Что такое сложная речь
Разновидности речи.
Оглавление
1. Монолог и диалог. Устная и письменная речь.
Устная речь — основная разновидность речи. Это звуковая речь, которая воспринимается другими на слух. Устная речь подразделяется на диалогическую и монологическую.
Диалогической называют речь двух или нескольких собеседников, которые меняются ролями, то есть попеременно бывают пассивными или активными собеседниками.
Разделение на «активного» и «пассивного» участников разговора относительное, поскольку и тот, кто говорит, и тот, кто слушает, проявляют активность, хотя и разную. Уровень знания языка, его лексического богатства, грамматического строения и фразеологии, практика пользования языком играют важную роль в функционировании диалогической формы речи.
Диалогическая речь тесно связана с ситуацией, в которой ведется разговор, и потому ее называют ситуативной. Одновременно она и более контекстуальная, поскольку каждое высказывание в значительной мере обусловлено предыдущим высказыванием, поскольку осуществляется как определенная деятельность двух или нескольких лиц.
Диалогическая речь недостаточно организована грамматически и стилистически. Как правило, она осуществляется при помощи простых языковых конструкций, которые обусловлены контекстом, предыдущими высказываниями. Большую роль в этой речи играют привычные соединения слов, реплики, шаблоны, идиоматические выражения, например: «так сказать», «вот», «и кто бы мог подумать» и т. п.
Монологическая речь — это такая речь, когда говорит одно лицо, а остальные слушают, воспринимают его речь.
Примеры монологической речи — доклад, лекция, выступление на собрании, объяснение преподавателем нового материала и т.п.
Это относительно развернутая разновидность речи. В ней сравнительно мало используется внеязыковая информация, которая возникает в разговорной ситуации. В сравнении с диалогической, монологическая речь — более активная или произвольная разновидность речи.
Так, для того чтобы объявить монологической акт речи, тот, кто говорит, должен осознавать полное содержание своей мысли и уметь произвольно построить на основании этого содержания высказывание или выстроить ряд высказываний.
Монологическая речь — организованная разновидность речи. Тот, кто говорит, заранее планирует или программирует не только отдельное слово, предложение, но и весь процесс речи, весь монолог в целом, иногда мысленно, а нередко в виде плана или конспекта.
Монологическая речь в своих развернутых формах нуждается в определенной подготовке, которая состоит в предварительном отборе содержания, четком планировании и соответствующем словесном оформлении.
Письменная речь — это особая разновидность языкового процесса, дающая возможность общаться с отсутствующими собеседниками, которые являются не только современниками того, кто пишет, но будут жить и после него. Письменная речь — разновидность монологической речи, но она произносится как чтение написанных письменных знаков (слов). Исторически письменная речь возникла позже устной и на ее основе.
По сравнению с устной речью, письменная речь имеет ряд специфических психологических особенностей. Прежде всего, она осуществляется без непосредственного контакта с собеседником, а потому исключает из своего содержания интонацию, мимику и жесты, восприятие реакции читателя, его реплики, которые имеют важное значение для устного языка.
В письменной речи и содержание, и свое отношение к нему нужно выразить на бумаге. Поэтому текст более развернут, чем устная монологическая речь. В создаваемом тексте нужно принимать во внимание будущего читателя, заботиться о том, чтобы письменные знаки были понятны предполагаемому читателю.
Поэтому структурная сложность письменной речи по сравнению с устной увеличивается: она выдвигает большие требования к пишущему, нуждается в более развернутом, расчлененном, последовательном, полном изложении мыслей, более строгого соблюдения правил грамматики, подбора слов и выражений.
Если в устной речи пропуск отдельных слов можно заполнить определенными выразительными способами, то такие пропуски делают письменную речь непонятной.
Письменная речь — это наиболее произвольная разновидность речи.
Для успешного использование письменной речи нужно овладеть способами создания текста. В процессе индивидуального развития человек учится письму и чтению значительно позже, чем устной речи. Но между устной и письменной речью существует тесная взаимосвязь. Так, овладение письмом, чтением художественной литературы способствуют дальнейшему развитию устной речи человека, обогащению его активного словаря и осознанию грамматического строения.
