Что такое смысл любви

О смысле любви в цитатах

Любовь ― одно из самых сильных чувств в этом мире. А, может, это не только чувство? Мы решили подобрать цитаты про любовь, которые определяют ее настоящий смысл.

Смысл любви в цитатах великих людей

Любовь даст тебе первое доказательство того, что жизнь не бессмысленна. Люди, которые говорят, что жизнь бессмысленна, не познали любви. Они просто тем самым говорят, что в их жизни недоставало любви.

Люди дарят цветы, потому что в цветах заложен настоящий смысл любви. Тот, кто попытается овладеть цветком, увидит, как увядает его красота. Но тот, кто будет просто смотреть на цветок в своем поле, всегда будет с ним. Потому что он сольется с вечером, с заходом солнца, с запахом влажной земли и облаками на горизонте.

Истина в том, что одном мгновении настоящей любви, в сердце любого человека – и благороднейшего из всех, и самого пропащего – заключена, как в чашечке лотоса, вся жизнь весь её смысл, содержание и назначение.

Грегори Дэвид Робертс

Смысл и достоинство любви как чувства состоит в том, что она заставляет нас действительно всем нашим существом признать за другим то безусловное центральное значение, которое, в силу эгоизма, мы ощущаем только в самих себе. Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни.

Если вдуматься, у любви нет цели — это и делает ее столь величественной.

Умники утверждают, что в любви начисто отсутствует смысл. Может, и так. Зато она придает смысл всему остальному. Обычным дням, домашним хлопотам, завтраку по утрам, ожиданию звонка, разговорам ни о чем.

Нужна ли человеку любовь? А если нужна, то в чем, тогда, ее смысл? Эти вопросы вечные. И волнуют они, наверное, практически каждого человека. Вас ― точно волнуют, раз уж вы зашли сюда в поисках цитат. Но найти ответ на эти вопросы не так просто, как кажется. Все потому, что для каждого отдельно взятого человека существует свой ответ, что такое любовь, и каков ней смысл. Надеемся, что цитаты про смысл любви помогут и вам найти свой ответ на этот вопрос.

Всякое рассуждение о любви — это повторение рассуждений из вечных и увечных. Какой смысл доискиваться какого-либо смысла в том, что иррациональнее всего, в том, что мы называем сердцем. Как рассудок рассудит стремление сердца вести кровь — корабль прямо на мель, где неизменно потерпит крушение?

Любовь есть животворный огонь в душе человека, и все, созданное человеком под влиянием этого чувства, отмечено печатью жизни и поэзии.

Без любви жить легче. Но без неё нет смысла.

Смысл любви не в том, чтобы владеть чьим-то телом. Смысл любви — в свободе странствовать по сердцу и мыслям возлюбленного.

Мы созданы для любви, пока мы одни жизнь бессмысленна, смысл рождается, когда есть другой.

Вечный смысл любви заключается именно в том, что влюблённые как бы рождаются друг для друга в самый момент возникновения их любви.

Жизнь не имеет смысла. Смысл — это всегда несвобода, смысл — это жесткие рамки, в которые мы загоняем друг друга. Говорим — смысл в деньгах. Говорим — смысл в любви. Говорим — смысл в вере. Но все это — лишь рамки. В жизни нет смысла — и это ее высший смысл и высшая ценность. В жизни нет финала, к которому ты обязан прийти, — и это важнее тысячи придуманных смыслов.

В нашей жизни есть одна-единственная краска, как и на палитре художника, придающая смысл жизни и искусству. Это краска любви.

Надо понимать, что в любви нет шаблонов, поэтому цитаты про смысл любви могут только натолкнуть вас на ответ, чем это чувство является для вас лично. Все мысли и слова идут от сердца, поэтому в данном вопросе лучше полагаться на собственные ощущения. Ведь даже известный психолог-гуманист Эрих Фромм писал, что когда один человек говорит другому «Я тебя люблю», у обоих появляется иллюзия понимания этого выражения, хотя каждый может иметь в виду что-то совершенно отличное.

Без любви душа пуста. Без неё не создаются стихи, не звучит песня, не существует красота. Без любви не имеет смысла само понятие бытия. Любовь – начало всех начал, источник всего лучшего.

Мужчины, женщины, постоянно рождающиеся для любви, в полный голос заявите о своем чувстве, кричите: «Я люблю тебя», вопреки всем страданиям, проклятиям, презрению скотов, хуле моралистов. Кричите это вопреки всяческим превратностям, утратам, вопреки самой смерти. Любить — это единственный смысл жизни. И смысл смыслов, смысл счастья.

Любовь — это состояние, в котором человек способен почувствовать и пережить свою абсолютную незаменимость. В любви человек может почувствовать смысл своего существования для другого и смысл существования другого для себя. Любовь помогает человеку проявиться, выявляя, увеличивая, развивая в нём хорошее, положительное, ценное. Это высший синтез смысла существования человека. Только любя, отдавая себя другому и проникая в него, я нахожу себя, я открываю себя, я открываю нас обоих, я открываю человека.

Любовь. Вроде бы такое простое, с детства знакомое понятие. А в то же время трудно найти в русском языке (да, думаю, и во всех других языках мира) другое слово, в котором будет заключено столько разных смыслов, столько загадок и тайн. Сколько живет на Земле человек, столько поэты и философы, психологи и лингвисты, художники и сами влюбленные пытаются понять и объяснить смысл этого слова. И пока еще никому это в полной мере не удалось. Ведь сколько людей — столько и видов любви. И даже более того — один и тот же человек в течение жизни каждый раз переживает это чувство по-разному.

В арифметике любви один плюс один равно все, а два минус один равно ничто.

Любовь не имеет ничего общего с обладанием. Её высшее проявление — предоставлять свободу.

В цитатах про смысл любви можно долго искать ответа. Но кажется, что самым простым ответом будет простое на первый взгляд высказывание: смысл любви в ней самой. Недаром говорят, что без любви жизнь безлика и ограничена, без нее невозможно познать всю полноту и красоту жизни. И еще стоит помнить, что любовь ― не деньги, ее нельзя получить или потерять. Она ― чувство свободных зрелых личностей. Помните об этом и будьте счастливы!

Ну а если вам мало этих высказывания, то у нас есть еще цитаты о любви великих людей.

Источник

Любовь это.. Что такое любовь? Смысл любви. Значение любви. Виды любви

Любовь выделяется из ряда других чувств, присущих человеку. Она отличается духовностью, желанием самосовершенствоваться, что-то создавать.

Она заставляет человека действовать и стремиться к тому, кого любишь. Один из основных признаков любви — это получение большого удовольствия от того, что что-то отдаёшь любимому, ничего не требуя взамен. При этом речь может идти совсем не о каких-то предметах. Например, любящий человек не пожалеет своей жизни для спасения любимого человека, делит с любимым все радости и печали, не жалеет для любимого времени.

В чём же заключается смысл любви? По мнению многих, любящий человек принимает другого со всеми достоинствами и недостатками таким, какой он есть. Любящий человек ничего не требует взамен, но сам желает быть принятым и понятым — любимым.

Человек без любви несчастен и лишён самой главной радости в жизни. Только познав любовь, можно познать все прелести жизни и ощутить всю гамму доступных человеку чувств, которые можно переживать по отношению к другому человеку. В то же время всё это общие слова и сложно всё-таки понять суть любви, особенно в подростковом возрасте. У каждого человека своя любовь и она заставляет его проявлять индивидуальные эмоции, совершать различные поступки, среди которых есть и необычные. Любовь — это огромный источник вдохновения для действий и творчества для одних людей. Других людей любовь выматывает, заставляет страдать и не приносит радости. Последнее происходит при безответной любви. Но в этом случае, как считают психологи, происходит ошибка и любовь только кажется. Как правило, при безответной любви за ней скрывается что- то другое, выбран не тот человек, отсутствует любовь к себе. Если у человека есть хотя бы любовь к себе, он уважает себя и знает свою ценность для близких, для дела, то у него есть радость в жизни. У такого человека обязательно появится и разделённая любовь, он найдёт того, кто ответит на его чувства.

Виды любви

Платоническая любовь

Существует вид любви, основанный только на духовности и не предполагающий телесного, т. е. сексуального контакта. Такова платоническая любовь. Она названа по имени древнегреческого философа Платона. В основе платонической любви находится восторгание тем, кого любят, радость видеть и слышать этого человека, желание для него всех благ. Этих чувств оказывается достаточно для того, кто любит платонически. Иногда тот, кого любят, может и не знать о том, какие чувства к нему питает другой человек. Если же они знакомы, общаются, то их отношения не развиваются до физического контакта, они как бы замерли на одной ступени. При этом любящий платонически человек может думать, что он счастлив и не желает большего.

Очень много о любви рассуждали во все времена философы, психологи, писатели. Мнения некоторых из них очень интересны и разделяются многими учёными.

Например, немецкий философ и психоаналитик Э. Фромм выделял такое понятие, как незрелая любовь (влюблённость) и зрелая любовь. Зрелая любовь включает самоотдачу, заботу, ответственность за себя и другого человека, уважение к себе и тому, кого любишь. Обязательно любовь по его понятиям сопровождается знанием. Это означает, что человек уверен в том, что он любит и не сомневается в этом.

Самоотдача в любви — это не растрачивание себя и не сделка, при которой требуется что-то взамен. Забота проявляется в заинтересованности в том, чтобы тот, кого любят, жил и развивался. Например трудно поверить в любовь к цветам и интересу к цветоводству тому, кто забывает цветы полить. Ответственность обозначает не навязываемую кем-то обязанность, а осознаваемый долг, потребность в заботе о другом человеке. Уважение к другому человеку проявляется в том, что он воспринимается как равная личность. А также в признании того, что у другого человека имеются свои собственные цели в жизни. Знание в любви не сводится к знанию внешних особенностей человека или знанию его биографии. Оно подразумевает способность почувствовать переживания другого, познать его душу.

Такая зрелая любовь может быть не только к конкретному человеку, но и к другим людям, к деятельности и др. Способность любить рассматривается Фроммом как черта характера. Если человек способен любить другого, то он может любить и себя, родину, других людей. Поэтому любовь бывает разная, но истинная, зрелая любовь включает рассмотренные ранее черты: самоотдачу, заботу, ответственность, уважение и знание.

Фромм выделяет следующие виды любви: братскую, родительскую, эротическую, любовь к себе, любовь к Богу.

Братская любовь

Братская любовь, как считал Фромм, находится в основе всех других видов любви. Она основывается на способности уважать другого человека, заботиться о нём, сопереживать любому другому человеку, не зависимо от того, где он находится (близко или далеко). В большей степени она проявляется во взаимоотношениях со слабым и зависимым существом, находящимся в беспомощном состоянии. Фромм говорил, что любовь проявляется только в том случае, если мы не можем использовать того, кого любим, в своих целях.

Родительская любовь

Родительская любовь отличается от братской тем, что в ней происходит распределение ролей. Ребёнок и родители любят друг друга, но по-разному. Где-то до 8—10 лет ребёнок практически всегда только стремится быть любимым. Он ещё не может любить сам. Позднее у ребёнка тоже появляется стремление любить. Оно проявляется в том, чтобы что-то дать родителям. Между родителями в любви тоже наблюдается распределение ролей. Например, любовь матери безусловная. Она любит ребёнка не зависимо от того, как он к ней относится. Любовь отца иная. Обычно отец более требовательно относиться к ребёнку и его любовь нужно «заслужить». Сочетание такой разной родительской любви способствует гармоничному развитию ребёнка. Зрелая материнская любовь заключается в желании матери отделить ребёнка, т. е. развить у него самостоятельность. Таким образом, ослабевает привязанность ребёнка к матери и он постепенно вступает в самостоятельную жизнь.

Любовь к себе

Любовь к себе необходима для того, чтобы иметь возможность любить мир. Она не является противопоставлением любви к другим людям, а естественна. Развивая собственную личность, заботясь о себе и познавая себя, человек учиться ценить других. Поэтому эгоизм можно рассматривать как незрелую любовь к себе, поверхностную и безответственную. Такая любовь к себе не приносит счастья и удовлетворения в жизни.

Любовь к Богу

Любовь к Богу является символичной. Все люди стремятся получить любовь другого человека, и найдя её, обращаются к Богу. Человек так любит Бога, как любит другого человека. Кто-то любит безответно и приносит себя в жертву, кто-то всё время просит помощи и поддержки. Одни люди благодарят Бога за всё хорошее, что с ними происходит, другие жалуются на несчастье.

Любовь к Родине

Любовь к Родине, или патриотизм — это моральное и социальное чувство, основанное на готовности подчинить свои интересы интересам государства, своего народа, своей культуре. Патриотизм — это ощущение принадлежности к своей стране, наличию гражданства, историческая привязанность к национальному языку и традициям. В понятие патриотизма входит гордость за достижения науки и культуры своих соотечественников, приверженность традициям предков, стремление защищать общие интересы сограждан. Отношение к Родине у всех людей различное. Одни гордятся тем, что живут в определённой стране, другие легко меняют гражданство и не считают себя патриотами. Однако очень часто, спустя несколько лет пребывания в другом государстве людей тянет в родную отчизну и многие вновь меняют место жительства и возвращаются в родные края.

Эротическая любовь

Эротическая любовь, в отличие от братской и родительской любви, направляется на одного человека. Она вызывает желание нераздельного слияния с этим человеком. По мнению Фромма, это наиболее обманчивая форма любви. Эротическую любовь часто путают с влюблённостью, которая является незрелой формой любви. Влюблённость — это всего лишь эйфория, которая возникает в связи с внезапным и волнующим сближением двух людей. Оба при этом неожиданно становятся близкими и открытыми друг другу. По мере исчезания ощущения новизны в отношениях и изучении человека, влюблённость проходит. Прочность или крепкость эротической любви находится в зависимости от зрелости умения любить у каждого из двоих. Зрелые чувства всегда продолжительные, они позволяют постоянно открывать в человеке что-то новое и дорожить отношениями.

Эротическая любовь относится к самому интимному чувству, которое только можно переживать по отношению к другому человеку. Она является непреодолимым влечением к другому и вызывает желание быть все время с тем, кого любишь. Очень хочется заботиться о любимом человеке и оберегать его, каждый любящий человек готов пожертвовать собой ради другого. При этом по настоящему любящие друг друга люди чувствуют себя свободно. Они живут в ощущении внутренней свободы и при всех перечисленных ранее качествах остаются самими собой. Любовь сопровождается взаимными чувствами, уважением, верностью, заботой и ответственностью.

Такую истинную любовь познают не все. Не многие из нас готовы к познанию глубоких чувств, к работе над их сохранением на протяжении многих лет жизни. Обычно люди относятся к любви с долей эгоизма. Они наслаждаются положительными эмоциями, которые даёт любовь, а столкнувшись с препятствиями, отказываются от этого чувства.

В Древней Греции считалось, что любовь — это самое нежное и сильное чувство, которое два человека могут питать друг к другу. Они основываются на искренности, доверии, взаимоуважении.

Древнегреческий философ Аристотель наблюдал в течение жизни за людьми и подметил 6 типов любви. В зависимости от типа любви, можно предсказать, как будут развиваться отношения между юношей и девушкой, мужчиной и женщиной.

Агапе

Агапе — это жертвенная любовь или любовь- самоотдача. Она основывается на том, что любящий человек ничего не жалеет для того, что бы другому было хорошо. Таким образом, второй человек принимает любовь первого и наслаждается ею. Влюблённые юноши обычно долго ухаживают за девушкой, признаваясь в своих чувствах, ничего не требуют взамен. Они преданы своей возлюбленной и бескорыстны по отношению к ней. При этом девушка может лишь немного ответить взаимностью.

Юноше приходится всё время жертвовать своими интересами, часами ожидая девушку на свидании, выслеживая её. Девушке может и надоесть такое поведение с его стороны. Она может вести себя очень капризно, показывать, что совсем не ценит юношу. Навязывание со стороны юноши не способствует развитию влечения со стороны девушки. По мнению многих девушек и женщин, мужчина должен быть сильным, всего добиваться. Но девушка не может уступить в борьбе между ними. Как правило, агапе — это несчастная любовь. Но бывают и исключения. Например в том случае, если оба партнёра готовы пожертвовать друг для друга чем угодно. Возможно, в этом случае они будут с любовью заботиться друг о друге и возвышать друг друга.

Людус

Людус — это любовь-игра. Она поверхностна и в её основе находится сексуальное влечение. В этой любви мужчина или юноша полагают, что сексуальное влечение к девушке (женщине) является подтверждением любви и не затрудняют себя долгими ухаживаниями. Если девушка отвергает физическую близость, которую он предлагает уже в первые свидания, то считает себя отвергнутым. В этом случае юноша полагает, что у отношений нет никаких перспектив. Сила такой любви проверяется на расстоянии. Если юноша и девушка какое-то время не встречаются, то страсти и чувства быстро ослабевают. Появляются новые знакомства и интересы. Стоит бывшим возлюбленным увидеться, как чувства появляются вновь. Так может продолжаться бесконечно долго, выматывать обоих и тянуть время.

Эрос

Мания

Мания — любовь-одержимость. Она сопровождается страстью, т.е. непреодолимым влечением к тому, кого любят. Большую долю занимает в ней ревность, которая порой доводит до безумия. Ревность приводит к постоянным придиркам, конфликтам, заставляет женщину оправдываться и отчитываться в своих действиях. Ревность вызывает раздражение и обиду у девушки. В конце концов она становится преградой между двумя людьми и разрушает любовь. Если любовь охладевает, то страдающей любовной манией человек все усилия направляет на то, чтобы понравиться. После того, как отношения налаживаются, он вновь закипает от ревности и все повторяется сначала.

Болезненная ревность отнимает много сил и энергии у обоих партнёров. Часто такая любовь заканчивается трагично.

Прагма

Прагма — это прагматичная любовь, она основана на рассудке. Только знакомясь с партнёром, человек уже задумывается о том, каким будет партнёр в дальнейшей жизни. Такой прагматичный человек может уже на первом свидании задать вопрос о доходах, умении вести домашнее хозяйство, планах на дальнейшую жизнь. Обычно такая любовь реже встречается в подростковом возрасте и характерна для людей зрелого и пожилого возраста.

Прагматики или рассудочные люди ищут удобных партнёров для совместной жизни. Им не нужны страсти, безумные поступки, отсутствует желание побольше узнать о другом человеке.

Сторге

Сторге — это любовь-дружба. Юноша и девушка доверяют друг другу и делятся всеми проблемами. Они находят друг у друга понимание и поддержку. Такие отношения хороши для тех, кто не ищет сильных эмоций. Им ни к чему глубоко познавать друг друга, скрытые мысли и желания друг друга их не интересуют. Любовь-дружба может привести к стабильному и продолжительному браку. Однако партнёры не раскрываются полностью как мужчина и женщина в таких отношениях. Любовь-дружба часто возникает в юном возрасте. Даже после расставания эти люди могут остаться друзьями на долгие годы.

Понравилась статья? Подпишитесь на канал, чтобы быть в курсе самых интересных материалов

Источник

Смысл любви

Статья первая (предварительные замечания)^

Обык­но­вен­но смысл поло­вой люб­ви пола­га­ет­ся в раз­мно­же­нии рода, кото­ро­му она слу­жит сред­ством. Я счи­таю этот взгляд невер­ным — не на осно­ва­нии толь­ко каких-нибудь иде­аль­ных сооб­ра­же­ний, а, преж­де все­го, на осно­ва­нии есте­ствен­но-исто­ри­че­ских фак­тов. Что раз­мно­же­ние живых существ может обхо­дить­ся без поло­вой люб­ви, это ясно уже из того, что оно обхо­дит­ся без само­го раз­де­ле­ния на полы. Зна­чи­тель­ная часть орга­низ­мов как рас­ти­тель­но­го, так и живот­но­го цар­ства раз­мно­жа­ет­ся бес­по­лым обра­зом — деле­ни­ем, поч­ко­ва­ни­ем, спо­ра­ми, при­вив­кой. Прав­да, выс­шие фор­мы обо­их орга­ни­че­ских царств раз­мно­жа­ют­ся, поло­вым спо­со­бом. Но, во-пер­вых, раз­мно­жа­ю­щи­е­ся таким обра­зом орга­низ­мы, как рас­ти­тель­ные, так отча­сти и живот­ные, могут так­же раз­мно­жать­ся и бес­по­лым обра­зом (при­вив­ка у рас­те­ний, пар­те­но­ге­не­зис у выс­ших насе­ко­мых), а, во-вто­рых, остав­ляя это в сто­роне и при­ни­мая, как общее пра­ви­ло, что выс­шие орга­низ­мы раз­мно­жа­ют­ся при посред­стве поло­во­го соеди­не­ния, мы долж­ны заклю­чить, что этот поло­вой фак­тор свя­зан не с раз­мно­же­ни­ем вооб­ще (кото­рое может про­ис­хо­дить и поми­мо это­го), а с раз­мно­же­ни­ем выс­ших орга­низ­мов. Сле­до­ва­тель­но, смысл поло­вой диф­фе­рен­ци­а­ции (и поло­вой люб­ви) сле­ду­ет искать никак не в идее родо­вой жиз­ни и ее раз­мно­же­ния, а лишь в идее выс­ше­го организма.

