Что такое саланг в афганистане
Саланг
Взято у Серик Осанов.
Чтобы вам было понятно, насколько этот Саланг был опасен, привожу данные интернета:
по статусу боевых наград, вручаемых за Саланг: за каждое его прохождение водителя обязаны были наградить медалью «За Боевые Заслуги».
За три прохождения должна была идти медаль «За Отвагу».
За пять прохождений перевала Саланг, шел орден «Красная Звезда».
Такая разнарядка в годы его службы была в Штабе Армии.
Ж..а была на Саланге. Гибли там водилы по полной. Угадайте сколько боевых наград у моего друга? Всего одна медаль «За Боевые Заслуги». 26 прохождений Саланга. Где остальные его награды, господа штабники? Наверное, на Ваших кителях.
Молодым курком этот же мой друг полгода ходил в горы. Он служил в первом батальоне. От горы «А» до горы «Б». Под пулями. Каждая гора – это подвиг. Каждый день в Афгане – это был обычный рабочий подвиг. Пули летали везде. Даже пока стоишь в карауле, слышишь 2 – 3 свиста каждую смену. А на боевых в горах, жизнью рискуешь каждую секунду.
Космонавты за 2 – 3 месяца опасной работы на орбите, получают звёзды Героев. Курки и спецы за полтора – два года Афгана получали по 50-100 рублей.
Как правило, курками были обычные парни с обычных рабочих и крестьянских семей.
Среди служивших советских солдат и офицеров в Афганистане: 61% – дети рабочих, 31% – дети колхозников, 5% – из семей служащих, более 20 % выросли в неполных семьях.
Родина у них в неоплатном долгу.
Родина в огромном долгу перед теми, кто защищал её и выполнял её, Родины, приказы.
Курки искренне верили, что прикрывают своими телами Страну. Хотя каждый солдат мог прийти в штаб полка или дивизии и попроситься в Союз. Никаких репрессий со стороны закона не было, его реально отправили бы домой, дослуживать в СССР.
Мы искренне бились рядом с трупами убитых и телами раненых сослуживцев, зная, что мы их не бросим.
Курки искренне считали, что если они уйдут из Афгана, и не будут воевать, наша Родина подвергнется нападению со стороны американцев, и что банды моджахедов будут убивать мирных жителей на южных рубежах нашей Родины.
Это были наши заблуждения, но мы верили и отдавали себя войне, и выли по вечерам возле курилки, слегка обдолбившись афганского чарса.
Что такое саланг в афганистане
Через Саланг прошли ВСЕ советские воинские части, вошедшие в Демократическую Республику Афганистан в ночь с 3 на 4 января 1980 года, или позднее.
Чем примечателен этот перевал, кроме того, что является одним из самых высокогорных? Да тем, что советские войска впервые в своей истории преодолевали горы на такой высоте. До сих пор помню, с каким напряжением ползли ГАЗ-66 по перевалу. Медленно, метр за метром карабкаясь к вершине.
Уже на подходе к системе туннелей, стоявший на её охране взвод ДШБ распределял очередность прохождения по ней, между ракетной бригадой и нашим полком. Мешать одну броневую технику с другой, было неразумно. Хотя мы и представляли собой единую армию оккупантов, но разные командиры могли отдавать разные приказы, что и привело к трагедии, оборвавшей жизни почти восьмидесяти солдатам и офицерам Советской Армии.
Так как десантуре было, по большому счету, все равно кого пускать, они и открыли ставни ада для обоих подразделений, и что самое интересное, не понеся никакой ответственности за погибших в угарном газе бойцов. На боевые потери списывали жизни и технику, жестокое существование и трусость, вшей и болезни, затронувшие рядовой состав. А также глупые приказы, раскрывающие слабость тактической выучки всех командиров, от ротного звена, до полкового. А также неумелое командование в бою, что являлось, практически, предательством интересов вооруженных сил.
Справа лежали шапки из снега высотой более 5 метров, слева обрывалась пропасть, дно которой не было видно из-за густого тумана, сопровождавшего наш путь. Всё чаще попадались заглохшие машины, БМП и БТР, водители которых копались в моторах голыми руками, обмораживая пальцы. Холодно было настолько, что пробирало даже сквозь яловые сапоги, одетые на пару теплых портянок.