Письменная речь опирается на устную, не только дополняет, но и приводит ее к определенной перестройке. Для большинства людей, в зависимости от их образования и содержания деятельности, письменное изложение мыслей более сложно, чем устное. Поэтому обучение организованной культурной речи должно включать обучение письменной речи.
Устная и письменная речь могут выражаться в диалогической и монологической форме и поэтому являются формами внешней речи.
Еще одна разновидность речи — внутренняя речь. Как говорит само название, внутренняя речь не направлена на общение с другими людьми. Человек пользуется внутренней речью, когда обдумывает что-то, планирует свои действия, не выражая их вслух и не записывая на бумаге, не входит в контакт с людьми.
Главным показателем внутренней речи является ее беззвучность, хотя она нередко проявляется в форме шепота, а иногда и начинает звучать, переходя в разговор с самим собой. Это случается в случаях большого напряжения мысли, которое сопровождается выразительными эмоциями.
Внутренняя речь отличается по своей структуре от внешней речи тем, что она сильно сокращена, отрывочна, в ней опускается большинство второстепенных членов предложения. Вследствие этого она создает впечатления несвязности и непонятности. Нередко в предложении остается только подлежащее или сказуемое, являющиеся центром мысли, вокруг которой объединяются образы.
Возможность сокращения операций с мыслями, образами и словами во внутренней речи связанно с тем, что думающему человеку хорошо известно, о чем речь идет. Поэтому отпадает необходимость разворачивания мыслей для самого себя. Навык думать таким «сокращенным» способом имеет и свои минусы.
Нередко, мысль полностью понятна во внутренней речи, в ее упрощенной форме и синтаксической структуре, но оказывается далеко не такой понятной, когда необходимо «переводить» ее содержание другим людям: отдельные моменты мысли неясны, мысль не аргументирована, логически непоследовательна.
Известны случаи, когда хорошо понятую мысль передать в связной речи устно или письменно невозможно.
Внутренняя речь возникла в процессе речевого общения людей в связи с усложнением заданий и содержания деятельности. Она порождена потребностью выразить что-то устно или письменно, спланировать, очертить главные контуры, построить выражение, схему действий, перед тем, как реализовать их практически.
Внешняя или внутренняя речь человека находятся в тесной взаимосвязи и в постоянных взаимных переходах. Легкость и скорость таких переходов зависят от разных условий, а именно содержания, сложности и новизны мыслительной деятельности, языкового опыта и индивидуальных особенностей человека.
Речь у разных людей имеет индивидуальные особенности, проявляющиеся в темпе, ритме, эмоциональности, выразительности, точности, плавности, громкости, логической последовательности, образности высказывания мыслей.
Что такое сложная речь
Речь представляет собой сложную психическую деятельность, которая с точки зрения деятельностного подхода выступает или в виде целостного акта деятельности, или в виде речевых действий, включенных в неречевую деятельность. Речь имеет сложную структуру, в нее входят этапы ориентировки, планирования, реализации и контроля.
Рассматривая речь как процесс общения людей и как механизм мыслительной деятельности психологи выделяют две неразрывно связанные функции речи — общения (коммуникативная функция) и мышления (речемыслительная функция). В коммуникативной функции, в свою очередь, принято различать функции побуждения к действию и сообщения. Речь становится средством, формой выражения мыслей благодаря тому, что она обозначает те или иные предметы, явления, действия, качества и отношения между ними.
Принято дифференцировать речь на несколько видов:
Устной речью принято называть вербальное (словесное) общение при помощи языковых средств, воспринимаемых на слух. Она характеризуется тем, что отдельные компоненты речевого сообщения порождаются и воспринимаются последовательно. Устную речь подразделяют на диалогическую и монологическую.
Письменной речью называют вербальное (словесное) общение при помощи письменных текстов. Письменная речь отличается от речи устной не только тем, что использует графику, но и в грамматическом (прежде всего синтаксическом) и стилистическом отношениях. Внутренняя речь — это различные виды использования языковых значений вне процесса реальней коммуникации. Выделяют три основных типа:
а) внутреннее проговаривание — «речь про себя», сохраняющая структуру внешней речи, но лишенная фонации, т.е. произнесения звуков, она типична для решения мыслительных задач в затрудненных условиях; б) собственно внутренняя речь, когда она выступает как средство мышления, пользуется специфическими единицами и имеет специфическую структуру, отличную от структуры внешней речи;
в) внутреннее программирование — формирование и закрепление в специфических единицах замысла (типа, программы) речевого высказывания, целого текста и его содержательных частей.
