Что такое глиняный пулемет
Четыре главные угрозы российской экономике в 2022 году
Украина станет пристанищем для российских уголовников
Кто уничтожил новейший корабль ВМФ России
Зеленскому придется повторить «преступления Порошенко»
Взрыв в Серпуховском монастыре списали на cамоубийство
Новая глава МИД ФРГ приведет к войне всех против всех
Игорь Мальцев, писатель, журналист, публицист
Несите новую элиту
Владимир Можегов, публицист
Суррогатное материнство – это сделка по покупке ребенка
Сергей Худиев, публицист, богослов
«Бомба» от Ленина в основании СССР
Порошенко вне закона
Роль СССР в убийстве Кеннеди
Самой красивой американкой признали девушку из Аляски
В Новосибирске прошла выкатка ударного беспилотника «Охотник»
Выбрана новая «Мисс Вселенная»
Российским школьникам покажут маршрут «Золотое кольцо» по Ярославской области
В Марий Эл открыли новое здание государственной филармонии
В Оренбурге легендарная «Катюша» вернулась в парк «Салют, Победа!»
Главная тема
утрата доверия
подготовка провокации
Советский Союз
Видео
Оценка Всемирного банка
противоположные позиции
корвет «Проворный»
главная тема
серьезные основания
преклонение перед победой
опасное соучастие
развал СССР
на ваш взгляд
Глиняный пулемет
 |
Виктор Пелевин, как и наш герой прошлой недели Алексей Иванов, в молодости был фантастом. Несколько лет назад говорили: поэт – Пушкин, миллиардер – Билл Гейтс, напиток – кока-кола, современный русский писатель – Виктор Пелевин.
Если я и утрирую, то самую малость. В девяностые он был первым и единственным культовым писателем. Маринина, Доценко и Бушков не в счет, мы говорим о литературе, не о заменителях.
По Москве гуляли даже фальшивые Пелевины, новые «дети лейтенанта Шмидта», охмуряли девушек: «Позвольте представиться: Виктор Пелевин
В начале девяностых Пелевина охотно печатали в толстых журналах, и читатели покупали вышедшие уже из моды «толстяки», покупали ради Пелевина.
Апрельский и майский номера «Знамени» за 1996 год с романом «Чапаев и Пустота» читатели разбирали, как мороженое в жаркий день. Кажется, это был последний в нашей истории случай ажиотажного спроса на литературный журнал.
По Москве гуляли даже фальшивые Пелевины, новые «дети лейтенанта Шмидта», охмуряли девушек: «Позвольте представиться: Виктор Пелевин».
Пелевина начали переводить на иностранные языки, он стал ведущим автором респектабельного издательства «Вагриус», позднее его переманит к себе более денежное «Эксмо».
Но в начале нового века королю девяностых пришлось потесниться. Костры «Идущих вместе» вознесли до небес тиражи копрофага Владимира Сорокина. Интеллигенция «подсела» на Б. Акунина. Изрядный кусок рынка завоевала Людмила Улицкая. Модным автором стал Евгений Гришковец, еще недавно безвестный провинциальный мим.
«Проект «Пелевин» кончился», – констатировала другой персонаж цикла «Писатель недели» Ольга Славникова несколько лет назад. В чём-то Славникова права: Пелевин уже не тот.
В сиянии чужой славы автор «Чапаева и Пустоты» как-то потускнел, но не исчез вовсе, не растворился. Каждая новая книга Пелевина по-прежнему становится бестселлером, одно за другим выходят его двух-трех-четырехтомные собрания сочинений.
Пелевина издают даже больше, чем в девяностые: первый тираж «Generation П» (1999 год) составил всего-то 35 000, первый тираж «Ампир В» (2006 год) – 150 100. Жив курилка!
Хороший писатель, который плохо пишет
 |
Конечно, постоянным читателям Бушкова или Донцовой Пелевин покажется Джойсом, но остальных-то не обманешь.
