. А главное — беспрекословно подчиняться. Каждого вновь завербованного человека следовало прежде всего замарать каким-нибудь грязным преступлением, чтобы сделать его навсегда «своим».
Эту иезуитскую систему Нечаев не только возвел в принцип, но и руководствовался ею в практических действиях. Единственная «революционная» акция, которую он успел осуществить, состояла в вероломном убийстве собственного товарища, студента Петровской земледельческой академии Иванова, которого ему угодно было заподозрить в предательстве.
Именно это убийство позволило властям раскрыть организацию. Десятки опутанных Нечаевым молодых людей сели на скамью подсудимых. Официозная пресса получила превосходный материал для демонстрирования «безнравственности» революционеров.
Во время процесса «нечаевцев» Ковалевский находился за границей, но все подробности были ему хорошо известны. Тем более что среди главных обвиняемых оказался П.Г.Успенский — управляющий московским отделением магазина Черкесова, из-за чего недолгому аресту подверглись Черкесов и Евдокимов. (Именно этот арест вынудил Евдокимова отказаться от издания книги Гексли, которую в Иене переводил Ковалевский.)
Сам Нечаев еще до процесса убрался за границу, но раскрытие его «революционных» методов заставило всю эмиграцию отвернуться от него. Только Бакунин продолжал восхищаться «энергией» Нечаева, но и он отверг иезуитские приемы и «абрекский» катехизис. Анна Васильевна Жаклар писала Ковалевскому в 1872 году:
«Не знаю, дошло ли до Вас, что цюрихская полиция арестовала Нечаева, и очень серьезно поговаривают о том, чтобы его передать, как возможного убийцу, в руки русского правительства. Бакунин хлопочет о его освобождении, но подобный негодяй настоящая язва всякой партии».
Да, Нечаев был страшной язвой на теле освободительного движения. Но Владимир Ковалевский понимал, что «нечаевщина» началась не с Нечаева, что она — неизбежное следствие строгой законспирированности, реакция на те огромные жертвы, какие несли русские революционеры, гибнувшие в казематах или в сибирской каторге.
Засекреченность, подозрительность, притворство возникли в революционной среде как вынужденная необходимость. Но иных эта необходимость не тяготила. Затвердив несколько «разумных» рецептов, раз навсегда причислив себя к «передовым», «высоконравственным» личностям, они освобождались от подчинения велениям совести. «Высокая» цель оправдывала любые средства. Разве не такую, отнюдь не новую «теорию» отстаивал Варфоломей Зайцев, провозглашая право и даже обязанность обвинять кого угодно в шпионстве без всяких доказательств, по одному только «нравственному убеждению»? Это и есть «нечаевщина». Именно ее жертвой стал Владимир Ковалевский, когда одного неподтвержденного слуха оказалось достаточно, чтобы лучшие друзья, как по команде, отшатнулись от него. Случись эта история не в 66-м, а в 69-м году, и с ним могли бы поступить так же, как с несчастным Ивановым.
В «Случайных заметках» Ковалевский вовсе не разрывал с идеалами своей юности. Людей, которые «вырабатывали» эти идеалы, он называл «рыцарями долга». «Девизом себе они выработали стоицизм и с энергией работали над созданием суровой, энергичной личности», — писал он. Однако к идеалам прошлого он считал нужным подходить так, как ученый подходит к трудам своих предшественников. В них не догмы, а отправные точки дальнейшего движения. Те из «новых людей», которые застыли на позициях начала шестидесятых годов и повторяли «зады, потерявшие кредит», превратились, по мнению Ковалевского, в «какие-то манекены, вешалки». Новые «факты» жизни требовали новых «гипотез», и «явились действительно «новые люди» из плоти и крови, которые схватили мотивы действительности и стали насаждать другие общественные идеалы — материальный интерес и служение золотому тельцу».
Вот мысль, которой заканчивал Ковалевский статью «Искание идеалов».
Перемены, происходившие в России, особенно резко бросились ему в глаза благодаря пятилетнему отсутствию. Задымили трубы новых фабрик. Протянулись сквозь бесконечные просторы серебряные ниточки железных дорог. В городах вырастали новые кварталы. Разорявшиеся помещики спешно продавали имения. Вырубались леса. Основывались банки, кредитные товарищества, акционерные общества. Множество людей с баснословной быстротой богатели и еще быстрее скатывались к банкротству. По всему Петербургу устраивались аукционные торги. Газеты пестрели сообщениями об участившихся случаях самоубийства.
Можно предположить, что, размышляя о поисках идеала, Ковалевский пытался оправдать и свое собственное «служение золотому тельцу», но вряд ли такое предположение справедливо. Ибо «в своем мозгу и своей груди» он стремился, наоборот, заставить золотого тельца служить себе и своей «дорого стоящей любовнице», то есть науке.
