Что такое скрытая публичность

Внешность обманчива, или Как отличить любителя БДСМ?

Так уж сложилось, что мы привыкли демонизировать представителей психосексуальной субкультуры БДСМ. Нам кажется, что эти люди, обожающие плетки, наручники и ошейники, непременно должны нести на себе некую печать своего увлечения, например источать запах серы или скрывать под брюками длинный хвост. Интернет-секс-шоп Crave взял на себя миссию развенчать этот миф и доказать, что поклонники этого специфического жанра – самые обыкновенные граждане, неприметно живущие среди нас. (Осторожно! Обнаженная натура).

После того, как вы познакомитесь с героями артпроекта Cave Portrait, можем гарантировать, что вам в голову нет нет, да и придет мысль, не является ли продавщица овощного магазина или сосед по гаражу тайными поклонниками жестких сексуальных игр.

Чтобы создать небольшую, о очень колоритную подборку снимков, автору фото пришлось приложить немало усилий и подстеречь посетителей крупнейшего в США тематического фестиваля Folsom Street Fair, проходящего в Сан-Франциско, в оригинальных образах и без. Из множества людей, которым было предложено участвовать в проекте, согласились далеко не все, но те добровольцы, которые не побоялись публичности, помогут нам приоткрыть завесу тайны над личностями с БДСМ-пати.

Глядя на студентку-скромницу на снимке справа, никогда не подумаешь, что…

А как вам эта милая молодая пара? Они вполне могут жить в квартире этажом выше вас

Обычная милая домохозяйка, каких полно в любом супермаркете

Смотрите, не те ли это ребята, из соседнего офиса?

По этим тоже и не скажешь, что они любят пошалить

Стойте! Не ваша ли это бывшая одноклассница?

Обычная молодежь, которую мы постоянно встречаем на улице

Они замечательны, не так ли?

Надеюсь, что это не твой босс. Хотя какая разница?

Молодая, красивая, задорная и совсем не опасная

Эта пара очень позитивна и артистична

Ну что, убедились, что эти люди живут рядом с нами и вовсе не едят младенцев? Возможно, что они даже лучше других, хотя бы потому, что вопреки всему находят время, чтобы сбросить оковы условностей и немого побыть собой.

А вы знали, что у нас есть Instagram и Telegram?

Подписывайтесь, если вы ценитель красивых фото и интересных историй!

Источник

Первые леди

Татьяна Миткова. Скрытая публичность.

Сегодня она стала еще на один год более. Медийнее. Она до сих пор считается эталоном новостного телевизионщика. Ей по плечу выпустить в эфир «острый» репортаж, отказаться от Международной награды, если это противоречит ее убеждениям и принципам, до предела вжать в пол педаль газа на своем автомобиле и держать всю личную информацию в строжайшем секрете много-много лет.

Ее первые сюжеты выходили в «Международной панораме» и в программе «120 минут».

На фоне повальной цензуры Татьяне нет-нет, да и удавалось выдать в эфир «острый» репортаж. И получить за это выговор. И снова выдать сюжет «не прошедший цензуру». В результате в определенный момент их с «Останкино» пути разошлись.

Ее коньком были новостные программы. Сменив не один телеканал, Татьяна оказалась на НТВ, с которым у нее закрутился непростой «служебный роман», где были и взлеты, и ссоры, и недопонимания, и обиды, и расставания, и возвращения. И должность заместителя генерального директора телеканала НТВ по информационному вещанию, а также руководителя дирекции информационного вещания. Кроме того, случается (но крайне редко), что Татьяна появляется в роли телеведущей.

Кстати.

Присутствие в кадре всегда требует участие визажистов, которые подготавливают кожу телеперсоны для съемок с помощью целой палитры косметических средств.

ВВ-Набор для контурирования лица, DR. JART+

Палетка теней для век Wear Everywhere, CLINIQUE

Набор для макияжа бровей All-in-Brow 3D, DIOR

Источник

Публичная приватность или приватная публичность?

Все самое интересное — в Интернете

Представленный профессором Рогозиным доклад основан на исследованиях фонда «Общественное мнение» (ФОМ). Первые опросы, посвященные выявлению социальных и экономических особенностей сети интернет в России, фонд начал проводить еще в 2000 году. Главной особенностью опросной методики стало использование не сетевых счетчиков (роботов), фиксирующих количественные показатели, а офф-лайн интервью с реальными респондентами. На их основе были получены некоторые качественные характеристики, благодаря которым исследования ФОМ позволяют прогнозировать дальнейшее развитие среды интернет.