Сюжет Пелевин сочиняет с натугой, действие буксует, эпизоды затягиваются. Получается неувлекательно и неизобретательно. Даже короткие рассказы Пелевина нередко скучны, тягомотны, неряшливо отделаны. Композиция расползается по швам, что в ранних рассказах, что в поздних романах.
Лирический герой Пелевина кочует из романа в роман, практически не развиваясь. Меняются только имена и профессии.
Рама, начальник гламура и дискурса из «Ампир В» – это реинкарнация банкира Степы («ДПП (НН)», который, в свою очередь, наследует Вавилену Татарскому («Generation П»), Петьке Пустоте («Чапаев и Пустота») и даже Омону Кривомазову («Омон Ра»).
Прочие герои многонаселенных романов Пелевина и вовсе не запоминаются. Захлопнув книгу, еще помнишь трех-четырех, потом и они улетучатся из памяти.
Немногие исключения лишь подтверждает правило: Чапаев, Анка и Котовский – мифологические персонажи, закрепившиеся в массовом сознании задолго до Пелевина.
Иронизировать над стилем Пелевина не хочется, стоит ли повторять трюизмы? Когда-то редакторы «Знамени» и «Нового мира» исправляли за ним стилистические ошибки, но с конца девяностых романы Пелевина выходят в авторской редакции. Результат налицо: откройте любую книгу «позднего» Пелевина, комментарии не потребуются.
Пристрастие Пелевина к разнообразным вариантам жаргона (от лексики «братков» до языка интернет-чата) объяснил филолог Михаил Свердлов: Пелевин просто не способен освоить литературный язык, а жаргон проще, примитивней, с ним легче работать.
За что же читатель полюбил Пелевина? Или гофмановская фея Розабельверде, заколдовавшая некогда злого урода Крошку Цахеса, сжалилась однажды над молодым и не очень одаренным писателем? Сделала так, чтобы очевидные недостатки представлялись читателю достоинствами?
Полагаю, на этот раз обошлось без помощи волшебства.
На эту тему
Однажды Пелевин сказал: «Я писатель. Я ни перед кем не ответствен».
Фразу подхватил известный философ-радиожурналист Борис Парамонов: «Это, конечно, революция в русской литературе, в самом облике русского писателя, всегда… бывшего носителем морального сознания общества…»
«Старому» пониманию искусства и литературы Парамонов противопоставил «новое»:
«…мы и ценим искусство – за номера. Пелевин же – особенно искусный клоун».
Как же он не прав! Пелевин – идейный писатель, только к нему в 1991–2001 применим самый почетный для русского писателя титул – властитель дум.
Властителя дум нельзя понять вне контекста эпохи. Белинский, Чернышевский, а позднее Горький были позитивистами и оптимистами. «Исправьте общество, и пороков не будет». «Что делать?» и «Мать», письмо Белинского к Гоголю и «Две души» Максима Горького можно свести к этой нехитрой формуле, позаимствованной у французских просветителей.
Русские писатели-позитивисты ориентировались на людей оптимистичных, предприимчивых, пассионарных, готовых и способных изменить мир. Для таких же людей писал враждебный позитивистам Лев Толстой.
И последователи Чернышевского (а это, по большому счету, вся русская революционная интеллигенция) мир действительно изменили, а толстовцы создали новую религию.
Этот фантасмагоричный мир населяли усталые, апатичные, разочарованные люди, озабоченные либо обогащением, либо выживанием. Традиционный властитель дум был им не нужен. Позднего Астафьева читали мало. Солженицына и вовсе возненавидели: какое право он имеет нас учить?!
Никто не стремился изменить мир (на такую работу сил уже не осталось). Обыватель ждал человека, который смог бы объяснить суть происходящего и подсказать, как лучше устроиться, не более.
Вот тут и появился Пелевин со своим буддизмом.