Рази­тель­ное это­му под­твер­жде­ние мы нахо­дим в сле­ду­ю­щем вели­ком фак­те. В пре­де­лах живот­ных, раз­мно­жа­ю­щих­ся исклю­чи­тель­но поло­вым обра­зом (отдел позво­ноч­ных), чем выше под­ни­ма­ем­ся мы по лест­ни­це орга­низ­мов, тем сила раз­мно­же­ния ста­но­вит­ся мень­ше, а сила поло­во­го вле­че­ния, напро­тив, больше.

В низ­шем клас­се это­го отде­ла — у рыб – раз­мно­же­ние про­ис­хо­дит в огром­ных раз­ме­рах: заро­ды­ши, порож­да­е­мые еже­год­но каж­дой сам­кой, счи­та­ют­ся мил­ли­о­на­ми; эти заро­ды­ши опло­до­тво­ря­ют­ся сам­ца­ми вне тела сам­ки, и спо­соб, каким это дела­ет­ся, не поз­во­ля­ет пред­по­ла­гать силь­но­го поло­во­го вле­че­ния. Из всех позво­ноч­ных живот­ных этот холод­но­кров­ный класс несо­мнен­но более всех раз­мно­жа­ет­ся и менее всех обна­ру­жи­ва­ет любов­ную страсть.

На сле­ду­ю­щей сту­пе­ни — у зем­но­вод­ных и гадов — раз­мно­же­ние гораз­до менее зна­чи­тель­но, чем у рыб, хотя по неко­то­рым сво­им видам этот класс не без осно­ва­ния отно­сит­ся Биб­ли­ей к чис­лу существ киш­мя киша­щих (шерец шир­цу); но при мень­шем раз­мно­же­нии мы уже нахо­дим у этих живот­ных более тес­ные поло­вые отношения…

У птиц сила раз­мно­же­ния гораз­до мень­ше не толь­ко срав­ни­тель­но с рыба­ми, но и срав­ни­тель­но, напри­мер, с лягуш­ка­ми, а поло­вое вле­че­ние и вза­им­ная при­вя­зан­ность меж­ду сам­цом и сам­кой дости­га­ют небы­ва­ло­го в двух низ­ших клас­сах развития.

У мле­ко­пи­та­ю­щих — они же живо­ро­дя­щие — раз­мно­же­ние зна­чи­тель­но сла­бее, чем у птиц, а поло­вое вле­че­ние хотя у боль­шин­ства менее посто­ян­но, но зато гораз­до интенсивнее.

Нако­нец, у чело­веч­ка, срав­ни­тель­но со всем живот­ным цар­ством, раз­мно­же­ние совер­ша­ет­ся в наи­мень­ших раз­ме­рах, а поло­вая любовь дости­га­ет наи­боль­ше­го зна­че­ния и высо­чай­шей силы, соеди­няя в пре­вос­ход­ной сте­пе­ни посто­ян­ство отно­ше­ний (как у птиц) и напря­жен­ность стра­сти (как у млекопитающих).

Итак, поло­вая любовь и раз­мно­же­ние рода нахо­дят­ся меж­ду собой в обрат­ном, отно­ше­нии: чем силь­нее одно, тем сла­бее дру­гая. Вооб­ще, все живот­ное цар­ство с рас­смат­ри­ва­е­мой сто­ро­ны раз­ви­ва­ет­ся в сле­ду­ю­щем поряд­ке. Вни­зу огром­ная сила раз­мно­же­ния при пол­ном отсут­ствии чего-нибудь похо­же­го на поло­вую любовь (за отсут­стви­ем само­го деле­ния на полы); далее, у более совер­шен­ных орга­низ­мов, появ­ля­ет­ся поло­вая диф­фе­рен­ци­а­ция и соот­вет­ствен­но ей неко­то­рое поло­вое вле­че­ние – сна­ча­ла крайне сла­бое, затем оно посте­пен­но уве­ли­чи­ва­ет­ся на даль­ней­ших сте­пе­нях орга­ни­че­ско­го раз­ви­тия, по мере того, как убы­ва­ет сила раз­мно­же­ния (т. е. в пря­мом отно­ше­нии к совер­шен­ству орга­ни­за­ции и в обрат­ном отно­ше­нии к силе раз­мно­же­ния), пока, нако­нец, на самом вер­ху – у чело­ве­ка – явля­ет­ся воз­мож­ной силь­ней­шая поло­вая любовь, даже с пол­ным исклю­че­ни­ем размножения.

Но если таким обра­зом на двух кон­цах живот­ной жиз­ни мы нахо­дим, с одной сто­ро­ны, раз­мно­же­ние без вся­кой поло­вой люб­ви, а с дру­гой сто­ро­ны, поло­вую любовь без вся­ко­го раз­мно­же­ния, то совер­шен­но ясно, что эти два явле­ния не могут быть постав­ле­ны в нераз­рыв­ную связь друг с дру­гом, ясно, что каж­дое из них име­ет свое само­сто­я­тель­ное зна­че­ние и что смысл одно­го не может состо­ять в том, что­бы быть сред­ством дру­го­го. То же самое выхо­дит, если рас­смат­ри­вать поло­вую любовь исклю­чи­тель­но в мире чело­ве­че­ском, где она несрав­нен­но более, чем в мире живот­ном, при­ни­ма­ет тот инди­ви­ду­аль­ный харак­тер, в силу кото­ро­го имен­но это лицо дру­го­го пола име­ет для любя­ще­го без­услов­ное зна­че­ние как един­ствен­ное и неза­ме­ни­мое, как цель сама в себе.

Тут мы встре­ча­ем­ся с попу­ляр­ной тео­ри­ей, кото­рая, при­зна­вая вооб­ще поло­вую любовь за сред­ство родо­во­го инстинк­та, или за ору­дие раз­мно­же­ния, пыта­ет­ся, в част­но­сти, объ­яс­нить инди­ви­ду­а­ли­за­цию любов­но­го чув­ства у чело­ве­ка как неко­то­рую хит­рость или обо­льще­ние, упо­треб­ля­е­мое при­ро­дой или миро­вой волей для дости­же­ния ее осо­бых целей.

В мире чело­ве­че­ском, где инди­ви­ду­аль­ные осо­бен­но­сти полу­ча­ют гораз­до боль­ше зна­че­ния, неже­ли в живот­ном и рас­ти­тель­ном мире, при­ро­да (ина­че — миро­вая воля, воля к жиз­ни, ина­че – бес­со­зна­тель­ный или сверх­со­зна­тель­ный миро­вой дух) име­ет в виду не толь­ко сохра­не­ние рода, но и осу­ществ­ле­ние в его пре­де­лах мно­же­ства воз­мож­ных част­ных или видо­вых типов и инди­ви­ду­аль­ных характеров.

Но кро­ме этой общей цели – про­яв­ле­ния воз­мож­но пол­но­го раз­но­об­ра­зия форм — жизнь чело­ве­че­ства, пони­ма­е­мая как исто­ри­че­ский про­цесс, име­ет зада­чей воз­вы­ше­ние и усо­вер­шен­ство­ва­ние чело­ве­че­ской при­ро­ды. Для это­го тре­бу­ет­ся не толь­ко, что­бы было как мож­но боль­ше раз­лич­ных образ­чи­ков чело­ве­че­ства, но что­бы явля­лись на свет луч­шие его образ­чи­ки, кото­рые цен­ны не толь­ко сами по себе как инди­ви­ду­аль­ные типы, но и по сво­е­му воз­вы­ша­ю­ще­му и улуч­ша­ю­ще­му дей­ствию на. прочих.

Итак, при раз­мно­же­нии чело­ве­че­ско­го рода та сила — как бы мы ее ни назы­ва­ли, — кото­рая дви­га­ет миро­вым и исто­ри­че­ским про­цес­сом, заин­те­ре­со­ва­на не в том толь­ко, что­бы непре­рыв­но нарож­да­лись чело­ве­че­ские осо­би по роду сво­е­му, но и в том, что­бы нарож­да­лись эти опре­де­лен­ные и по воз­мож­но­сти зна­чи­тель­ные инди­ви­ду­аль­но­сти. А для это­го уже недо­ста­точ­но про­сто­го раз­мно­же­ния путем слу­чай­но­го и без­лич­но­го соеди­не­ния осо­бей раз­но­го пола: для инди­ви­ду­аль­но-опре­де­лен­но­го про­из­ве­де­ния необ­хо­ди­мо соче­та­ние инди­ви­ду­аль­но-опре­де­лен­ных про­из­во­ди­те­лей, а, сле­до­ва­тель­но, недо­ста­точ­ным явля­ет­ся и общее поло­вое вле­че­ние, слу­жа­щее вос­про­из­ве­де­нию рода у животных.

Так как в чело­ве­че­стве дело идет не толь­ко о про­из­ве­де­нии потом­ства вооб­ще, но и про­из­ве­де­нии это­го наи­бо­лее при­год­но­го для миро­вых целей потом­ства, и так как дан­ное лицо может про­из­ве­сти это тре­бу­е­мое потом­ство не со вся­ким лицом дру­го­го пола, а лишь с одним опре­де­лен­ным, то это одно и долж­но иметь для него осо­бую при­тя­га­тель­ную силу, казать­ся ему чем-то исклю­чи­тель­ным, неза­ме­ни­мым, един­ствен­ным и спо­соб­ным дать выс­шее бла­жен­ство. Вот это-то и есть та инди­ви­ду­а­ли­за­ция и экзаль­та­ция поло­во­го инстинк­та, кото­рой чело­ве­че­ская любовь отли­ча­ет­ся от живот­ной, но кото­рая, как и та, воз­буж­да­ет­ся в нас чуж­дой, хотя, может быть, и выс­шей силой для соб­ствен­ных, посто­рон­них наше­му лич­но­му созна­нию целей, – воз­буж­да­ет­ся как ирра­ци­о­наль­ная роко­вая страсть, овла­де­ва­ю­щая нами и исче­за­ю­щая как мираж по мино­ва­нии в ней надоб­но­сти [1].

Если бы эта тео­рия была вер­на, если бы инди­ви­ду­а­ли­за­ция и экзаль­та­ция любов­но­го чув­ства име­ли весь свой смысл, свою един­ствен­ную при­чи­ну и цель вне это­го чув­ства, имен­но в тре­бу­е­мых (для миро­вых целей) свой­ствах потом­ства, то отсю­да логи­че­ски сле­до­ва­ло бы, что сте­пень этой любов­ной инди­ви­ду­а­ли­за­ции и экзаль­та­ции или сила люб­ви нахо­дит­ся в пря­мом отно­ше­нии со сте­пе­нью типич­но­сти и зна­чи­тель­но­сти про­ис­хо­дя­ще­го от нее потом­ства; чем важ­нее потом­ство, тем силь­нее долж­на быть любовь роди­те­лей, и, обрат­но, чем силь­нее любовь, свя­зы­ва­ю­щая двух дан­ных лиц, тем более заме­ча­тель­но­го потом­ства долж­ны бы мы были ожи­дать от них по этой тео­рии. Если вооб­ще любов­ное чув­ство воз­буж­да­ет­ся миро­вою волею ради тре­бу­е­мо­го потом­ства и есть толь­ко сред­ство для его про­из­ве­де­ния, то понят­но, что в каж­дом дан­ном слу­чае сила сред­ства, упо­треб­ля­е­мо­го кос­ми­че­ским дви­га­те­лем, долж­на быть сораз­мер­на с важ­но­стью для него дости­га­е­мой цели.

Чем более миро­вая воля заин­те­ре­со­ва­на в име­ю­щем­ся явить­ся на свет про­из­ве­де­нии, тем силь­нее долж­на она при­тя­нуть друг к дру­гу и свя­зать меж­ду собою двух необ­хо­ди­мых про­из­во­ди­те­лей. Поло­жим, дело идет о рож­де­нии миро­во­го гения, име­ю­ще­го огром­ное зна­че­ние в исто­ри­че­ском про­цес­се. Управ­ля­ю­щая этим про­цес­сом выс­шая сила, оче­вид­но, во столь­ко раз более заин­те­ре­со­ва­на этим рож­де­ни­ем срав­ни­тель­но с про­чи­ми, во сколь­ко этот миро­вой гений есть явле­ние более ред­кое срав­ни­тель­но с обык­но­вен­ны­ми смерт­ны­ми и, сле­до­ва­тель­но, настоль­ко же долж­но быть силь­нее обык­но­вен­но­го то поло­вое вле­че­ние, кото­рым миро­вая сила (по этой тео­рии) обес­пе­чи­ва­ет себе в этом слу­чае дости­же­ние столь важ­ной для нее цели. Конеч­но, защит­ни­ки тео­рии могут отвер­гать мысль о точ­ном коли­че­ствен­ном соот­но­ше­нии меж­ду важ­но­стью дан­но­го лица и силою стра­сти его роди­те­лей, так как эти пред­ме­ты точ­но­го изме­ре­ния не допус­ка­ют; но совер­шен­но бес­спор­но (с точ­ки зре­ния этой тео­рии), что если миро­вая воля чрез­вы­чай­но заин­те­ре­со­ва­на в рож­де­нии како­го-нибудь чело­ве­ка, она долж­на при­нять чрез­вы­чай­ные меры для обес­пе­че­ния желан­но­го резуль­та­та, т.е., по смыс­лу тео­рии, долж­на воз­бу­дить в роди­те­лях чрез­вы­чай­но силь­ную страсть, спо­соб­ную сокру­шить все пре­пят­ствия к их созданию.

Осо­бен­но силь­ная любовь боль­шей частью быва­ет несчаст­на, а несчаст­ная любовь весь­ма обык­но­вен­но ведет к само­убий­ству в той или дру­гой фор­ме; и каж­дое из этих мно­го­чис­лен­ных само­убийств от несчаст­ной люб­ви явно опро­вер­га­ет ту тео­рию, по кото­рой силь­ная любовь толь­ко затем и воз­буж­да­ет­ся, что­бы во что бы то ни ста­ло про­из­ве­сти тре­бу­е­мое потом­ство, кото­ро­го важ­ность зна­ме­ну­ет­ся силой этой люб­ви, тогда как на самом деле во всех этих слу­ча­ях сила люб­ви имен­но исклю­ча­ет самую воз­мож­ность не толь­ко важ­но­го, но и како­го бы то ни было потомства.

Слу­чаи нераз­де­лен­ной люб­ви слиш­ком обыч­ны, что­бы видеть в них толь­ко исклю­че­ние, кото­рое мож­но оста­вить без вни­ма­ния. Да если б и так, — это мало помог­ло бы делу, ибо и в тех слу­ча­ях, где осо­бен­но силь­ная любовь явля­ет­ся с обе­их сто­рон, она не при­во­дит к тому, что тре­бу­ет­ся тео­ри­ей. По тео­рии Ромео и Джу­льет­та долж­ны были бы соот­вет­ствен­но сво­ей вели­кой вза­им­ной стра­сти поро­дить како­го-нибудь очень вели­ко­го чело­ве­ка, по край­ней мере Шекс­пи­ра, но на самом деле, как извест­но, наобо­рот: не они созда­ли Шекс­пи­ра, как сле­до­ва­ло бы по тео­рии, а он их, и при­том без вся­кой стра­сти — путем бес­по­ло­го твор­че­ства. Ромео и Джу­льет­та, как и боль­шин­ство страст­ных любов­ни­ков, умер­ли, не поро­див нико­го, а поро­див­ший их Шекс­пир, как и про­чие вели­кие люди, родил­ся не от безум­но влюб­лен­ной пары, а от зауряд­но­го житей­ско­го бра­ка (и сам он, хотя испы­ты­вал силь­ную любов­ную страсть, как вид­но, меж­ду про­чим, из его соне­тов, но ника­ко­го заме­ча­тель­но­го потом­ства отсю­да не про­изо­шло). Рож­де­ние Хри­сто­фо­ра Колум­ба было, может быть, для миро­вой воли еще важ­нее, чем рож­де­ние Шекс­пи­ра; но о какой-нибудь осо­бен­ной люб­ви у его роди­те­лей мы ниче­го не зна­ем, а зна­ем о его соб­ствен­ной силь­ной стра­сти к донье Беат­ри­се Энрих­эс, и хотя он имел от нее неза­кон­но­рож­ден­но­го сына Диэ­го, но этот сын ниче­го вели­ко­го не сде­лал, а напи­сал толь­ко био­гра­фию сво­е­го отца, что мог бы испол­нить и вся­кий другой.

Если весь смысл люб­ви в потом­стве и выс­шая сила управ­ля­ет любов­ны­ми дела­ми, то поче­му же вме­сто того, что­бы ста­рать­ся о соеди­не­нии любя­щих, она, напро­тив, как буд­то нароч­но пре­пят­ству­ет это­му соеди­не­нию, как буд­то ее зада­ча имен­но в том, что­бы во что бы то ни ста­ло отнять самую воз­мож­ность потом­ства у истин­ных любов­ни­ков: она застав­ля­ет их по роко­во­му недо­ра­зу­ме­нию зака­пы­вать­ся в скле­пах, топит их в Гел­лес­пон­те и вся­ки­ми дру­ги­ми спо­со­ба­ми дово­дит их до без­вре­мен­ной и без­дет­ной кон­чи­ны. А в тех ред­ких слу­ча­ях, когда силь­ная любовь не при­ни­ма­ет тра­ги­че­ско­го обо­ро­та, когда влюб­лен­ная пара счаст­ли­во дожи­ва­ет до ста­ро­сти, она все-таки оста­ет­ся бес­плод­ной. Вер­ное поэ­ти­че­ское чутье дей­стви­тель­но­сти заста­ви­ло и Ови­дия, и Гого­ля лишить потом­ства Фили­мо­на и Бав­ки­ду, Афа­на­сия Ива­но­ви­ча и Пуль­хе­рию Ивановну.

Невоз­мож­но при­знать пря­мо­го соот­вет­ствия меж­ду силою инди­ви­ду­аль­ной люб­ви и зна­че­ни­ем потом­ства, когда самое суще­ство­ва­ние потом­ства для такой люб­ви есть лишь ред­кая слу­чай­ность. Как мы видели,

Видеть смысл поло­вой люб­ви в целе­со­об­раз­ном дето­рож­де­нии — зна­чит при­знать этот смысл толь­ко там, где самой люб­ви вовсе нет, а где она есть — отни­мать у нее вся­кий смысл и вся­кое оправ­да­ние. Эта мни­мая тео­рия люб­ви, сопо­став­лен­ная с дей­стви­тель­но­стью, ока­зы­ва­ет­ся не объ­яс­не­ни­ем, а отка­зом от вся­ко­го объяснения.

