Что такое настоящее безумие
Значение слова «безумие»
1. Сумасшествие. Приступ безумия.
2. Крайнее безрассудство; безрассудный поступок. [Матвею] казалось, что обедать в ресторане — чистое безумие. Короленко, Без языка.
Источник (печатная версия): Словарь русского языка: В 4-х т. / РАН, Ин-т лингвистич. исследований; Под ред. А. П. Евгеньевой. — 4-е изд., стер. — М.: Рус. яз.; Полиграфресурсы, 1999; (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
БЕЗУ’МИЕ, я, мн. нет, ср. 1. Безрассудство, безрассудный поступок. С его стороны было безумием принимать такие условия. Любить до безумия. 2. Сумасшествие (устар.).
Источник: «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935-1940); (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека
безу́мие
1. то же, что сумасшествие; психическое расстройство ◆ Но что-то было в нём очень странное; во взгляде его светилась как будто даже восторженность, — пожалуй, был и смысл и ум, — но в то же время мелькало как будто и безумие. Ф. М. Достоевский, «Преступление и наказание», 1866 г. ◆ Все заметили безумие бургомистра, перестали танцевать, стали жаться по стенам, а он всё кружится в бешеном танце. К. С. Станиславский, «Моя жизнь в искусстве», 1925–1928 г (цитата из НКРЯ)
2. безрассудство, отсутствие логики или осторожности в действиях или высказываниях ◆ Или не безумие ли обедать на таком сервизе, какого нет ни у кого, хоть бы пришлось отдать за него половину имения? И. А. Гончаров, «Фрегат „Паллада“», 1855 г. ◆ Началось у нас после первого боя краткое перемирие, потому что нас розняли, и пошёл тут спор; я сам и не знаю, как впал от этого в такое безумие, что сам не знаю, что про вас наговорил. Н. С. Лесков, «Железная воля», 1876 г. (цитата из НКРЯ)
Делаем Карту слов лучше вместе
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: чеканный — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Что такое безумие, его определение и профилактика?
Человеческий мозг – удивительное устройство, которое с легкостью перерабатывает гигабайты информации, потребляя минимум энергии. Но с такой же легкостью он болеет или впадает в зависимость. Это доказано научно, ведь список ментальных заболеваний, которые раньше обозначались одним диагнозом «безумие» постоянно растет. Где проходит граница нормы и ненормальности? По каким признакам определяется сумасшествие и нужно ли вообще его определять? Как отличить временные последствия стресса от ментального расстройства? Статья пригодится всем, кто заботится о психоэмоциональном здоровье.
Что такое безумие?
Безумие — это обобщенное название связанных с психопатологией расстройств, характеризующихся искаженным восприятием реальности и болезненно извращенной психической деятельностью. Это условное понятие, охватывающее совокупность разных заболеваний. Но более широкое, чем психическая болезнь. Под диагноз «безумие» подводят больных с органическими поражениями головного мозга, личностными расстройствами, различными видами психозов, сексуальными отклонениями, старческой деменцией, – всех, чье состояние не вписывается в рамки душевного здоровья.
Несмотря на то, что у безумия есть современное название – сумасшествие, единого определения этого феномена пока нет. В медицине термин считается слишком общим и для патопсихологической диагностики не используется. Поэтому безумие, скорее, не медицинский, а юридический термин, который указывает на социально неприспособленное поведение или неспособность отвечать перед законом за свои правонарушения.
До конца XIX века безумным называли любое поведение, которое не вписывалось в общепринятые нормы конкретного сообщества. Безумцами считали самоубийц, лунатиков, эпилептиков, а также тех, кто страдал от галлюцинаций или последствий черепно-мозговых травм. Но безумным называли также любого, кто отличался нестандартным мышлением, был способен на необдуманные или неадекватные поступки, не понятные для соотечественников.
Вообще неадекватность, странность, способность «выйти из себя» имеют настолько разнообразные проявления, что требуют уточнения. Условно безумие разделяют на два вида: первый проявляется разрушительным воздействием на рассудок (потерей рассудка), а второй – священным неистовством, свойственным гениям, пророкам, вождям религиозных движений. То есть безумие – это не непременно глупость или недостаток ума, а иной способ мышления. Недаром в некоторых языках безумие и пророческий дар описываются одинаковыми словами.
История безумия.