Черный асфальт змеёй полз вверх, заползая в нутро тоннелей, длина которых варьировала от пятидесяти метров до двух километров. По нему шла сильнейшая армия в мире, пугая афганцев своей мощью. Но те почему-то не боялись. И это было странно.
Постоянно останавливаясь, как это делают альпинисты в горах при штурме высоты, 186 полк преодолевал Гиндукуш по Салангу, набирая сил для последующего рывка вверх. Отставшие машины никто не ждал – есть техническая поддержка в лице майора Китова – зампотеха батальона. Заглохшие автомобили он или брал на буксир, или помогал с ремонтом, в основном советами. Но при марше и этого было достаточно.
Где-то на высоте за 4.200 метров, если судить по карте, на которую мне постоянно приходилось посматривать, в очередном окне, остановка была особенно долгой. Батарея, вперемежку с БМП-1 старшего лейтенанта Заколодяжного, застыла на шоссе между двумя тоннелями. Между нашими машинами оказался кунг прапорщика Кикилева, забитый продовольствием. Двигатели не выключали, так как завести их по новой, было практически нереально. Уж больно сильно был разрежен воздух.
Удалось уговорить Кикелева выдать одну буханку хлеба из батальонных запасов, которую мгновенно разодрали на десяток частей, исчезнувших в голодных желудках.
Стоим долго. Почти час. Так долго мы еще не останавливались, и причина в столь длительной остановке, нас, по меньшей мере, не волновала. В этот момент, из жерла тоннеля, в котором скрылся хвост колонны из БМП-1, тонкая сизая струйка отработанных газов превратилась в дыхание дракона, изрыгающее из себя клубы черного дыма.
Предчувствие чего-то страшного коснулось лиц, всех стоявших в круге и куривших сигареты.
И в этот момент, где-то внутри черного сгустка ужаса, раздался одиночный выстрел. Затем еще. И еще. Из тоннеля стали появляться люди, с настолько серыми лицами, что казалось, шли мертвецы. Я бросился внутрь, в плотное тело черного дыма, прикрыв лицо шарфом. Рядом со мной оказался кто-то из офицеров и несколько солдат. Мы вбежали в ночь, окутанную ядовитыми парами. Дышать было практически невозможно. Угарный газ проникал в легкие, даже сквозь тонкую материю шарфа, вызывая спазм. Тогда я понял, каково было узникам Освенцима, и впервые пожалел евреев.
Первого встреченного нами партизана, я пытался поднять, но не смог. Слишком уж был тяжел. Тогда, схватив за лацкан воротника, потянул его к выходу по черному асфальту. Справа и слева от меня, бойцы хватали упавших людей и тащили на воздух. Многие были без сознания. Боковым зрением я увидел, как старший лейтенант Игнатенко – замполит 3 роты, тащит на себе Кондратенкова Володю. Несколько партизан, под руки выводят на воздух еще одного бойца. Я видел сквозь сизый дым пару человек лежащих под колесами автомобиля без движения. Чтобы вытащить их не хватало ни воздуха, ни сил.
В очередной раз, выползая из тоннеля, я упал в снег, на мгновение потеряв сознание, но быстро пришел в себя от голоса Бенисевича (убит 11 мая 1980 года):
— Товарищ лейтенант, вам плохо?
Я видел синие трупы, лежащие на искрящее-чистом снегу, на высоте 4000 метров, словно бревна, аккуратно сложенные вдоль дороги. Офицеры и рядовые отдали свои жизни. за что? Даже сейчас, спустя 30 лет после вторжения, на этот вопрос никто не знает ответ.
Коммунистическая идеология не отпускает. Но нынешние реалии не сильно отличаются от реалий тех дней. И если сегодня наша помощь Северной Осетии это и есть ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ долг, долг любого ПОРЯДОЧНОГО государства, то то, что мы выполняли в Афганистане не ложиться на матрицу вообще какого либо долга. Ибо мы ИМ НИЧЕГО не были должны. Но до сих пор продолжаем тупо повторять что-то про свой долг.
