Что такое сакральные практики

Сакральные основы практики

За­ду­мы­ва­лись ли вы в чём са­краль­ный смысл по­ня­тий «от­дых» «по­кой» или дру­гих обы­ден­ных на пер­вый взгляд слов и яв­ле­ний? По­че­му мы едим с круг­лых та­ре­лок? По­че­му вы­би­ра­ем не за­ду­мы­ва­ясь об этом, тот или иной ор­на­мент? По­че­му нас так вол­ну­ет во­прос име­ни?

По­ня­тие са­краль­но­сти окон­ча­тель­но из­вра­ще­но в вос­при­я­тии со­вре­мен­но­го че­ло­ве­ка. И это от­нюдь не слу­чай­ность. Это ре­а­лии со­вре­мен­но­сти.

Са­краль­ный, озна­ча­ет свя­щен­ный, то есть со­кры­тый от глуп­цов и не­вежд, сущ­ност­ный ас­пект то­го или ино­го ри­ту­а­ла, яв­ле­ния или вы­ра­же­ния. Са­краль­ным смыс­лом бы­ли на­пол­не­ны мно­гие сло­ва, де­я­ния на­ших пред­ков. Име­на, на­зва­ния пред­ме­тов и яв­ле­ний, бы­ли не слу­чай­ны и име­ли са­краль­ный смысл. Да­же та­кое фор­маль­ное в на­ши дни по­же­ла­ние «спо­кой­ной но­чи» нес­ло в се­бе смысл, о ко­то­ром на­ши со­вре­мен­ни­ки и не до­га­ды­ва­ют­ся.

Вре­мя са­краль­но­сти ушло.

Мы жи­вём в век на­уч­но-тех­ни­че­ско­го про­грес­са, на­уч­но­го ми­ро­воз­зре­ния и ате­из­ма. Чув­ствен­ное вос­при­я­тие ре­аль­но­сти не в че­сти. Сей­час при­ня­то вос­при­ни­мать окру­жа­ю­щий мир сквозь уз­кую щель на­уч­но­го ми­ро­воз­зре­ния. Всё, что не мо­жет быть до­ка­за­но на­уч­но, счи­та­ет­ся не­су­ще­ству­ю­щим. Са­краль­ность, ни­ко­гда и не пре­тен­до­вав­шую на на­уч­ную ис­тин­ность, за­ме­ня­ет фор­маль­ность. Да­же опре­де­ле­ния са­краль­но­сти, ко­то­рые мож­но най­ти в се­ти, пол­ны это­го са­мо­го фор­ма­лиз­ма.

Са­краль­ное зна­ние по опре­де­ле­нию от­но­сит­ся к груп­пе эзо­те­ри­че­ских (вне­на­уч­ных) зна­ний.

По­ня­тие прак­ти­ки как та­ко­вое то­же фор­ма­ли­зо­ва­лось. Сей­час для боль­шин­ства это сло­во озна­ча­ет прак­ти­че­ское (то есть в про­цес­се осу­ществ­ле­ния про­фес­си­о­наль­ной де­я­тель­но­сти) при­ме­не­ние по­лу­чен­ных ра­нее «зна­ний». Под зна­ни­я­ми же под­ра­зу­ме­ва­ют ин­фор­ма­цию, осво­ен­ную во вре­мя обу­че­ния и по­лу­чен­ную по­сле обу­че­ния, с по­мо­щью тех ме­то­дов (по­лу­че­ния ин­фор­ма­ции), ко­то­рые бы­ли вы­ра­бо­та­ны в про­цес­се обу­че­ния. В ос­но­ве сво­ей это зна­ния фор­маль­ные, пред­став­ля­ю­щие со­бой ли­бо со­во­куп­ность фак­тов и на­блю­де­ний, объ­еди­нён­ную на­уч­ной тео­ри­ей, (эм­пи­ри­че­ские на­уч­ные зна­ния), ли­бо тео­ре­ти­че­ские, по­стро­ен­ные на ос­но­ве ана­ли­за аб­стракт­ных мо­де­лей.