«Я еще верно пробьюсь около года, — писал он брату незадолго до опубликования статьи в «Новом времени», — прежде чем устроюсь тихо и прочно, хотя, по-видимому, буду обеспечен настолько, чтобы быть вполне свободным и засесть работать как следует, а то я опять начинаю приходить в то убийственное настроение равнодушия к жизни, которое было у меня так сильно в 68 и 69 году, перед отъездом за границу, и которое было совершенно вытеснено занятиями и геологическими поездками, которые доставляют мне такое большое наслаждение».
Зная, как недоволен будет брат его новой затеей, Владимир Онуфриевич в течение трех месяцев ни словом не обмолвился ему о газете. Только в июне 1876 года, когда Суворин с сыном поехал в Константинополь я должен был остановиться в Одессе, Владимир, вынужденный просить брата «принять их и научить по собственному опыту, как жить в жарком климате», как бы между прочим заметил:
«Ты, я думаю, и не знаешь, что я отчасти участвую в «Новом времени» и что оно начинает иметь огромный успех».
Правда, участвовал он в газете действительно только «отчасти», публикуя две-три статьи в месяц (подписывая их полной фамилией или, чаще, инициалами), обычно о новостях науки.
Гораздо больше времени у него съедала издательская деятельность. Он «гнал классиков», стремясь закончить их к осени, так как на зиму хотел уехать за границу, «чтобы опять привести себя в то же научное настроение, как и два года тому назад».
Однако в августе он сообщил брату, что на время взялся «вести политику» в газете и тратит на это по четыре часа ежедневно; в сентябре писал, что «газетная деятельность» его «до известной степени» увлекает, что он не может бросить Суворина одного и что пишет все передовые статьи; в октябре, когда быстрый рост тиража потребовал приобретения новых печатных машин, покупать их в Париж поехал опять-таки Ковалевский; а в ноябре он уже называл газету «проклятой», не оставляющей «ни минуты свободного времени». Он даже сменил квартиру, чтобы быть поближе к редакции, в которой пропадал чуть ли не целыми сутками. С 9 до 12 ночи он просматривал спешно доставляемые из типографии, еще сырые и пахнущие краской полосы очередного номера. Едва успевал подписать их, как приходили иностранные газеты; из них срочно надо было выбрать информацию для завтрашнего дня. Ложась спать в третьем часу ночи, он поневоле поздно вставал; за чаем спешно проглядывал утренние газеты, а в 12 уже снова сидел в редакции, «где всегда есть что-нибудь или кто-нибудь, нужно писать передовую и для этого собрать материал, смотришь, уже 5 1/2 часов и обедать надо, а там старая канитель».
То есть случилось то, от чего так прозорливо предостерегал его брат: как на наиболее деятельного, на него свалили львиную долю работы. Конечно, он скоро пришел к решению «бросить эту каторгу» и заняться тем, к чему лежала душа, то есть ископаемыми костями. Но время шло, а поездка за границу «для приведения себя в рабочее состояние» отодвигалась все дальше в туманную даль.
«Да, душа моя, меня вот можно жалеть, отбился от занятий, — писал он брату 23 декабря 1876 года, — залез в этакую газетную тину, которая меня мучит, что чуть не ежедневно надо жилиться и писать статьи о предметах, которыми мало интересуешься, а главное, совсем не знаешь».
Владимир Онуфриевич, однако, был убежден, что «все шло таким роковым образом, что едва ли можно было поступить иначе». Необходимость зарабатывать заставила издать Брема, затем — античных классиков, а «имея уже на руках издательскую обузу, какое уж тут научное занятие»? Так его «притянули» к газете. «Я ведь до нелепости человек будущего и готов жертвовать всегда всем настоящим, думая — после будет хорошо».
Однако Ковалевский твердо решил расстаться с газетой. Прежде чем отпустить его, Суворин попросил снова поехать в Париж — купить еще одну типографскую машину. Довольный возможностью «освежиться», чтобы с «энергией опять засесть за окончание дел», Владимир Онуфриевич из Парижа съездил в Лондон — осмотреть новейшую типографскую технику. На одной из лондонских улиц неожиданно встретился с Людвигом Рютимейером, и тот на правах друга сильно выбранил его за «временное дезертирство».
Было желание навестить Томаса Гексли, но, пораздумав, Ковалевский к нему не пошел. Гексли был живым воплощением научной совести, он никогда и никому не прощал отступничества от интересов науки. Что же мог сказать ему Владимир Онуфриевич? Не объяснять же, как беспрестанно объяснял брату, что он желает стать «свободным от всяких обязательных отношений», чтобы «жить и работать как хочется — и притом не нищенски, а с известными удобствами».
В марте 1877 года Ковалевский ушел наконец из газеты и тут же получил предложение от Академии наук отправиться на юг России и организовать там палеонтологические раскопки, причем на экспедицию выделялась тысяча рублей.