Последний опрос ФОМ, о котором шла речь в выступлении профессора Рогозина, обычным никак не назовешь. Во-первых, использовался нетрадиционный подход к проведению социологического исследования. Опрашивались не сотни пользователей сети, а «воротилы» зоны Ру — Герман Клименко, Андрей Акопянц, Алексей Солдатов, Максим Мошков и другие; всего респондентов оказалось чуть больше двадцати. Большинство из них не известны широкой аудитории, хотя именно они определяют, каким быть Рунету, именно они создают его экономическую конфигурацию.

— Нас поразило, что люди, которые делают сверхмедийное пространство, сами являются фигурами непубличными (единственный, кто выходит на публику — Антон Носик). Их публичность сразу провоцирует реакцию отторжения у пользователей, — сказал Рогозин.

Нетрадиционной была и форма опроса. Респондентам предлагался не стандартный вопросник, но с ними делалось интервью, по сути представляющее из себя пространную беседу, в которой обсуждались три ключевых вопроса: прошлое интернет, сходство и различия с современной ситуацией и будущее сети. Дмитрий Рогозин пояснил, что такая работа более свойственна журналистам, а не социологам, и в сети можно найти сотни журналистских текстов на эту тему, но исследователей интересовало выявление «непроблематичной составляющей с точки зрения респондентов».

Занимательная картография

— Обычно результаты подобных качественных исследований анализируются по весьма произвольной технологии, но мы пошли другим путем, постарались максимально формализовать анализ и применили технологию картографирования, — указал Рогозин на третью новацию работы.

Картографирование осуществлялось в несколько этапов. Сначала все полученные тексты перемешиваются, из них устраняется личность интервьюируемого, чтобы исследователь не ориентировался на авторитет. Далее это несвязанное логически многообразие текстов начинает упорядочиваться, и появляется ситуационная карта среды, представляющая собой пока еще хаотичный набор наиболее часто встречающихся высказываний, дающих отстраненную характеристику предмета исследования.

Следующим этапом стало построение концептуального плана исследования, где были выделены четыре тематических блока:

Названия блоков формулировались самими исследователями.

— Например, «публичная приватность» это одно из наиболее интересных свойств современного интернет-пространства, — отметил Рогозин. — Когда на ресурсе Одноклассники.RU ввели модерирование фотографий пользователей, это вызвало волну протеста, поскольку люди воспринимают свои странички как приватную зону, хотя реально это, конечно, публичная площадка.

Под «коммерциализацией частного интереса» понимается то, что интернет изначально воспринимался как общественное благо и занятие для души, но постепенно люди поняли, что на этом можно зарабатывать. Сейчас коммерческая составляющая выходит на первый план.

Александр Долгин и Дмитрий Рогозин

Итак, определения, собранные на первом этапе картографирования, были распределены по тематическим блокам. К примеру, в блок «коммерциализация» были помещены такие утверждения как «увлеченность посещаемостью» и «инертность рекламного бизнеса». В «госрегулировании» оказались разнообразные суждения, сводящиеся к тому, что государству лучше не вмешиваться в сетевую жизнь.

Количественные показатели — прямой путь к кризису

Заключительным этапом исследования стало построение позиционной карты, в которой были сопоставлены выявленные на основе экспертных суждений темпы развития интернет-технологий, темпы развития навыков среды (то есть пользователей). Это позволило специалистам ФОМ сделать вывод о том, что одновременно с взрывным ростом технологий темпы развития навыков остаются низкими.

— Это очень опасная тенденция, — заметил Рогозин. — Расширение охвата аудитории, рост ее численности происходит за счет совершенствования технологий. Но люди пробуют различные сервисы и могут так же быстро уйти, как и пришли. Их навыки не соответствуют предоставляемым возможностям. Таким образом, по мнению профессора, в России воссоздается эффект «интернет-пузыря», когда стремительный рост интернет-компаний может обернуться столь же стремительным их падением. Чтобы этого избежать, необходимо развивать навыки пользователей, повышать уровень их образования, но не столько фундаментального, сколько прикладного.

Рогозин полагает, что люди должны осваивать слепую печать, умение чтения с экрана, должны овладевать новыми программами. Но самая большая опасность для зоны Ру состоит в том, что сами опрошенные эксперты не уделяют должного внимания социальной компоненте сети, для них важны только количественные показатели, а это прямой путь к кризису.