Характеризуется тем, что слова или слоги, воспроизводимые детьми по образцу речи взрослых, существенно искажаются, например, за счет повторения.
Характерными особенностями детской речи являются:
1) ситуативность, влекущая за собой неустойчивость значения слов, их неопределенность и многозначность;
2) своеобразный способ «обобщения», основанный на субъективных чувственных впечатлениях, а не на объективных признаках или функциях предмета (например, одним словом «кика» могут обозначаться все мягкие и пушистые вещи — шуба, волосы, плюшевый мишка, кошка);
3) отсутствие флексий и синтаксических отношений между словами.
Детская речь может принимать более или менее развернутые формы и сохраняться продолжительное время.
Эгоцентрическая речь — это речь, обращенная к самому себе, регулирующая и контролирующая практическую деятельность. Эгоцентрическую речь можно считать своеобразным переходным этапом от внешней к внутренней речи.
Дактильную и жестовую речь используют в сурдопедагогике как вспомогательное речевое средство при обучении глухих словесной речи, а также в межличностной коммуникации глухих и общении слышащих с глухими.
Расстройства речи — распад уже сложившейся речи (у взрослых) или нарушение ее нормального развития у детей, вызванные различными заболеваниями. Нарушения речи возникают в силу действия разных причин: при нарушении нормального восприятия звуковой речи из-за дефектов периферической части слухового анализатора, при поражении некоторых отделов центральной нервной системы, осуществляющих анализ и синтез получаемых сигналов, их переработку и организацию собственных речевых высказываний, а также при патологии систем, передающих нервные импульсы от коры к периферическим органам речи, и при наличии анатомо-физиологических дефектов этих органов.
Для нормальной речевой деятельности необходима сохранность и целостность всех структур мозга, повреждение периферических и центральных отделов слухового, зрительного и моторного анализаторов, вызывает те или иные расстройства речи. Нарушения представлены широким спектром разнообразных расстройств органического и функционального. Их природа обусловлена особенностями первичного нарушения, его характером, степенью тяжести и условиями становления и функционирования речи (качеством речи окружающих, объемом и характером речевого общения и др.). Выделяют расстройства, при которых страдает процесс восприятия (нарушения слуха, сенсорная афазия) или порождения речи (дизартрия, моторная алалия, моторная афазия, заикание). Качественные изменения речи весьма разнообразны — от искаженного произношения отдельных звуков до тотального расстройства всей структуры речи, приводящего к нарушению мышления.
Понять сложную структуру речевых нарушений, определить первичные и вторичные их проявления, а затем определить приемы коррекционной и терапевтической помощи возможно только на основе классификации речевых расстройств.
Эта классификация учитывает, какие компоненты речи нарушены и в какой степени. Согласно этой классификации выделяют следующие группы речевых нарушений:
1) фонетическое нарушение речи(ФНР) — нарушение произношения отдельных звуков;
2) фонетико-фонематическое нарушение речи (ФФНР), где ; наряду с нарушением фонетической стороны имеется и недоразвитие фонематических процессов;
3) общее недоразвитие речи (ОНР I, II, III и IV уровней), при котором нарушены все компоненты языковой системы (лексика, грамматика, фонетика и фонематика).
Клинико-педагогическая классификация строго не соотнесена с клиническими синдромами и ориентирована на те нарушения, которые подлежат логопедической коррекции. При этом выделяют следующие расстройства: дислалия, нарушения голоса, ринолалия, дизартрия, заикание, алалия, афазия, дисграфия и дислексия.
3.3. Основные виды речевых нарушений первичного характера
Патологические нарушения речи в зависимости от локализации подразделяются на центральные и периферические, а в зависимости от характера нарушения — на органические и функциональные.
Перечислим клинические формы нарушений речи.
1. Нарушения речи периферического характера.