Управ­ля­ю­щая жиз­нью чело­ве­че­ства сила, кото­рую одни назы­ва­ют миро­вой волей, дру­гие – бес­со­зна­тель­ным духом и кото­рая на самом деле есть Про­мысл Божий, несо­мнен­но, рас­по­ря­жа­ет­ся свое­вре­мен­ным порож­де­ни­ем необ­хо­ди­мых для ее целей про­ви­ден­ци­аль­ных людей, устра­и­вая в длин­ных рядах поко­ле­ний долж­ные соче­та­ния про­из­во­ди­те­лей вви­ду буду­щих, не толь­ко бли­жай­ших, но и отда­лен­ней­ших про­из­ве­де­ний. Для это­го про­ви­ден­ци­аль­но­го под­бо­ра про­из­во­ди­те­лей упо­треб­ля­ют­ся самые раз­но­об­раз­ные сред­ства, но любовь в соб­ствен­ном смыс­ле, т. е. исклю­чи­тель­ное инди­ви­ду­а­ли­зи­ро­ван­ное и экзаль­ти­ро­ван­ное поло­вое вле­че­ние, не при­над­ле­жит к чис­лу этих средств. Биб­лей­ская исто­рия с ее истин­ным глу­бо­ким реа­лиз­мом, не исклю­ча­ю­щим, а вопло­ща­ю­щим иде­аль­ный смысл фак­тов в их эмпи­ри­че­ских подроб­но­стях, — биб­лей­ская исто­рия дает сви­де­тель­ство в этом слу­чае, как и все­гда, прав­ди­вое и поучи­тель­ное для вся­ко­го чело­ве­ка с исто­ри­че­ским и худо­же­ствен­ным смыс­лом, неза­ви­си­мо от рели­ги­оз­ных верований.

Цен­траль­ный факт биб­лей­ской исто­рии, рож­де­ние Мес­сии, более вся­ко­го дру­го­го пред­по­ла­га­ет про­ви­ден­ци­аль­ный план в выбо­ре и соеди­не­нии пре­ем­ствен­ных про­из­во­ди­те­лей, и дей­стви­тель­но, глав­ный инте­рес биб­лей­ских, рас­ска­зов сосре­до­то­чи­ва­ет­ся на раз­но­об­раз­ных и уди­ви­тель­ных судь­бах, кото­ры­ми устра­и­ва­лись рож­де­ния и соче­та­ния «бого­от­цов» [3]. Но во всей этой слож­ной систе­ме средств, опре­де­лив­ших в поряд­ке исто­ри­че­ских явле­ний рож­де­ние Мес­сии, для люб­ви в соб­ствен­ном смыс­ле не было места; она, конеч­но, встре­ча­ет­ся в Биб­лии, но лишь как факт само­сто­я­тель­ный, а не как ору­дие хри­сто­го­ни­че­ско­го про­цес­са. Свя­щен­ная кни­га не гово­рит, женил­ся ли Авра­ам на Саре в силу пла­мен­ной люб­ви [4], но, во вся­ком слу­чае. Про­ви­де­ние жда­ло, когда эта любовь совер­шен­но осты­нет, что­бы от сто­лет­них роди­те­лей про­из­ве­сти дитя веры, а не люб­ви. Иса­ак женил­ся на Ревек­ке не по люб­ви, а по зара­нее состав­лен­но­му реше­нию и пла­ну сво­е­го отца. Иаков любил Рахиль, но эта любовь ока­зы­ва­ет­ся ненуж­ной для про­ис­хож­де­ния Мес­сии. Он дол­жен про­изой­ти от сына Иако­ва, Иуды, кото­рый рож­да­ет­ся не Рахи­лью, а нелю­би­мою мужем Лиею. Для про­из­ве­де­ния в дан­ном поко­ле­нии пред­ка Мес­сии необ­хо­ди­мо было соеди­не­ние Иако­ва имен­но с Лией; но, что­бы достиг­нуть это­го соеди­не­ния. Про­ви­де­ние не воз­буж­да­ет в Иако­ве силь­ной любов­ной стра­сти к буду­щей мате­ри «бого­ро­ди­те­ля» – Иуды; не нару­шая сво­бо­ды сер­деч­но­го чув­ства, выс­шая сила остав­ля­ет его любить Рахиль и для необ­хо­ди­мо­го соеди­не­ния его с Лией поль­зу­ет­ся сред­ством совсем ино­го рода: свое­ко­рыст­ной хит­ро­стью тре­тье­го лица – пре­дан­но­го сво­им семей­ным и эко­но­ми­че­ским инте­ре­сам Лава­на. Сам Иуда для про­из­ве­де­ния даль­ней­ших пред­ков Мес­сии дол­жен поми­мо сво­е­го преж­не­го потом­ства на ста­ро­сти лет соеди­нить­ся с невест­кой сво­ей Тама­рою. Так как подоб­ное соеди­не­ние вовсе не было в поряд­ке вещей и не мог­ло бы про­изой­ти при обык­но­вен­ных усло­ви­ях, то цель дости­га­ет­ся посред­ством крайне стран­но­го при­клю­че­ния, весь­ма соблаз­ни­тель­но­го для поверх­ност­ных чита­те­лей Биб­лии. Ни о какой люб­ви в этом при­клю­че­нии не может быть и речи. Не любовь соеди­ня­ет иери­хон­скую блуд­ни­цу Рахаб с при­шель­цем-евре­ем; она сна­ча­ла отда­ет­ся ему по сво­ей про­фес­сии, а потом слу­чай­ная связь скреп­ля­ет­ся ее верой в силу ново­го Бога и жела­ни­ем его покро­ви­тель­ства для себя и сво­их. Не любовь соче­та­ла Дави­до­ва пра­де­да, ста­ри­ка Вооза, с моло­дой моави­тян­кой Руфью, и не от насто­я­щей глу­бо­кой люб­ви, а толь­ко от слу­чай­ной гре­хов­ной при­хо­ти ста­ре­ю­ще­го вла­ды­ки родил­ся Соло­мон. В свя­щен­ной исто­рии, так же как и в общей, поло­вая любовь не явля­ет­ся сред­ством или ору­ди­ем исто­ри­че­ских целей; она не слу­жит чело­ве­че­ско­му роду. Поэто­му, когда субъ­ек­тив­ное чув­ство гово­рит нам, что любовь есть само­сто­я­тель­ное бла­го, что она име­ет соб­ствен­ную без­от­но­си­тель­ную цен­ность для нашей лич­ной жиз­ни, то это­му чув­ству соот­вет­ству­ет и в объ­ек­тив­ной дей­стви­тель­но­сти тот факт, что силь­ная инди­ви­ду­аль­ная любовь нико­гда не быва­ет слу­жеб­ным ору­ди­ем родо­вых целей, кото­рые дости­га­ют­ся поми­мо нее. В общей, как и в свя­щен­ной, исто­рии поло­вая любовь (в соб­ствен­ном смыс­ле) ника­кой роли не игра­ет и пря­мо­го дей­ствия на исто­ри­че­ский про­цесс не ока­зы­ва­ет: ее поло­жи­тель­ное зна­че­ние долж­но коре­нить­ся в инди­ви­ду­аль­ной жизни.

Какой же смысл име­ет она здесь?

Статья вторая^

И у живот­ных, и у чело­ве­ка поло­вая любовь есть выс­ший рас­цвет инди­ви­ду­аль­ной жиз­ни. Но так как у живот­ных родо­вая жизнь реши­тель­но пере­ве­ши­ва­ет инди­ви­ду­аль­ную, то и выс­шее напря­же­ние этой послед­ней идет лишь на поль­зу родо­во­му про­цес­су. Не то что­бы поло­вое вле­че­ние было лишь сред­ством для про­сто­го вос­про­из­ве­де­ния или раз­мно­же­ния орга­низ­мов, но оно слу­жит для про­из­ве­де­ния орга­низ­мов более совер­шен­ных с помо­щью поло­во­го сопер­ни­че­ства и под­бо­ра. Такое же зна­че­ние ста­ра­лись при­пи­сать поло­вой люб­ви и в мире чело­ве­че­ском, но, как мы виде­ли, совер­шен­но напрас­но. Ибо в чело­ве­че­стве инди­ви­ду­аль­ность име­ет само­сто­я­тель­ное зна­че­ние и не может быть в сво­ем силь­ней­шем выра­же­нии лишь ору­ди­ем внеш­них ей целей исто­ри­че­ско­го про­цес­са. Или, луч­ше ска­зать, истин­ная цель исто­ри­че­ско­го про­цес­са не тако­го рода, что­бы чело­ве­че­ская лич­ность мог­ла слу­жить для нее лишь стра­да­тель­ным и пре­хо­дя­щим орудием.

Убеж­де­ние в без­от­но­си­тель­ном досто­ин­стве чело­ве­ка осно­ва­но не на само­мне­нии, а так­же и не на том эмпи­ри­че­ском фак­те, что мы не зна­ем дру­го­го более совер­шен­но­го суще­ства в поряд­ке при­ро­ды. Без­от­но­си­тель­ное досто­ин­ство чело­ве­ка состо­ит в несо­мнен­но при­су­щей ему абсо­лют­ной фор­ме (обра­зе) разум­но­го состо­я­ния. Созна­вая, как и живот­ное, пере­жи­тые и пере­жи­ва­е­мые им состо­я­ния, усмат­ри­вая меж­ду ними ту или дру­гую связь и на осно­ва­нии этой свя­зи пред­ва­ряя умом состо­я­ния буду­щие, чело­век, сверх того, име­ет спо­соб­ность оце­ни­вать свои состо­я­ния и дей­ствия и вся­кие фак­ты вооб­ще, не толь­ко по отно­ше­нию их к дру­гим еди­нич­ным фак­там, но и ко все­об­щим иде­аль­ным нор­мам; его созна­ние сверх явле­ний жиз­ни опре­де­ля­ет­ся еще разу­мом исти­ны. Сооб­ра­зуя свои дей­ствия с этим выс­шим созна­ни­ем, чело­век может бес­ко­неч­но совер­шен­ство­вать свою жизнь и при­ро­ду, не выхо­дя из пре­де­лов чело­ве­че­ской фор­мы. Поэто­му-то он и есть выс­шее суще­ство при­род­но­го мира и дей­стви­тель­ный конец миро­зда­тель­но­го про­цес­са; ибо поми­мо Суще­ства, кото­рое само спо­соб­но позна­вать и осу­ществ­лять в себе исти­ну, есть выс­шее – не в отно­си­тель­ном, а в без­услов­ном смыс­ле. Какое разум­ное осно­ва­ние мож­но при­ду­мать для созда­ния новых, по суще­ству более совер­шен­ных форм, когда есть уже фор­ма, спо­соб­ная к бес­ко­неч­но­му само­усо­вер­шен­ство­ва­нию, могу­щая вме­стить всю пол­но­ту абсо­лют­но­го содер­жа­ния? С появ­ле­ни­ем такой фор­мы даль­ней­ший про­гресс может состо­ять толь­ко в новых сте­пе­нях ее соб­ствен­но­го раз­ви­тия, а не в смене ее каки­ми-нибудь созда­ни­я­ми дру­го­го рода, дру­ги­ми небы­ва­лы­ми фор­ма­ми бытия. В этом суще­ствен­ное отли­чие меж­ду кос­мо­го­ни­че­ским и исто­ри­че­ским про­цес­сом.

Пер­вый созда­ет (до появ­ле­ния чело­ве­ка) все новые и новые роды существ, при­чем преж­ние частью истреб­ля­ют­ся, как неудач­ные опы­ты, частью же вме­сте с новым внеш­ним обра­зом сосу­ще­ству­ют и слу­чай­но стал­ки­ва­ют­ся меж­ду собой, не обра­зуя ника­ко­го дей­стви­тель­но­го един­ства вслед­ствие отсут­ствия в них обще­го созна­ния, кото­рое свя­зы­ва­ло бы их меж­ду собой и с кос­ми­че­ским про­шлым. Такое общее созна­ние явля­ет­ся в чело­ве­че­стве. В мире живот­ных пре­ем­ство выс­ших форм от низ­ших, при всей сво­ей пра­виль­но­сти и целе­со­об­раз­но­сти, есть факт для них самих без­услов­но внеш­ний и чуж­дый, вовсе для них не суще­ству­ю­щий: слон и обе­зья­на ниче­го не могут знать о слож­ном про­цес­се гео­ло­ги­че­ских и био­ло­ги­че­ских транс­фор­ма­ций, обу­сло­вив­шем их дей­стви­тель­ное появ­ле­ние на зем­ле; срав­ни­тель­но выс­шая сте­пень раз­ви­тия част­но­го и еди­нич­но­го созна­ния не озна­ча­ет здесь ника­ко­го про­грес­са в общем созна­нии, кото­рое так же без­услов­но отсут­ству­ет у этих умных живот­ных, как и у глу­пой уст­ри­цы; слож­ный мозг выс­ше­го мле­ко­пи­та­ю­ще­го столь ж мало слу­жит для само­осве­ще­ния при­ро­ды в ее цело­сти, как и зача­точ­ные нерв­ные узлы како­го-нибудь червя.

В чело­ве­че­стве, напро­тив, через повы­шен­ное инди­ви­ду­аль­ное созна­ние, рели­ги­оз­ное и науч­ное, про­грес­си­ру­ет созна­ние все­об­щее. Инди­ви­ду­аль­ный ум здесь есть не толь­ко орган лич­ной жиз­ни, но так­же орган вос­по­ми­на­ния и гада­ния для все­го чело­ве­че­ства и даже для всей при­ро­ды. Тот еврей, кото­рый напи­сал: «вот кни­га рож­де­ния неба и зем­ли (элле тол’­дот гашам-маим ве гаар­эц)» и далее: «вот кни­га рож­де­ния чело­ве­ка (зэ сэ-фер тол’­дот гаа­дам)», выра­жал не толь­ко свое лич­ное и народ­ное созна­ние, — через него впер­вые про­си­я­ла в мире исти­на все­мир­но­го и все­че­ло­ве­че­ско­го един­ства [5]. И все даль­ней­шие успе­хи созна­ния состо­ят лишь в раз­ви­тии и вопло­ще­нии этой исти­ны, им неза­чем и нель­зя выхо­дить из этой все­объ­ем­лю­щей фор­мы: что иное может сде­лать самая совер­шен­ная аст­ро­но­мия и гео­ло­гия, как не вос­ста­но­вить вполне гене­зис небес и зем­ли; точ­но так же выс­шей зада­чей исто­ри­че­ско­го позна­ния может быть толь­ко — вос­ста­но­вить «кни­гу рож­де­ний чело­ве­ка», т. е. гене­ти­че­скую пре­ем­ствен­ную связь в жиз­ни чело­ве­че­ства, и, нако­нец, наша твор­че­ская дея­тель­ность не может иметь иной выс­шей цели, как вопло­щать в ощу­ти­тель­ных обра­зах это изна­ча­ла создан­ное и про­воз­гла­шен­ное един­ство небес, зем­ли и чело­ве­ка. Вся исти­на — поло­жи­тель­ное един­ство все­го — изна­ча­ла зало­же­на в живом созна­нии чело­ве­ка и посте­пен­но осу­ществ­ля­ет­ся в жиз­ни чело­ве­че­ства с созна­тель­ною пре­ем­ствен­но­стью (ибо исти­на, не пом­ня­щая род­ства, не есть истина).

Бла­го­да­ря без­гра­нич­ной рас­тя­жи­мо­сти и нераз­рыв­но­сти сво­е­го пре­ем­ствен­но­го созна­ния, чело­век, оста­ва­ясь самим собой, может пости­гать и осу­ществ­лять всю бес­пре­дель­ную пол­но­ту бытия, и пото­му ника­кие выс­шие роды существ на сме­ну ему не нуж­ны и невоз­мож­ны. В пре­де­лах сво­ей дан­ной дей­стви­тель­но­сти чело­век есть толь­ко часть при­ро­ды; но он посто­ян­но и после­до­ва­тель­но нару­ша­ет эти пре­де­лы; в сво­их духов­ных порож­де­ни­ях — рели­гии и нау­ке, нрав­ствен­но­сти и худо­же­стве — он обна­ру­жи­ва­ет­ся как центр все­об­ще­го созна­ния при­ро­ды, как душа мира, как осу­ществ­ля­ю­щая потен­ция абсо­лют­но­го все­е­дин­ства, и, сле­до­ва­тель­но, выше его может быть толь­ко это самое абсо­лют­ное в сво­ем совер­шен­ном акте, или веч­ном бытии, т. е. Бог.

Пре­иму­ще­ство чело­ве­ка перед про­чи­ми суще­ства­ми при­ро­ды — спо­соб­ность позна­вать и осу­ществ­лять исти­ну — не есть толь­ко родо­вая, но и инди­ви­ду­аль­ная: каж­дый чело­век спо­со­бен позна­вать и осу­ществ­лять исти­ну, каж­дый может стать живым отра­же­ни­ем абсо­лют­но цело­го, созна­тель­ным и само­сто­я­тель­ным орга­ном все­мир­ной жиз­ни. И в осталь­ной при­ро­де есть исти­на (или образ Божий), но лишь в сво­ей объ­ек­тив­ной общ­но­сти; неве­до­мой для част­ных существ; она обра­зу­ет их и дей­ству­ет в них и через них — как роко­вая сила, как неве­до­мый им самим закон их бытия, кото­ро­му они под­чи­ня­ют­ся неволь­но и бес­со­зна­тель­но; для себя самих, в сво­ем внут­рен­нем чув­стве и созна­нии, они не могут под­нять­ся над сво­им дан­ным частич­ным суще­ство­ва­ни­ем, они нахо­дят себя толь­ко в сво­ей осо­бен­но­сти, в отдель­но­сти от все­го — сле­до­ва­тель­но, вне исти­ны; а пото­му исти­на или все­об­щее может тор­же­ство­вать здесь толь­ко в смене поко­ле­ний, в пре­бы­ва­нии рода и в гибе­ли инди­ви­ду­аль­ной жиз­ни, не вме­ща­ю­щей в себя исти­ну. Чело­ве­че­ская же инди­ви­ду­аль­ность имен­но пото­му, что она может вме­щать в себе исти­ну, не упразд­ня­ет­ся ею, а сохра­ня­ет­ся и уси­ли­ва­ет­ся в ее торжестве.

Но для того, что­бы инди­ви­ду­аль­ное суще­ство нашло в истине — все­е­дин­стве — свое оправ­да­ние и утвер­жде­ние, недо­ста­точ­но с его сто­ро­ны одно­го созна­ния исти­ны, — оно долж­но быть в истине, а пер­во­на­чаль­но и непо­сред­ствен­но инди­ви­ду­аль­ный чело­век, как и живот­ное, не есть в истине: он нахо­дит себя как обособ­лен­ную части­цу все­мир­но­го цело­го, и это свое частич­ное бытие он утвер­жда­ет в эго­из­ме как целое для себя, хочет быть всем в отдель­но­сти от все­го — вне исти­ны. Эго­изм как реаль­ное основ­ное нача­ло инди­ви­ду­аль­ной жиз­ни всю ее про­ни­ка­ет и направ­ля­ет, все в ней кон­крет­но опре­де­ля­ет, а пото­му его никак не может пере­ве­сить и упразд­нить одно тео­ре­ти­че­ское созна­ние исти­ны. Пока живая сила эго­из­ма не встре­тит­ся в чело­ве­ке с дру­гой живой силой, ей про­ти­во­по­лож­ной, созна­ние исти­ны есть толь­ко внеш­нее осве­ще­ние, отблеск чужо­го све­та. Если бы чело­век толь­ко в этом смыс­ле мог вме­щать исти­ну, то связь с нею его инди­ви­ду­аль­но­сти не была внут­рен­нею и нераз­рыв­ною; его соб­ствен­ное суще­ство, оста­ва­ясь, как живот­ное, вне исти­ны, было бы, как оно, обре­че­но в сво­ей субъ­ек­тив­но­сти на гибель, сохра­ня­ясь толь­ко как идея в мыс­ли абсо­лют­но­го ума.