Александр Долгин не согласился с докладчиком в том, что пользователей надо учить каким-то специальным навыкам.

— Все это умения на уровне человекообразной обезьяны, с каждым днем пользоваться интернет становится все проще. Сейчас важно другое. Пользователями должно осуществляться не только формирование контента, но и его сертификация. Пока существующие системы рейтингования слишком несовершенны, они сильно усредняют оценки, нет персонализации. А без этого сеть не сможет дальше развиваться.

«Публичная приватность» — конструктивный конфликт

Конечно же, всеобщее внимание аудитории привлекла тема «публичной приватности». Именно этот феномен ученые сочли главной интригой 10-летнего юбилея Рунета.

Заместитель заведующего кафедрой прагматики культуры Александр Никулин считает, что раньше приватность и публичность были строго разграничены.

— Их объединение происходило только по особым случаям: карнавал, где все вставало с ног на голову, или свадьба, про которую Бернард Шоу говорил, что это «публичное заявление о приватных намерениях». А сейчас, и это отмечают многие философы, происходит некий симбиоз, взаимопроникновение. Интернет — наиболее яркий пример. Даже если вы заходите на серьезный сайт, вы можете увидеть, что вас приглашают к участию в чем-то приватном.

На этой свадьбе каждый занимает собственную позицию. Кому-то нравится быть в центре противоречия приватности и публичности. Кто-то просто сидит на краю этого свадебного стола, — стыдливый пользователь, который изо всех сил старается быть интравертом, но даже ему интересно. Кто-то выкладывает сотню весьма приватных фотографий самого себя на сайте, кто-то вообще не размещает ни одной.

Хорошо это или плохо? Открытый вопрос. Мы находимся в стадии установления писаных и неписаных правил развития публичной приватности. Тут велика роль и рынка, и государства, которые пытаются каждый по своему эксплуатировать, подчинить себе, манипулировать сетью. Но велика и сила самого общества, это саморазвивающийся процесс, здесь многое будет зависеть от свободы выбора, от вкуса и такта людей. Как говорится — поживем, увидим. Одно очевидно, это — интересно.

Дмитрий Рогозин после семинара высказал нам свое мнение о роли «публичной приватности» в развитии как Рунета, так и общества в целом.

— Это и фактор риска, и фактор конституирования новой реальности. На западе это уже устоялось: там, например, политика уже давно перестала интересовать народ как сфера публичной активности. Интересует рождение внука, поход с друзьями на пикник. Причем друзей выбирают ситуативно — я прочитал книжку, которая мне понравилась, пошел в интернет обсудить, и вот собралось уже узкое сообщество, с которым я могу и в паб пойти, а могу вообще не переходить в «реал».

Это создает принципиально другую форму социальности. Покушение на приватность влечет за собой негативную реакцию тех, кто еще не осознал этот слом социальности, потому что это нормальная современная ситуация, когда приватное становится публичным.

— Когда переходный этап завершится, останется только публичность без приватности?

— Не очень понятно. Это динамический процесс. Мы видим, что с одной стороны возникают тысячники в ЖЖ ( www.livejournal.com ), которые быстро начинают позиционироваться как СМИ, — тот же dolboeb (username в ЖЖ Антона Носика). Для меня он наиболее яркий маркер человека, который живет в публичной приватности. Немного диковато, когда он рассказывает о какой-то политической афере, о взломе чьего-то ЖЖ и здесь же о своем сыне. Ну как же можно, это же личное! А он просто продвигает ту среду, которая не типична и является инновационным риском.

Есть тенденция, куда попадут все, хотя одни в меньшей, другие в большей степени. Эксперименты идут, они вызывают зону конфликтов, но это продуктивный конфликт. Ведь не смотря на то, что много всего негативного сказано, люди из этой среды не уходят. Им просто некуда уйти.

То, что мы называем проблемами, это не проблемы в традиционном смысле, и предсказуемость нашего интернета гораздо выше, чем англоязычного. Я не знаю, будет ли тотальная публичность, но то, что публичная приватность станет нормой, вызывающей конфликты только у маргинальных групп, а основная масса пользователей ее примет, для меня очевидно.

Источник

Публичность

Понятие публичности в политическом и историческом развитии обсуждают политик Леонид Гозман и философ Аркадий Недель

Публичность: исторические трансформации понятия и его метаморфозы в медиа и социальных сетях. Появление приватности и публичности в историческом времени. Публичность: политическое и гражданское поле. Общественная дискуссия, сфера коллективного, ясность и гласность. Публичный музей и библиотека, публичный судебный процесс, публичная казнь и публичный дом.