Дислалия (от греч. dis — приставка, означающая расстройство, lalia —речь) — расстройство речи, проявляющееся в нарушении произношения звуков. Различают механическую дислалию, связанную с анатомическими дефектами артикуляторного аппарата, и функциональную, обусловленную нарушениями функции артикулирования при сохранном строении органов артикуляции. Причины дислалии лежат в неблагоприятных условиях развития речи или в нарушении фонематического слуха.
Дисфония (или афония) — расстройство (или отсутствие) фонации вследствие патологических изменений голосового аппарата. Синонимы: нарушение голоса, нарушение фонации, фонаторные нарушения, вокальные нарушения. Отсутствует звучный голос при сохранении шепотной речи.
Ринофония — нарушение тембра голоса при нормальной артикуляции звуков речи.
Ринолалия — нарушения тембра голоса и звукопроизношения, обусловленные анатомо-физиологическими дефектами речевого аппарата в виде расщелин (незаращения) губы, альвеолярного отростка, десны, твердого и мягкого нёба. Может быть открытой, когда воздушная струя при звукообразовании проходит не только через рот, но и через полость носа, и закрытой, которая проявляется в нарушениях нормальной проходимости носовой полости при аденоидах, опухолях, хронических процессах в носоглотке. Синонимы: гнусавость (устаревшее), палатолалия. В отличие от дислалии грубо нарушается произношение всех звуков.
2. Нарушения речи центрального характера.
Дизартрия (от греч. dis — приставка, означающая расстройство, arthron — сочленение) — нарушение звуковой системы языка (звукопроизношение, просодик, голоса), обусловленное органической недостаточностью иннервации речевого аппарата. Для дизартрии характерна ограниченная подвижность органов речи — мягкого нёба, языка, губ, вследствие чего артикулирование звуков оказывается затрудненным. Дизартрия нередко приводит к отклонениям в овладении звуковым составом слов и, как следствие, к нарушениям чтения и письма, а иногда и к общему недоразвитию речи (неполноценность словаря, грамматического оформления речи).
Алалия (от греч. а — отрицат. частица и lalia — говорю) — отсутствие или недоразвитие у детей речи при нормальном слухе и достаточном уровне интеллекта. Обусловлена повреждениями речевых зон коры головного мозга во время родов, заболеваниями или травмам и мозга в доречевой период жизни. Различают моторную алалию, когда ребенок вообще не может говорить, хотя понимание обращенной к нему речи не нарушено, и сенсорную алалию, когда нет понимания обращенной к нему речи при своевременно появившейся речевой активности.
Афазия (от греч. а — отрицат. частица и phasis — высказывание) — системные нарушения речи, вызванные локальными поражениями коры левого полушария (у правшей). Эти нарушения могут затрагивать фонематическую, морфологическую и синтаксическую структуры активной и пассивной речи. По классификации А.Р.Лурия, основанной на концепции динамической локализации высших психических функций, выделяется семь форм. При поражении задней трети височной извилины левого полушария (у правшей) возникает сенсорная афазия, впервые описанная К. Вернике в 1874 г. В ее основе лежит нарушение фонематического слуха, различение звукового состава слов. При поражении средних отделов левой височной области (у правшей) возникаетакустико-мнестическая афазия, в основе которой лежит нарушение слухоречевой памяти. При поражении задненижних отделов височной области левого полушария (у правшей) возникает оптико-мнестическая афазия, в основе которой — нарушение зрительной памяти, слабость зрительных образов слов. При поражении зоны третичной коры теменно-височно-затылочных отделов левого полушария (у правшей) возникаетсемантическая афазия, впервые описанная Г.Хэдом в 1926 г., в основе которой —дефекты симультанного анализа и синтеза. При поражении нижних отделов постцентральной коры левого полушария (у правшей) возникает афферентная моторная афазия, впервые описанная О.Липманом в 1913 г. В ее основе — нарушение кинестезической афферентации, идущей при произнесении слов. При поражении среднеи заднелобных отделов коры левого полушария мозга (у правшей) возникаетдинамическая афазия, впервые описанная К. Кляйстом в 1934 г., в основе которой — нарушения сукцессивной организации речевого высказывания, дефекты внутренней речи, связанные с планированием речи.