Идея увлекла Владимира Онуфриевича, хотя он и почувствовал не свойственную ему робость: а вдруг ничего не удастся найти? «Обыкновенно такие вещи (ископаемые кости. — С.Р.) сначала проявляются в выемках железных дорог, обрывах, ручьях, а у нас ничего нет: только зубы нескольких мастодонтов», — писал он о своих сомнениях брату. Предложение, однако, выглядело очень уж привлекательным. Пришло в голову: если он ничего интересного не найдет, то вернет деньги Академии.
Казалось, блудный сын возвращается в отчий дом. Казалось, научная работа особенно сильно захватит теперь Ковалевского, изголодавшегося по ней за два, нет, уже почти за три года «временного дезертирства».
Но жизнь подсовывала новые искушения. Увы, у Владимира Онуфриевича не нашлось душевной твердости сказать: «Изыди, нечистая сила».
Читайте также
Роковое клеймо
Роковое клеймо Приближалось столетие со дня Отечественной войны 1812 года и победы России над дванадесятью языками. «Языками» назывались народы, а «дванадесять» значило, что их было двадцать, а не двенадцать, как думали люди, не знавшие церковнославянского языка.Сто лет
Роковое предсказание
Роковое предсказание Наступил 1937 год, и однажды один из крупнейших зрительных залов Варшавы оказался забит до отказа. Выступал Вольф Мессинг с программой «Психологические опыты».После представления зрители стали интересоваться дальнейшей судьбой Гитлера – и услышали
Глава 19. СИЛА ОБСТОЯТЕЛЬСТВ
Глава 19. СИЛА ОБСТОЯТЕЛЬСТВ Чтобы сообщить вердикт суда королеве, потребовалось много уловок. Раньше ей и в голову не могло бы прийти, чтобы суд не согласился с решением председателя, который обязан был выполнять ее приказы. Для нее суд был лишь исполнителем воли королевы
Глава 4 Событие тёмное, «дело» роковое
Глава 4 Событие тёмное, «дело» роковое Теперь настала пора внимательно рассмотреть событие 15 мая 1591 года, которое, как уже выше говорилось, оказалось не просто резонансным, но во многом определившим рисунок исторического действия в последующие десятилетия. Что же
Глава восемнадцатая РОКОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ
Глава восемнадцатая РОКОВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ «Уважаемый гражданин генерал-полковник!Рассказывая о злоупотреблениях, творившихся в системе МВД СССР при бывшем министре Щёлокове, привожу следующий факт, который имел место в 1979 году…»Так начинается «чистосердечное
21. Роковое лето
21. Роковое лето Богов любимцы долго не живут… Лорд Байрон. «Дон Жуан», песнь IVI[569] Обедая в Нью-Йорке с Анной Винтур и Тиной Браун, Диана довольно неуверенно говорила о своих планах на лето. И неудивительно – ей просто некуда было ехать. Июль и август – довольно сложное
Роковое решение
Роковое решение Новый, 1860 год чета Ридов встретила в своем деревенском доме в Джеррардз Кросс. Никогда прежде писатель не был так благополучен: владел недвижимостью, имел солидный счет в банке, у него были масса творческих замыслов и уверенность в их осуществлении, и он
Перемена обстоятельств
Перемена обстоятельств Государь — в Петербурге. Атаман — в «скучной Аршаве», то есть Варшаве. А хотелось в столицу. Но никто не звал. Александр Павлович молчит. И от Марии Федоровны — ни строчки. В чем причина? Платов не знал. Жил воспоминаниями, отводил душу в письмах
Глава третья Роковое письмо
Следственные действия, установление обстоятельств и причин дуэли. Первый допрос подсудимых
Следственные действия, установление обстоятельств и причин дуэли. Первый допрос подсудимых Итак, как было отмечено, состав военного суда сформирован. 3 февраля состоялось его первое заседание. Из протокола видно, что «презус объявил, для чего собрание учинено,
«Роковое» число
«Роковое» число По Волге вихрем мчалась «Ракета». За зеркальными стеклами салона стремительно мелькали поля, деревни, перелески, глинистые яры. Кое-кто из любителей сильных ощущений вышел из салона и, вцепившись в поручни, стоял, подставив лицо навстречу штормовому
11. Интуиция, удача и благоприятное стечение обстоятельств
11. Интуиция, удача и благоприятное стечение обстоятельств Говорили, что величайшим игроком того знаменитого поколения 1987 года рождения, который выделялся в «Барселоне», был Виктор Васкес, в комментарии которого содержатся интересные мысли и элементы истины. Он мог бы
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ РОКОВОЕ СЛОВО «ДИНАСТИЯ»
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ РОКОВОЕ СЛОВО «ДИНАСТИЯ» У короля Милана I было много забот. Только что завершился его бракоразводный процесс с королевой Натальей. Он забрал сына и заставил ее уехать из Сербии. Это не прибавило ему популярности в народе. Оппозиция обступила его со всех