Исти­на как живая сила, овла­де­ва­ю­щая внут­рен­ним суще­ством чело­ве­ка и дей­стви­тель­но выво­дя­щая его из лож­но­го само­утвер­жде­ния, назы­ва­ет­ся любо­вью. Любовь как дей­стви­тель­ное упразд­не­ние эго­из­ма есть дей­стви­тель­ное оправ­да­ние и спа­се­ние инди­ви­ду­аль­но­сти. Любовь боль­ше, чем разум­ное созна­ние, но без него она не мог­ла бы дей­ство­вать как внут­рен­няя спа­си­тель­ная сила, воз­вы­ша­ю­щая, а не упразд­ня­ю­щая инди­ви­ду­аль­ность. Толь­ко бла­го­да­ря разум­но­му созна­нию (или, что то же, созна­нию исти­ны), чело­век может раз­ли­чать само­го себя, т. е. свою истин­ную инди­ви­ду­аль­ность, от сво­е­го эго­из­ма, а пото­му, жерт­вуя этим эго­из­мом, отда­ва­ясь сам люб­ви, он нахо­дит в ней не толь­ко живую, но и живо­тво­ря­щую силу и не теря­ет вме­сте со сво­им эго­из­мом и свое инди­ви­ду­аль­ное суще­ство, а, напро­тив, уве­ко­ве­чи­ва­ет его.

В мире живот­ных, вслед­ствие отсут­ствия у них соб­ствен­но­го разум­но­го созна­ния, исти­на, реа­ли­зу­ю­ща­я­ся в люб­ви, не нахо­дя в них внут­рен­ней точ­ки опо­ры для сво­е­го дей­ствия, может дей­ство­вать лишь пря­мо, как внеш­няя для них роко­вая сила, завла­де­ва­ю­щая ими как сле­пы­ми ору­ди­я­ми для чуж­дых им миро­вых целей; здесь любовь явля­ет­ся как одно­сто­рон­нее тор­же­ство обще­го, родо­во­го над инди­ви­ду­аль­ным, посколь­ку у живот­ных их инди­ви­ду­аль­ность сов­па­да­ет с эго­из­мом в непо­сред­ствен­но­сти частич­но­го бытия, а пото­му и гиб­нет вме­сте с ним.

Смысл чело­ве­че­ской люб­ви вооб­ще есть оправ­да­ние и спа­се­ние инди­ви­ду­аль­но­сти через жерт­ву эго­из­ма. На этом общем осно­ва­нии мы можем раз­ре­шить и спе­ци­аль­ную нашу зада­чу: объ­яс­нить смысл поло­вой люб­ви. Неда­ром же поло­вые отно­ше­ния не толь­ко назы­ва­ют­ся любо­вью, но и пред­став­ля­ют, по обще­му при­зна­нию, любовь по пре­иму­ще­ству, явля­ясь типом и иде­а­лом вся­кой дру­гой люб­ви (см. Песнь Пес­ней, Апокалипсис).

Ложь и зло эго­из­ма состо­ят вовсе не в том, что этот чело­век слиш­ком высо­ко себя ценит, при­да­ет себе без­услов­ное зна­че­ние и бес­ко­неч­ное досто­ин­ство: в этом он прав, пото­му что вся­кий чело­ве­че­ский субъ­ект как само­сто­я­тель­ный центр живых сил, как потен­ция (воз­мож­ность) бес­ко­неч­но­го совер­шен­ства, как суще­ство, могу­щее в созна­нии и в жиз­ни сво­ей вме­стить абсо­лют­ную исти­ну, — вся­кий чело­век в этом каче­стве име­ет без­от­но­си­тель­ное зна­че­ние и досто­ин­ство, есть нечто без­услов­но-неза­ме­ни­мое и слиш­ком высо­ко оце­нить себя не может (по еван­гель­ско­му сло­ву: что даст чело­век в обмен за душу свою?). Непри­зна­ние за собою это­го без­услов­но­го зна­че­ния рав­но­силь­но отре­че­нию от чело­ве­че­ско­го досто­ин­ства; это есть основ­ное заблуж­де­ние и нача­ло вся­ко­го неве­рия: он так мало­ду­шен, что даже в само­го себя верить не в силах — как может он пове­рить во что-нибудь дру­гое? Основ­ная ложь и зло эго­из­ма не в этом абсо­лют­ном само­зна­нии и само­оцен­ке субъ­ек­та, а в том, что, при­пи­сы­вая себе по спра­вед­ли­во­сти без­услов­ное зна­че­ние, он неспра­вед­ли­во отка­зы­ва­ет дру­гим в этом зна­че­нии; при­зна­вая себя цен­тром жиз­ни, каков он и есть на самом деле, он дру­гих отно­сит к окруж­но­сти сво­е­го бытия, остав­ля­ет за ними толь­ко внеш­нюю и отно­си­тель­ную ценность.

Разу­ме­ет­ся, в отвле­чен­ном, тео­ре­ти­че­ском созна­нии вся­кий чело­век, не поме­шав­ший­ся в рас­суд­ке, все­гда допус­ка­ет пол­ную рав­но­прав­ность дру­гих с собой; но в созна­нии жиз­нен­ном, в сво­ем внут­рен­нем чув­стве и на деле, он утвер­жда­ет бес­ко­неч­ную раз­ни­цу, совер­шен­ную несо­из­ме­ри­мость меж­ду собой и дру­ги­ми: он сам по себе есть все, они сами по себе — ничто. Меж­ду тем, имен­но при таком исклю­чи­тель­ном само­утвер­жде­нии чело­век и не может быть в самом деле тем, чем он себя утвер­жда­ет. То без­услов­ное зна­че­ние, та абсо­лют­ность, кото­рую он вооб­ще спра­вед­ли­во за собой при­зна­ет, но неспра­вед­ли­во отни­ма­ет у дру­гих, име­ет сама по себе лишь потен­ци­аль­ный харак­тер — это толь­ко воз­мож­ность, тре­бу­ю­щая сво­е­го осу­ществ­ле­ния. Бог есть все, т. е. обла­да­ет в одном абсо­лют­ном акте всем поло­жи­тель­ным содер­жа­ни­ем, всею пол­но­той бытия. Чело­век (вооб­ще и вся­кий инди­ви­ду­аль­ный чело­век в част­но­сти), будучи фак­ти­че­ски толь­ко этим, а не дру­гим, может ста­но­вить­ся всем, лишь сни­мая в сво­ем созна­нии и жиз­ни ту внут­рен­нюю грань, кото­рая отде­ля­ет его от дру­го­го. «Этот» может быть «всем» толь­ко вме­сте с дру­ги­ми, лишь вме­сте с дру­ги­ми может он осу­ще­ствить свое без­услов­ное зна­че­ние — стать нераз­дель­ной и неза­ме­ни­мой частью все­е­ди­но­го цело­го, само­сто­я­тель­ным живым и свое­об­раз­ным орга­ном абсо­лют­ной жиз­ни. Истин­ная инди­ви­ду­аль­ность есть неко­то­рый опре­де­лен­ный образ все­е­дин­ства, неко­то­рый опре­де­лен­ный спо­соб вос­при­я­тия и усво­е­ния себе все­го дру­го­го. Утвер­ждая себя вне все­го дру­го­го, чело­век тем самым лиша­ет смыс­ла свое соб­ствен­ное суще­ство­ва­ние, отни­ма­ет у себя истин­ное содер­жа­ние жиз­ни и пре­вра­ща­ет свою инди­ви­ду­аль­ность в пустую фор­му. Таким обра­зом, эго­изм никак не есть само­со­зна­ние и само­утвер­жде­ние инди­ви­ду­аль­но­сти, а напро­тив — само­от­ри­ца­ние и гибель.

Мета­фи­зи­че­ские и физи­че­ские, исто­ри­че­ские и соци­аль­ные усло­вия чело­ве­че­ско­го суще­ство­ва­ния вся­че­ски видо­из­ме­ня­ют и смяг­ча­ют наш эго­изм, пола­гая силь­ные и раз­но­об­раз­ные пре­гра­ды для обна­ру­же­ния его в чистом виде и во всех ужас­ных его послед­стви­ях. Но вся эта слож­ная, Про­ви­де­ни­ем пред­опре­де­лен­ная, при­ро­дой и исто­ри­ей осу­ществ­ля­е­мая систе­ма пре­пят­ствий и кор­рек­тив остав­ля­ет нетро­ну­той самую осно­ву эго­из­ма, кото­рый посто­ян­но выгля­ды­ва­ет из-под покро­ва лич­ной и обще­ствен­ной нрав­ствен­но­сти, а при слу­чае про­яв­ля­ет­ся и с пол­ной ясно­стью. Есть толь­ко одна сила, кото­рая может изнут­ри, в корне подо­рвать эго­изм, и дей­стви­тель­но его под­ры­ва­ет, имен­но любовь, и глав­ным обра­зом любовь поло­вая. Ложь и зло эго­из­ма состо­ят в исклю­чи­тель­ном при­зна­нии без­услов­но­го зна­че­ния за собой и в отри­ца­нии его у дру­гих; рас­су­док пока­зы­ва­ет нам, что это неосно­ва­тель­но и неспра­вед­ли­во, а любовь пря­мо фак­ти­че­ски упразд­ня­ет такое неспра­вед­ли­вое отно­ше­ние, застав­ляя нас не в отвле­чен­ном созна­нии, а во внут­рен­нем чув­стве и жиз­нен­ной воле при­знать для себя без­услов­ное зна­че­ние дру­го­го. Позна­вая в люб­ви исти­ну дру­го­го не отвле­чен­но, а суще­ствен­но, пере­но­ся на деле центр сво­ей жиз­ни за пре­де­лы сво­ей эмпи­ри­че­ской осо­бен­но­сти, мы тем самым про­яв­ля­ем и осу­ществ­ля­ем свою соб­ствен­ную исти­ну, свое без­услов­ное зна­че­ние, кото­рое имен­но состо­ит в спо­соб­но­сти пере­хо­дить за гра­ни­цы сво­е­го фак­ти­че­ско­го фено­ме­наль­но­го бытия, в спо­соб­но­сти жить не толь­ко в себе, но и в другом.

Вся­кая любовь есть про­яв­ле­ние этой спо­соб­но­сти, но не вся­кая осу­ществ­ля­ет ее в оди­на­ко­вой сте­пе­ни, не вся­кая оди­на­ко­во ради­каль­но под­ры­ва­ет эго­изм. Эго­изм есть сила не толь­ко реаль­ная, но основ­ная, уко­ре­нив­ша­я­ся в самом глу­бо­ком цен­тре наше­го бытия и отту­да про­ни­ка­ю­щая и обни­ма­ю­щая всю нашу дей­стви­тель­ность, – сила, непре­рыв­но дей­ству­ю­щая во всех част­но­стях и подроб­но­стях наше­го суще­ство­ва­ния. Что­бы насто­я­щим обра­зом подо­рвать эго­изм, ему необ­хо­ди­мо про­ти­во­по­ста­вить такую же кон­крет­но опре­де­лен­ную и все наше суще­ство про­ни­ка­ю­щую, все в нем захва­ты­ва­ю­щую любовь. То дру­гое, кото­рое долж­но осво­бо­дить из оков эго­из­ма нашу инди­ви­ду­аль­ность, долж­но иметь соот­но­ше­ние со всею этой инди­ви­ду­аль­но­стью, долж­но быть таким же реаль­ным и кон­крет­ным, вполне объ­ек­ти­ви­ро­ван­ным субъ­ек­том, как и мы сами, и вме­сте с тем долж­но во всем отли­чать­ся от нас, что­бы быть дей­стви­тель­но дру­гим, т. е., имея все то суще­ствен­ное содер­жа­ние, кото­рое и мы име­ем, иметь его дру­гим спо­со­бом или обра­зом, в дру­гой фор­ме, так, что­бы вся­кое про­яв­ле­ние наше­го суще­ства, вся­кий жиз­нен­ный акт встре­ча­ли в этом дру­гом соот­вет­ству­ю­щее, но не оди­на­ко­вое про­яв­ле­ние, так, что­бы отно­ше­ние одно­го к дру­го­му было пол­ным и посто­ян­ным обме­ном, пол­ным и посто­ян­ным утвер­жде­ни­ем себя в дру­гом, совер­шен­ным вза­и­мо­дей­стви­ем и обще­ни­ем. Тогда толь­ко эго­изм будет подо­рван и упразд­нен не в прин­ци­пе толь­ко, а во всей сво­ей кон­крет­ной действительности.

Толь­ко при этом, так ска­зать, хими­че­ском соеди­не­нии двух существ одно­род­ных и рав­но­зна­чи­тель­ных, но все­сто­ронне раз­лич­ных по фор­ме, воз­мож­но (как в поряд­ке при­род­ном, так и в поряд­ке духов­ном) созда­ние ново­го чело­ве­ка, дей­стви­тель­ное осу­ществ­ле­ние истин­ной чело­ве­че­ской инди­ви­ду­аль­но­сти. Такое соеди­не­ние или, по край­ней мере, бли­жай­шую воз­мож­ность к нему мы нахо­дим в поло­вой люб­ви, поче­му и при­да­ем ей исклю­чи­тель­ное зна­че­ние как необ­хо­ди­мо­му и неза­ме­ни­мо­му осно­ва­нию все­го даль­ней­ше­го совер­шен­ство­ва­ния, как неиз­беж­но­му и посто­ян­но­му усло­вию, при кото­ром толь­ко чело­век может дей­стви­тель­но быть в истине.

При­зна­вая вполне вели­кую важ­ность и высо­кое досто­ин­ство дру­гих родов люб­ви, кото­ры­ми лож­ный спи­ри­ту­а­лизм и импо­тент­ный мора­лизм хоте­ли бы заме­нить любовь поло­вую, мы видим, одна­ко, что толь­ко эта послед­няя удо­вле­тво­ря­ет двум основ­ным тре­бо­ва­ни­ям, без кото­рых невоз­мож­но реши­тель­ное упразд­не­ние само­сти в пол­ном жиз­нен­ном обще­нии с дру­ги­ми. Во всех про­чих родах люб­ви отсут­ству­ет или одно­род­ность, равен­ство и вза­и­мо­дей­ствие меж­ду любя­щим и люби­мым, или же все­сто­рон­нее раз­ли­чие вос­пол­ня­ю­щих друг дру­га свойств.

Так, в люб­ви мисти­че­ский пред­мет люб­ви сво­дит­ся в кон­це кон­цов к абсо­лют­но­му без­раз­ли­чию, погло­ща­ю­ще­му чело­ве­че­скую инди­ви­ду­аль­ность; здесь эго­изм упразд­ня­ет­ся толь­ко в том весь­ма недо­ста­точ­ном смыс­ле, в каком он упразд­ня­ет­ся, когда чело­век впа­да­ет в состо­я­ние глу­бо­ко­го сна (с кото­рым в Упа­ни­ша­дах и Ведан­те срав­ни­ва­ет­ся, а ино­гда и пря­мо отож­деств­ля­ет­ся соеди­не­ние инди­ви­ду­аль­ной души со все­мир­ным духом). Меж­ду живым чело­ве­ком и мисти­че­скою «Без­дной» абсо­лют­но­го без­раз­ли­чия, по совер­шен­ной раз­но­род­но­сти и несо­из­ме­ри­мо­сти этих вели­чин, не толь­ко жиз­нен­но­го обще­ния, но и про­стой сов­мест­но­сти быть не может: если есть пред­мет люб­ви, то любя­ще­го нет — он исчез, поте­рял себя, погру­зил­ся как бы в глу­бо­кий сон без сно­ви­де­ний, а когда он воз­вра­ща­ет­ся в себя, то пред­мет люб­ви исче­за­ет, и вме­сто абсо­лют­но­го без­раз­ли­чия воца­ря­ет­ся пест­рое мно­го­раз­ли­чие дей­стви­тель­ной жиз­ни на фоне соб­ствен­но­го эго­из­ма, укра­шен­но­го духов­ной гор­до­стью. Исто­рия зна­ет, впро­чем, таких мисти­ков и целые мисти­че­ские шко­лы, где пред­мет люб­ви пони­мал­ся не как абсо­лют­ное без­раз­ли­чие, а при­ни­мал кон­крет­ные фор­мы, допус­ка­ю­щие живые к нему отно­ше­ния, но – весь­ма заме­ча­тель­но – эти отно­ше­ния полу­ча­ли здесь вполне ясный и после­до­ва­тель­но выдер­жан­ный харак­тер поло­вой любви…

Любовь роди­тель­ская – в осо­бен­но­сти мате­рин­ская – и по силе чув­ства, и по кон­крет­но­сти пред­ме­та при­бли­жа­ет­ся к люб­ви поло­вой, но по дру­гим при­чи­нам не может иметь рав­но­го с ней зна­че­ния для чело­ве­че­ской инди­ви­ду­аль­но­сти. Она обу­слов­ле­на фак­том раз­мно­же­ния и зако­ном сме­ны поко­ле­ний, гос­под­ству­ю­щим в жиз­ни живот­ной, но не име­ю­щим или, во вся­ком слу­чае, не дол­жен­ству­ю­щим иметь тако­го зна­че­ния в жиз­ни чело­ве­че­ской. У живот­ных после­ду­ю­щее поко­ле­ние пря­мо и быст­ро упразд­ня­ет сво­их пред­ше­ствен­ни­ков и обли­ча­ет в бес­смыс­лен­но­сти их суще­ство­ва­ние, что­бы быть сей­час, в свою оче­редь обли­чен­ным в такой же бес­смыс­лен­но­сти суще­ство­ва­ния со сто­ро­ны сво­их соб­ствен­ных порож­де­ний. Мате­рин­ская любовь в чело­ве­че­стве, дости­га­ю­щая ино­гда до высо­кой сте­пе­ни само­по­жерт­во­ва­ния, какую мы не нахо­дим в люб­ви кури­ной, есть оста­ток, несо­мнен­но пока необ­хо­ди­мый, это­го поряд­ка вещей. Во вся­ком слу­чае, несо­мнен­но, что в мате­рин­ской люб­ви не может быть пол­ной вза­им­но­сти и жиз­нен­но­го обще­ния уже пото­му, что любя­щая и люби­мые при­над­ле­жат к раз­ным поко­ле­ни­ям, что для послед­них жизнь – в буду­щем с новы­ми само­сто­я­тель­ны­ми инте­ре­са­ми и зада­ча­ми, сре­ди кото­рых пред­ста­ви­те­ли про­шед­ше­го и явля­ют­ся лишь как блед­ные тени. Доста­точ­но того, что роди­те­ли не могут быть для детей целью жиз­ни в том смыс­ле, в каком дети быва­ют для родителей.

Мать, пола­га­ю­щая всю свою душу в детей, жерт­ву­ет, конеч­но, сво­им эго­из­мом, но она вме­сте с тем теря­ет и свою инди­ви­ду­аль­ность, а в них мате­рин­ская любовь если и под­дер­жи­ва­ет инди­ви­ду­аль­ность, то сохра­ня­ет и даже уси­ли­ва­ет эго­изм. Поми­мо это­го, в мате­рин­ской люб­ви нет соб­ствен­но при­зна­ния без­услов­но­го зна­че­ния за люби­мым, при­зна­ния его истин­ной инди­ви­ду­аль­но­сти, ибо для мате­ри хотя ее дети­ще доро­же все­го, но имен­но толь­ко как ее дети­ще, не ина­че, чем у про­чих живот­ных, т. е. здесь мни­мое при­зна­ние без­услов­но­го зна­че­ния за дру­гим в дей­стви­тель­но­сти обу­слов­ле­но внеш­ней физио­ло­ги­че­ской связью.

Еще менее могут иметь при­тя­за­ние заме­нить поло­вую любовь осталь­ные роды сим­па­ти­че­ских чувств.

Друж­бе меж­ду лица­ми одно­го и того же пола недо­ста­ет все­сто­рон­не­го фор­маль­но­го раз­ли­чия вос­пол­ня­ю­щих друг дру­га качеств, и если, тем не менее, эта друж­ба дости­га­ет осо­бен­ной интен­сив­но­сти, то она пре­вра­ща­ет­ся в про­ти­во­есте­ствен­ный сур­ро­гат поло­вой любви.