Солнце медленно садилось за горизонт. Было около 2-х часов дня, когда начался весь этот кошмар. Чувствуя в ногах слабость, мне меньше всего хотелось вновь залезать внутрь тоннеля, из которого продолжали идти люди. Многих тащили на спине, более выносливые товарищи. Подкатившая рвота выворачивала внутренности наизнанку. Я взял в руки снег и обтер им лицо. Не помогало. В глазах двоилась картинка, и я никак не мог сфокусироваться на стоявших неподалеку машинах.
— Ты что здесь делаешь? – Князев материализовался передо мной злым гением Гиндукуша. – Быстро к своим бойцам. И занимайтесь личным составом, лейтенант.
— Я сказал, занимайтесь своим личным составом, и не суйтесь, куда не следует. Ясно?
«Пошел-бы ты на ***!» в сердцах проговорил я про себя, оглянувшись за спину. В данной ситуации мое мнение совпадало с мнением моего внутреннего голоса. Что в Афганистане случалось достаточно редко.
На белом снегу обочины лежало около тридцати тел с почерневшей кожей. У многих изо рта все еще выползала рвотная масса. У некоторых голова была в крови. Лишь позднее я узнал, что многие солдаты стрелялись, самовольно уходя из жизни. Тогда я подумал, что сам так никогда не уйду и буду ломать себя, но выдержу любые испытания. Как бы жизнь не складывалась. Как бы меня не ломало.
В тот день, 23 февраля – день Советской Армии и Военно-морского флота, погибло от самострелов и задохнулось в угарном газе около тридцати человек (26, если быть точным) из нашего 186 полка и ракетной бригады.
С праздником, дорогие товарищи!
Капитан Князев смотрел на весь этот ужас со стороны, никому не помогая. В его глазах явственно читалось нечто от животного ужаса, которым он заразился ещё тогда, в полку, когда впервые узнал, куда он может попасть. И этот животный страх уже не отпустит его никогда. До самой смерти.
Команду вперед передали по рации спустя полчаса. После того как саперы очистили проход от перевернувшейся техники и трупов. Проходя в тоннеле ТО место, я заметил на бетонной стене следы от пуль и широкую промоину исцарапанного бетона, оставленную танком. Что же испытали на себе солдаты, оказавшиеся в угарном плену? Какие мысли проскользнули по их извилинам, коли единственным решением, для них, было застрелиться? Неужели человек способен дойти до точки, за которой нет возврата. И от этих мыслей стало по-настоящему страшно.
До того как мы въехали в Кабул, на несколько дней остановились на аэродроме в Баграме, где базировалась наша авиация: истребители и штурмовики. Там же располагались разведчики, ежедневно тренирующиеся в рукопашном бое. Было интересно наблюдать за ними, упорно отрабатывающими тот или иной прием каратэ. Их гортанные крики пугали птиц на несколько километров вокруг.
В полку, в Алма-Ате, нас, занимающихся каратэ было человек пять. Одного из них – начальника по финансам помню до сих пор. Это был капитан. Статный. Умный. Интересный собеседник. Не знаю, по какой причине, но он оказался в том месте, где МИ-8 потерпел катастрофу. Лопастями ему перебило обе ноги. Рядом пострадало еще несколько бойцов и офицеров. И эти все потери – не боевые, к тому времени превышающие боевые раза в два.
Он и еще один парень из второго батальона вместе со мной ходили на тренировки в СКА. Тогда мне казалось, что я прикоснулся к одной из тайн века. На третьей тренировке меня пригласил в свою личную группу сен-сей, имеющий коричневый пояс, для меня – вершина боевого искусства. До одури отрабатывая ката, я и в мыслях не держал, что когда-то сам стану учителем по боевым искусствам. Буду тренировать в Японии и Венгрии, Грузии и России, отдав этому делу более 35 лет своей жизни.
После севера, где жизнь сохранилась на уровне каменного века, столица отличалась особым восточным шармом. Хотя нам запрещали высовываться из брони, но здесь минометчики имели преимущество в обзоре внешнего мира. Современные магазины с аппаратурой, от которой захватывало дух. Телевизоры, видеокасеттники, комбайны… Ой, мама! Джинсы. Синие, черные, красные, голубые, зеленые! Рубашки военного образца, гражданские, хаки, черные, с лейблами, и без. Мадэ ин США, мадэ ин Джапан.