Дислексия (от греч dis — приставка, означающая расстройство, и lego — читаю) — нарушение чтения, связанное с поражением или недоразвитием некоторых участков коры головного мозга, выражается в замедленном, часто угадывающем характере чтения. Нередко дислексия сопровождается фонетическими искажениями и неправильным пониманием простейшего текста. Тяжелая степень нарушения представляет собой алексию —отсутствие возможности чтения.
Дисграфия (от греч. dis — приставка, означающая расстройство, grapho — пишу) — нарушение письма, при котором наблюдается характерная замена букв (рука — «лука», жук — «зук» и т.д), напоминающая собой «косноязычие в письме», пропуски и перестановки букв и слогов, а также слияние слов. Письмо может нарушаться при поражении почти любого участка коры левого полушария мозга — заднелобных, нижнетеменных, височных и затылочных отделов.
К самостоятельным расстройствам относят нарушения темпа речи — брадилалию и тахилалию.
Брадилалия — патологическое замедление темпа речи. Проявляется в замедленной реализации артикуляционной речевой программы и имеет в своей основе усиление тормозного процесса.
Тахилалия — патологическое ускорение темпа речи. Проявляется в ускоренной ритмизации артикуляционной речевой программы и связана с преобладанием у человека процесса возбуждения.
В качестве вариантов или самостоятельных расстройств выделяют также баттаризм, парафразию, — где к ускорению добавляется аграмматизм, и полтерн, или клаттеринг, — с добавлением «проглатываний» окончаний, сбоев плавности.
В структуре любого речевого расстройства в той или иной пропорции сочетаются речевая симптоматика (фонетические, грамматические, лексические, фонематические, просодические нарушения) и неречевая симптоматика (нарушения моторики, познавательных, эмоционально-волевых процессов, типичные способы реагирования и личностные особенности в условиях дефекта). Задача логопсихологии выявить специфические психологические реакции, характерные для данного дефекта, и отграничить их от подобных проявлений, но обусловленных возрастными, физиологическими или индивидуальными особенностями.
Что такое сложная речь
Опубликовано в журнале Арион, номер 2, 2001
СЛОЖНАЯ РЕЧЬ
(еще о метафизике)
Поговорим о том, как поэзия достигает своей цели. Для начала надо бы условиться, какая у поэзии цель. Отговориться тем, что цели у нее отродясь не было, или свести все к тавтологии («цель поэзии — поэзия»), недостаточно. Предположим, что наиболее очевидная и универсальная задача поэзии — произвести некоторое впечатление на читателя. Кто с этим не согласен, может дальше не читать.
Указанная выше конкретная цель поэзии возникает из ее исконного предназначения — придать жизни, краткой и убогой, некий смысл и красоту. Или, говоря по-другому, открыть в жизни вышеупомянутые вещи. Придать или открыть — это уже схоластика, которая не меняет сути, лишь провоцирует разделение читателей на остроконечников и тупоконечников, которое нас сейчас не интересует. Это важно для религии, а не для поэзии. Потому что религия и поэзия — сестры-двойняшки, которые много веков жили вместе, а разошлись именно по этому признаку: религия делит человечество на части (например, на тех, кто разбивает яйцо с острого конца или с тупого), а поэзия нет.
В религии «верю — не верю» имеет абсолютный смысл, а в поэзии — прикладной, суггестивный. «Не верю!» — кричал Станиславский, и это означало: ты меня не убедил, недоубедил, попробуй снова, по-другому. Поэт — артист, мастер, поэтому в его жизни огромную роль играют методы и приемы. Вы скажете, что без души они мало чего стоят: допустим; но ведь и душа в поэзии ничего не стоит без метода — сколько вокруг душевных людей, совсем не владеющих искусством поэзии.
И вот здесь я подхожу к основному тезису статьи. Поэты, по своим риторическим приемам, по отношению к языку, делятся на два типа: говорящих просто и говорящих сложно — может быть, даже на три, если включить комбинированный тип, что бывает. Но старшим методом поэзии, изначальным, нужно признать именно сложноговорение.