Что каса­ет­ся до пат­ри­о­тиз­ма и люб­ви к чело­ве­че­ству, то эти чув­ства, при всей сво­ей важ­но­сти, сами по себе жиз­нен­но и кон­крет­но упразд­нить эго­изм не могут, по несо­из­ме­ри­мо­сти любя­ще­го с люби­мым: ни чело­ве­че­ство, ни даже народ не могут быть для отдель­но­го чело­ве­ка таким же кон­крет­ным пред­ме­том, как он сам. Пожерт­во­вать свою жизнь наро­ду или чело­ве­че­ству, конеч­но, мож­но, но создать из себя ново­го чело­ве­ка, про­явить и осу­ще­ствить истин­ную чело­ве­че­скую инди­ви­ду­аль­ность на осно­ве этой экс­тен­сив­ной люб­ви невоз­мож­но. Здесь в реаль­ном цен­тре все-таки оста­ет­ся ста­рое эго­и­сти­че­ское я, а народ и чело­ве­че­ство отно­сят­ся на пери­фе­рию созна­ния как пред­ме­ты идеальные.

То же самое долж­но ска­зать о люб­ви к нау­ке, искус­ству и т. п.

Ука­зав­ши в немно­гих сло­вах на истин­ный смысл поло­вой люб­ви и на ее пре­иму­ще­ства перед дру­ги­ми срод­ны­ми чув­ства­ми, я дол­жен объ­яс­нить, поче­му она так сла­бо осу­ществ­ля­ет­ся в дей­стви­тель­но­сти, и пока­зать, каким обра­зом, воз­мож­но ее пол­ное осу­ществ­ле­ние. Этим я зай­мусь в после­ду­ю­щих статьях.

Статья третья^

Смысл и досто­ин­ство люб­ви как чув­ства состо­ит в том, что она застав­ля­ет нас дей­стви­тель­но, всем нашим суще­ством при­знать за дру­гим то без­услов­ное цен­траль­ное зна­че­ние, кото­рое, в силу эго­из­ма, мы ощу­ща­ем толь­ко в самих себе. Любовь важ­на не как одно из наших чувств, а как пере­не­се­ние все­го наше­го жиз­нен­но­го инте­ре­са из себя в дру­гое, как пере­ста­нов­ка само­го цен­тра нашей лич­ной жиз­ни. Это свой­ствен­но вся­кой люб­ви, но поло­вой люб­ви [6] по пре­иму­ще­ству; она отли­ча­ет­ся от дру­гих родов люб­ви и боль­шей интен­сив­но­стью, более захва­ты­ва­ю­щим харак­те­ром, и воз­мож­но­стью более пол­ной и все­сто­рон­ней вза­им­но­сти; толь­ко эта любовь может вести к дей­стви­тель­но­му и нераз­рыв­но­му соеди­не­нию двух жиз­ней в одну, толь­ко про нее и в сло­ве Божи­ем ска­за­но: будут два в плоть еди­ну, т. е. ста­нут одним реаль­ным существом.

Чув­ство тре­бу­ет такой пол­но­ты соеди­не­ния, внут­рен­не­го и окон­ча­тель­но­го, но даль­ше это­го субъ­ек­тив­но­го тре­бо­ва­ния и стрем­ле­ния дело обык­но­вен­но не идет, да и то ока­зы­ва­ет­ся лишь пре­хо­дя­щим. На деле вме­сто поэ­зии веч­но­го и цен­траль­но­го соеди­не­ния про­ис­хо­дит лишь более или менее про­дол­жи­тель­ное, но все-таки вре­мен­ное, более или менее тес­ное, но все-таки внеш­нее, поверх­ност­ное сбли­же­ние двух огра­ни­чен­ных существ в узких рам­ках житей­ской про­зы. Пред­мет люб­ви не сохра­ня­ет в дей­стви­тель­но­сти того без­услов­но­го зна­че­ния, кото­рое при­да­ет­ся ему влюб­лен­ной меч­той. Для посто­рон­не­го взгля­да это ясно с само­го нача­ла; но неволь­ный отте­нок насмеш­ки, неиз­беж­но сопро­вож­да­ю­щий чуж­дое отно­ше­ние к влюб­лен­ным, ока­зы­ва­ет­ся лишь пред­ва­ре­ни­ем их соб­ствен­но­го разо­ча­ро­ва­ния. Разом или поне­мно­гу пафос любов­но­го увле­че­ния про­хо­дит, и хоро­шо еще, если про­явив­ша­я­ся в нем энер­гия аль­тру­и­сти­че­ских чувств не про­па­да­ет даром, а толь­ко поте­ряв­ши свою сосре­до­то­чен­ность и высо­кий подъ­ем, пере­но­сит­ся в раз­дроб­лен­ном и раз­бав­лен­ном виде на детей, кото­рые рож­да­ют­ся и вос­пи­ты­ва­ют­ся для повто­ре­ния того же само­го обма­на. Я гово­рю «обма­на» — с точ­ки зре­ния инди­ви­ду­аль­ной жиз­ни и без­услов­но­го зна­че­ния чело­ве­че­ской лич­но­сти, вполне при­зна­вая необ­хо­ди­мость и целе­со­об­раз­ность дето­рож­де­ния и сме­ны поко­ле­нии для про­грес­са чело­ве­че­ства в его соби­ра­тель­ной жиз­ни. Но соб­ствен­но любовь тут ни при чем. Сов­па­де­ние силь­ной любов­ной стра­сти с успеш­ным дето­рож­де­ни­ем есть толь­ко слу­чай­ность, и при­том доволь­но ред­кая; исто­ри­че­ский и еже­днев­ный опыт несо­мнен­но пока­зы­ва­ет, что дети могут быть удач­но рож­да­е­мы, горя­чо люби­мы и пре­крас­но вос­пи­ты­ва­е­мы сво­и­ми роди­те­ля­ми, хотя бы эти послед­ние нико­гда не были влюб­ле­ны друг в дру­га. Сле­до­ва­тель­но, обще­ствен­ные и все­мир­ные инте­ре­сы чело­ве­че­ства, свя­зан­ные со сме­ной поко­ле­ний, вовсе не тре­бу­ют выс­ше­го пафо­са люб­ви. А меж­ду тем в жиз­ни инди­ви­ду­аль­ной этот луч­ший ее рас­цвет ока­зы­ва­ет­ся пусто­цве­том. Пер­во­на­чаль­ная сила люб­ви теря­ет здесь весь свой смысл, когда ее пред­мет с высо­ты без­услов­но­го цен­тра и уве­ко­ве­чен­ной инди­ви­ду­аль­но­сти низ­во­дит­ся на сте­пень слу­чай­но­го и лег­ко заме­ни­мо­го сред­ства для про­из­ве­де­ния ново­го, быть может, немно­го луч­ше­го, а может, немно­го худ­ше­го, но, во вся­ком слу­чае отно­си­тель­но­го и пре­хо­дя­ще­го поко­ле­ния людей.

Итак, если смот­реть толь­ко на то, что обык­но­вен­но быва­ет, на фак­ти­че­ский исход люб­ви, то долж­но при­знать ее за меч­ту, вре­мен­но овла­де­ва­ю­щую нашим суще­ством и исче­за­ю­щую, не перей­дя ни в какое дело (так как дето­рож­де­ние не есть соб­ствен­но дело люб­ви). Но, при­зна­вая в силу оче­вид­но­сти, что иде­аль­ный смысл люб­ви не осу­ществ­ля­ет­ся в дей­стви­тель­но­сти, долж­ны ли мы при­знать его неосуществимым?

По самой при­ро­де чело­ве­ка, кото­рый в сво­ем разум­ном созна­нии, нрав­ствен­ной сво­бо­де и спо­соб­но­сти к само­усо­вер­шен­ство­ва­нию обла­да­ет бес­ко­неч­ны­ми воз­мож­но­стя­ми, мы не име­ем пра­ва зара­нее счи­тать для него неосу­ще­стви­мой какую бы то ни было зада­чу, если она не заклю­ча­ет в себе внут­рен­не­го логи­че­ско­го про­ти­во­ре­чия или же несо­от­вет­ствия с общим смыс­лом все­лен­ной и целе­со­об­раз­ным ходом кос­ми­че­ско­го и исто­ри­че­ско­го развития.

Было бы совер­шен­но неспра­вед­ли­во отри­цать осу­ще­стви­мость люб­ви толь­ко на том осно­ва­нии, что она до сих пор нико­гда не была осу­ществ­ле­на: ведь в том же поло­же­нии нахо­ди­лось неко­гда и мно­гое дру­гое, напри­мер все нау­ки и искус­ства, граж­дан­ское обще­ство, управ­ле­ние сила­ми при­ро­ды. Даже и самое разум­ное созна­ние, преж­де чем стать фак­том в чело­ве­ке, было толь­ко смут­ным и без­успеш­ным стрем­ле­ни­ем в мире живот­ных. Сколь­ко гео­ло­ги­че­ских и био­ло­ги­че­ских эпох про­шло в неудач­ных попыт­ках создать мозг, спо­соб­ный стать орга­ном для вопло­ще­ния разум­ной мыс­ли. Любовь для чело­ве­ка есть пока то же, чем был разум для мира живот­ных: она суще­ству­ет в сво­их зачат­ках или задат­ках, но еще не на самом деле. И если огром­ные миро­вые пери­о­ды — сви­де­те­ли неосу­ществ­лен­но­го разу­ма — не поме­ша­ли ему нако­нец осу­ще­ствить­ся, то тем более неосу­ществ­лен­ность люб­ви в тече­ние немно­гих срав­ни­тель­но тыся­че­ле­тий, пере­жи­тых исто­ри­че­ским чело­ве­че­ством, никак не дает пра­ва заклю­чить что-нибудь про­тив ее буду­щей реа­ли­за­ции. Сле­ду­ет толь­ко хоро­шо пом­нить, что если дей­стви­тель­ность разум­но­го созна­ния яви­лась в чело­ве­ке, но не через чело­ве­ка, то реа­ли­за­ция люб­ви как выс­шая сту­пень к соб­ствен­ной жиз­ни само­го чело­ве­че­ства долж­на про­изой­ти не толь­ко в нем, но и через него.

Зада­ча люб­ви состо­ит в том, что­бы оправ­дать на деле тот смысл люб­ви, кото­рый сна­ча­ла дан толь­ко в чув­стве; тре­бу­ет­ся такое соче­та­ние двух дан­ных огра­ни­чен­ных существ, кото­рое созда­ло бы из них одну абсо­лют­ную иде­аль­ную лич­ность. Эта зада­ча не толь­ко не заклю­ча­ет в себе ника­ко­го внут­рен­не­го про­ти­во­ре­чия и ника­ко­го несо­от­вет­ствия со все­мир­ным смыс­лом, но она пря­мо дана нашей духов­ной при­ро­дой, осо­бен­ность кото­рой состо­ит имен­но в том, что чело­век может, оста­ва­ясь самим собой, в сво­ей соб­ствен­ной фор­ме вме­стить абсо­лют­ное содер­жа­ние, стать абсо­лют­ной лич­но­стью. Но что­бы напол­нить­ся абсо­лют­ным содер­жа­ни­ем (кото­рое на рели­ги­оз­ном язы­ке назы­ва­ет­ся веч­ной жиз­нью или цар­стви­ем Божи­ем), сама чело­ве­че­ская фор­ма долж­на быть вос­ста­нов­ле­на в сво­ей цело­сти (инте­гри­ро­ва­на). В эмпи­ри­че­ской дей­стви­тель­но­сти чело­ве­ка как тако­во­го вовсе нет — он суще­ству­ет лишь в опре­де­лен­ной одно­сто­рон­но­сти и огра­ни­чен­но­сти, как муж­ская или жен­ская инди­ви­ду­аль­ность (и уже на этой осно­ве раз­ви­ва­ют­ся все про­чие раз­ли­чия). Но истин­ный чело­век в пол­но­те сво­ей иде­аль­ной лич­но­сти, оче­вид­но, не может быть толь­ко муж­чи­ной или толь­ко жен­щи­ной, а дол­жен быть выс­шим един­ством обо­их. Осу­ще­ствить это един­ство или создать истин­но­го чело­ве­ка как сво­бод­ное един­ство муж­ско­го и жен­ско­го нача­ла, сохра­ня­ю­щих свою фор­маль­ную обособ­лен­ность, но пре­одо­лев­ших свою суще­ствен­ную рознь и рас­па­де­ние, это и есть соб­ствен­ная бли­жай­шая зада­ча люб­ви. Рас­смат­ри­вая те усло­вия, кото­рые тре­бу­ют­ся для ее дей­стви­тель­но­го раз­ре­ше­ния, мы убе­дим­ся, что толь­ко несо­блю­де­ние этих усло­вий при­во­дит любовь ко все­гдаш­не­му кру­ше­нию и застав­ля­ет при­зна­вать ее иллюзией.

Пер­вый шаг к успеш­но­му реше­нию вся­кой зада­чи есть созна­тель­ная и вер­ная ее поста­нов­ка: но зада­ча люб­ви нико­гда созна­тель­но не ста­ви­лась, а пото­му нико­гда и не реша­лась как сле­ду­ет. На любовь смот­ре­ли и смот­рят толь­ко как на дан­ный факт, как на состо­я­ние (нор­маль­ное для одних, болез­нен­ное для дру­гих), кото­рое пере­жи­ва­ет­ся чело­ве­ком, но ни к чему его не обя­зы­ва­ет; прав­да, сюда при­вя­зы­ва­ют­ся две зада­чи: физио­ло­ги­че­ско­го обла­да­ния люби­мым лицом и житей­ско­го с ним сою­за, — из них послед­няя нала­га­ет неко­то­рые обя­зан­но­сти, – но тут уже дело под­чи­ня­ет­ся зако­нам живот­ной при­ро­ды, с одной сто­ро­ны, и зако­нам граж­дан­ско­го обще­жи­тия – с дру­гой, а любовь, с нача­ла и до кон­ца предо­став­лен­ная самой себе, исче­за­ет как мираж.

Конеч­но, преж­де все­го любовь есть факт при­ро­ды (или дар Божий), неза­ви­си­мо от нас воз­ни­ка­ю­щий есте­ствен­ный про­цесс; но отсю­да не сле­ду­ет, что­бы мы не мог­ли и не долж­ны были созна­тель­но к нему отно­сить­ся и само­де­я­тель­но направ­лять этот есте­ствен­ный про­цесс к выс­шим целям.

Дар сло­ва есть так­же нату­раль­ная при­над­леж­ность чело­ве­ка, язык не выду­мы­ва­ет­ся, как и любовь. Одна­ко было бы крайне печаль­но, если бы мы отно­си­лись к нему толь­ко как к есте­ствен­но­му про­цес­су, кото­рый сам собой в нас про­ис­хо­дит, если бы мы гово­ри­ли так, как поют пти­цы, пре­да­ва­лись бы есте­ствен­ным соче­та­ни­ям зву­ков и слов для выра­же­ния неволь­но про­хо­дя­щих через нашу душу чувств и пред­став­ле­ний, а не дела­ли из язы­ка ору­дия для после­до­ва­тель­но­го про­ве­де­ния извест­ных мыс­лей, сред­ства для дости­же­ния разум­ных и созна­тель­но постав­лен­ных целей. При исклю­чи­тель­но пас­сив­ном и бес­со­зна­тель­ном отно­ше­нии к дару сло­ва не мог­ли бы обра­зо­вать­ся ни нау­ка, ни искус­ство, ни граж­дан­ское обще­жи­тие, да и самый язык, вслед­ствие недо­ста­точ­но­го при­ме­не­ния это­го дара, не раз­вил­ся бы и остал­ся при одних зача­точ­ных сво­их про­яв­ле­ни­ях. Какое зна­че­ние име­ет сло­во для обра­зо­ва­ния чело­ве­че­ской обще­ствен­но­сти и куль­ту­ры, такое же и еще боль­шее име­ет любовь для созда­ния истин­ной чело­ве­че­ской инди­ви­ду­аль­но­сти. И если в пер­вой обла­сти (обще­ствен­ной и куль­тур­ной) мы заме­ча­ем хотя и мед­лен­ный, но несо­мнен­ный про­гресс, тогда как инди­ви­ду­аль­ность чело­ве­че­ская с нача­ла исто­ри­че­ских вре­мен и досе­ле оста­ет­ся неиз­мен­ной в сво­их фак­ти­че­ских огра­ни­че­ни­ях, то пер­вая при­чи­на такой раз­ни­цы та, что к сло­вес­ной дея­тель­но­сти и к про­из­ве­де­ни­ям сло­ва мы отно­сим­ся все более и более созна­тель­но и само­де­я­тель­но, а любовь по-преж­не­му остав­ля­ет­ся все­це­ло в тем­ной обла­сти смут­ных аффек­тов и неволь­ных влечений.

Как истин­ное назна­че­ние сло­ва состо­ит не в про­цес­се гово­ре­ния самом по себе, а в том, что гово­рит­ся – в откро­ве­нии разу­ма вещей через сло­ва или поня­тия, так истин­ное назна­че­ние люб­ви состо­ит не в про­стом испы­ты­ва­нии это­го чув­ства, а в том, что посред­ством него совер­ша­ет­ся, – в деле люб­ви: ей недо­ста­точ­но чув­ство­вать для себя без­услов­ное зна­че­ние люби­мо­го пред­ме­та, а нуж­но дей­стви­тель­но дать или сооб­щить ему это зна­че­ние, соеди­нить­ся с ним в дей­стви­тель­ном созда­нии абсо­лют­ной инди­ви­ду­аль­но­сти. И как выс­шая зада­ча сло­вес­ной дея­тель­но­сти уже пред­опре­де­ле­на в самой при­ро­де слов, кото­рые неиз­беж­но пред­став­ля­ют общие и пре­бы­ва­ю­щие поня­тия, а не отдель­ные и пре­хо­дя­щие впе­чат­ле­ния и, сле­до­ва­тель­но, уже сами по себе, будучи свя­зью мно­го­го воеди­но, наво­дят нас на разу­ме­ние все­мир­но­го смыс­ла; подоб­ным же обра­зом и выс­шая зада­ча люб­ви уже пре­ду­ка­за­на в самом любов­ном чув­стве, кото­рое неиз­беж­но преж­де вся­ко­го осу­ществ­ле­ния вво­дит свой пред­мет в сфе­ру абсо­лют­ной инди­ви­ду­аль­но­сти, видит его в иде­аль­ном све­те, верит в его безусловность.

Таким обра­зом, в обо­их слу­ча­ях (и в обла­сти сло­вес­но­го позна­ния, и в обла­сти люб­ви) зада­ча состо­ит не в том, что­бы выду­мать от себя что-нибудь совер­шен­но новое, а лишь в том, что­бы после­до­ва­тель­но про­во­дить далее и до кон­ца то, что уже зача­точ­но дано в самой при­ро­де дела, в самой осно­ве про­цес­са. Но если сло­во в чело­ве­че­стве раз­ви­ва­лось и раз­ви­ва­ет­ся, то отно­си­тель­но люб­ви люди оста­ва­лись и оста­ют­ся до сих пор при одних при­род­ных зачат­ках, да и те пло­хо пони­ма­ют­ся в их под­лин­ном смысле.

Всем извест­но, что при люб­ви непре­мен­но быва­ет осо­бен­ная иде­а­ли­за­ция люби­мо­го пред­ме­та, кото­рый пред­став­ля­ет­ся любя­ще­му совер­шен­но в дру­гом све­те, неже­ли в каком его видят посто­рон­ние люди. Я гово­рю здесь о све­те не в мета­фо­ри­че­ском толь­ко смыс­ле, дело тут не в осо­бен­ной толь­ко нрав­ствен­ной и умствен­ной оцен­ке, а еще в осо­бен­ном чув­ствен­ном вос­при­я­тии: любя­щий дей­стви­тель­но видит, зри­тель­но вос­при­ни­ма­ет не то, что дру­гие. И для него, впро­чем, этот любов­ный свет ско­ро исче­за­ет, но сле­ду­ет ли отсю­да, что он был лож­ным, что это была толь­ко субъ­ек­тив­ная иллюзия?