Когда-то Кабул называли Парижем Востока.
Часы! Сейки! Из золота. Из бронзы. Из алюминия. Кварцевые. С бриллиантами. С арабскими цифрами. Без цифр. Электронные. Голова шла кругом, когда однажды остановившись у одного из таких магазинов, проторчали в нем более часа, с трудом оторвав взгляд от сверкающих витрин капитализма.
Полученная ****юлина от Князева, за опоздание, была компенсирована приобретенными положительными эмоциями.
Встречали нас индусы, а они в Кабуле, как евреи в России сейчас, вся торговля и финансы у них в руках, радушно. С уважением. Думая, что мы и будем их настоящими покупателями. В принципе, думать никому не запрещено. Мало что знающие об СССР, им казалось, что они видят перед собой не шайку бандитов, а сильнейшую армию мира. Но вся печаль была в том, что и мы так-же считали.
Именно поступки интернационалистов (в основном грабежи) стали той каплей, которая заставила выйти всю страну на улицы в марте – апреле 1980 года, протестуя против прихода Советских солдат.
Полиция, обученная в СССР, жестоко подавила выступления. Нам зачитали Приказ Главкома о запрете появляться в городе без особой нужды. А если и появлялись, то исключительно по-боевому, с задраенными люками. Случаи мародерства усиленно замалчивались, стыдливо называя их единичными случаями. Но смею заверить, что случаи были далеко не единичными. Убивали торговцев. Грабили лавки. Заставляли отдавать напитки: «фанту» «колу». Глумились, как считали нужным. Ведь, сильнейшая армия в мире!
Место, где мы (186 полк) расположились, называлось «королевскими конюшнями», именно в этом районе стояли конюшни с лошадьми руководителей Афганистана. Конечно тогда, дворец выглядел иначе. Даже издалека он скорее напоминал «дом Павлова» из истории Великой Отечественной войны. Пустые глазницы окон, стены в следах от пуль, рваные газеты и запах говна.
Шел дождь. Начиналось время муссонов. Конец февраля. Работа не тяготила. Призыв, недавно прибывший из СССР, спал в палатках, а обязательные политинформации, проводимые офицерами батареи, заканчивались не начавшись. Газеты вызывали если не смех, то точно недопонимание. Оказывается, мы сажаем в Афганистане яблоки.
Однажды побывал на горе, где стоял Дворец Амина. Весь в следах от автоматных и пулеметных пуль. Пусто. Некогда красивейший дворец, построенный шахом Даудом, представлял собой печальное зрелище. На полу сломанная мебель. Обрывки бумаги. Почти во всех углах насрано. Вонь ужасающая. Мухи размером с воробьев.
Группа КГБ, взявшая дворец, побывала у нас в полку. Я видел несколько человек в песчаных комбинезонах. Двое были ранены. Один в руку. Он о чем-то говорил с Переваловым. Подойти и расспросить не хватило мужества. О них говорили как о легендарных личностях. Так оно и было. Легендарный спецназ КГБ СССР «Альфа». До этого момента о них никто не слышал. Никогда.
При более чем стократном преимуществе противника в живой силе, им удалось взять Дворец практически без потерь. Оставлю за бортом моральный аспект операции. Остановлюсь на боевом. Поверьте человеку, который дрался в окружении, побывал в плену, бежал, знает изнутри каково это – драться с превосходящим врагом. Так вот. Это действительно походило на Подвиг. Именно так. С большой буквы.
А в это время командир полка Смирнов О.Е., расписывал «подвиги» уже своих подразделений, для представления на значок «Гвардия». Что он там написал – не знаю. Но скорее всего писанина сия, была состряпана на основе тех «боевых донесений», которые подавались такими выдающимися интернационалистами 186 МСП, как капитан Косинов и капитан Князев.
Тем временем обустройство жилья в Кабуле продолжалось. Где-то, через неделю, всем зачитали приказ, о том, что на базе нашего полка сформирована 66 отдельная бригада. Еще через пару дней прибыл десантно-штурмовой батальон, влившийся в полк. Как водка в глотку майора Китова. Прибыл ракетный дивизион. И началось переформирование по-взрослому.