Тема ума и безумия была особенно актуальной в Античности, где имела два подхода к анализу: медицинский и философский. В философии сумасшествие считалось одним из проявления вдохновения. «Безумие – вот без чего нет великого поэта», – провозглашал Цицерон. С точки зрения медицины безумие считалось проклятием богов, требовавшим жертвоприношения. Но была другая точка зрения, выраженная Гиппократом, объяснявшим психические черты личности не божественной, а физической природой человека.
В суровом Средневековье люди с «особыми состояниями» признавались отступниками от церкви, насильно содержались в приютах в ужасных условиях. На Руси их называли юродивыми, признавали вестниками народной правды или пророками. Власть впервые обратила внимание на сумасшедших во времена Ивана Грозного, и посчитала болезнь поводом для изоляции.
Тема сумасшествия актуальна в литературе и кино. Большинство великих русских писателей: Гоголь, Достоевский, Чехов посвятили теме безумия свои произведения. О непостижимой связи сумасшествия с творчеством писали Шиллер, Гете, Гофман. Размышления о тонкой границе нормы и патологии есть в фильмах Хичкока, серии картин про Ганнибала Лектора.
Зигмунд Фрейд рассмотрел в симптомах сумасшествия психологическую составляющую, а также высказался о взаимосвязи бессознательного с телесным. Философский и социально-культурный масштаб безумие получило после публикации книги Мишеля Фуко «История безумия в классическую эпоху», в которой автор выдвинул теорию «великого заточения». По мнению автора безумие возникает в момент, когда разум сам решает перейти границы разумного и того, что возможно считать неразумным.
В XXI веке теория о взаимосвязи гениальности с безумием остается популярной, а границы нормы, нормальности и патологии – достаточно размытыми.
Как определить безумие?
Медицинский диагноз ставится после поэтапного исследования личности больного, оценки его личностных особенностей, мышления, памяти, мотивации, поведения. Для исследования используются собеседования, рисуночные тесты, оценочные матрицы. Но диагностировать у себя тяжелое психическое расстройство невозможно. Более того, распознать сумасшедшего в другом человеке без опыта работы в психиатрии очень непросто. Если человек кричит, бунтует против устоявшихся правил или совершает непонятные для большинства поступки – это еще не говорит о его психическом нездоровье. И о психическом здоровье тоже не говорит.
И все же, как распознать психически нестабильного человека? Психиатры называют два главных критерия, по которым признают психотическое расстройство:
Другие признаки душевного расстройства:
Конечно, проявление одного-двух признаков еще не указывает на безумие. Если совпадают симптомы по большинству пунктов, это повод обратить на них больше внимания. Тем более, если:
10 признаков ментального здоровья.
Верный диагноз может поставить только врач-психиатр. Неподготовленным все же советуют отталкиваться от определения «Психическое расстройство – это понятие, противоположное психическому здоровью». Чтобы протестировать себя и не сомневаться в ясности своего сознания, можно свериться с 10 основными элементами психоэмоционального здоровья:
Чем больше плюсов будет поставлено при тестировании, тем ближе психическое здоровье к норме.
Как сохранить психическое здоровье?
Научный прогресс не только меняет жизнь к лучшему, но повышает статистику ментальных расстройств. Чтобы сохранить и укрепить психическое здоровье людей, психологи, врачи, педагоги, эксперты из разных областей науки собираются на ежегодные международные конгрессы.
Вот работающий план профилактики ментального здоровья, разработанный совместными усилиями:
Выводы:
Что такое настоящее безумие
Методы безумия и безумие метода
Хоть это и безумие, в нем есть свой метод
У. Шекспир. Гамлет (акт 2, сцена 2)
Не дай мне Бог сойти с ума.
А. Пушкин
Тема этой работы — два вида безумия, поэтическое и философское, или экстатическое и доктринальное. Безумие при этом рассматривается не как медицинский факт, а как культурный символ. Не клиника, а поэтика и метафизика безумия. Я постараюсь показать связь безумия с наклонностями творческого ума и охарактеризовать метод критического чтения, основанный на гипотезе авторского безумия, а затем кратко очертить и самокритическую сторону этого метода.
Безумие — это язык, на котором культура говорит не менее выразительно, чем на языке разума. Безумие — это не отсутствие разума, а его потеря, т. е. третье, послеразумное состояние личности. В природе есть беззвучие, тишина, но молчание свойственно лишь говорящим. В природе есть неразумность, немыслие, но безумие свойственно лишь мыслящим и разумным.