Истин­ное суще­ство чело­ве­ка вооб­ще и каж­до­го чело­ве­ка не исчер­пы­ва­ет­ся его дан­ны­ми эмпи­ри­че­ски­ми явле­ни­я­ми – это­му поло­же­нию нель­зя про­ти­во­по­ста­вить разум­ных и твер­дых осно­ва­ний ни с какой точ­ки зре­ния. Для мате­ри­а­ли­ста и сен­су­а­ли­ста не менее, чем для спи­ри­ту­а­ли­ста и иде­а­ли­ста, то, что кажет­ся, не тож­де­ствен­но с тем, что есть, а когда дело идет о двух раз­лич­ных видах кажу­ще­го­ся, то все­гда зако­нен вопрос, какой из этих видов более сов­па­да­ет с тем, что есть, или луч­ше выра­жа­ет при­ро­ду вещей. Ибо кажу­ще­е­ся, или види­мость вооб­ще, есть дей­стви­тель­ное отно­ше­ние, или вза­и­мо­дей­ствие меж­ду видя­щим и види­мым, и, сле­до­ва­тель­но, опре­де­ля­ет­ся их обо­юд­ны­ми свой­ства­ми. Внеш­ний мир чело­ве­ка и внеш­ний мир кро­та — оба состо­ят лишь из отно­си­тель­ных явле­ний или види­мо­стей; одна­ко едва ли кто серьез­но усо­мнит­ся в том, что один из этих двух кажу­щих­ся миров пре­вос­хо­дит дру­гой, более соот­вет­ству­ет тому, что есть, бли­же к истине.

Мы зна­ем, что чело­век кро­ме сво­ей живот­ной мате­ри­аль­ной при­ро­ды име­ет еще иде­аль­ную, свя­зы­ва­ю­щую его с абсо­лют­ной исти­ной, или Богом. Поми­мо мате­ри­аль­но­го или эмпи­ри­че­ско­го содер­жа­ния сво­ей жиз­ни каж­дый чело­век заклю­ча­ет в себе образ Божий, т. е. осо­бую фор­му абсо­лют­но­го содер­жа­ния. Этот образ Божий тео­ре­ти­че­ски и отвле­чен­но позна­ет­ся нами в разу­ме и через разум, а в люб­ви он позна­ет­ся кон­крет­но и жиз­нен­но. И если это откро­ве­ние иде­аль­но­го суще­ства, обык­но­вен­но закры­то­го мате­ри­аль­ным явле­ни­ем, не огра­ни­чи­ва­ет­ся в люб­ви одним внут­рен­ним чув­ством, но ста­но­вит­ся ино­гда ощу­ти­тель­ным и в сфе­ре внеш­них чувств, то тем боль­шее зна­че­ние долж­ны мы при­знать за любо­вью как за нача­лом види­мо­го вос­ста­нов­ле­ния обра­за Божия в мате­ри­аль­ном мире, нача­лом вопло­ще­ния истин­ной иде­аль­ной чело­веч­но­сти. Сила люб­ви, пере­хо­дя в свет, пре­об­ра­зуя и оду­хо­тво­ряя фор­му внеш­них явле­ний, откры­ва­ет нам свою объ­ек­тив­ную мощь, но затем уже дело за нами: мы сами долж­ны понять это откро­ве­ние и вос­поль­зо­вать­ся им, что­бы оно не оста­лось мимо­лет­ным и зага­доч­ным про­блес­ком какой-то тайны.

Духов­но-физи­че­ский про­цесс вос­ста­нов­ле­ния обра­за Божия в мате­ри­аль­ном чело­ве­че­стве никак не может совер­шить­ся сам собой, поми­мо нас. Нача­ло его, как и все­го луч­ше­го в этом мире, воз­ни­ка­ет из зем­ной для нас обла­сти несо­зна­ва­е­мых про­цес­сов и отно­ше­ний; там зача­ток и кор­ни дере­ва жиз­ни, но воз­рас­тить его мы долж­ны соб­ствен­ным созна­тель­ным дей­стви­ем; для нача­ла доста­точ­но пас­сив­ной вос­при­им­чи­во­сти чув­ства, но затем необ­хо­ди­ма дея­тель­ная вера, нрав­ствен­ный подвиг и труд, что­бы удер­жать за собой, укре­пить и раз­вить этот дар свет­лой и твор­че­ской люб­ви, что­бы посред­ством него вопло­тить в себе и в дру­гом образ Божий и из двух огра­ни­чен­ных и смерт­ных существ создать одну абсо­лют­ную и бес­смерт­ную инди­ви­ду­аль­ность. Если неиз­беж­но и неволь­но при­су­щая люб­ви иде­а­ли­за­ция пока­зы­ва­ет нам сквозь эмпи­ри­че­скую види­мость дале­кий иде­аль­ный образ люби­мо­го пред­ме­та, то, конеч­но, не затем, что­бы мы им толь­ко любо­ва­лись, а затем, что­бы мы силой истин­ной веры, дей­ству­ю­ще­го вооб­ра­же­ния и реаль­но­го твор­че­ства пре­об­ра­зо­ва­ли по это­му истин­но­му образ­цу несо­от­вет­ству­ю­щую ему дей­стви­тель­ность, вопло­ти­ли его в реаль­ном явле­нии. Но кто же думал когда-нибудь о чем-нибудь подоб­ном по пово­ду люб­ви? Сред­не­ве­ко­вые мин­не­зин­ге­ры и рыца­ри при сво­ей силь­ной вере и сла­бом разу­ме успо­ка­и­ва­лись на про­стом отож­деств­ле­нии любов­но­го иде­а­ла с дан­ным лицом, закры­вая гла­за на их явное несо­от­вет­ствие. Эта вера была столь же твер­да, но и столь же бес­плод­на, как тот камень, на кото­ром «все в той же пози­ции» сидел зна­ме­ни­тый рыцарь фон Грюн­ва­ли­ус «у зам­ка Амалии».

Кро­ме такой веры, застав­ляв­шей толь­ко бла­го­го­вей­но созер­цать и вос­тор­же­ствен­но вос­пе­вать мни­мо­во­пло­щен­ный иде­ал, сред­не­ве­ко­вая любовь была, конеч­но, свя­за­на и с жаж­дой подви­гов. Но эти воин­ствен­ные и истре­би­тель­ные подви­ги, не имея ника­ко­го отно­ше­ния к вдох­нов­ляв­ше­му их иде­а­лу, не мог­ли вести к его осу­ществ­ле­нию. Даже тот бед­ный рыцарь, кото­рый совсем отдал­ся впе­чат­ле­нию открыв­шей­ся ему небес­ной кра­со­ты, не сме­ши­вая ее с зем­ны­ми явле­ни­я­ми, и он вдох­нов­лял­ся этим откро­ве­ни­ем лишь на такие дей­ствия, кото­рые слу­жи­ли более ко вре­ду ино­пле­мен­ни­ков, неже­ли к поль­зе и сла­ве «веч­но женственного».

«Свет небес! Свя­тая роза!
Вос­кли­цал он, дик и рьян,
И как гром его угроза
Пора­жа­ла мусульман».

Для пора­же­ния мусуль­ман, конеч­но, не было надоб­но­сти иметь «виде­ние, непо­стиж­ное уму». Но над всем сред­не­ве­ко­вым рыцар­ством тяго­те­ло это раз­дво­е­ние меж­ду небес­ны­ми виде­ни­я­ми хри­сти­ан­ства и «дики­ми и рья­ны­ми» сила­ми в дей­стви­тель­ной жиз­ни, пока нако­нец зна­ме­ни­тей­ший и послед­ний из рыца­рей, Дон Кихот Ламан­че­ский, пере­бив­ши мно­го бара­нов и сло­мав нема­ло кры­льев у вет­ря­ных мель­ниц, но нисколь­ко не при­бли­зив­ши тобос­скую коров­ни­цу к иде­а­лу Дуль­ци­неи, не при­шел к спра­вед­ли­во­му, но толь­ко отри­ца­тель­но­му созна­нию сво­е­го заблуж­де­ния; и если тот типич­ный рыцарь до кон­ца остал­ся верен сво­е­му виде­нию и «как безу­мец умер он», то Дон Кихот от безу­мия пере­шел толь­ко к печаль­но­му и без­на­деж­но­му разо­ча­ро­ва­нию в сво­ем иде­а­ле. Это разо­ча­ро­ва­ние Дон Кихо­та было заве­ща­ни­ем рыцар­ства новой Евро­пе. Оно дей­ству­ет в нас и до сих пор.

Любов­ная иде­а­ли­за­ция, пере­став­ши быть источ­ни­ком подви­гов безум­ных, не вдох­нов­ля­ет ни к каким. Она ока­зы­ва­ет­ся толь­ко при­ман­кой, застав­ля­ю­щей нас желать физи­че­ско­го и житей­ско­го обла­да­ния, и исче­за­ет, как толь­ко эта совсем не иде­аль­ная цель достиг­ну­та. Свет люб­ви ни для кого не слу­жит путе­вод­ным лучом к поте­рян­но­му раю; на него смот­рят как на фан­та­сти­че­ское осве­ще­ние крат­ко­го любов­но­го «про­ло­га на небе», кото­рое затем при­ро­да весь­ма свое­вре­мен­но гасит как совер­шен­но ненуж­ное для после­ду­ю­ще­го зем­но­го пред­став­ле­ния. На самом деле этот свет гасит сла­бость и бес­со­зна­тель­ность нашей люб­ви, извра­ща­ю­щей истин­ный поря­док дела.

Внеш­нее соеди­не­ние, житей­ское и в осо­бен­но­сти физио­ло­ги­че­ское, не име­ет опре­де­лен­но­го отно­ше­ния к люб­ви. Оно быва­ет без люб­ви, и любовь быва­ет без него. Оно необ­хо­ди­мо для люб­ви не как ее непре­мен­ное усло­вие и само­сто­я­тель­ная цель, а толь­ко как ее окон­ча­тель­ная реа­ли­за­ция. Если эта реа­ли­за­ция ста­вит­ся как цель сама по себе преж­де иде­аль­но­го дела люб­ви, она губит любовь. Вся­кий внеш­ний акт или факт сам по себе есть ничто; любовь есть нечто толь­ко бла­го­да­ря сво­е­му смыс­лу или идее как вос­ста­нов­ле­ние един­ства или цело­сти чело­ве­че­ской лич­но­сти, как созда­ние абсо­лют­ной инди­ви­ду­аль­но­сти. Зна­че­ние свя­зан­ных с любо­вью внеш­них актов и фак­тов, кото­рые сами по себе ничто, опре­де­ля­ет­ся их отно­ше­ни­ем к тому, что состав­ля­ет самое любовь и ее дело. Когда нуль ста­вит­ся после цело­го чис­ла, он уве­ли­чи­ва­ет его в десять раз, а когда ста­вит­ся преж­де него, то во столь­ко же умень­ша­ет или раз­дроб­ля­ет его, отни­ма­ет у него харак­тер цело­го чис­ла, пре­вра­щая его в деся­тич­ную дробь; и чем боль­ше этих нулей, пред­по­слан­ных цело­му, тем мель­че дробь, тем бли­же она сама ста­но­вит­ся к нулю. Чув­ство люб­ви само по себе есть толь­ко побуж­де­ние, вну­ша­ю­щее нам, что мы можем и долж­ны вос­со­здать целость чело­ве­че­ско­го суще­ства. Каж­дый раз, когда в чело­ве­че­ском серд­це зажи­га­ет­ся эта свя­щен­ная искра, вся сте­на­ю­щая и муча­ю­ща­я­ся тварь ждет пер­во­го откро­ве­ния сла­вы сынов Божи­их. Но без дей­ствия созна­тель­но­го чело­ве­че­ско­го духа Божия искра гас­нет, и обма­ну­тая при­ро­да созда­ет новые поко­ле­ния сынов чело­ве­че­ских для новых надежд. Эти надеж­ды не испол­ня­ют­ся до тех пор, пока мы не захо­тим вполне при­знать и осу­ще­ствить до кон­ца все то, чего тре­бу­ет истин­ная любовь, что заклю­ча­ет­ся в ее идее.

При созна­тель­ном отно­ше­нии к люб­ви и дей­стви­тель­ном реше­нии испол­нить ее зада­чу, преж­де все­го, оста­нав­ли­ва­ют два фак­та, по-види­мо­му, осуж­да­ю­щие нас на бес­си­лие и оправ­ды­ва­ю­щие тех, кото­рые счи­та­ют любовь иллю­зи­ей. В чув­стве люб­ви по основ­но­му его смыс­лу мы утвер­жда­ем без­услов­ное зна­че­ние дру­гой инди­ви­ду­аль­но­сти, а через это и без­услов­ное зна­че­ние сво­ей соб­ствен­ной. Но абсо­лют­ная инди­ви­ду­аль­ность не может быть пре­хо­дя­щей, и она не может быть пустой. Неиз­беж­ность смер­ти и пусто­та нашей жиз­ни совер­шен­но несов­ме­сти­мы с тем повы­шен­ным утвер­жде­ни­ем инди­ви­ду­аль­но­сти сво­ей и дру­гой, кото­рое заклю­ча­ет­ся в чув­стве люб­ви. Это чув­ство, если оно силь­но и вполне созна­тель­но, не может при­ми­рить­ся с уве­рен­но­стью в пред­сто­я­щем одрях­ле­нии и смер­ти люби­мо­го лица и сво­ей соб­ствен­ной. Меж­ду тем тот несо­мнен­ный факт, что все люди все­гда уми­ра­ли и уми­ра­ют, все­ми или почти все­ми при­ни­ма­ет­ся за без­услов­но непре­лож­ный закон (так что даже в фор­маль­ной логи­ке при­ня­то поль­зо­вать­ся этой уве­рен­но­стью для состав­ле­ния образ­цо­во­го сил­ло­гиз­ма: «все люди смерт­ны, Кай чело­век, сле­до­ва­тель­но, Кай смерт­ный»). Мно­гие, прав­да, верят в бес­смер­тие души; но имен­но чув­ство люб­ви луч­ше все­го пока­зы­ва­ет недо­ста­точ­ность этой отвле­чен­ной веры. Бес­плот­ный дух есть не чело­век, а ангел; но мы любим чело­ве­ка, целую чело­ве­че­скую инди­ви­ду­аль­ность, и если любовь есть нача­ло про­свет­ле­ния и оду­хо­тво­ре­ния этой инди­ви­ду­аль­но­сти, то она необ­хо­ди­мо тре­бу­ет сохра­не­ния ее как такой, тре­бу­ет веч­ной юно­сти и бес­смер­тия это­го опре­де­лен­но­го чело­ве­ка, это­го в телес­ном орга­низ­ме вопло­щен­но­го живо­го духа. Ангел, или чистый дух, не нуж­да­ет­ся в про­свет­ле­нии и оду­хо­тво­ре­нии; про­свет­ля­ет­ся и оду­хо­тво­ря­ет­ся толь­ко плоть, и она есть необ­хо­ди­мый пред­мет люб­ви. Пред­став­лять себе мож­но все, что угод­но, но любить мож­но толь­ко живое, кон­крет­ное, а любя его дей­стви­тель­но, нель­зя при­ми­рить­ся с уве­рен­но­стью в его раз­ру­ше­нии. Но если неиз­беж­ность смер­ти несов­ме­сти­ма с истин­ной любо­вью, то бес­смер­тие совер­шен­но несов­ме­сти­мо с пусто­той нашей жиз­ни. Для боль­шин­ства чело­ве­че­ства жизнь есть толь­ко сме­на тяже­ло­го меха­ни­че­ско­го тру­да и гру­бо­чув­ствен­ных, оглу­ша­ю­щих созна­ние удо­воль­ствий. А то мень­шин­ство, кото­рое име­ет воз­мож­ность дея­тель­но забо­тить­ся не о сред­ствах толь­ко, но и о целях жиз­ни, вме­сто это­го поль­зу­ет­ся сво­ей сво­бо­дой от меха­ни­че­ской рабо­ты глав­ным обра­зом для бес­смыс­лен­но­го и без­нрав­ствен­но­го времяпрепровождения.

Истин­ная любовь есть та, кото­рая не толь­ко утвер­жда­ет в субъ­ек­тив­ном чув­стве без­услов­ное зна­че­ние чело­ве­че­ской инди­ви­ду­аль­но­сти в дру­гом и в себе, но и оправ­ды­ва­ет это без­услов­ное зна­че­ние в дей­стви­тель­но­сти, дей­стви­тель­но избав­ля­ет нас от неиз­беж­но­сти смер­ти и напол­ня­ет абсо­лют­ным содер­жа­ни­ем нашу жизнь.

Статья четвертая^

В чем же состо­ит и как осу­ществ­ля­ет­ся истин­ное соеди­не­ние полов? Наша жизнь так дале­ка от исти­ны в этом отно­ше­нии, что за нор­му при­ни­ма­ет­ся здесь толь­ко менее край­няя, менее вопи­ю­щая ненор­маль­ность. Это нуж­но еще пояс­нить, преж­де чем идти дальше.

В послед­нее вре­мя в пси­хи­ат­ри­че­ской лите­ра­ту­ре Гер­ма­нии и Фран­ции появи­лось несколь­ко спе­ци­аль­ных книг, посвя­щен­ных тому, что автор одной из них назвал «сек­су­аль­ной пси­хо­па­ти­ей», т. е. раз­но­об­раз­ным укло­не­ни­ем от нор­мы в поло­вых отно­ше­ни­ях. Эти сочи­не­ния поми­мо сво­е­го спе­ци­аль­но­го инте­ре­са для юри­стов, меди­ков и самих боль­ных инте­рес­ны еще с такой сто­ро­ны, о кото­рой, навер­ное, не дума­ли ни авто­ры, ни боль­шин­ство чита­те­лей, а имен­но в этих трак­та­тах, напи­сан­ных почтен­ны­ми уче­ны­ми, веро­ят­но, без­уко­риз­нен­ной нрав­ствен­но­сти, пора­жа­ет отсут­ствие вся­ко­го ясно­го и опре­де­лен­но­го поня­тия о нор­ме поло­вых отно­ше­ний, о том, что и поче­му есть долж­ное в этой обла­сти, вслед­ствие чего и опре­де­ле­ние укло­не­ний от нор­мы, т. е. самый пред­мет этих иссле­до­ва­ний, ока­зы­ва­ет­ся взя­тым слу­чай­но и про­из­воль­но. Един­ствен­ным кри­те­ри­ем ока­зы­ва­ет­ся обыч­ность или необыч­ность явле­ний: те вле­че­ния и дей­ствия в поло­вой обла­сти, кото­рые срав­ни­тель­но ред­ки, при­зна­ют­ся пато­ло­ги­че­ски­ми укло­не­ни­я­ми, тре­бу­ю­щи­ми лече­ния, а те, кото­рые обык­но­вен­ны и обще­при­ня­ты, пред­по­ла­га­ют­ся как нор­ма. При этом сме­ше­ние нор­мы с обыч­ным укло­не­ни­ем, отож­деств­ле­ние того, что долж­но быть, с тем, что зауряд­но быва­ет, дохо­дит здесь ино­гда до высо­ко­го комизма.

Так, в казу­и­сти­че­ской части одно­го из этих сочи­не­ний мы под несколь­ки­ми номе­ра­ми нахо­дим повто­ре­ние сле­ду­ю­ще­го тера­пев­ти­че­ско­го при­е­ма: боль­но­го застав­ля­ют часто настой­чи­вым меди­цин­ским сове­том, пре­иму­ще­ствен­но же гип­но­ти­че­ским вну­ше­ни­ем, зани­мать свое вооб­ра­же­ние пред­став­ле­ни­ем обна­жен­но­го жен­ско­го тела или дру­ги­ми непри­стой­ны­ми кар­ти­на­ми нор­маль­но – поло­во­го харак­те­ра (так!), и затем лече­ние при­зна­ет­ся удав­шим­ся и выздо­ров­ле­ние пол­ным, если под вли­я­ни­ем это­го искус­ствен­но­го воз­буж­де­ния паци­ент нач­нет охот­но, часто и успеш­но посе­щать пуб­лич­ный дом… Уди­ви­тель­но, как эти почтен­ные уче­ные не были оста­нов­ле­ны хотя бы тем про­стым сооб­ра­же­ни­ем, что чем удач­нее будет тера­пия это­го рода, тем лег­че паци­ент может быть постав­лен в необ­хо­ди­мость от одной меди­цин­ской спе­ци­аль­но­сти обра­тить­ся к помо­щи дру­гой, и что тор­же­ство пси­хи­ат­ра может наде­лать боль­ших хло­пот дерматологу.