Демократия и негативные аспекты публичности. Работает ли представление о “лидере мнений” сегодня? Кризис публичности и субъектности: актер и зритель меняются местами. Каждый владелец смартфона хочет стать звездой, или Свобода воли в веке новых технологий.

Почему анонимность больше не антипод публичности? Референдумы и голосования: публичные и анонимные аспекты, манипуляции под видом публичных процессов.

Обсуждают философ Аркадий Недель и политик Леонид Гозман.

Ведет программу Елена Фанайлова

Елена Фанайлова: Публичность – это открытость, доступность, коллективность, гласность, прозрачность, ясность. Публичными бывают судебные дела, музеи. Дискуссии бывают общественными. И казалось бы, все признаки демократии в слове «публичность» налицо, и история у этого понятия довольно старинная, почтенная, ее обычно связывают с греческими полисами, с фигурой Платона и так далее. Но есть ли в этом определении что-то подозрительное для вас, из-за чего публичность оказывается не только достижением и благом, но и вызовом, и проблемой?

Леонид Гозман: Я сейчас вспомнил, что Цинцинната Ц. в «Приглашении на казнь» Набокова осудили за страшное преступление – непрозрачность. Его приговорили за это к смерти. Мой уровень публичности очень скромный, но это означает резкое снижение приватности. Очень долго человечество шло именно к приватности, когда появились свои постели, свои комнаты и так далее, это было не всегда. Многие описывали Средневековье или античный Рим как место, где человек не оставался один, он все время был на людях. А сейчас все пошло назад, к публичности. Везде стоят камеры видеонаблюдения, есть программы распознавания лиц. Вы можете в любой момент оказаться не анонимным, причем это может нарушить планы человека. Это неоднозначные процессы.

Аркадий Недель: Как у любого большого социального феномена, здесь есть и позитивная, и негативная стороны. Но публичность родилась вместе с интимностью. Человечество все время пыталось найти сферы интимного, приватного, и чем дальше, тем больше это развивалось. Но публичность, как и интимность, – это средство коммуникации. Потому что публичность самая разная, от публичных казней на площадях во время Французской революции, до выступлений по телевизору, митингов, театра и прочее.

Елена Фанайлова: До ристалищ, спортивных состязаний и, извините, публичных домов.

Аркадий Недель: Но это немножко другая публичность.

Леонид Гозман: Доступность – это тоже доступность. Вы можете пойти смотреть публичную казнь, в публичный дом, на публичную дискуссию.

Аркадий Недель: В публичности необходимы два игрока – тот, на кого смотрят, и тот, кто смотрит. Она всегда строилась на диалектике. В последние пять-десять лет публичность радикально меняется, и это очень интересно. Если я в Фейсбуке, в Твиттере или Инстаграме, то непонятно, кто я – актер, вышедший в публичное пространство, чтобы на меня посмотрели, либо зритель, который на все это смотрит. Селфи – это тоже публичность, и это феномен нашего времени. Еще 30 лет назад не было средств, чтобы я сам из себя делал публичного человека.

Елена Фанайлова: Да, человек сам предъявляет себя публике, он сам ставит себя на пьедестал, чего раньше не было.

Леонид Гозман: Если акробат на улице 300-500 лет назад показывал, что он умеет, это было то же самое. Это было всегда, сейчас изменились масштабы.

Елена Фанайлова: Тщеславие – вечное человеческое качество, и поиск одобрения у социума тоже.

Аркадий Недель: Сегодня большой Социум поставлен под вопрос. Тот Социум, который был в античности, в Средневековье, в Новое время, даже в ХХ веке, сейчас распадается на бесконечное количество микросоциумов. Каждый Фейсбук, каждое селфи, каждый Инстаграм – это микросоциумы.

Леонид Гозман: Социумов всегда было много – был высший свет, офицерское собрание, еще что-то такое, и некоторая часть жизни людей происходила без пересечения с другими социумами. Сейчас можно сделать себе мир, когда я выбираю себе френдов, исключаю других, кого-то баню, кого-то приглашаю к себе в друзья. В результате есть лента, где есть люди, разделяющие, условно, мои политические взгляды. Здесь я провожу 30 минут в день, 10 часов в день, по-разному, эта лена презентирует мне мир. Это ненастоящий мир, это я его сделал. Если у меня не включается рефлексия, а она включается очень мало у кого, то мне кажется, что все люди так думают. А другому кажется, что все люди думают так, как он. В результате мы резко убираем обратные связи с реальностью, потому что общаемся только с отобранным кругом. Я создал себе мир, он мой, я в него верю, и это самое ужасное. Люди всегда общались со своими – создавали себе миры, но они, по крайней мере, четко понимали, что есть и другие миры. В перестроечное время был мир «Знамени», «Огонька», а был – «Нашего современника», журнала «Москва» и так далее.