512
Безумие примерно так относится к уму, как молчание — к речи. Хотя внешне, по своему акустическому составу, молчание тождественно тишине и означает отсутствие звуков, структурно молчание гораздо ближе разговору и делит с ним интенциональную обращенность сознания на что-то. Смысл сказанного задает и дальнейший смысл несказанному. Как говорил Гуссерль, сознание есть всегда «сознание-о». Безумие тоже может быть формой сознания, способом его артикуляции, и занимать законное место в ряду других форм: думать о-., говорить о. писать о-, молчать о. безумствовать о-. Влюбленные могут говорить, а могут и молчать о своей любви. О чем невозможно говорить, о том можно молчать — именно потому, что молчать можно лишь о том, о чем можно и говорить. О чем можно мыслить, о том можно и безумствовать.
Особенно это относится к тем безумцам и молчальникам, которые когда-то блистали умом и словом. Они имеют право на вопрос: о чем они молчат, о чем безумствуют. Своим творчеством они уже вошли в то поле «о-ности», интенциональности, из которого нет исхода. Все разрывы, паузы, зияния в этом поле полнятся смыслом, как язык полнится паузами и пробелами, сосредотачивая в них свой (за)предельный. иначе не выразимый смысл. Как война есть продолжение политики иными средствами, так безумие есть жизнь ума, продолженная иными средствами.
Этот вопрос о чем? — витает над безумием Ницше, сама философия которого оправдывала безумие вообще и тем самым предвосхищала его собственную болезнь. «Почти повсюду именно безумие прокладывает путь новой мысли». Не означало ли это, в случае Ницше, что и обратное верно: новая мысль проложила путь безумию?
513
Есть две жертвы, или два героя, поэтического безумия, которые своим разительным сходством позволяют резче выделить общую закономерность — связь безумия с поэтической устремленностью самого ума.
1. Гельдерлин и Батюшков
Нам Музы дорого таланты продают!.
Константин Батюшков
Словно в небесное рабство продан я.
Фридрих Гельдерлин
Гельдерлин (1770—1843) и Батюшков (1787—1855) — почти современники: немецкий всего на семнадцать лет старше русскою. Оба принадлежат эпохе, получившей название романтизма. Оба великие— но в тени еще более великих: Гете, Пушкина. И какая похожая судьба!
Оба прожили в свете сознания, в благосклонности муз ровно половину своего земного срока. Батюшков жил 68 лет 34 из них — поэтом, 34 — идиотом. И у Гельдерлина так же надвое и так же поровну разбита жизнь, словно есть в ней чей-то беспощадно строгий расчет: прожил 72 года, первую половину (36 лет) — мечтателем, странником, влюбленным, вторую (тоже 36) — домоседом,
514
кротчайшим из дураков. Этот провинциальный Тюбинген и периферийная Вологда,где провели они остаток дней (а в остатке— половина жизни),— как страшно возвращаться в глухую отчизну предков из блеска культурных столиц, унося только помраченный разум. Вырождаться в углу, в котором родился.
Середина жизни. Данте писал, что «для большинства людей она находится между тридцатым и сороковым годом жизни, и думаю, что у людей, от природы совершенных, она совпадает с тридцать пятым» («Пир», IV, XXIII). Вот и сам он, дожив до 35, испытал ужас духовного затмения:
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Данте, Божественная комедия. Ад, 1.
Что это за сумрачный, дремучий лес? уж не то ли умопомрачение, теневой склон жизни, который ждет тех, кто взобрался на ее творческую вершину по солнечной стороне? Чем выше гора, тем чернее тень. Но если и были у Данте виденья, помрачающие рассудок, то все-таки под водительством классически ясного Вергилия выбрался он к победному, всеразрешающему свету «кристального неба» и «райской розы». А Батюшков и Гельдерлин, тоже бравшие в наставники древних, заблудились на середине жизни в этом сумрачном лесу и выхода из него так и не нашли.
515
Задумываясь, отчего Гельдерлину и Батюшкову такая кара, видишь, что не одним лишь безумием сходны они, но и наклонностями самого ума. Как любили они Грецию и Италию, как все живое в себе отдавали тем, отжившим временам! Среди всех поэтов Нового времени, кажется, не было столь неистовых и самоотверженных в любви к полуденным краям и их языческим красотам:
Правда, в последние годы пред болезнью он неустанно славит Германию — словно чувствуя наступающий мрак и погибель души и торопясь облегчить свой
грех запоздалым слиянием с живой родиной:
Нельзя душой в минувшее бежать
Назад, к вам, слишком дорогие мне.