Лично мне это представляется самоочевидным. Для нового содержания нужен новый язык: не вливают ведь нового вина в старые мехи. Чтобы вырвать человека из обыденности, нужна необычная речь. Первый, самый простой путь к сложности — избыточность, украшение, зашифровка. Типичный пример — кеннинг, основной поэтический прием скальдов.
Зарево зря зари,
За морем жди бойца.
Верь, я вернусь. Утри
Влагу горы лица.
(Сьегарт, XI в.)
Можно было сказать и «влагу озер лица» — не в том дело. Важен сам принцип кодирования: одно слово заменяется на три, что порождает дополнительные образы ручья и горы; подобным образом китайское слово-иероглиф, состоящее обычно из простых графических элементов, привносит в стихотворение прирост смысла, — впрочем, воспринимаемый лишь при чтении; а если читать вслух — то лишь при дополнительной работе воображения, переводящего слова в иероглифы, затем разлагающего данные иероглифы на элементы, и так далее.
Сложная поэзия вообще — китайская грамота, рассчитанная на тех, кто этой грамотой владеет. В непосвященном она может вызвать разные реакции: суеверное уважение, тупое отторжение или насмешливое передразнивание; но есть и еще одна типичная реакция — обезьянство всерьез, когда приемы поэтической, суггестивной поэзии воспроизводятся в профанной ситуации для повышения статуса высказывания. Взять, например, хрестоматийное: «производится пошив штанов». Легко видеть, что эта риторическая фигура представляет собой тот же кеннинг, в котором одно слово «шьем» кодируется двумя. Особенно много кеннингов мы находим в так называемой «научной» речи. Скажем, термин «нид» в скальдической поэзии означает хулительную песнь — не больше и не меньше. Что можно сделать с этим простым определением, показывает словарь терминов в недавно вышедшей книге «Поэзия скальдов»: «Нид — скальдический жанр… с содержанием, обусловленным выражением скальдом хулы в адрес соперника или врага». Здесь, как мы видим, одно слово «хулительный» заменяется на пять: «с содержанием, обусловленным выражением хулы». Впечатляющий пример научного кеннинга! Не хуже, чем влага горы лица!
Но сложное, как говорится, понятней им. Люди покупаются на кудрявое, и желающих «производить пошив штанов» в конечном итоге оказывается не так уж мало. Над этим стоит задуматься. По-видимому, в основе лежит простейший и древнейший эстетический инстинкт человека — инстинкт украшения. Знаете, что мне представляется в первую очередь? Фантастические головные уборы майя, которые мы видим на их рисунках и иероглифах. Это и есть поэзия декоративного эффекта. Джон Донн вместо элементарного: «Раздевайтесь, сударыня!» пишет:
Как душам — бремя тел, так и телам
Необходимо сбросить груз одежды,
Дабы вкусить блаженство…
(«На раздевание возлюбленной»)
Наш современник, русский поэт, несложную мысль: «В октябре начинается сезон простудных заболеваний» изъясняет так:
Грипп в октябре всевидящ, как Господь.
Как ангелы на крыльях стрекозиных,
Слетают насморки с небес предзимних
И нашу околдовывают плоть.
(Б.Ахмадулина «Вступление в простуду»)
Моя Любовь ни с чем не схожа,
Так странно в мир пришла она:
У Невозможности на ложе
Отчаяньем порождена.
В России метафизическая школа началась в 1916 году со стихотворения «Марбург», в котором студент-философ (новый Хома Брут) рассуждает о любви… вот именно как студент-философ:
Я вышел на площадь. Я мог быть сочтен
Вторично родившимся. Каждая малость
Жила и, не ставя меня ни во что,
В прощальном значеньи своем подымалась.
Здесь ставится семиотическая проблема означаемого и означающего, разрешаемая в следующей строфе в пользу непознаваемости означаемого: «И все это были подобья». В трех строфах, начиная с пятой, появляется аллегорическая фигура старика Инстинкта, которому Пастернак приписывает различные мысли («и думал»), речи («твердил мне») и действия («вел меня мудро»). А под конец стихотворения, помните, появится еще аллегория Тоски, которая «пассажиркой скользнет по томам / И с книжкою на оттоманке поместится», а также Страсти, которая, «как свидетель, седеет в углу» (седеет, предположительно, от ужаса).