В любой литературной энциклопедии говорится, что первый рассказ Пелевина «Колдун Игнат и люди» еще в 1989 году напечатал журнал «Химия и жизнь».
Рассказ был, прямо сказать, убогий. И не рассказ даже – анекдот: пасторальные русские крестьяне объявили колдуну Игнату: «Убить тебя думаем. Всем миром решили. Мир завсегда колдунов убивает», – а он им и отвечает: «Мир сам давно убит своими собственными колдунами», – и растаял в воздухе.
Сродни более позднему: «Мир это анекдот, который Господь Бог рассказал самому себе».
Из этого неказистого рябого яйца и вылупился Пелевин.
Как известно, почти в каждом своем произведении Пелевин проповедует одно и то же – буддизм, – но использует при этом разнообразные художественные средства.
В ранних рассказах – это довольно-таки примитивные, плоские притчи, анекдоты, дидактические новеллы, вроде «Затворника и Шестипалого». Но далеко на притчах не уедешь, а потому Пелевин, плохой писатель, но умный человек, пересмотрел стратегию.
Экзистенциальные проблемы бытия и небытия Пелевин начал подавать под острым соусом современности.
Стратегия выбрана правильно. Во-первых, религиозные вопросы излагать языком, максимально понятным целевой аудитории. Меняется target group – меняется и язык.
Во-вторых, оперировать актуальными понятиями, встраиваться в текущий социально-политический контекст. В-третьих, маскировать проповедь игрой, интонацию проповедника – иронией.
Все три задачи Пелевин выполнил блестяще!
 |
В начале девяностых средой обитания Пелевина были гниющие останки советского мифа. Автор «Омона Ра» и «Принца Госплана» казался этаким веселым могильным червем, одним из многочисленных существ, населяющих помойные ямы, навозные кучи, гумус.
Под видом развенчания советского мифа Пелевин доказывал иллюзорность всего сущего. Он так удачно вписался в эпоху всеобщих разоблачений, что даже студенты-филологи начала девяностых всерьез полагали, будто в советских летных училищах курсантам отпиливают ноги (см. «Омон Ра»).
Этапной вещью стал для Пелевина роман «Чапаев и Пустота». Пелевин здесь перешел к открытой проповеди дзен-буддизма и фактически отмежевался от приписываемого ему постмодернизма: деконструкция мифа о Чапаеве – не самоцель, не игра ради игры, но только средство, ракетоноситель.
После «Чапаева» Пелевин окончательно забросит притчи и перейдет к политической и социальной философии. Еще до публикации «Чапаева» в «Огоньке» появляется рассказ-фельетон «Папахи на башнях», написанный по горячим следа Буденовской трагедии.
Шамиль Басаев захватывает Кремль, но не находит там ни министров, ни депутатов, ни военных. Вокруг только журналисты и поп-певцы. Средоточие власти оказывается пустотой, а эфемерный мир шоу-бизнеса – понятным, доходчивым образом майи, морока, принятого за мир.
Через несколько месяцев после дефолта выходит роман «Generation П» с посвящением: «Памяти среднего класса». Одним из первых Пелевин осваивает язык яппи, своей основной target group.
Этот корявый, изобилующий уродливыми варваризмами и матерщиной язык – в сущности, бездарная пародия на язык Тургенева и Толстого – вполне подходит автору: читатель его понимает, а это для властителя дум – главное.
Вам надобно песен – их есть у меня! Позднее Пелевин освоит и совсем уж убогий язык интернет-чата («Шлем ужаса»).
Зрелый Пелевин афористичен. Это тоже хорошо. Сложные умозаключения читатель не усвоит, а вот афоризмы ему – в самый раз. Коротко и ясно, как рекламный слоган:
«Солидный Господь для солидных господ».
«Антирусский заговор, безусловно, существует – проблема только в том, что в нём участвует всё взрослое население России».