Про­шу по­нять ме­ня пра­виль­но. Я очень ува­жаю лю­дей, за­ни­ма­ю­щих­ся на­уч­ной ис­сле­до­ва­тель­ской де­я­тель­но­стью, це­лью ко­то­рой яв­ля­ет­ся в ко­неч­ном ито­ге по­зна­ние Ис­ти­ны в ши­ро­ком смыс­ле это­го сло­ва. Од­на­ко, я знаю и то, что для то­го, что­бы ис­сле­до­ва­ние бы­ло на­уч­ным, оно долж­но быть фор­ма­ли­зо­ван­ным.

Об­ще­из­вест­но, что су­ще­ству­ют и иные ме­то­ды ис­сле­до­ва­ний кро­ме на­уч­ных. Эти ме­то­ды воз­ник­ли на­мно­го рань­ше на­уч­ных и не смог­ли дать че­ло­ве­че­ству за ты­ся­чи лет сво­е­го су­ще­ство­ва­ния то­го, что на­уч­ные ис­сле­до­ва­ния да­ли за по­след­ние две-три сот­ни лет. На­уч­ный ме­тод по­зна­ния до­ка­зал свою эф­фек­тив­ность.

Од­на­ко. За по­след­ние 200 лет ра­ци­о­наль­ная на­у­ка ни­че­го но­во­го не ска­за­ла нам о нас са­мих. Че­ло­век, су­ще­ство ир­ра­ци­о­наль­ное и на­уч­но­му ме­то­ду по­зна­ния не под­вла­стен. Ни он сам, ни его пси­хи­ка, ни са­ма жизнь. На­у­ка, узнав о стро­е­нии че­ло­ве­че­ско­го те­ла по­чти всё, ни­че­го не ска­за­ла нам о том, как до­стичь сча­стья в жиз­ни, и ка­ков смысл её, по­че­му на­чи­на­ет­ся бо­лезнь и как вер­нуть здо­ро­вье. На­у­ка бес­силь­на пе­ред все­ми на­ши­ми жи­тей­ски­ми труд­но­стя­ми и про­бле­ма­ми. На­у­ка не на­учи­лась ожив­лять умер­ших, но да­ла че­ло­ве­че­ству огром­ное ко­ли­че­ство спо­со­бов от­нять у че­ло­ве­ка жизнь. Успе­хи ре­ани­ма­ции яв­ля­ют­ся сла­бым уте­ше­ни­ем в этом смыс­ле. На­уч­но-тех­ни­че­ский про­гресс по­ста­вил су­ще­ство­ва­ние че­ло­ве­че­ства и пла­не­ты под впол­не ре­аль­ную угро­зу.

Не­на­уч­ный ме­тод ис­сле­до­ва­ния окру­жа­ю­ще­го ми­ра, жиз­ни и че­ло­ве­ка су­ще­ству­ю­щий столь­ко же сколь­ко и че­ло­ве­че­ство, на­зы­ва­ет­ся ПРАКТИКА.

Са­краль­ный смысл это­го сло­ва мож­но рас­крыть сле­ду­ю­щим опре­де­ле­ни­ем.

ПРАКТИКОЙ на­зы­ва­ет­ся спо­соб про­жи­ва­ния соб­ствен­ной жиз­ни, спо­соб­ству­ю­щий по­лу­че­нию прак­ти­ку­ю­щим Зна­ния.