Партизаны, выполнившие свою миссию, покидали подразделения. На прощание их всех построили, поблагодарили за службу Родине и отобрали все, чем они обжились на севере страны. Куча ногтерезок, пластиковые карты, еще какой-то хлам – мечта Князева, перекочевали в его карманы. Командир, же бригады, Смирнов всех особо предупредил о запрете перевоза добытого в боях товара, на территорию СССР. Один из самых вовремя отданных приказов за всю мою службу в советской армии.
Раскулачивание шло не только по вертикали и горизонтали, но и в глубину. Залезая партизанам в очко по самый локоть. Не спрятали ли они там, суки, нечто, что могло бы радовать глаз и здесь. Командиры, как могли, выполняли интернациональный долг.
Еще спустя сутки, стало прибывать новое пополнение, которое и взвалило на себя основное бремя войны. Из тех ребят, что пришли в мой взвод, только рядового Деревенченко отправили назад без ранений, но он получил страшнейшую психологическую травму – потерял 11 мая 1980 года родного брата. Остальные погибли. Практически все.
За житейской суетой, сформировали наконец 66 бригаду, о которой сейчас все говорят с повышенными (минорными) интонациями, но здесь не все так однозначно, ибо ТО время представляло собой время профанаций, недоговорок и откровенной лжи. Лишь сейчас у нас открываются глаза на тот период, в котором мы все служили. Как могли.
Если с пехотой все было вроде понятно, то с ДШБ возникшим ниоткуда, – полная муть. Кто такие? Откуда пришли? А не ошиблись случаем? Точно в 66 бригаду?
— А меня Игорь. Я из первого. Слушай, а к вам можно перевестись?
— Не знаю, надо поговорить с комбатом.
— Не знаю. У нас некомплект. Ты поговори. А что, хочешь к нам?
— Да не против. Мои пидарасты надоели. А ты с какого училища?
Однажды он пришел в палатку, где располагались офицеры минометчики, под вечер, часов в шесть, когда темень практически заволокла окружающий мир тугим полотном.
Мы нашли место, где нам никто не мешал. За палаткой на ящике от снарядов или мин. Уже не помню. Говорили мы часов до двенадцати, пока на небе не зажегся желтый фонарь луны. Он рассказывал о своей семье, отце, который служил в Коломенском училище на какой-то там кафедре, и матери. О девушке. Я рассказывал об отце, городе, где жил и учился. Об училище.
Наша дружба продолжалась почти три месяца. И закончилась 11 мая 1980 года в 9 часов 33 минуты.
Память, это такая тварь, которая проникает в тебя на время, а остается на всю жизнь.
Тем временем муссон, о котором так часто говорили замполиты, начался. Лило, как помню, недели две с редкими перерывами на обед. Днем бойцы делали то, что умели лучше всего – спали. Офицеры получали вводные, и тоже спали. До вводных, после вводных, а некоторые и вместо вводных. Я о себе.
Боевая работа практически не велась. Принимали пополнение. Размещали. Знакомились. Дедовщина разрасталась как раковая опухоль. Партизаны ушли, и на новеньких началась охота. Нет, не били, но «ездили» на них все старики или дедушки Советской Армии, как заправские ковбои из вестернов на лошадях.
Этот день походил на все предыдущие, как сиамские близнецы друг на друга. Помню, день стоял необычно солнечный. Дождь выдохся, как бегущий по барханам с ворованным чемоданом чужого добра прапорщик Шатилов. Часы показывали одиннадцать по местному времени. Я только вышел из палатки, и собирался сходить еще раз в Дворец Амина на гору, с надеждой найти что-нибудь там, чего возможно не нашли тысячи наших людей в форме до меня. Но, к сожалению, там можно было найти только говно. Это в традициях советской армии. Говорят, в Берлине в 1945 году, уже 11 мая в Рейхстаг невозможно было войти, не зажав нос.
— Товарищ лейтенант, где найти командира батальона?