Аркадий Недель: Когда были миры, разделенные между «Нашим современником» и журналом «Октябрь» или «Новым миром», там были реперные точки. Я знал, когда читал «Новый мир», какая литература хорошая, а какая нет, я знал, как относиться к литературе, печатающейся в «Современнике», я знал, что рассказы, романы, выходящие в «Октябре», такие-то, у меня были ориентиры. Я более-менее знал, где добро, а где зло. Сегодня этого всего не существует, потому что в социальных сетях любое мнение авторитетно, точно так же как любое мнение не авторитетно. И любая аргументация не проходит. Я это тоже испытал на себе, когда были, например, дискуссии в журнале «Сноб».

Леонид Гозман: Во многих эффективных системах, культурах сочетаются демократические и аристократические механизмы.

Елена Фанайлова: А что такое аристократический механизм?

Леонид Гозман: Это то, что люди не равны. Постоянно идут дискуссии о языке, можно ли говорить так или нет. Кофе – это он или оно? Можно ли говорить «ложить»? И прочее. Язык меняется, он не может стоять мертво, но признание речевых практик в качестве нормы языка не может решаться голосованием, а должна быть группа аристократов, то есть авторитетов, членов академии, которые выносят это решение.

Елена Фанайлова: Примерно с той же теорией выступает социолог Григорий Юдин, который говорит, что не может решаться голосованием вопрос, например, об автономии или территориальной принадлежности без предшествующей объемной дискуссии, где эксперты должны высказаться, и тогда уже всеобщая демократия может сработать.

Леонид Гозман: Никакое решение не может приниматься голосованием без предварительного обсуждения, ни про территориальную целостность, ни про то, строить здесь храм или сквер, ни про то, кого выбирать в муниципальный совет. Без предварительного обсуждения демократия не работает.

Елена Фанайлова: Эти наши примеры со знаком «плюс». Публичность – это способ обсуждения. Мы не находимся в космосе, не находимся в нарциссическом глубоко детском и регрессивном пространстве Фейсбука.

Аркадий Недель: Фейсбук – это не публичное пространство.

Елена Фанайлова: Это парадоксальная мысль. А все думают, что публичное. Поясните, вы и в книжке своей об этом пишете.

Аркадий Недель: Публичное пространство предполагает живое социальное общение, а не мой выбор удобных и приятных мне сюжетов и людей в этом мире. Здесь я выбираю френдов, 99% из которых непонятно кто, это люди, которые могут вообще не существовать, это могут быть аватары, и я создаю мир под себя, я в нем режиссер. И я в этом мире живу, это грезы, это не публичность. Публичность предполагает критику, влияние на общество, а в частном Фейсбуке, если он не принадлежит раскрученной звезде, нет социальной значимости, нет высказывания.

Леонид Гозман: Фейсбук не является публичным, потому что публичное – то, куда можно зайти каждому. Публичная дискуссия, публичный дом, театр, демонстрация, митинг, все что угодно. Это публичное пространство, я могу туда прийти. Многие звереют, и я отношусь к их числу, когда запрещают куда-то выходить, потому что Красная площадь, Манежная площадь, бульвары – это все публичное пространство, я имею право туда прийти. Есть мой дом, куда я могу никого не пускать, есть чужие дома, куда могут не пускать меня, но есть общее публичное пространство, куда может прийти каждый из нас, куда меня не могут не пускать. Я могу закрыть от всех мой Фейсбук, могу запретить размещать что-либо на своей странице. И очень многие люди, имеющие примерно столько же подписчиков, сколько и я, это запрещают. Так что публичность Фейсбука очень разная, моя страничка – публичная, потому что каждый может зайти на нее, и потому что я очень редко баню, потому что хочу сохранить хоть какую-то репрезентативность и публичность.

Елена Фанайлова: Леня, ваша публичность во вполне недружелюбном мире, вы же ходите на телеканалы, которые не разделяют вашу демократическую точку зрения, как вам живется с этим видом публичности?