Прак­тик на­хо­дит­ся по воз­мож­но­сти в со­сто­я­нии по­то­ко­во­го вос­при­я­тия ре­аль­но­сти. Это со­сто­я­ние, со­зна­ния, ха­рак­те­ри­зу­ю­ще­е­ся от­сут­стви­ем оце­нок на­блю­да­е­мых форм, яв­ле­ний, и ощу­ще­ний. Со­сто­я­ние то­таль­но­го «по­то­ко­во­го» вос­при­я­тия и за­по­ми­на­ния. По­доб­но­го ро­да вос­при­я­тие, поз­во­ля­ет по­лу­чать и ста­ти­че­скую и ди­на­ми­че­скую ин­фор­ма­цию, из окру­жа­ю­ще­го про­стран­ства, од­но­вре­мен­но со­би­рая на­блю­де­ния за внут­рен­ни­ми ощу­ще­ни­я­ми в те­ле, воз­ни­ка­ю­щи­ми мыс­ля­ми, чув­ства­ми и эмо­ци­я­ми. При дли­тель­ной прак­ти­ке, че­ло­век в со­сто­я­нии на­блю­дать за со­бы­ти­я­ми мик­ро­ско­пи­че­ски­ми, про­ис­хо­дя­щи­ми в не­по­сред­ствен­ной бли­зо­сти, здесь и сей­час; и, за со­бы­ти­я­ми мас­штаб­ны­ми, про­ис­хо­дя­щи­ми на огром­ных про­стран­ствах и про­тя­жен­ные во вре­ме­ни и в про­шлое и в бу­ду­щее. Не про­сто на­блю­дать, но и от­сле­жи­вать соб­ствен­ные пси­хи­че­ские ре­ак­ции на на­блю­да­е­мое, и улав­ли­вать вза­и­мо­связь меж­ду эти­ми ре­ак­ци­я­ми и по­сле­ду­ю­щи­ми со­бы­ти­я­ми. У пра­во­слав­ных хри­сти­ан есть сло­во­со­че­та­ние, для по­доб­но­го ро­да де­я­тель­но­сти — «жизнь в Ду­хе». Уве­рен, тер­мин для по­доб­но­го ро­да де­я­тель­но­сти есть во всех ду­хов­ных тра­ди­ци­ях.

Прак­ти­ка спо­соб­ству­ет на­коп­ле­нию без­оце­ноч­ных, не­пре­рыв­ных на­блю­де­ний. На­коп­ле­ние не мо­жет быть бес­ко­неч­ным. В кон­це кон­цов, ко­ли­че­ство на­блю­де­ний пе­ре­хо­дит в но­вое Ка­че­ство. Из мил­ли­ар­дов мел­ких и ка­за­лось бы, не свя­зан­ных меж­ду со­бой фак­тов, ощу­ще­ний, эмо­ций и чувств, как из мел­ких маз­ков мас­лом, скла­ды­ва­ет­ся Кар­ти­на. Прак­тик вдруг ста­но­вит­ся об­ла­да­те­лем Зна­ния — ис­тин­ной ин­фор­ма­ции, не тре­бу­ю­щей до­ка­за­тельств по при­чи­не сво­ей оче­вид­но­сти. Но. Эта кар­ти­на вид­на лишь то­му, кто со­вер­шил это Ве­ли­кое де­ла­ние, на­ко­пил кри­ти­че­скую мас­су на­блю­де­ний и пе­ре­пла­вил её в се­бе в Фи­ло­соф­ский ка­мень — ЗНАНИЕ.

Это Зна­ние есть СИЛА. Си­ла не есть энер­гия в чи­стом ви­де. Си­ла мо­жет то, что не­до­сти­жи­мо с по­мо­щью лю­бо­го ко­ли­че­ства энер­гии. Си­ла, в са­краль­ном смыс­ле — фак­тор транс­фор­ми­ру­ю­щий Ре­аль­ность.

Тот, кто стал об­ла­да­те­лем Зна­ния, мгно­вен­но его те­ря­ет. Так как, бла­го­да­ря его Си­ле, ока­зы­ва­ет­ся уже в дру­гом ми­ре. Ми­ре, в ко­то­ром ве­ли­кая ис­ти­на, по­лу­чен­ная прак­ти­ком огром­ны­ми уси­ли­я­ми, яв­ля­ет­ся все­го лишь од­ним из маз­ков дру­гой, бо­лее мас­штаб­ной Кар­ти­ны. Зна­ние опять ста­но­вит­ся це­лью прак­ти­ка.