Покров майи принимает форму современного общества, управляемого через телевизор неизвестно кем и неясно зачем.
«Но какая же гадина написала этот сценарий?»
Очевидно, не Бог. Боги Пелевина живут по тем же непонятно кем данным законам. Любопытно другое: боги-то – вавилонские.
Автор «Generation П» и «Ампир В» действует в русле иудейско-христианской традиции, где Вавилон, халдеи и весь шумеро-аккадский пантеон во главе с Мардуком и Астартой (Иштар) символизировали ложное, враждебное, порочное – «мерзость сидонская».
«Generation П» раскупали быстрее детективов Александры Марининой, которая была тогда на пике популярности.
Пелевин не устает напоминать: этим псевдомиром управляют вампиры и оборотни, пусть даже в погонах, а создала его Великая Мышь, она же Иштар, только вот уже забыла – зачем. Да это и неважно, ведь главной причиной «плачевного состояния человека в жизни является прежде всего само представление о существовании человека, жизни и состоянии плачевности».
Осознав это, герой либо становится равным богам – вступает в брак с Иштар, воплощенным мороком, либо обретает освобождение: Омон Кривомазов покидает фальшивую «Луну», лиса-проститутка А Хули превращается в радугу (привет другому персонажу цикла «Писатель недели» Александру Проханову), герои «Чапаева и Пустоты», уничтожив иллюзорный мир, растворяются в сияющем потоке Условной Реки Абсолютной Любви (Урала), то есть из одной пустоты переходят в другую, из ниоткуда в никуда.
Пелевин продолжает проповедовать одно и то же, и до сих пор ему никто не скажет: «Замолкни, зануда». Значит, проповедник он хороший. «Великий борец за освобождение человечества Сиддхартха Гаутама» мог бы гордиться им.
Разбор романа В.О. Пелевина «Чапаев и Пустота» Часть 4
Выход четвёртой части немного затянулся, так что кратко напомню о чём писал в предыдущих.
Сюжетно я остановился на возвращении Петра в 1918 год, только он уже не Пётр. Он Петька. А Чапаев – Чапай. Такая трансформация имён говорит о сближении персонажей, ведь раньше они общались на «вы» и вообще не особо доверяли друг другу. События, сблизившие их с Чапаевым и Анной Пётр по большей части забыл, но знает что это был бой на станции Лозовая.
…когда я пришел в себя. Впрочем, я не уверен, что выражение «пришел в себя» вполне подходит. Я с детства ощущал в нем какую-то стыдливую двусмысленность: кто именно пришел? куда пришел? и, что самое занимательное, откуда? — одним словом, сплошное передергивание, как за карточным столом на волжском пароходе. С возрастом я понял, что на самом деле слова «прийти в себя» означают «прийти к другим», потому что именно эти другие с рождения объясняют тебе, какие усилия ты должен проделать над собой, чтобы принять угодную им форму.
Во второй части романа автор начинает выдавать эпичные цитаты одну за одной, без особой привязки к сюжету, в виде абсолютно самостоятельных смысловых единиц.
Но дело не в этом. Я полагаю это выражение не вполне подходящим для описания моего состояния, потому что, очнувшись, я не проснулся полностью, а как бы осознал себя в зыбкой неглубокой дреме, в том знакомом каждому человеку нематериальном мире на границе сна и бодрствования, где все, что есть вокруг, — это мгновенно возникающие и растворяющиеся в сознании видения и мысли, а тот, вокруг которого они возникают, сам по себе начисто отсутствует. Обычно пролетаешь это состояние мгновенно, но я отчего-то застрял в нем на несколько долгих секунд; мои мысли касались главным образом Аристотеля. Они были бессвязными и почти лишенными смысла — этот идеологический прадед большевизма вызывал во мне мало симпатии, но личной ненависти за вчерашнее я не ощущал; видимо, изобретенное им понятие субстанции было недостаточно субстанциональным, чтобы причинить мне серьезный вред. Интересно, что этому в моем полусне имелось убедительнейшее из доказательств: когда бюст разлетелся от удара, выяснилось, что он был пустотелым. Вот если бы меня по голове ударили бюстом Платона, подумал я, то результат был бы куда как серьезнее.