Прекрасный лик ваш созерцать, как прежде,
Сегодня я страшусь. Погибель в этом.
И не дозволено будить умерших
» Германия »
Зная дальнейшую судьбу поэта, нельзя не содрогнуться при чтении этих стихов: в них последняя попытка стряхнуть созерцательное оцепенение и очнуться в простой, грубовато-современной жизни — предсмертный трепет души, почувствовавшей слишком поздно свой плен у чуждого, запертость в храме своем, как в темнице. Как иначе истолковать этот суеверный ужас поэта при созерцании эллинских богов— «умерших», пробуждая которых он сам цепенеет?
Какою силой
Прикован к древним, блаженным
Берегам я, так что
Я больше люблю их, чем родину?
Словно в небесное
Рабство продан я
Туда. где Аполлон шествовал
В обличье царственном.
«Единственный»
Так тщетно пытается Гельдерлин осознать и ослабить притяженье блаженных берегов, которые вот-вот насовсем прикуют его к себе и отнимут сам ум, добровольно избравший «рабство» у чужих небес. Не есть ли безумие кара за эту измену своему, настоящему, за восторг, исторгающий душу из ее земных корней? Собственно, даже не кара, а сам этот восторг— застывший, остановленный, продолженный в беспредельность?
517
И у Батюшкова тот же порыв:
Друг милый, ангел мой! сокроемся туда,
Где волны кроткие Тавриду омывают
И фебовы лучи с любовью озаряют
Им древней Греции священные места.
Мы там, отверженные роком,
Равны несчастием, любовию равны,
Под небом сладостным полуденной страны
Забудем слезы лить о жребии жестоком.
«Таврида»
«Полуденная страна» у Батюшкова, в отличие от Гельдерлина, — чаще Италия, чем Эллада. Тибулл, Петрарка, Ариосто, Тассо ему в целом ближе, чем Гомер, Анакреонт и Пиндар; но и через эти имена проходит все та же верность иноземному и иноязычному гражданству. «Как можно менее славянских слов» — так выражает он свое поэтическое кредо. В одном из писем он насмешливо называет Россию «землей клюквы и брусники», а уезжая в 1818 году из России, написал: «Спешу в Рим, на который я и взглянуть недостоин!» Если Жуковский через поэзию порывался в иное, но вечное, сверхземное, нездешнее, чем в ладу с собой утешается душа, то Батюшков — в иноземное и иновременное, чем душа отторгается от себя. У Батюшкова — глубокая тоска «случайного» северянина и попытка в самом деле, пусть на русском языке, быть «италианцем». При этом у Батюшкова, как и у Гельдерлина, много стихов патриотических, тоскующих по родине, но как бы издалека, из того прибежища, которое нашла она себе западнее и южнее— за Неманом, Рейном, Роной-— под «небом сладостным», где лучезарнее свет божества, бывшего одновременно и владыкой неба, и покровителем искусства. Гельдерлин чаще называет его Аполлоном, а Батюшков— Фебом.
518
1 Цит. по кн- Барсуков Н. Жизнь и труды М.П. Погодина. СП6, 1890. Кн. III. С 36.
2 Мандельштам Осип. О собеседнике // Собр сея. В 4 т. М.: Арт-Бизнес-Центр. 1993. Т. 1. С 181
519
1 Якобсон Роман. Взгляд на «Вид» Гельдерлина / Пер. О.А Седаковой // Якобсон Роман. Работы по поэтике. М- Прогресс, 1987. С 374.
2 Дитрих Антон. О болезни русского императорского надворного советника и дворянина господина Константина Батюшкова (1829) // Майков АН. Батюшков, его жизнь и сочинения (1896> М; Аграф, 2001. С 494, 500.
3 Дитрих Антон. Цит. соч. С 493.
Как видим, безумие, по оценке доктора Дитриха, неотделимо от силы воображения его пациента. Здесь вспоминаются строки из пушкинского «Не дай мне Бог сойти с ума. »:
Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
Нестройных, чудных грез.
Кстати, Пушкин посещал больного Батюшкова в 1830 году, и возможно, эти впечатления, а также рассказы доктора Дитриха, который входил в крут пушкинских знакомых, послужили толчком для этого стихотворения, написанного в 1833 году. Некоторые моменты стихотворения ясно соотносятся с эпизодами путешествия безумного Батюшкова в изложении Дитриха. Я приведу три примера такой переклички (цитируется по тому же изданию книги Майкова):
«Всякий раз во время лихорадочного возбуждения он становился очень сильным» (492)
И силен, волен был бы я.