Я обернулся. На меня смотрел высокий, выше, чем я, старший лейтенант в зимнем обмундировании и начищенных, до блеска, сапогах. Сбоку висела офицерская сумка (так у нас давно не ходили, а также давно не чистили сапог до такого состояния). Судя по разрезу глаз – не японец. И не китаец. Значит – наш: казах или киргиз.
— Прощаю. Комбатом Перевалов?
— Так точно, товарищ старший лейтенант.
— Вольно, лейтенант, меня зовут Алик, а тебя?
— Это мама так тебя назвала?
— Нет, Игорь. Меня зовут Игорь, ну ты…
— Я командир взвода. А куда? Перевалов скажет. Ну, пока.
Это был Алик Бейшенович Мамыркулов – один из выдающихся людей 66 бригады, с кем меня связала жизнь. Спасибо Афганистану. Сильная личность. Настолько сильная, что его полное пренебрежение к смерти напоминало игру. Нет, он боялся смерти, боялся. Будем откровенны до конца. Но она боялась его еще больше.
На сколько помню, он ни разу не повышал голос, нет, вру, один раз кажется с майором Китовым – хамом № 1 первого батальона, при разговоре повысил тон. И говорил настолько резко, что заставил таки это хамло обращаться к нему строго по уставу, и исключительно на «вы».
Он обладал особым даром общения с людьми, заставляя их тянуться к нему. Помню типичный эпизод. Это случилось на территории Джелалабадского аэропорта, который мы охраняли. У одного моего солдата завелись часы. Не простые, хотя и не золотые. Так, СЕЙКО. Ничего особенного. Но именно такие, какие мне всегда хотелось иметь.
Пользуясь властью и статусом, я отобрал часы у бойца, так этот солдат побежал жаловаться не командиру батареи, который в конце концов взял бы их себе, а Алику Мамыркулову. В роту, которая стояла на другом конце аэропорта. В другое подразделение.
Пришлось отдать, как помню, после фразы Алика.
Он не давил на меня, не требовал. Он просто одной нейтральной фразой расставил все фигуры на доске, указав каждой свой путь. Просто и гениально. Как все команды, которые он давал в бою. Работать в горах с ним было сплошное удовольствие. Как и со всей третьей ротой. Один капитан Какимбаев чего стоил. А про лейтенанта Семикова пока смолчу. Его время не наступило.
Думаю, если бы мне пришлось расписывать эпитеты третьей роте, то мне пришлось потратить как минимум несколько десятков листов в этой книге, чтобы описать каждого офицера и прапорщика отдельно. И это тоже лесть. Лесть людям, которых уважаешь. До сих пор.
Если честно, у меня складывалось впечатление, что командир 66 бригады так, по настоящему, и не узнал всех своих офицеров. Их лучшие и худшие стороны. Из чего они состоят, чем дышат и чем живут. Безусловно, он не был Наполеоном, знавшим всех своих гвардейцев по именам. И конечно не знал своих солдат как Македонский, хотя и побывал на том же маршруте, что и Великий Александр. До сих пор он вспоминает только штабных офицеров и командиров батальонов, практически не помня командиров рот или взводов. Не говоря про солдат и сержантов. Иначе, не было бы таких ляпсусов с наградными листами, некоторые из которых просто визжали: кого награждаете, идиоты!
И, как говориться, кайфу всегда наступает конец. Вот так и у нас. Мы сформировались, отдохнули, отмылись от вшей, отъелись и двинулись в путь. Но я до сих пор так и не видел женщин. Какие они в Афганистане? Ну и ладно… Получить месяц отдыха после двух месяцев таборной жизни… что еще военному надо?
Не считая женщин, трофеев и пива….
Марш на границу с Пакистаном.
Рано утром, построившись в колонны, мы продолжили двигаться по дороге длинной в жизнь. Сытые и довольные, наш путь пролегал сквозь Кабул, еще недавно бурливший от возмущенных торговцев, но ныне вполне пристойный. Как тихий провинциальный городок центральной полосы России.
Территориально он был поделен на несколько частей, т.н. районы, каждый из которых представлял собой отдельно стоящий город. В каждом районе живут люди, исходя из своего статуса. Те, что побогаче – ближе к аэропорту. Что победней, к конюшням, где мы формировались.