Изу­ча­е­мые в меди­цин­ских кни­гах извра­ще­ния поло­во­го чув­ства важ­ны для нас как край­нее раз­ви­тие того само­го, что вошло в житей­ский оби­ход наше­го обще­ства, что счи­та­ет­ся поз­во­ли­тель­ным и нор­маль­ным. Эти необыч­ные явле­ния пред­став­ля­ют — толь­ко в более ярком виде — то самое без­об­ра­зие, кото­рое при­су­ще нашим обыч­ным отно­ше­ни­ям в этой обла­сти. Это мож­но было бы дока­зать рас­смот­ре­ни­ем всех част­ных извра­ще­ний поло­во­го чув­ства; но я наде­юсь, что в этом деле мне изви­нят непол­но­ту аргу­мен­та­ции, и поз­во­лю себе огра­ни­чить­ся одной более общей и менее отвра­ти­тель­ной ано­ма­ли­ей обла­сти поло­во­го чув­ства. У мно­гих лиц, почти все­гда муж­ско­го пола, это чув­ство воз­буж­да­ет­ся пре­иму­ще­ствен­но, а ино­гда и исклю­чи­тель­но, той или дру­гой частью в суще­стве дру­го­го пола (напри­мер, воло­сы, рука, нога), а то даже внеш­ни­ми пред­ме­та­ми — извест­ны­ми частя­ми одеж­ды и т. п. Эта ано­ма­лия полу­чи­ла назва­ние фети­шиз­ма в люб­ви. Ненор­маль­ность тако­го фети­шиз­ма состо­ит, оче­вид­но, в том, что часть ста­вит­ся на место цело­го, при­над­леж­ность на место сущ­но­сти. Но если воз­буж­да­ю­щие фети­ши­ста воло­сы или ноги суть части жен­ско­го тела, то ведь само это тело во всем сво­ем соста­ве есть толь­ко часть жен­ско­го суще­ства, и, одна­ко же, столь мно­го­чис­лен­ные люби­те­ли жен­ско­го тела само­го по себе не назы­ва­ют­ся фети­ши­ста­ми, не при­зна­ют­ся сума­сшед­ши­ми и не под­вер­га­ют­ся ника­ко­му лече­нию. В чем же тут, одна­ко, раз­ли­чие? Неуже­ли в том, что рука или нога пред­став­ля­ют мень­шую поверх­ность, неже­ли все тело?

Неза­глу­шен­ная совесть и неза­гру­бе­лое эсте­ти­че­ское чув­ство в пол­ном согла­сии с фило­соф­ским разу­ме­ни­ем без­услов­но осуж­да­ют вся­кое поло­вое отно­ше­ние, осно­ван­ное на отде­ле­нии и обособ­ле­нии низ­шей живот­ной сфе­ры чело­ве­че­ско­го суще­ства от выс­ших. А вне это­го прин­ци­па невоз­мож­но най­ти ника­ко­го твер­до­го кри­те­рия для раз­ли­че­ния меж­ду тем, что нор­маль­но и что ненор­маль­но в поло­вой обла­сти. Если потреб­ность в извест­ных физио­ло­ги­че­ских актах име­ет пра­во на удо­вле­тво­ре­ние во что бы то ни ста­ло пото­му толь­ко, что это потреб­ность, то совер­шен­но такое же пра­во на удо­вле­тво­ре­ние име­ет и потреб­ность того «фети­ши­ста в люб­ви», для кото­ро­го един­ствен­ным вожде­лен­ным пред­ме­том в поло­вом отно­ше­нии ока­зы­ва­ет­ся вися­щий на верев­ке, толь­ко что вымы­тый и еще не про­сох­ший перед­ник [8]. Если и нахо­дить раз­ли­чие меж­ду этим чуда­ком и каким-нибудь хро­ни­че­ским посе­ти­те­лем лупа­на­ров, то, разу­ме­ет­ся, это раз­ли­чие будет в поль­зу фети­ши­ста; вле­че­ние к мок­ро­му перед­ни­ку есть несо­мнен­но нату­раль­ное, непод­дель­ное, ибо ника­ких фаль­ши­вых моти­вов для него при­ду­мать невоз­мож­но, тогда как мно­гие посе­ща­ют лупа­на­ры вовсе не по дей­стви­тель­ной в том нуж­де, а из лож­ных гиги­е­ни­че­ских сооб­ра­же­ний, из под­ра­жа­ния дур­ным при­ме­рам, под вли­я­ни­ем опья­не­ния и т. п.

Осуж­да­ют обык­но­вен­но пси­хо­па­ти­че­ские про­яв­ле­ния поло­во­го чув­ства на том осно­ва­нии, что они не соот­вет­ству­ют есте­ствен­но­му назна­че­нию поло­во­го акта, имен­но раз­мно­же­нию. Утвер­ждать, что све­же­вы­мы­тый перед­ник или даже поно­шен­ный баш­мак могут слу­жить для про­из­ве­де­ния потом­ства, было бы, конеч­но, пара­док­сом; но едва ли менее пара­док­саль­но будет пред­по­ло­же­ние, что этой цели соот­вет­ству­ет инсти­тут пуб­лич­ных жен­щин. «Есте­ствен­ный» раз­врат, оче­вид­но, так же про­ти­вен дето­рож­де­нию, как и «про­ти­во­есте­ствен­ный», так что и с этой точ­ки зре­ния нет ни малей­ше­го осно­ва­ния счи­тать один из них нор­маль­ным, а дру­гой ненор­маль­ным. Если же, нако­нец, стать на точ­ку зре­ния вре­да для себя и дру­гих, то, конеч­но, фети­шист, отре­за­ю­щий пря­ди волос у незна­ко­мых дам или вору­ю­щий у них плат­ки [9], нано­сит ущерб чужой соб­ствен­но­сти и сво­ей репу­та­ции, но мож­но ли срав­нить этот вред с тем, кото­рый при­чи­ня­ют несчаст­ные рас­про­стра­ни­те­ли ужас­ной зара­зы, состав­ля­ю­щей доволь­но обыч­ное послед­ствие «есте­ствен­но­го» удо­вле­тво­ре­ния «есте­ствен­ной» потребности?

Все это я гово­рю не в оправ­да­ние про­ти­во­есте­ствен­ных, а в осуж­де­ние мни­мо­есте­ствен­ных спо­со­бов удо­вле­тво­ре­ния поло­во­го чув­ства. Вооб­ще, гово­ря о есте­ствен­но­сти или про­ти­во­есте­ствен­но­сти, не сле­ду­ет забы­вать, что чело­век есть суще­ство слож­ное и что есте­ствен­но для одно­го из состав­ля­ю­щих его начал или эле­мен­тов, может быть про­ти­во­есте­ствен­ным для дру­го­го и, сле­до­ва­тель­но, ненор­маль­ным для цело­го чело­ве­ка. Для чело­ве­ка как живот­но­го совер­шен­но есте­ствен­но неогра­ни­чен­ное удо­вле­тво­ре­ние сво­ей поло­вой потреб­но­сти посред­ством извест­но­го физио­ло­ги­че­ско­го дей­ствия, но чело­век как суще­ство нрав­ствен­ное нахо­дит это дей­ствие про­тив­ным сво­ей выс­шей при­ро­де и сты­дит­ся его… Как живот­но­му обще­ствен­но­му чело­ве­ку есте­ствен­но огра­ни­чи­вать физио­ло­ги­че­скую функ­цию, отно­ся­щу­ю­ся к дру­гим лицам, тре­бо­ва­ни­я­ми соци­аль­но-нрав­ствен­но­го зако­на. Этот закон извне огра­ни­чи­ва­ет и закры­ва­ет живот­ное отправ­ле­ние, дела­ет его сред­ством для соци­аль­ной цели — обра­зо­ва­ния семей­но­го сою­за. Но суще­ство дела от это­го не изме­ня­ет­ся. Семей­ный союз осно­ван все-таки на внеш­нем мате­ри­аль­ном соеди­не­нии полов: он остав­ля­ет чело­ве­ка-живот­ное в его преж­нем дез­ин­те­гри­ро­ван­ном, поло­вин­ча­том состо­я­нии, кото­рое необ­хо­ди­мо ведет к даль­ней­шей дез­ин­те­гра­ции чело­ве­че­ско­го суще­ства, т. е. к смерти.

Те мно­го­об­раз­ные извра­ще­ния поло­во­го инстинк­та, кото­ры­ми зани­ма­ют­ся пси­хи­ат­ры, суть лишь дико­вин­ные раз­но­вид­но­сти обще­го и все­про­ни­ка­ю­ще­го извра­ще­ния этих отно­ше­ний в чело­ве­че­стве, — того извра­ще­ния, кото­рым под­дер­жи­ва­ет­ся и уве­ко­ве­чи­ва­ет­ся цар­ство гре­ха и смер­ти. Хотя все три есте­ствен­ных для чело­ве­ка в его целом отно­ше­ния или свя­зи меж­ду пола­ми, имен­но связь в живот­ной жиз­ни или по низ­шей при­ро­де, затем связь мораль­но-житей­ская или под зако­ном и, нако­нец, связь в жиз­ни духов­ной или соеди­не­ние в Боге, — хотя все эти три отно­ше­ния суще­ству­ют в чело­ве­че­стве, но осу­ществ­ля­ют­ся про­ти­во­есте­ствен­но, имен­но в отдель­но­сти одно от дру­го­го, в обрат­ной их истин­но­му смыс­лу и поряд­ку после­до­ва­тель­но­сти и в нерав­ной мере.

На пер­вом месте в нашей дей­стви­тель­но­сти явля­ет­ся то, что поис­ти­не долж­но быть на послед­нем, – живот­ная физио­ло­ги­че­ская связь. Она при­зна­ет­ся осно­ва­ни­ем все­го дела, тогда как она долж­на быть лишь его край­ним завер­ше­ни­ем. Для мно­гих здесь осно­ва­ние сов­па­да­ет с завер­ше­ни­ем: даль­ше живот­ных отно­ше­ний они и не идут; для дру­гих на этом широ­ком осно­ва­нии под­ни­ма­ет­ся соци­аль­но-нрав­ствен­ная над­строй­ка закон­но­го семей­но­го сою­за. Тут житей­ская сере­ди­на при­ни­ма­ет­ся за вер­ши­ну жиз­ни, я то, что долж­но слу­жить сво­бод­ным осмыс­лен­ным выра­же­ни­ем, во вре­мен­ном про­цес­се, веч­но­го един­ства, ста­но­вит­ся неволь­ным рус­лом бес­смыс­лен­ной мате­ри­аль­ной жиз­ни. А затем, нако­нец, как ред­кое и исклю­чи­тель­ное явле­ние, оста­ет­ся для немно­гих избран­ных чистая, духов­ная любовь, у кото­рой все дей­стви­тель­ное содер­жа­ние уже зара­нее отня­то дру­ги­ми, низ­ши­ми свя­зя­ми, так что ей при­хо­дит­ся доволь­ство­вать­ся меч­та­тель­ной и бес­плод­ной чув­стви­тель­но­стью безо вся­кой реаль­ной зада­чи и жиз­нен­ной цели. Эта несчаст­ная духов­ная любовь напо­ми­на­ет малень­ких анге­лов ста­рин­ной живо­пи­си, у кото­рых есть толь­ко голо­ва да кры­лыш­ки и боль­ше ниче­го. Эти анге­лы ниче­го не дела­ют за неиме­ни­ем рук и не могут дви­гать­ся впе­ред, так как их кры­лыш­кам хва­та­ет силы толь­ко на то, что­бы под­дер­жи­вать их непо­движ­но на извест­ной высо­те. В таком же воз­вы­шен­ном, но крайне неудо­вле­тво­ри­тель­ном поло­же­нии нахо­дит­ся и духов­ная любовь. Физи­че­ская страсть име­ет перед собой извест­ное дело, хотя и постыд­ное; закон­ный союз семей­ный так­же испол­ня­ет дело, пока необ­хо­ди­мое, хотя и посред­ствен­но­го досто­ин­ства. Но у духов­ной люб­ви, какой она явля­ет­ся до сих пор, заве­до­мо нет совсем ника­ко­го дела, а пото­му неуди­ви­тель­но, что боль­шин­ство дель­ных людей glaub an keine Liebe der nimmt’s fur Polsie.

Эта исклю­чи­тель­но духов­ная любовь есть, оче­вид­но, такая же ано­ма­лия, как и любовь исклю­чи­тель­но физи­че­ская и исклю­чи­тель­но житей­ский союз. Абсо­лют­ная нор­ма есть вос­ста­нов­ле­ние цело­сти чело­ве­че­ско­го суще­ства, и нару­ша­ет­ся ли эта нор­ма в ту или дру­гую сто­ро­ну, в резуль­та­те во вся­ком слу­чае про­ис­хо­дит явле­ние ненор­маль­ное, про­ти­во­есте­ствен­ное. Мни­мо-духов­ная любовь есть явле­ние не толь­ко ненор­маль­ное, но и совер­шен­но бес­цель­ное, ибо то отде­ле­ние духов­но­го от чув­ствен­но­го, к кото­ро­му она стре­мит­ся, и без того наи­луч­шим обра­зом совер­ша­ет­ся смер­тью. Истин­ная же духов­ная любовь не есть сла­бое под­ра­жа­ние и пред­ва­ре­ние смер­ти, а тор­же­ство над смер­тью, не отде­ле­ние бес­смерт­но­го от смерт­но­го, веч­но­го от вре­мен­но­го, а пре­вра­ще­ние смерт­но­го в бес­смерт­ное, вос­при­я­тие вре­мен­но­го в веч­ное. Лож­ная духов­ность есть отри­ца­ние пло­ти, истин­ная духов­ность есть ее пере­рож­де­ние, спа­се­ние, воскресение.

«В день, когда Бог сотво­рил чело­ве­ка, по обра­зу Божию сотво­рил его, мужа и жену сотво­рил их».

«Тай­на сия вели­ка есть, аз же гла­го­лю во Хри­ста и во Цер­ковь». Не к какой-нибудь отдель­ной части чело­ве­че­ско­го суще­ства, а к истин­но­му един­ству двух основ­ных сто­рон его, муже­ской и жен­ской, отно­сит­ся пер­во­на­чаль­но таин­ствен­ный образ Божий, по кото­ро­му создан чело­век. Как Бог отно­сит­ся к сво­е­му тво­ре­нию, как Хри­стос отно­сит­ся к сво­ей Церк­ви, так муж дол­жен отно­сить­ся к жене. Насколь­ко обще­из­вест­ны эти сло­ва, настоль­ко же смысл их мало разумеется.

Как Бог тво­рит все­лен­ную, как Хри­стос сози­да­ет Цер­ковь, так чело­век дол­жен тво­рить и сози­дать свое жен­ское допол­не­ние. Что муж­чи­на пред­став­ля­ет актив­ное, а жен­щи­на пас­сив­ное нача­ло, что пер­вый дол­жен обра­зо­ва­тель­но вли­ять на ум и харак­тер вто­рой — это, конеч­но, поло­же­ния азбуч­ные, но мы име­ем в виду не это поверх­ност­ное отно­ше­ние, а ту «вели­кую тай­ну», о кото­рой гово­рит апо­стол. Эта вели­кая тай­на пред­став­ля­ет суще­ствен­ную ана­ло­гию, хотя и нетож­де­ство, меж­ду чело­ве­че­ским и боже­ствен­ным отношением.

Ведь уже созда­ние Церк­ви Хри­стом раз­ли­ча­ет­ся от тво­ре­ния все­лен­ной Богом как тако­вым. Бог тво­рит все­лен­ную из ниче­го, т.е. из чистой потен­ции бытия или пусто­ты, после­до­ва­тель­но напол­ня­е­мой, т. е. вос­при­ни­ма­ю­щей от дей­ствия Божия реаль­ные фор­мы умо­по­сти­га­е­мых вещей; тогда как Хри­стос сози­да­ет Цер­ковь из мате­ри­а­ла уже мно­го­об­раз­но оформ­лен­но­го, оду­шев­лен­но­го и в частях сво­их само­де­я­тель­но­го, кото­ро­му нуж­но толь­ко сооб­щить нача­ло новой духов­ной жиз­ни в новой выс­шей сфе­ре единства.

Нако­нец, чело­век для сво­е­го твор­че­ско­го дей­ствия име­ет в лице жен­щи­ны мате­ри­ал, ему само­му рав­ный по сте­пе­ни акту­а­ли­за­ции, перед кото­рым он поль­зу­ет­ся толь­ко потен­ци­аль­ным пре­иму­ще­ством почи­на, толь­ко пра­вом и обя­зан­но­стью пер­во­го шага на пути к совер­шен­ству, а не дей­стви­тель­ным совершенством.

Бог отно­сит­ся к тва­ри как все к ниче­му, т. е. как абсо­лют­ная пол­но­та бытия к чистой потен­ции бытия, Хри­стос отно­сит­ся к Церк­ви как акту­аль­ное совер­шен­ство к потен­ции совер­шен­ства, обра­зу­е­мой в дей­стви­тель­ное совер­шен­ство, отно­ше­ние же меж­ду мужем и женой есть отно­ше­ние двух раз­лич­но дей­ству­ю­щих, но оди­на­ко­во несо­вер­шен­ных потен­ций, дости­га­ю­щих совер­шен­ства толь­ко про­цес­сом вза­и­мо­дей­ствия. Дру­ги­ми сло­ва­ми, Бог ниче­го не полу­ча­ет от тва­ри для себя, т. е. ника­ко­го при­ра­ще­ния, а все дает ей; Хри­стос не полу­ча­ет от Церк­ви ника­ко­го при­ра­ще­ния в смыс­ле совер­шен­ства, а все совер­шен­ство дает ей, но Он полу­ча­ет от Церк­ви при­ра­ще­ние в смыс­ле пол­но­ты Его соби­ра­тель­но­го тела; нако­нец, чело­век и его жен­ское «вто­рое я» вос­пол­ня­ют вза­им­но друг дру­га не толь­ко в реаль­ном, но и в иде­аль­ном смыс­ле, дости­гая совер­шен­ства толь­ко через вза­и­мо­дей­ствие. Чело­век может зижди­тель­но вос­ста­нов­лять образ Божий в живом пред­ме­те сво­ей люб­ви толь­ко так, что­бы вме­сте с тем вос­ста­но­вить этот образ и в самом себе; а для это­го он у само­го себя силы не име­ет, ибо если б имел, то не нуж­дал­ся бы и в вос­ста­нов­ле­нии; не имея же у себя, дол­жен полу­чить от Бога. Сле­до­ва­тель­но, чело­век (муж) есть твор­че­ское, зижди­тель­ное нача­ло отно­си­тель­но сво­е­го жен­ско­го допол­не­ния не сам по себе, а как посред­ник или про­вод­ник Боже­ствен­ной силы. Соб­ствен­но, и Хри­стос сози­да­ет не какой-нибудь отдель­ной сво­ей силой, а той же твор­че­ской силой Боже­ства; но будучи сам Бог, Он обла­да­ет этой силой по есте­ству и actu, мы же по бла­го­да­ти и усво­е­нию, имея в себе лишь воз­мож­ность (потен­цию) для ее восприятия.