Вот в чём со­кро­вен­ный смысл вы­ска­зы­ва­ния Френ­си­са Бэко­на: «Зна­ние есть Си­ла, а Си­ла, есть Зна­ние».

Источник

Священные вещи, места и люди: как работает сакральное в религиозной и повседневной жизни

Сегодня жизнь многих людей далека от религии, и кажется, что не менее далека она от ассоциируемой с религией категорией священного. Однако на самом деле всё не так. Сакральное присутствует в повседневности каждого из нас, оборачиваясь то ритуалами почитания предков, то обсуждением конституции, а то и вовсе новогодней елкой. О том, как функционируют эти особые предметы, явления и пространства, рассказывает Алиса Загрядская.

Сакральное сегодня всё чаще попадает в поле зрения исследователей и аналитиков на фоне накопившейся усталости от рациональных подходов. Никакие мыслительные проекты Нового времени так и не избавили человечество от внутренних противоречий и не лишили нас иррациональных ценностей, которые описываются парадоксальной формулой «верую, ибо абсурдно».

Примеры классических исследований сакрального — работы религиоведа Мирчи Элиаде, антрополога Леви-Стросса, представителей французской социологической школы. Однако сам феномен ученые понимают по-разному.

Один из первых теоретиков сакрального Рудольф Отто определял его как «нечто отличное» (ganz Andere) или «нечто совсем иное».

Оно связано с божественным и иррациональным, находится «по ту сторону» от привычного, обыденного.

Что может быть сакральным? В общем-то, почти всё, от дня недели или наготы до насилия. Оно динамично на фоне своей противоположности — обычного, профанического. Рассмотрим формы существования сакрального, его связь с другими категориями и попробуем разобраться, как этот феномен проявляется в сегодняшней, казалось бы, преимущественно светской жизни.

Онтология сакрального: вещи, тела, время и пространство

Материальные предметы

В Средние века походы за Гробом Господним привели к настоящему помешательству на святых реликвиях. Умберто Эко в романе «Баудолино» рассказывает о циничной подделке мощей и прочих сакральных предметов в ту эпоху: торговцы в промышленных масштабах производили розги, губки, гвозди, обрывки багряницы и множество других артефактов, якобы имевших отношение к жизни и крестным мукам Спасителя. Историк и исследователь средневековья Арон Гуревич приводил свидетельства того, что заподозренных в святости иногда даже убивали, чтобы завладеть их мощами.

Однако столь высоким статусом могут обладать не только предметы религиозного почитания.

Портрет покойной матери в медальоне, пробитое знамя полка, военный мемориал — это тоже сакральные вещи, имеющие огромную значимость, как и главные материальные символы государственности.

Президент, вступая в должность, кладет руку на конституцию — так он подчеркивает, что служит закону, который имеет высшую природу.

Сакральный предмет в религиозном представлении — это не просто вещь, а своего рода интерфейс, позволяющий осуществлять выход в иное, непрофаническое пространство. Мирча Элиаде называл такую манифестацию священного иерофанией — по аналогии с теофанией (богоявлением), но вне конкретных конфессий. В язычестве это, например, камень, разбитый молнией, или животное, в котором живет дух-предок. Христианская концепция воплощения Господа в человеке тоже иерофания. Божественное, проявляя себя в материальных вещах, делает существование неоднородным, разделяя его на обыденное и «нечто совсем иное».

Священная флора не так чужда современному человеку, как кажется на первый взгляд.

Гуляя по лесу, мы можем не видеть в елях ничего особенного, но украшенное гирляндой и игрушками дерево сразу заставляет ощущать волшебство и таинственность зимних праздников.

Так же мы относимся к предметам замещения (пластиковые елки) и к другим атрибутам Нового года и Рождества. А вот ощущение, что игрушки и мишура «не настоящие, потому что не радуют», — явный симптом дефицита сакрального.