Вот это-то возведение абстракции в ранг активного и дееспособного субъекта представляется мне еще одной характерной приметой метафизического стиля. Ярко выявившись в стихах «отставного философа» Пастернака, этот прием имел разнообразное продолжение в русской поэзии — вплоть до нынешнего дня. Он служит (подчеркну!) к усложнению и украшению речи: инструментарий философа, используемый как реквизит поэта.
Простота, как мы уже отмечали, есть минус-прием по отношению к поэтической сложности; первыми, кто это осознал, были футуристы, вообще авангардисты, по преимуществу работавшие на минус-приемах. Украшения они заменяли минус-украшениями (какой-нибудь дырявой кастрюлей, рваным башмаком и т.п.) или простым актом обнажения-заголения. К сожалению, минус-приемы хуже комбинируются между собой, чем «плюс-приемы» (яблоки с грушами можно брать в разных пропорциях, в то время как отсутствие яблока мало чем отличается от отсутствия груши), поэтому они быстрее исчерпываются. А дальше приходится ходить по кругу и повторять собственные зады. Современный авангард цикличен; он похож на цветы, которые воруют с могил, чтобы снова продать. К счастью, многие покупающие того не ведают.
Метафизична ли метафизическая поэзия? Это — как понимать метафизику, то есть «за-природное» (греч.). Если «за природой» — непознаваемое и невыразимое (Бог), то всякая настоящая поэзия (даже не метафизическая) метафизична, потому что, в конечном счете, познает и выражает именно это. Но если «за природой», как у Аристотеля, — умственное и логическое, то метафизическая поэзия в этом смысле, конечно, метафизична, потому что умственна, а в другом — кто ж ее знает… Иначе говоря, разговор о метафизической поэзии есть разговор о приемах и средствах, а также о модных поветриях.
Кто установил у нас метафизическую моду? Бродский, вестимо; но до него уже и Пастернак, умевший «привлечь к себе любовь пространства». С неблагодарностью, свойственной иногда близким потомкам, Бродский как бы не замечает широчайшего метафизического горизонта пастернаковского «одомашненного» мира, называет его «поэтом микрокосма» (в интервью Давиду Бетеа). Кстати, в том же интервью Бродский рассказывает, как в молодости впервые прочитал в один год Ветхий и Новый Завет, а также «Махабхарату», и понял, что метафизический горизонт иудаизма «гораздо уже» горизонта индуизма, который представлялся ему некими духовными Гималаями, «где за каждой грядой открывается новая гряда». Это возвращает меня к смыслу метафизического метода и принуждает к автокорректировке: конечно, тут не только «инстинкт украшения», но и тяга к сложности как таковой, тоже исконно присущая человеку. Я бы назвал это «притяжением леса». То есть, наряду с боязнью леса, боязнью заблудиться в лесу, существует (как знает всякий читатель сказок) и непреодолимое желание все-таки отправиться в лес и все-таки там заблудиться. Графически эта тяга к сложности выражается в головоломных орнаментах кельтов и мусульман, литературно — в безразмерных эпосах, перенаселенных предками и героями. Бодлер писал о лесе символов, глядящих на нас «родными, ведущими» глазами. Лес утоляет какую-то сокровенную тоску в человеке, чащи и дебри скрывают поляну, до которой никогда не добраться, если не рискнуть углубиться в лесную глушь. А добраться обязательно надо… Кстати, знаете ли, что, в первую очередь, привлекало Бродского в Джоне Донне? Не содержание, а строфика; уйти от монотонных русских катренов, чтобы, как в лабиринте, заблудиться в громоздких разностопных строфах.
Донна называли королем остроумия, «a monarch of wit». Впрочем, переводить «wit» как «остроумие» не совсем правильно, не подходит тут и другое словарное значение «ум». «Wit» в данном случае означает особую, необыкновенно высоко ценимую во времена Донна способность использовать эрудицию и ум для сопряжения далеких идей, для создания удивительных сравнений, для парадоксальных рассуждений и выводов. В этом Донн и был выше всех своих современников. Наиболее точным переводом выражения «а monarch of wit» была бы, наверное, пушкинская строка: «И гений, парадоксов друг». Донн и был — в первую очередь — «другом парадоксов». Это именно то, чем восхищаются в раннем Пастернаке и в Бродском, то, чего обычно не замечают в позднем Пастернаке, хотя оно есть и там — только краска положена тоньше, прозрачнее.