Леонид Гозман: Прекрасно. Я только боюсь, что продолжение этого вида публичности не зависит от меня. Достаточно звонка шестого помощника тринадцатого ассистента из Кремля на каналы – и все, и меня не будет нигде. Может быть, это случилось уже полчаса назад, я не знаю.

Елена Фанайлова: А меня больше беспокоит какой-нибудь зритель, который решит с вами повстречаться.

Леонид Гозман: Я, наверное, плюнул бы давно на все это дело, потому что ничего, кроме разных социальных и довольно серьезных неприятностей, резкого снижения моего социального статуса, доходов и прочее, я с этого не имею. Но каждый день, обычно по несколько раз в день ко мне подходят люди – на улице, в метро, в электричке, в зале ожидания аэропорта, за границей, где угодно, – жмут руку, благодарят, просят не сдаваться, просят сфотографироваться, иногда просят автограф, и так далее. Но главное, что они благодарят. Я был в стоп-листе, меня нельзя было показывать в телевизоре, но осенью 2008 года они приняли другое решение, и за все эти годы у меня не было ни одного негативного контакта на улице.

Аркадий Недель: То, что Леонид присутствует в телевизионном пространстве, это и есть публичность, это и создает публичность. Если бы там были только Жириновский и Хинштейн, публичности не было бы.

Елена Фанайлова: То есть мы говорим сейчас о том, что публичность – это еще и настоящая дискуссионность, с разными взглядами.

Леонид Гозман: Нет, это не дискуссия, потому что дискутировать с тем же Жириновским и Хинштейном – это искать пульс на протезе, никакого смысла. Или вы думаете, что я там хочу убедить в чем-то ведущих? Нет, я пытаюсь обратиться к людям через экран, и я обращаюсь через экран не ко всем, а к людям одной с нами крови. Моя сверхзадача именно в этом. Иногда получается, иногда нет, это другой вопрос. Я говорю (не важно, что обсуждается – Америка, Украина, выборы): ребята, вы не одни, нас много, не все спились, не все уехали, не все под плинтусом, и вы не бойтесь. Я говорю, обращаясь к президенту по Первому каналу, в прямом эфире: «Господин президент, уходить пора, вы уже 20 лет сидите, как в Африке». Я это говорил совсем недавно, и меня никто не трогает.

Елена Фанайлова: Я вспоминаю очень многообразные, многосторонние дискуссии на НТВ «классического» периода. Сегодняшние так называемые дискуссии – публичность ли это, демократия ли это, дискуссии ли это? Сколько от реальной публичности в современном российском телевизоре? Мне кажется, это выборка редакторов, которая очень похожа на выборку в Фейсбуке, когда формируется некое сообщество, думающее одинаково.

Леонид Гозман: Большинство из тех, кто участвует во всех этих дискуссиях, не верит вообще ни во что. У меня был прекрасный разговор с одним из наиболее ярких еще недавно представителей национал-патриотического крыла, он мне говорит: «Эти, которые со мной, врут, им дадут завтра команду – и они будут славословить Гайдара, а Путина, наоборот, в дерьмо опустят. А с вашей стороны что?» И назвал совершенно справедливо пару имен, таких как Игорь Яковенко, «либералы по вызову». И говорит: «А что мы с вами тут делаем? Может быть, вообще надо все это бросить?» Я говорю: «А вы можете бросить?» – «Нет». – «И я не могу». – «Но нельзя же погибнуть в этом бессмысленном бою». – «А куда мы с вами денемся». А потом началась программа, и это был первый эфир, когда он лично на меня не наезжал. И это человек из очень немногих с той стороны, который верит в то, что говорит. С нашей стороны тоже многие «либералы по вызову», кому-то дают какой-то грант и так далее. И публичность там вся такая, там нет и не может быть дискуссии. Они заранее знают, каким должен быть вывод, завершающие слова, и они подготовлены заранее. Более того, они могут в завершающих словах обвинять меня в том, чего я не говорил.

Аркадий Недель: Это не только российский феномен, это везде так.

Елена Фанайлова: Я не спорю, кризис не только публичности, но и кризис демократии – это не только российский феномен.

Аркадий Недель: В России, при всем этом какие-то публичные дебаты интереснее, чем на Западе. Во-первых, из-за политкорректности. Во-вторых, из-за того, что в той же Франции, которую я хорошо знаю, дебаты вообще закончились, и политические, и философские, любые. Не о чем дебатировать!