В отличие от Мирчи Элиаде, который разграничивал сакральное и профаническое, богослов Анри Буйяр наряду с этими двумя категориями выделял еще и понятие «божественного». Прикоснуться к последнему как раз и помогает сакральное, понимаемое как некая «буферная зона» в профаническом мире. Как видим, в обеих системах сохраняется разделение на «обычные» и «необычные» предметы, что принципиально важно для понимания этого феномена.

Пространство и время

Сакральные пространства отличаются от профанических, предполагают определенные правила поведения и доступны не для всех. В племенной «мужской дом» строго запрещалось входить женщинам, а в некоторых культурах — неженатым юношам. Во времена раннего христианства на основной части литургии могли присутствовать только члены церкви, поэтому оглашенные (те, кто готовились принять крещение) покидали храм — им разрешалось находиться в притворе, у дверей.

Внутреннее устройство всякого священного места неслучайно и повторяет метафизическую организацию мира.

Для бурятских обрядов в юрте устанавливаются березы, выходящие верхушкой в дымоход, — дерево позволяет шаману выбраться на небо, а пространство сооружения связывается с общим устройством вселенной.

Береза тут центр не только сакральной локации, но и всего мироздания. В организации христианского храма также есть самое священное пространство, «сердце» церкви — алтарь с престолом, где находятся святые дары, особый крест, Евангелие для богослужений и другие подобные предметы. Горнее место, возвышение, расположенное рядом, — это кафедра для епископа, которая соотносится с Престолом Господним.

Время в религиозном мировосприятии также неоднородно. Существуют периоды, когда «профанический» ход событий прерывается и человек приобщается к «священному» времени. Это позволяют сделать особые дни — религиозные праздники. Например, Шаббат у евреев, Пасха или Рождество у христиан, календарные торжества у язычников и неоязычников. Подобно тому как пространственные категории не подчинены законам обычного мира (маленькая юрта в ходе обряда вмещает в себя вселенную), сакральное время тоже течет не так, как профаническое.

Когда события священной истории раз за разом воспроизводятся в религиозных ритуалах, они действительно снова и снова происходят в переживании верующих — скажем, Христос ежегодно рождается, претерпевает страсти, воскресает.

Человек и его телесность

И в мифологии, и в религии, как правило, в творении человека принимает участие божество. И все инициатические ритуалы, которые приобщают людей к этим преданиям, «пересобирают» их — уже в качестве субъекта, причастного к религиозной культуре. Сюда относятся членовредительские практики, используемые многими народами: надрезы, удаление зубов, бодимодификации. В ходе ритуалов тело создается заново — как будто лепится из первозданной глины.

Отзвуки сакрального отношения к телесности отчетливо слышны до сих пор. Так, людская нагота, казалось бы совершенно натуральная по своей сути, табуирована в культуре. Исторически в обнаженном виде совершались языческие и оккультные обряды, античные атлеты раздевались в гимнасии, но все эти особые ситуации были строго регламентированы.

Несмотря на то, что со времен винтажных натуристов и хиппи 60-х многие общественные движения призывают «десакрализировать наготу», оказывается, что людей не так-то просто заставить поменять установки и перестать впечатляться ню. Художники и политические активисты, от Марины Абрамович до Femen, неоднократно оголялись на публике, пытаясь донести свои идеи до масс. Но пока внеконтекстное раздевание на глазах у других считается перформансом (представлением, актом), это действие так и остается выходом из обыденного, за пределы нормы.

На футбольных полях время от времени появляются раздетые фанаты. Их странное хобби называется «стрикерство» и наверняка дарит бегущему перед огромной толпой и камерами голому человеку массу трансгрессивных переживаний. Это своего рода триумф антиинтимности, грубое и демонстративное нарушение правил локализованной наготы.

Сбрасывание одежды с себя и партнера во время сексуальной близости тоже воспринимается совсем не так, как обнажение на «профаническом» нудистском пляже. Сакральность наготы имеет свои пространственные и временные координаты, а главным триггером сильных ощущений становится нарушение запрета.