Описание состояния такого полусна важно в контексте правильного понимания субъективного идеализма, к подробнейшему и всестороннему раскрытию которого подходит роман. Можно сказать, что в этом абзаце написана завязка основной смысловой части книги.
Также следует отметить, что единственным философом, которого Пелевин хоть как-то уважает является Платон, чьи идеи лежат в основе того самого субъективного идеализма. Противопоставление Аристотеля и Платона в виде гипсовых бюстов (судя по снимкам из википедии это почти одно и то же лицо) отсылает нас к разнице в идеях этих античных философов. Среди «субстанции» Аристотеля и «сущности» Платона автор полагает более весомой последнюю.
Далее мы видим как рядом с раненым Петром сидит Анна, читающая книгу Гамсуна, популярного в те времена писателя, как в мире, так и в России. О своем творчестве Гамсун писал так: «Как современный психолог, я должен осветить и исследовать душу. Я должен исследовать её вдоль и поперек, со всех точек зрения, проникнуть в самые тайные глубины».
Дальше идёт описание прошедших событий: Пётр стал командующим эскадроном, получил наградную шашку, денщика и до сих пор находится у Анны во френдзоне. А также узнаёт, что их полк стоит лагерем в некоем городе, а на улице наступило лето, тогда как сцена в поезде происходила весной. Ну и саквояж Фон Эрнена с банкой кокаина никуда не делся. Более того, в него добавились бинокль и записная книжка.
Кроме того, я обнаружил в саквояже маленький бинокль и записную книжку, на треть исписанную, без всяких сомнений, моей рукой. Большая часть заметок была мне совершенно непонятна — они касались лошадей, сена и людей, чьи имена мне ничего не говорили. Но, кроме этого, мне попались на глаза несколько фраз, весьма похожих на те, что я имею обыкновение записывать:
«Христианство и др. религ. можно рассматривать как совокупность разноудаленных объектов, излуч. опред. энерг. Как ослепительно сияет фигура распятого Бога! И как глупо называть хр. примитивной системой! Если вдуматься, в революцию Россию вверг не Распутин, а его убийство».
И еще, двумя страницами ниже:
«В жизни все „успехи“ нужно соотносить с тем интервалом времени, на котором они достигаются; если этот интервал чрезмерно долог, то большинство достижений оказываются обессмысленными в большей или меньшей степени; любое из достижений (во всяком случае, практических) оказывается равным нулю, если отнести его к длине всей жизни, потому что после смерти не имеет значения ничего. Не забыть про надпись на потолке».
Эти записи – очень тонкая шутка Пелевина над характерной формой восточных «шлоков». Это название на санскрите, означает короткую (относительно) запись, передающую глубокий смысл. Аналог христианских притч, только без действующих лиц и описаний природы. Трактовать такие записи можно как угодно, вплоть до противоположного смысла.
— Скажите, Анна, — спросил я, — а что это за офицеры за соседним столом? Какая вообще власть в этом городе?
— Вообще-то, — сказала Анна, — город занят красными, но в нем есть и белые. Или можно сказать, что он занят белыми, но в нем есть и красные. Так что одеваться лучше нейтрально. Примерно как мы сейчас.
Первый офицер закрыл глаза и несколько секунд молчал. Потом вдруг сказал:
— Говорят, в городе недавно видели барона Юнгерна. Он ехал на лошади, в красном халате с золотым крестом на груди, и никого не боялся…
А у Пелевина он – ещё один Будда, духовный учитель и страж валгаллы. Вообще такое переосмысление исторических личностей часто встречается в творчестве автора, особенно ярко в s.n.u.f.f. где был антихрист, и его символ – спастика (свастика, три из четырёх концов которой такие же как у нацистов, а четвёртый продолжается косой линией, пересекающей нижнюю линию на манер православного креста с перекладиной. Название также обыгрывает название православного креста «спас»).