Елена Фанайлова: А «желтые жилеты» с Макроном сейчас разве не дебатируют в поле публичности?

Аркадий Недель: «Желтые жилеты» сошли на нет, они могли действительно что-то сделать только первые две-три недели, может быть, даже взять власть, и Макрон очень сильно испугался. Но у них не было лидера, не было нормальной политической программы, и они были очень разрозненны. «Желтые жилеты» – это Россия 1905 года.

Елена Фанайлова: Как хорошо, что благодаря публичности мы все это знаем. Публичность – это еще и открытость знания, это документация, это работа с архивами.

Леонид Гозман: Которые у нас закрываются, и это фантастика.

Елена Фанайлова: И конечно, это способ коммуникации.

Леонид Гозман: Отказ от приватности – это объективная вещь, мы говорили про камеры наблюдения и так далее. Но это и добровольная вещь. Я спрашивал своего приятеля, зачем он опубликовал в Фейсбуке фотографию рыбы, которую они пожарили в фольге, а он говорит: «Не знаю, может быть, это кому-то интересно». Я не могу этого понять. Может быть, это поколенческие различия, но у меня жуткий протест против этого, я не хочу говорить о своей личной жизни.

Аркадий Недель: У меня тоже.

Елена Фанайлова: Вы не хотите быть участниками общества потребления.

Леонид Гозман: Я не хочу никому рассказывать, что я заказывал сегодня в кафе на ужин.

Елена Фанайлова: Мне очень нравится наш разговор, потому что он показывает, как бессознательное по-новому проявляется в этих новых коммуникациях. Суперэго настолько растворилось, то есть моральный авторитет настолько расплющился по всем гражданам, которые выкладывают свои лабутены, рыбу, ужины, любовниц, что-то еще…

Аркадий Недель: Вспоминая «15 минут славы» Энди Уорхолу, думаю, что каждому хочется хоть чем-то кого-то удивить, чтобы на него обратили внимание. Сегодня людям, которые не пишут, не выступают по телевидению, в театре, не подключены к классическим публичным сферам, тоже очень хочется привлечь к себе внимание. Вся мировая идеология сейчас построена на том, что если ты о себе не заявляешь, если о тебе никто не знает, то тебя нет. Это Кант, Ньютон или другие люди могли себе позволить себе сидеть в кабинете и писать, и раз в пять лет выдавать что-то, и не беспокоились, знает их кто-то или нет. Сегодня этого нет, сегодня ты мертв, если у тебя нет лайков. И сегодня интимность растворена в этой публичности, и она мало кому нужна.

Леонид Гозман: Все на продажу. Раньше это касалось очень узкой, профессиональной, группы. Большинство людей все равно живут не так, они живут нормальной повседневной жизнью, но это расползается все больше и больше.

Елена Фанайлова: А когда появляется приватность? Это греческие полисы?

Аркадий Недель: Сложно сказать. Я думаю, это древний Ближний Восток. В палеолитической семье было 30-40 человек, они шли в поисках пищи, убивали какого-то животного, что-то с ним делали. Если были какие-то ритуалы, то это уже была публичная сфера. Когда неандертальцы, которые то ли у умерших, то ли у убитых высасывали мозг, и это делалось коллективно, это была первая публичность. Мы не знаем точно смысл древних ритуалов, все реконструкции очень приблизительные, но 30, 40 и более тысяч лет назад это была публичность. Если говорить об историческом времени, то я думаю, это древние Шумеры и Египет, где эти вещи возникают.

Елена Фанайлова: А когда приватная сфера становится ценностью?

Аркадий Недель: На самых ранних этапах развития истории.

Леонид Гозман: Когда своя кровать возникает?

Аркадий Недель: Это зависит от исторической ситуации и общества. Когда большевики начали уплотнять население, в 20-е годы, какая там кровать?

Леонид Гозман: В 1990 году был один из моих первых выездов на Запад – на конференцию в Израиле. И там нас, незнакомых людей, расселяли по двое в гостинице, а чтобы жить в номере одному, надо было доплатить. Я не могу сегодня представить себе конференцию, когда вас расселят по двое.

Елена Фанайлова: Как быстро все изменилось…

Леонид Гозман: От Шумеров прошло уже много времени, и нормы сильно изменились.

Елена Фанайлова: Это еще и бедность, и правила общежития. Публичность очень связана с репрезентативностью, с изобразительностью, со спектакулярностью. И когда мы говорим о публичности, Великая Французская революция сразу приходит мне на ум. Когда народные массы выходят, как актор, на политическое поле, тут оно все и случается.