Сакральное и другие категории

Ужасное и нуминозное

Сфера потустороннего может быть представлена как высшими силами, так и демоническими, хтоническими. В язычестве разделение не столь очевидно — даже со злыми духами иногда можно договориться, а боги-трикстеры вообще выходят за пределы морального дуализма. Но для монотеизма характерны концепции добра и зла, потому именно на фоне западной культуры сакральное часто предстает особенно мрачным и жутким. Этому способствует трагическое восприятие индивидуального страдания, принятое в христианстве, с его личностным обращением Спасителя к душе каждого человека и личностно же переживаемыми мучениями воплощенного Бога.

Если святое чаще соотносится с добром и благом, а священное выступает как явление такого порядка, вписанное в определенные социальные практики, то сакральное — это совсем не обязательно «доброе» для человека. У него есть и другой лик: оно может проявляться через ужасное.

В христианском представлении сакральна не только Божественная любовь, но и грех, потому что он внушает религиозный страх.

А еще — паралогическое, безумие, выводящее человека за рамки привычного мира. Неслучайно во многих культурах люди с признаками клинической картины считались шаманами или блаженными, имеющими контакт с запредельным.

Сакральное являет себя в насилии и войне, которые также нарушают обыденное существование и буквально именуются адом. «Эта местность, объятая желтоватым пламенем, где бушевала дьявольская пляска смерти, не могла быть земным пейзажем», — писал Эрнст Юнгер. Комментируя его фронтовые воспоминания, Жорж Батай отмечает: «Это язык мистицизма. Это пристальное внимание к ужасам — не порочность и не отчаяние. Это преддверие храма».

Сакральный страх выводит субъекта за границы обыденного. Такие переживания, говоря словами Эмиля Дюркгейма, находятся в том пространстве коллективного представления об ужасном, куда мы не хотим даже смотреть.

Зачастую сами обозначения чего-то пугающего табуируются, как, например, имя Волдеморта в «Гарри Поттере». Это мифологическая, достойная магического мира практика. Нарушение табу в пространстве книги — мощный трансгрессивный акт, который ломает субъекта, но в конечном счете помогает ему стать сильнее.

Куда хуже обстоят дела, если явлению вообще нельзя дать имя на человеческом языке — настолько оно хтонично. Такое происходит в произведениях Говарда Филлипса Лавкрафта, где ужасное передается опосредованно: «тысячи очертаний, которые далеки от всех описаний», «это был какой-то провал… пучина… воплощение высшей мерзости». Герой в его текстах лишь смутно ощущает присутствие чего-то ужасного, видит указания на него, а оставшись с этим лицом к лицу, «милостью Божией лишается чувств», поскольку перед таким пасуют и перо, и разум. «Неименуемое», пришедшее «извне» — это определенно сакральный опыт, только вот герои Лавкрафта обычно ему не рады, потому что контакт с ним предполагает утрату человеческого способа мышления.

Так возвышенно сакральное или ужасно? Или оно лежит за этими категориями? Рудольф Отто писал, что восприятие священного как блага или добра связано с этической схематизацией, которая подменяет первичное, нейтральное явление. Тогда как подлинное сакральное лежит вне всякого, как сказал бы Ницше, «человеческого, слишком человеческого». Чтобы избежать оценочных трактовок, Отто ввел для религиозного опыта категорию нуминозного. Это прикосновение к чему-то настолько далекому от обыденного, что ни одно из «земных» ощущений не может сравниться с ним в полной мере. Нуминозное, согласно Отто, сочетает в себе моменты ужасающего (tremendum), всемогущего (majestas), «энергийного» (то есть того, что позволяет говорить о Боге как о мировой воле) — «совершенно иного» (mysterium).

Мистическое «иное» определяется как «чужое и чуждое, выпадающее из сферы привычного, понятного, знакомого, противостоящее этой сфере как „сокрытое“ вообще и поэтому наполняющее душу остолбенелым изумлением».