Дальше идёт сцена, в которой Анна и Пётр разговаривают, ссорятся, обливают друг друга шампанским, Пётр за свои сомнения в реальности мира получает вызов на дуэль, всё это написано с отличным юмором, и максимально накаляет обстановку перед эпичным появлением Котовского:
— Вы слышали про русскую рулетку, господа? — спросил он. — Ну!
— Слышали, — ответил офицер с багровым лицом.
— Можете считать, что сейчас вы оба в нее играете, а я являюсь чем-то вроде крупье.
На многозначительной отсылке я завершаю вторую часть разбора творчества Пелевина, подписывайтесь чтобы не пропустить следующие!
О чём на самом деле пишет Пелевин
Фото https://knigamir.com/uploadПочему вам обязательно стоит познакомиться с прозой одного из главных авторов современной русской литературы
Виктор Олегович Пелевин – один из самых известных и востребованных современных российских писателей. Выбирая новый роман в книжном магазине, вы наверняка замечали его книги – с аляповатыми, сюрреалистическими обложками и странными названиями. Случайного покупателя их внешний вид вполне может отпугнуть. Может быть, не зря, возможно, такого эффекта добивался сам автор. Нарочитая неэстетичность обложек сигнализирует, что перед нами необычные книги. Книги не для всех. Тем не менее, Пелевин снискал огромную популярность среди людей мыслящих. Чем же столь замечательна его проза?
Виктор Олегович явно старается быть злободневным. И хотя новые книги автора выходят ежегодно, порой он не успевает вписаться в тренды, меняющиеся в интернет-пространстве с головокружительной скоростью. Поэтому ценить Пелевина за актуальные и злободневные шутки и великолепную игру с языком, конечно, стоит, но едва ли можно назвать их главными достоинствами прозы.
Произведения Виктора Олеговича пестрят абсурдными элементами: тайное общество рекламщиков, управляющее миром; сваха, призывающая женихов из мира мёртвых; олигарх, поклоняющийся сакральным числам… всё это безумие, как ни странно, органично складывается в убедительное отражение окружающего нас информационного пространства. Пространства полного суеты, пустых стремлений и бессмыслицы. Пространства продающих и покупающих, пространства бездумных потребителей.
Но стержневым элементом пелевинской прозы можно назвать философию, которую он красной линией проводит сквозь свои произведения. Пелевин предлагает взглянуть на жизнь под другим углом, детерминирует понятия «успех», «мораль», «счастье»…
И реальность, на которую писатель открывает наш взгляд, по-настоящему ужасает. За фасадом привычной нам мира, мы обнаруживаем абсурдную и зачастую жестокую бессмыслицу бытия. Мысли об этой бессмысленности, вероятно, приходили каждому, но далеко не у всех хватает мужества взглянуть на неё прямо. Пелевину мужества хватило. Он, однако, идёт дальше и ищет из бесплодной «суеты сует» выход. И порой кажется, что ему это удаётся.
Пелевин – апологет буддизма. Не оптимистично-современного, а консервативного, пессимистического, восходящего к Сиддхартхе Гаутаме. Но именно через старую буддистскую философию автор спасает своих ищущих правду персонажей. И заодно оставляет нам подсказки, как, если уж не достичь нирваны, то жить осознаннее.
С чего же стоит начать читать Пелевина? Вот выборка из нескольких его работ: «Чапаев и Пустота», «Generation П», «Омон Ра», «T». Или же можно начать с одноимённой отечественной экранизацией романа «Generation П» (2011 г.).
Познакомиться с прозой Пелевина точно стоит: его книги могут изменить ваш взгляд на мир.