Аркадий Недель: Я думаю, что одно дело – реальная, активная, телесная публичность, а другое – имагинативная, как она пойдет в историю, для этого существует Эйзенштейн, монументальное искусство и прочее, где это все изображено, как это должно ваше сознание воспринять.

Елена Фанайлова: Да, это образ публичного, соглашусь.

Аркадий Недель: Эйзенштейн же гениально понял, как нужно создать видеоряд революции, когда там ничего подобного не было, мы знаем, как на самом деле все это происходило. Великие исторические события не могут происходить в небольшой комнате, за чашкой кофе. Хотя мы знаем, что так оно обычно и бывает.

Леонид Гозман: Интересно, что в Эрмитаже на экскурсиях экскурсовод всегда рассказывал: «Вот октябрьская лестница, по которой отряд революционных матросов поднялся туда…» И в Эрмитаже никогда не рассказывали так, как было у Эйзенштейна, а рассказывали, как было на самом деле: они прошли с улицы Миллионой, тогда она была Халтурина, через боковой вход. Мой знакомый еще в советское время работал на «Леннаучфильме», и они с приятелем захотели сделать фильм о Зимнем дворце, в котором рассказывали о том, как матросы поднялись по лестнице, и фильм был немедленно запрещен. Они пробились к Толстикову, председателю обкома, и говорят: «Василий Сергеевич, это же правда», – на что Василий Сергеевич Толстиков ответил: «Никто не может лишать народ мифов». Есть тенденция расширения публичности, и это идет сверху, она возникает тогда, когда от широких народных масс что-то начинает зависеть, когда появляются ораторы, когда важно, пойдешь ты штурмовать Бастилию или нет. Пока все стабильно, разговаривать с тобой не о чем, а когда появляются формы народного волеизъявления, политической демократии, рынка, тут нужен диалог, и нужно вовлекать в него огромное число людей.

Аркадий Недель: Реклама отрицает свободу воли, потому что она – это фактически идеология сегодня, это стальная публичность, в которой невероятная концентрация времени.

Елена Фанайлова: И концентрация властных дискурсов.

Аркадий Недель: Фактически реклама не оставляет мне выбора, она сделала так, что я не могу это не купить.

Леонид Гозман: Но потому к вам и обращаются, что вы можете купить, а можете не купить. Исходно все-таки у вас есть свобода воли, а я, как продавец Трампа, продавец Честерфилда, не важно чего, хочу эту вашу свободу подавить и заставить вас что-то сделать. Пока у вас нет свободы воли, на вас глубоко наплевать, и я с вами вообще не разговариваю.

Елена Фанайлова: Каковы перспективы публичности? Все дальше, выше и шире? Или все бессмысленные и спекулятивнее?

Леонид Гозман: Я надеюсь, что оно качнется в обратную сторону, и будет опять борьба за приватность, но эту приватность надо будет обеспечивать техническими средствами. Обеспечить ее техническими средствами можно и сейчас. Например, вы можете оставить свой телефон, платить не кредитками, а только кэш, изменить внешность, надеть темные очки, и тогда система распознавания образа вас не узнает. Что-то будет идти в этом направлении, потому что ощущение себя все время на подиуме крайне утомительно и в конечном счете патогенно. У человека должен быть выбор, у него должна быть свобода быть публичным и быть не публичным.

Аркадий Недель: Частная сфера, безусловно, нуждается в защите, чтобы за нее боролись. Но кроме средств, о которых сказал Леонид, важны и внутренние вещи. Если я буду высказывать интересные, нетривиальные мысли, идеи, вести себя нетривиально, то тем самым я буду расширять сферу приватности. При этом сегодня имеет место растворение обычной приватности в публичности, и публичность в цифровой, квазисоциальной сфере занимает 95% социального пространства. Мы не рабы, у нас есть способы защищаться, вне всяких сомнений. В конце концов, создавать другую публичность.

Елена Фанайлова: Некоторые понятия так присущи человеку, его общественной деятельности, что кажется, что они были всегда. Но мы говорим о некоторых из них, в частности о публичности и интимности, как о проблеме, как о том, над чем нужно думать. Потому что у публичности и интимности могут быть негативные коннотации, они могут быть патогенными. И в борьбе за интеллектуальную чистоту мне было сегодня интересно посмотреть, как развивается мысль моих собеседников.

Источник