Постигнуть такую силу невозможно, потому что она находится вне нашего рацио, однако ее присутствие ощущается, создает эффект таинственности, вызывает ужас и восторг.

Искусство и эстетически прекрасное

Связь сакрального и эстетического можно рассматривать сквозь призму религиозных сюжетов в искусстве. Или же через произведения, предназначенные для того, чтобы быть предметом почитания и поклонения (например, иконы и храмы). Разделение эстетической и сакральной функций вообще оформилось не так уж давно — на протяжении большей части человеческой истории они представляли собой одно целое. Но с точки зрения философии культуры особенно интересны взаимоотношения самих этих понятий.

В эстетической науке существует категория возвышенного, которая связана с переживанием чего-то невероятно значимого, огромного и необъятного. Это предмет наслаждения, выходящий за пределы прекрасного. В «Критике способности суждения» Кант определяет его (das Erhabene) как нечто великое, порой обладающее силой и динамикой. В пример он приводит египетские пирамиды, огромные моря, а также стихийные бедствия и войну — явления, которые сочетают масштабность и динамику (Macht) и способны вызывать страх.

Рудольф Отто отмечал, что эстетическая категория возвышенного действительно имеет нечто общее с его пугающим и таинственным нуминозным — даже притом, что саму эстетику он называет лишь «бледным отблеском нашего предмета». Отто подчеркивает, что не всякий очень большой объект вызывает у нас такое чувство. Как и нуминозное, это понятие содержит в себе нечто таинственное. И тоже амбивалентно — притягивает и пугает одновременно.

Между эстетическим и сакральным действительно много общего. В обоих случаях это выход за пределы обыденного опыта, мы оказываемся в ином пространстве и времени и что-то остро переживаем.

Не имеет значения, где находится человек по меркам профанического — трясется в автобусе или сидит в крошечной душной комнате. Музыка или книга, как и простое созерцание неба, может сделать физическую локацию эфемерной.

Для нерелигиозных людей, которые не увлекаются психоделиками и медитацией, это один из немногих способов ощутить такое единение с миром и растворение субъектности, экстаз и катарсис.

Сакральное, согласно Жоржу Батаю, позволяет вырваться из мира пользы и опредмечивания, где человек — такой же инструмент, как и созданные им самим орудия. А всякое настоящее искусство, как говорил Оскар Уайльд, совершенно бесполезно. Оно не служит цели — в нем художник непродуктивно растрачивает себя, его творчество не дает ничего, кроме эстетического наслаждения.

По словам соавтора и возлюбленной Батая Колетт Пеньо, сакральное реализуется в соучастии, оно «должно смешиваться с социальным». По этой же причине не бывает индивидуальных праздников, и даже для простого распития (маленького дионисийского акта) люди часто стремятся найти собутыльника.

Потому эстетическое переживание от искусства можно сравнить и с мистерией: оно дарит нам общий, разделенный опыт.

Сакральная социология Новейшего времени

Принято считать, что процесс секуляризации, начавшийся в Новое время, привел к тому, что для религиозного мировосприятия оставалось всё меньше места. Таинственные белые пятна постепенно исчезали с карт, и не только географических. Мир, некогда полный божественного, разделился на естественный и сверхъестественный, причем непонятно, существует ли этот последний. Тем не менее сакральное всё еще обнаруживает себя в разных областях жизни, включая политику, право и этику, а дискуссии о содержании этого понятия идут до сих пор.

«…Мирское существование никогда не встречается в чистом виде. Какой бы ни была степень десакрализации Мира, человек, избравший мирской образ жизни, не способен полностью отделаться от религиозного поведения. …Даже самое что ни на есть мирское существование сохраняет в себе следы религиозных оценок Мира».

Мирча Элиаде

Можно предположить, что в этой цитате речь идет о сакральном в метафорическом смысле слова. Действительно, для человека из светского мира продолжают существовать явления, которые определяются как что-то особое в ряду прочих, как «нечто совсем другое».