Все разговоры об интернациональном долге – блеф, за которым скрывается нежелание признать очевидное. Мы оккупировали страну. Мы уничтожали её жителей. Мы грабили и убивали её культуру. Но принятие политического решения требует мужества, которого у руководства нынешней России нет. И это обидно.
Я бы признал факт оккупации СССР Афганистана. Я бы покаялся, за действия советских войск на её территории. За ковровые бомбардировки, за вакуумные бомбы, за расстрелы мирных жителей. Я бы выплатил компенсации жителям страны, больше всего пострадавшим от той войны. Так, как это сделали американцы за Вьетнам, так, как это сделали немцы, за Вторую Мировую войну.
И я бы НИКОГДА не предал своих солдат, воевавших в Афганистане. Никогда бы не отменил льготы ветеранам. И они всегда могли бы надеяться на помощь своей страны. Ну, совсем как сейчас, только наоборот.
Яркие магазины и широкие витрины Кабула 80 годов окружали нас в течение всего марша по его широким магистралям. Индусы махали руками, приветствуя нас, но как-то необычно, странными жестами напоминающими слово «убирайтесь». Мы отвечали тем же. Они проводили по своей шее ребром ладони, мы в ответ аплодировали. В общем, дружба все сильней притягивала нас друг к другу.
Сразу по выезду из Кабула, промчавшись по равнинной части горной возвышенности, где стоял город, погрузились в серпантин узких дорог, петляющих среди скал, и чем-то напоминающих змею. Огромного жирного удава. Мы погрузились в темный мир скорой беды.
Через каждый километр-два стоял пост, ощетинившийся стволами, как еж иголками. Такого не было в той части страны, которую мы взяли под свой контроль. И если там война складывалась в нашу пользу, то видя ощетинившиеся укреп.районы этой части, начинало сосать под ложечкой.
Солдаты, стоявшие на постах, были немногословны. Эти афганские парнишки уже знали почём фунт лиха, и даже не приветствовали нас, угрюмо всматриваясь в идущую бронеколонну советской техники. И где-то внутри себя мы все понимали, что то, что происходило на севере страны, были всего лишь цветочки. А ягодки ждали нас, ярко кровавого цвета, там, куда и держали мы свой путь. И путь сей для меня был путем на Голгофу.
Но такова карма. А это я уже говорил.
Растянувшаяся колонна на десятки километров представляла собой отличную мишень для любого отряда моджахедов, но то ли они были не в курсе событий, то ли еще не организовались в кулак сопротивления, но в течение всего пути нас не только, ни разу не обстреляли, но даже не бросили камень в наши огороды. Старшие спали в кабинах, солдаты в кузовах. И все мы считали, что делаем благое дело.
Бойцы поопытней, при незапланированной остановке, мгновенно сориентировавшись, продавали шанцевый инструмент дехканам, меняя его или на фрукты, столь экзотические, что чтобы составить полный список, потребовалось бы несколько листов бумаги, или на афгани.
А иногда просто грабили, пользуясь случаем, или если нароком, или ненароком, задевали придорожный магазинчик буфером автомобиля, вычищали все, что там лежало, ибо опытные интернационалисты знали, что найти и тем более пожаловаться командиру, уже бригады, бедные торговцы просто не смогут. Во первых языковый барьер, во вторых мы все для них были на одно лицо. Как для нас китайцы.
Час шел за часом, а серое шоссе автострады Кабул – Джелалабад все еще ползло перед глазами, исчезая под колесами моего автомобиля ГАЗ-66. У водителя, и я это видел, слипались глаза, тогда мы менялись местами, чтобы дать ему хоть немного выспаться.
После гор попадаем на равнину. Настоящая пустыня. С барханами. Вдали горы, практически с нуля вздымающиеся к небесам. Красота, аж захватывает дух. Начинаются встречаться пальмы. Они не такие, как в Сухуми. Кто не помнит наши субтропики? Впрочем, уже не наши. Едим, не выходя из машин и не останавливаясь. Каша гречневая, каша перловая, хлеб. Сахар. Всё.