В наши дни метафизический поэт номер один — конечно, Белла Ахмадулина. Лишь у нее всякая абстракция, всякое субстантивированное свойство так усердно хлопочет по хозяйству и вокруг мировых проблем. Лишь у нее части тела и всякая утварь мира обладают такой автономностью, оставаясь в то же время демократической республикой равноправных сущностей, ибо все равны перед лицом госпожи Философии. «И я смотрю в судьбу варенья…», — потому что судьбы империи и так ясны. Потому что главное в поэтике Ахмадулиной — не плавность, не изящество музыкального росчерка, не эксперименты с рифмой, а беззаветная верность метафизическому приему.
Поэзия существует за счет развесивших уши. Прав был Джон Драйден (от которого и пошло выражение «метафизическая поэзия»), упрекавший Джона Донна за то, что его стихи не услаждают дамский слух галантными любезностями, а засоряют его философской тарабарщиной. Драйден не учел лишь одного: что дамам сие было лестно. И казалось еще галантнее.
Если же говорить не о метафизическом переливании из пустого в порожнее, которого в текущей поэзии хоть пруд пруди, а о тяжелой воде метафизики, которой не так уж много в этом пруду, то наивысшую концентрацию оной я нахожу в стихах Светланы Кековой. Новы не только сочетания ее концептов, но и многие из них в отдельности — например, образ смерти как полого шара с жесткой, трудно проницаемой оболочкой и нежной мякотью в «Стансах». Стихотворение кончается популярными у английских метафизиков образами сада и солнечных часов (сравни, например, с последней строфой «Сада» Марвелла); но все пропущено через родную («мандельштамовскую») поэтику зияний и метаморфоз:
Где этот сад разбит? Чуть в стороне от Фив,
где царь Эдип бродил, где в месяце Авив
все небо в облаках, как потолок в побелке.
И проступают вдруг сырые пятна птиц,
и жизнь еще стоит на циферблатах лиц,
но кто, скажи мне, кто передвигает стрелки?
Здесь можно бы и закончить. Тем более, что читателю теория — ни к чему, а поэту — тем паче. Это как случай с известной сороконожкой, разучившейся ходить.
Чтобы несколько сгладить теоретичность предыдущего, обращусь к материалу более экзотическому и даже курьезному. В цитированном уже интервью Бродского есть рассуждение о евреях, у которых «в генах заложено читать справа налево… И вот каждый раз, когда ты читаешь, ты подсознательно пытаешься вывернуть строку наизнанку и проверить, все ли там верно». Так случилось, что как раз сейчас у меня на столе лежит книга сонетов, которой можно даже не учинять никакой проверки. Потому что эти сонеты и так — слева направо и справа налево — читаются одинаково: палиндромы. Называется книга «О купавы торк». Пафос палиндромических сонетов, как это ни парадоксально, максимальная простота. Но простота не из скромности или из каких-то идейных соображений, а — наоборот — от авторских амбиций. Ибо палиндромический сонет по природе своей не может быть иным, как сложным и затемненным. Следовательно, наисильнейший эффект и глубочайшее впечатление палиндром производит именно, когда он прост! «Чем он проще, — пишет автор книги, Владимир Пальчиков, — тем больше удивляет, восхищает, чарует». Очаруемся же — хотя бы одной строфой:
— В окочур меня? — я не мруч: оков
кину вес, коли мило к севу ник.
— Во каков в логу
угол! В-во каков!
Кипу тени дал в лад, и нету пик.
(«В око рос Коро»)
И еще одно авторское наблюдение в Послесловии: «Сложность палиндромического сонета благородна — потому что она не наиграна. Потому что он, палиндромический сонет, такой от рождения, по «натуре» своей. Не то, что некоторые иные стихи. Просты по содержанию до примитива, до убожества, а так хочется им казаться сложными, страсть как красивыми и «непонятными»! … А поэтому и простота их не благородная. Пошлая, подлая простота».
Это тоже — к вопросу о метафизическом.