В СССР с его официальным богоборческим курсом были сформированы полноценные культы вождей, выдающихся пионеров и мучеников революции, сочетающие мифотворчество, античное восхваление героев и мессианство.

Монополия на священное перешла от церкви к советской власти, но формы почитания не слишком изменились.

Такая преемственность типична для любых общественных систем и социальных процессов, в основе которых лежит жертва. Впоследствии она становится символом, а мученики и герои в силу суверенности получают более высокий статус, чем другие люди.

Нам до сих пор знакомы практики инициации, позволяющие субъекту стать полноправным членом сообщества, — и, наоборот, ритуальные изгнания, когда участник группы совершает проступок и подвергается травле. Буллинг вместо побивания камнями. Пластиковая елка вместо настоящей (а та, в свою очередь, — вместо языческого жертвоприношения).

Эмиль Дюркгейм выдвинул тезис: «Общество и есть Бог». Как и в случае с религией, социум накладывает на человека ряд морально-этических ограничений, опутывает сетью разрешений и запретов, обрядов и ритуалов, которые связывают, инициируют индивидов.

Таким образом, в современном мире место божественного занимает личность. Это можно заметить даже в массовой культуре, где почти мифологические образы обрастают кучей бытовых проблем и вместо механического набора опций и общих признаков приобретают… характер. Так, Джокер, практически дух хаоса и едва ли человек в классических комиксах, в фильме с Хоакином Фениксом становится героем социально-психологической драмы.

Из-за сакрализации индивидуальных переживаний этика сегодня занимает такое важное место в общественных дискуссиях, а оскорбление чувств другой личности оказывается кощунством. Священное не может быть предметом споров. Его ценность не обсуждается, а покушения на него вызывают сильный эмоциональный отклик и приводят к закланию нарушителей в соответствии с теорией Рене Жирара о «козле отпущения»: подвергнув индивида сакрализованному насилию, группа совершает символическое жертвоприношение и становится сплоченнее. Когда личное представление признаётся главным основанием реальности, системы, которые не позиционируются как религиозные, приобретают тем не менее собственную метафизику.

Концепция вины за привилегии имеет выраженную сакральную природу и рифмуется с идеей первородного греха. Актуальные расовые конфликты и сопутствующие им практики совпадают с некогда священными мероприятиями даже по форме.

Религиозная символика явно читается в искупительных ритуалах, которые проводят белые участники движения Black Lives Matter: распластывание на земле, целование ног, шествия, чтение «мантр».

Осквернение памятников напоминает ритуальное низвержение старых идолов или поругание вражеских божеств после взятия укрепленного поселения.

Существует ли разница между подлинным сакральным и сакрализованным, которое представляет собой «человеческое, слишком человеческое» и редуцирует нечто огромное и непознаваемое до личных и социальных проблем? Это вопрос тех самых убеждений каждого, которые так трудно оспаривать. Тем более кто сказал, что из «личных и социальных проблем» не может вырасти миф, дающий жизнь новым божествам? Тот же Дюркгейм полагал: не имеет значения, подкреплены ли те или иные верования доказательствами, — важно лишь, насколько они сильны и как сплачивают социум. Хороша та вера, которая «работает», то есть продуцирует смыслы и ценности и связывает людей между собой.

Учитывая, к каким проблемам и даже трагедиям приводят разночтения в понимании сакрального, многим сторонникам рациональности, вероятно, хотелось бы вовсе ниспровергнуть священное, объявить любые подобные ценности ненужными и сделать человечество исключительно «разумным». Однако это вряд ли когда-нибудь станет возможно. Люди, какими бы разными они ни были, всегда будут считать одни объекты и явления «чем-то совершенно иным» на фоне прочих, обычных и неважных. И возможно, это к лучшему, потому что ровное поле абсолютного профанического, в котором человек остается «голым на голой земле», напоминает картину клинической депрессии, а то и лоботомии.

Источник