Иногда, проезжая очередной кишлак, мы видели затравленные глаза дехкан. Мальчишек, режущих себе глотки ребром ладони, и показывающих пальцем на нас. Пальмы, которые кое-кто видел впервые в жизни. Обезьян на поводках, которых афганцы держали как мы собак.
Одну из обезьян, которая последствии жила в нашем городке, удалось приручить. Звали её Машка. Более нахального позвоночного я, пожалуй, не встречал. Ну, может быть, за исключением пары писарей из штаба бригады.
Вот, например, взять и расстрелять человека. Как это случилось со мной в 1991 году в Грузии. Выпустить в его мозги пол обоймы, а перед тем пить с ним, обниматься, хохотать над его рассказами, как он вскрывал черепные коробки пленным лобзиком, когда те были еще живы. Злом ли является сей поступок или добром? А если этот человек потерял семью, сгоревшую заживо, благодаря тем, кому он вскрывал черепные коробки? Вы будете стоять на своем, утверждая, что тот поступок с ПМ – добро? А может, таких просто отстреливать, вычищая человеческий генофонд? Но не факт, что тот, кто жал курок, не станет таким, как тот, в кого он вогнал пулю. Где граница безумия, за которой возврата назад нет?
Значит, вы начинаете понимать, что происходило в Афганистане в 1980 году. В период максимального накала боевых действий, ограниченных одним, ныне известным подразделением советской армии.
Я говорю о 66 бригаде, где мне посчастливилось служить в течение двух лет. Бригаде, которая, тем временем, приближалась к месту постоянной дислокации в город Джелалабад, стоящий на трассе Кабул – Пешевар. От него до пакистанской границы было около 30 километров. По ровному шоссе. Или около часа езды на автомобиле мин.батареи. Имея тогда нынешний опыт отношения Родины к свои ветеранам, уверен, что полбригады рванули бы из родных пенатов в Пакистан, как тот персонаж из рассказа О‘Генри, к Канадской границе. Но, как говориться, был бы я умным как моя тёща, но вчера.
Когда мы приближались к Джелалабаду, мы все еще верили, что исполняем интернациональный долг. Что наша помощь нужна афганцам, ну как Болеку – Лёлек, или как Тому – Джерри. Я, во всяком случае, все еще надеялся, что наши офицеры – самые честные, смелые, мужественные. Что наша армия самая сильная. Наши командиры самые умные. Наши операции самые проработанные. У меня же над койкой в училище висел лозунг: «Сам умирай, а товарища – выручай».
Но ложь когда-нибудь достанет, и тогда перестаешь спать, пока не расскажешь миру правду, находясь на том самом берегу, где стоят твои друзья, убитые, сожженные, покалеченные, униженные и раскаявшиеся.
И тогда исчезает страх.
Стоянка № 1 долина Ада.
Тому, кто выбрал это место для дислокации бригады, надо было, как минимум, отрезать яйца. Зажарить и заставить съесть. Ровное, чистое поле. Ровное настолько, что можно играть в биллиард прямо на земле. Жара к тому времени, а мы прибыли на место в середине марта, лишь разгоралась, но уже 40 градусов в тени, пугала не только меня, я к жаре привычен, но и туркмен, которых в бригаде было несколько десятков, всегда считавших, что плюс двадцать – это морозы.
Первое, что было сделано нашим человеком в Афганистане – поставили линию туалетов совпавшую с периметром обороны полевого лагеря. С уверенностью, что с этой стороны духи никогда и ни за что не пойдут в атаку. Даже из чувства патриотизма. Скажу без ложной скромности, приближаться к этой самой линии следовало как минимум в противогазе буквально через пару дней, как данная линия туалетов была открыта для пользователей.
На берегу реки Кабул среди оливковых рощ было найдено место, да такое удобное, что даже, спустя три десятка лет там, где когда-то стояли мы, сейчас стоят американцы. А место, где мы остановились в первый раз, находилось в уезде Сурхруд. Как следствие, его жители за то, что мы когда-то разбили там бивак, и обгадили большую часть территории, всегда, на протяжении тех двух лет, что служил в бригаде, постоянно встречали нас огнем, и никогда не шли на переговоры. Возможно, не могли простить запах, который ветер относил в их сторону.