Пере­хо­дя к изло­же­нию основ­ных момен­тов в про­цес­се осу­ществ­ле­ния истин­ной люб­ви, т. е. в про­цес­се инте­гра­ции чело­ве­че­ско­го суще­ства или вос­ста­нов­ле­ния в нем обра­за Божия, я пре­дви­жу недо­уме­ние мно­гих: зачем заби­рать­ся на такие недо­ступ­ные и фан­та­сти­че­ские высо­ты по пово­ду такой про­стой вещи, как любовь? Если бы я счи­тал рели­ги­оз­ную нор­му люб­ви фан­та­сти­че­ской, то я, конеч­но, и не пред­ла­гал бы ее. Точ­но так же, если бы я имел в виду толь­ко про­стую любовь, т. е. обык­но­вен­ные, зауряд­ные отно­ше­ния меж­ду пола­ми, — то, что быва­ет, а не то, что долж­но быть, — то я, конеч­но, воз­дер­жал­ся бы от вся­ких рас­суж­де­ний по это­му пред­ме­ту, ибо, несо­мнен­но, эти про­стые отно­ше­ния при­над­ле­жат к тем вещам, про кото­рые кто-то ска­зал: нехо­ро­шо это делать, но еще хуже об этом раз­го­ва­ри­вать. Но любовь, как я ее пони­маю, есть, напро­тив, дело чрез­вы­чай­но слож­ное, затем­нен­ное и запу­тан­ное, тре­бу­ю­щее вполне созна­тель­но­го раз­бо­ра и иссле­до­ва­ния, при кото­ром нуж­но забо­тить­ся не о про­сто­те, а об истине… Гни­лой пень, несо­мнен­но, про­ще мно­го­цвет­но­го дере­ва, и труп про­ще живо­го чело­ве­ка. Про­стое отно­ше­ние к люб­ви завер­ша­ет­ся тем окон­ча­тель­ным и край­ним упро­ще­ни­ем, кото­рое назы­ва­ет­ся смер­тью. Такой неиз­беж­ный и неудо­вле­тво­ри­тель­ный конец «про­стой» люб­ви побуж­да­ет нас искать для нее дру­го­го, более слож­но­го начала.

Дело истин­ной люб­ви все­го осно­вы­ва­ет­ся на вере. Корен­ной смысл люб­ви, как было уже пока­за­но, состо­ит в при­зна­нии за дру­гим суще­ством без­услов­но­го зна­че­ния. Но в сво­ем эмпи­ри­че­ском, под­ле­жа­щем реаль­но­му чув­ствен­но­му вос­при­я­тию бытии это суще­ство без­услов­но­го зна­че­ния не име­ет: оно несо­вер­шен­но по сво­е­му досто­ин­ству и пре­хо­дя­ще по сво­е­му суще­ство­ва­нию. Сле­до­ва­тель­но, мы можем утвер­ждать за ним без­услов­ное зна­че­ние лишь верою, кото­рая есть упо­ва­е­мых изве­ще­ние, вещей обли­че­ние неви­ди­мых. Но к чему же отно­сит­ся вера в насто­я­щем слу­чае? Что, соб­ствен­но, зна­чит верить в без­услов­ное, а тем самым и бес­ко­неч­ное зна­че­ние это­го инди­ви­ду­аль­но­го лица? Утвер­ждать, что оно само по себе как такое в этой сво­ей част­но­сти и отдель­но­сти обла­да­ет абсо­лют­ным зна­че­ни­ем, было бы столь же неле­по, сколь­ко и бого­хуль­но. Конеч­но, сло­во «обо­жа­ние» весь­ма упо­тре­би­тель­но в сфе­ре любов­ных отно­ше­ний, но ведь и сло­во «безу­мие» так­же име­ет в этой обла­сти свое закон­ное при­ме­не­ние. Итак, соблю­дая закон логи­ки, не доз­во­ля­ю­щий отож­деств­лять про­ти­во­ре­ча­щих опре­де­ле­ний, а так­же запо­ведь истин­ной рели­гии, запре­ща­ю­щую идо­ло­по­клон­ство, мы долж­ны под верой в пред­мет нашей люб­ви разу­меть утвер­жде­ние это­го пред­ме­та как суще­ству­ю­ще­го в Боге и в этом смыс­ле обла­да­ю­ще­го бес­ко­неч­ным зна­че­ни­ем. Разу­ме­ет­ся, это транс­цен­дент­ное отно­ше­ние к сво­е­му дру­го­му, это мыс­лен­ное пере­не­се­ние его в сфе­ру Боже­ства пред­по­ла­га­ет такое же отно­ше­ние к само­му себе, такое же пере­не­се­ние и утвер­жде­ние себя в абсо­лют­ной сфе­ре. При­зна­вать без­услов­ное зна­че­ние за дан­ным лицом или верить в него (без чего невоз­мож­на истин­ная любовь) я могу, толь­ко утвер­ждая его в Боге, сле­до­ва­тель­но, веря в само­го Бога и в себя как име­ю­ще­го в Боге сре­до­то­чие и корень сво­е­го бытия. Эта три­еди­ная вера есть уже неко­то­рый внут­рен­ний акт, и этим актом пола­га­ет­ся пер­вое осно­ва­ние к истин­но­му вос­со­еди­не­нию чело­ве­ка с его дру­гим и вос­ста­нов­ле­нию в нем (или в них) обра­за три­еди­но­го Бога. Акт веры в дей­стви­тель­ных усло­ви­ях вре­ме­ни и места есть молит­ва (в основ­ном, не тех­ни­че­ском смыс­ле это­го сло­ва). Нераз­дель­ное соеди­не­ние себя и дру­го­го в этом отно­ше­нии есть пер­вый шаг к дей­стви­тель­но­му соеди­не­нию. Сам по себе этот шаг мал, но без него невоз­мож­но ничто даль­ней­шее и большее.

Так как для Бога, веч­но­го и нераз­дель­но­го, все есть вме­сте и зараз, все в одном, то утвер­ждать какое-нибудь инди­ви­ду­аль­ное суще­ство в Боге — зна­чит утвер­ждать его не в его отдель­но­сти, а во всем или, точ­нее — в един­стве все­го. Но так как это инди­ви­ду­аль­ное суще­ство в сво­ей дан­ной дей­стви­тель­но­сти не вхо­дит в един­ство все­го, суще­ству­ет отдель­но, как мате­ри­аль­но обособ­лен­ное явле­ние, то пред­мет нашей веру­ю­щей люб­ви необ­хо­ди­мо раз­ли­ча­ет­ся от эмпи­ри­че­ско­го объ­ек­та нашей инстинк­тив­ной люб­ви, хотя и нераз­дель­но свя­зан с ним. Это есть одно и то же лицо в двух раз­лич­ных видах или в двух раз­ных сфе­рах бытия — иде­аль­ной и реаль­ной. Пер­вое есть пока толь­ко идея. Но в насто­я­щей, веру­ю­щей и зря­чей люб­ви мы зна­ем, что эта идея не есть наше про­из­воль­ное измыш­ле­ние, а что она выра­жа­ет исти­ну пред­ме­та, толь­ко еще не осу­ществ­лен­но­го в сфе­ре внеш­них реаль­ных явлений.

Эта истин­ная идея люби­мо­го пред­ме­та хотя и про­све­чи­ва­ет в мгно­ве­ния любов­но­го пафо­са сквозь реаль­ное явле­ние, но в более ясном виде явля­ет­ся сна­ча­ла лишь как пред­мет вооб­ра­же­ния. Кон­крет­ная фор­ма это­го вооб­ра­же­ния, иде­аль­ный образ, в кото­рый я обле­каю люби­мое лицо в дан­ный момент, созда­ет­ся, конеч­но, мной, но он созда­ет­ся не из ниче­го, и субъ­ек­тив­ность это­го обра­за как тако­го, т. е. явля­ю­ще­го­ся теперь и здесь перед оча­ми моей души, нисколь­ко не дока­зы­ва­ет субъ­ек­тив­но­го, т. е. для меня лишь суще­ству­ю­ще­го харак­те­ра само­го вооб­ра­жа­е­мо­го пред­ме­та. Если для меня, нахо­дя­ще­го­ся по ею сто­ро­ну транс­цен­дент­но­го мира, извест­ный иде­аль­ный пред­мет явля­ет­ся толь­ко как про­из­ве­де­ние мое­го вооб­ра­же­ния, это не меша­ет его пол­ной дей­стви­тель­но­сти в дру­гой, выс­шей сфе­ре бытия. И хотя наша реаль­ная жизнь нахо­дит­ся вне этой выс­шей сфе­ры, но наш ум не совсем чужд ей, и мы можем иметь неко­то­рое умо­зри­тель­ное поня­тие о зако­нах ее бытия.

И вот пер­вый, основ­ной закон: если в нашем мире раз­дель­ное и изо­ли­ро­ван­ное суще­ство­ва­ние есть факт и акту­аль­ность, а един­ство — толь­ко поня­тие и идея, то там, наобо­рот, дей­стви­тель­ность при­над­ле­жит един­ству или, точ­нее, все­е­дин­ству, а раз­дель­ность и обособ­лен­ность суще­ству­ют толь­ко потен­ци­аль­но и субъ­ек­тив­но. А отсю­да сле­ду­ет, что бытие это­го лица в транс­цен­дент­ной сфе­ре не есть инди­ви­ду­аль­ное в смыс­ле здеш­не­го реаль­но­го бытия. Там, т. е. в истине, инди­ви­ду­аль­ное лицо есть толь­ко луч живой и дей­стви­тель­ный, но нераз­де­лен­ный луч одно­го иде­аль­но­го све­ти­ла — все­е­ди­ной сущ­но­сти. Это иде­аль­ное лицо, или оли­це­тво­рен­ная идея, есть толь­ко инди­ви­ду­а­ли­за­ция все­е­дин­ства, кото­рое неде­ли­мо при­сут­ству­ет в каж­дой из этих сво­их инди­ви­ду­а­ли­за­ции. Итак, когда мы вооб­ра­жа­ем иде­аль­ную фор­му люби­мо­го пред­ме­та, то под этой фор­мой нам сооб­ща­ет­ся сама все­е­ди­ная сущ­ность. Как же мы долж­ны ее мыслить?

Бог как еди­ный, раз­ли­чая от себя свое дру­гое, т. е. все, что не Он сам, соеди­ня­ет с собою это все, пред­став­ляя себе его вме­сте и зараз, в абсо­лют­но совер­шен­ной фор­ме, сле­до­ва­тель­но, как еди­ное. Это дру­гое един­ство, раз­лич­ное, хотя и неот­де­ли­мое от пер­во­на­чаль­но­го един­ства Божия, есть отно­си­тель­но Бога един­ство пас­сив­ное, жен­ское, так как здесь веч­ная пусто­та (чистая потен­ция) вос­при­ни­ма­ет пол­но­ту боже­ствен­ной жиз­ни. Но если в осно­ве этой веч­ной жен­ствен­но­сти лежит чистое ничто, то для Бога это ничто веч­но скры­то вос­при­ни­ма­е­мым от Боже­ства обра­зом абсо­лют­но­го совер­шен­ства. Это совер­шен­ство, кото­рое для нас еще толь­ко осу­ществ­ля­ет­ся, для Бога, т. е. в истине, уже есть действительно.

То иде­аль­ное един­ство, к кото­ро­му стре­мит­ся наш мир и кото­рое состав­ля­ет цель кос­ми­че­ско­го и исто­ри­че­ско­го про­цес­са, оно не может быть толь­ко чьим-нибудь субъ­ек­тив­ным поня­ти­ем (ибо чьим же?), оно истин­но есть как веч­ный пред­мет люб­ви Божьей, как Его веч­ное дру­гое. Этот живой иде­ал Божьей люб­ви, пред­ше­ствуя нашей люб­ви, содер­жит в себе тай­ну ее иде­а­ли­за­ции. Здесь иде­а­ли­за­ция низ­ше­го суще­ства есть вме­сте с тем начи­на­ю­щая реа­ли­за­ция выс­ше­го, и в этом исти­на любов­но­го пафо­са. Пол­ная же реа­ли­за­ция, пре­вра­ще­ние инди­ви­ду­аль­но­го жен­ско­го суще­ства в неот­де­ли­мый от сво­е­го луче­зар­но­го источ­ни­ка луч веч­ной Боже­ствен­ной жен­ствен­но­сти, будет дей­стви­тель­ным, не субъ­ек­тив­ным толь­ко, а и объ­ек­тив­ным вос­со­еди­не­ни­ем инди­ви­ду­аль­но­го чело­ве­ка с Богом, вос­ста­нов­ле­ни­ем в нем живо­го и бес­смерт­но­го обра­за Божия.

Пред­мет истин­ной люб­ви не прост, а двой­ствен: мы любим,

во-пер­вых, то иде­аль­ное (не в смыс­ле отвле­чен­ном, а в смыс­ле при­над­леж­но­сти к дру­гой сфе­ре бытия) суще­ство, кото­рое мы долж­ны вве­сти в наш иде­аль­ный мир, и,
во-вто­рых, мы любим то при­род­ное чело­ве­че­ское суще­ство, кото­рое дает живой лич­ный мате­ри­ал для этой реа­ли­за­ции и кото­рое через это иде­а­ли­зи­ру­ет­ся не в смыс­ле наше­го субъ­ек­тив­но­го вооб­ра­же­ния, а в смыс­ле сво­ей дей­стви­тель­ной объ­ек­тив­ной пере­ме­ны или перерождения.

Таким обра­зом, истин­ная любовь есть нераз­дель­но и вос­хо­дя­щая, и нис­хо­дя­щая (или те две Афро­ди­ты, кото­рых Пла­тон хоро­шо раз­ли­чал, но дур­но раз­де­лял). Для Бога Его дру­гое (т. е. все­лен­ная) име­ет от века образ совер­шен­ной жен­ствен­но­сти, но Он хочет, что­бы этот образ был не толь­ко для Него, но что­бы он реа­ли­зо­вал­ся и вопло­тил­ся для каж­до­го инди­ви­ду­аль­но­го суще­ства, спо­соб­но­го с ним соеди­нить­ся. К такой же реа­ли­за­ции и вопло­ще­нию стре­мит­ся и сама веч­ная Жен­ствен­ность, кото­рая не есть толь­ко без­дей­ствен­ный образ в уме Божи­ем, а живое духов­ное суще­ство, обла­да­ю­щее всей пол­но­той сил и дей­ствий. Весь миро­вой и исто­ри­че­ский про­цесс есть про­цесс ее реа­ли­за­ции и вопло­ще­ния в вели­ком мно­го­об­ра­зии форм и степеней.

В поло­вой люб­ви, истин­но пони­ма­е­мой и истин­но осу­ществ­ля­е­мой, эта боже­ствен­ная сущ­ность полу­ча­ет сред­ство для сво­е­го окон­ча­тель­но­го край­не­го вопло­ще­ния в инди­ви­ду­аль­ной жиз­ни чело­ве­ка. спо­соб само­го глу­бо­ко­го и вме­сте с тем само­го внеш­не­го реаль­но ощу­ти­тель­но­го соеди­не­ния с ним. Отсю­да те про­блес­ки незем­но­го бла­жен­ства, то вея­ние нездеш­ней радо­сти, кото­ры­ми сопро­вож­да­ет­ся любовь даже несо­вер­шен­ная и кото­рые дела­ют ее, даже несо­вер­шен­ную, вели­чай­шим насла­жде­ни­ем людей и богов. Отсю­да же и глу­бо­чай­шее стра­да­ние люб­ви, бес­силь­ной удер­жать свой истин­ный пред­мет и все более и более от него удаляющейся.

Здесь полу­ча­ет свое закон­ное место и тот эле­мент обо­жа­ния и бес­пре­дель­ной пре­дан­но­сти, кото­рый так свой­ствен люб­ви и так мало име­ет смыс­ла, если отно­сит­ся толь­ко к зем­но­му ее пред­ме­ту, в отдель­но­сти от небесного.

Мисти­че­ское осно­ва­ние двой­ствен­но­го или, луч­ше ска­зать, дву­сто­рон­не­го харак­те­ра люб­ви раз­ре­ша­ет вопрос о воз­мож­но­сти повто­ре­ния люб­ви. Небес­ный пред­мет нашей люб­ви толь­ко один, все­гда и для всех один и тот же — веч­ная Жен­ствен­ность Божия; но так как зада­ча истин­ной люб­ви состо­ит не в том толь­ко, что­бы покло­нять­ся это­му выс­ше­му пред­ме­ту, а в том, что­бы реа­ли­зо­вать и вопло­тить его в дру­гом, низ­шем суще­стве той же жен­ской фор­мы, но зем­ной при­ро­ды, оно же есть лишь одно из мно­гих, то его един­ствен­ное зна­че­ние для любя­ще­го, конеч­но, может быть и пре­хо­дя­щим. А долж­но ли быть тако­вым и поче­му, это уже реша­ет­ся в каж­дом инди­ви­ду­аль­ном слу­чае и зави­сит не от еди­ной и неиз­мен­ной мисти­че­ской осно­вы истин­но­го любов­но­го про­цес­са, а от его даль­ней­ших нрав­ствен­ных и физи­че­ских усло­вий, кото­рые мы и долж­ны рассмотреть.

При­ме­ча­ния:

1. Я изло­жил общую сущ­ность отвер­га­е­мо­го мною взгля­да, не оста­нав­ли­ва­ясь на вто­ро­сте­пен­ных видо­из­ме­не­ни­ях, кото­рые он пред­став­ля­ет у Шопен­гау­э­ра, Гарт­ма­на и др. В недав­но вышед­шей бро­шю­ре «Основ­ной дви­га­тель наслед­ствен­но­сти» (М., 1891 г.) Валь­тер пыта­ет­ся исто­ри­че­ски­ми фак­та­ми дока­зать, что вели­кие люди явля­ют­ся пло­дом силь­ной вза­им­ной любви.
2. Здесь и далее я пояс­няю свое рас­суж­де­ние при­ме­ра­ми пре­иму­ще­ствен­но из вели­ких про­из­ве­де­ний поэ­зии. Они пред­по­чти­тель­нее при­ме­ров из дей­стви­тель­ной жиз­ни, так как пред­став­ля­ют не отдель­ные явле­ния, а целые типы.
3. Так назы­ва­ют­ся на цер­ков­ном язы­ке пре­иму­ще­ствен­но свв. Иоаким и Анна, но и про­чие пред­ки Бого­ма­те­ри носят ино­гда у цер­ков­ных писа­те­лей это название.
4. По-види­мо­му, это исклю­ча­ет­ся извест­ным при­клю­че­ни­ем в Егип­те, кото­рое при силь­ной люб­ви было бы пси­хо­ло­ги­че­ски невозможно.
5. Если ска­жут, что эти сло­ва бого­вдох­но­вен­ны, то это будет не воз­ра­же­ние, а толь­ко пере­вод моей мыс­ли на тео­ло­ги­че­ский язык.
6. Я назы­ваю поло­вой любо­вью (за неиме­ни­ем луч­ше­го назва­ния) исклю­чи­тель­ную при­вя­зан­ность (как обо­юд­ную, так и одно­сто­рон­нюю) меж­ду лица­ми раз­но­го пола, могу­щи­ми быть меж­ду собой в отно­ше­нии мужа и жены, нисколь­ко не пред­ре­шая при этом вопро­са о зна­че­нии физио­ло­ги­че­ской сто­ро­ны дела.
7. Наше «обще­ство», а в том чис­ле и свет­ские дамы, с вос­хи­ще­ни­ем чита­ли эти про­из­ве­де­ния, в осо­бен­но­сти «Крей­це­ро­ву сона­ту»; но едва ли хоть одна из них после это­го чте­ния отка­за­лась от како­го-нибудь при­гла­ше­ния на бал — так труд­но одной мора­лью, хотя бы и в совре­мен­ной худо­же­ствен­ной фор­ме, изме­нить реаль­ное дей­ствие обще­ствен­ной среды.
8. См. у Бинэ. Фети­шизм в люб­ви; так­же Крафт-Эбинг. Сек­су­аль­ная психопатия.
9. См там же.
10. По пово­ду недав­них тол­ков о смер­ти и стра­хе смер­ти нуж­но заме­тить, что кро­ме стра­ха и рав­но­ду­шия — оди­на­ко­во недо­стой­ных мыс­ля­ще­го и любя­ще­го суще­ства — есть и тре­тье отно­ше­ние — борь­ба и тор­же­ство над смер­тью. Дело идет не о сво­ей смер­ти, о кото­рой нрав­ствен­но и физи­че­ски здо­ро­вые люди, конеч­но, мало забо­тят­ся, а о смер­ти дру­гих, люби­мых существ, к кото­рой без­нрав­ствен­ное отно­ше­ние для любя­ще­го невоз­мож­но (см. Ин 11:33–38 ).

Источник