«В другой раз он попросил меня позволить ему выйти из кареты, чтобы погулять в лесу» (493)
Когда 6 оставили меня
На воле, как бы резво я
Пустился в темный лес!
«. С выражением страстной тоски в лице, не сводя глаз с неба» (493)
И я глядел бы, счастья полн,
В пустые небеса.
322
2. Два полоумия: поэтическое и философское
1 Платон. Федр, 244 а / Пер. А.И. Егунова // Соч. В 3 т. М; Мысль, 1970. Т. 2. С 179.
2 Там же. Федр, 245 а. С 180.
3 «Чрезмерная яркость завела поэта во мрак» (Хайдеггер. Гельдерлин и сущность поэзии, 1951)
523
Поэтическое безумие, впервые описанное Платоном, хорошо исследовано в истории культуры, да и само выражение «поэтическое безумие» стало ходовым термином. Это безумие неистовства, экстаза, вольного излияния самых диких образов и фантазий — то безумие, грозный призрак которого налетал и на Пушкина.
И я 6 заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья поли,
В пустые небеса;
И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.
Но есть и безумие другого рода, которое как бы не воспаряет над разумом, а мерно чеканит шаг ему вослед. Есть бред иррациональности, и есть бред гиперрациональности. Приставка «гипер» в данном случае означает не просто сильную, а чрезмерную степень рациональности (что выступает в таких словах, как «гипертония», «гипертрофия», «гиперинфляция», «гипербола»). Чрез-мерность — такой избыток качества, когда, переступая свою меру, оно переходит в собственную противоположность. Гиперрациональность — это такая сверхрациональность, одержимость правилами, принципами, законами разума, которая переходит в свою противоположность — безумие.
524
Иными словами, безумие может быть отклонением от разума, а может быть и проявлением его неуклонности. Полоний, как известно, заключает о Гамлете: «Хоть это и безумие, в нем есть свой метод» («Гамлет», акт 2, сцена 2). Верно было бы и обратное: не только у безумия есть свой метод, но абсолютная преданность методу есть черта безумия. Можно было бы перефразировать Полония: «Хоть это и метод, в нем есть свое безумие».
1 Паскаль. Мысли. С 272.
525
1 Свифт Джонатан. Сказка бочки. Путешествия Гулливера. М- Худож. лит, 1976. С 122—123.
2 Там же. С 125.
1 Свифт Джонатанан. Цит. соч. С 124—125.
528
3. Безумие как прием
Если в безумии следует искать следов утраченного ума, то в уме чересчур властном и упорном («упертом») можно найти потенциальные признаки безумия. С этой точки зрения у каждого философского склада ума есть свой проект, своя подлежащая пересозданию вселенная, свой Метод и Абсолют, а значит, и своя возможность безумия. Платон сошел бы с ума иначе, чем Аристотель, Гегель иначе, чем Кант-. Один из методов прочтения великих текстов — угадывание тех зачатков безумия, которые могли бы развиться за их пределом в собственную систему. Безумие методичнее здравомыслия, постоянно готового на логические послабления и увертки. Сумасшедший знает наверняка и действует напролом. Та ошибка, которую мы часто допускаем, когда пишем «сумашествие», пропуская букву «с», по-своему закономерна: сумасшедший шествует, со всей торжественной прямолинейностью, какая подобает этому виду движения, тогда как здравый ум петляет, топчется, переминается.
Один из самых острых критиков начала XX века, Корней Чуковский толковал в «свифтовской» манере писателей-современников: Мережковского, Горького, Андреева, Сологуба — именно как таких умствующих безумцев, носителей идеи фикс. Кто излишествует умом, тот часто ума и лишается. Например, Мережковский помешан на парности вещей, на идее двух бездн, верхней и нижней.
Чтобы понять писателя, Чуковскому надо его обезумить, так сказать, гипотетически свести с ума. Безумие выступает у Чуковского как критический прием, как гипербола истолкования. Точнее, такой прием имеет своим основанием одновременно и гиперболу, и гипотезу — сочетание «гипер» и «гипо», преувеличение и преуменьшение. Некие идеи фикс, идиосинкразии, постоянные навязчивые образы истолковываются преувеличенно как черты безумия, но сама модальность такого высказывания является не утвердительной, а, скорее, предположительной. Такой метод чтения можно назвать «обезУмливание» или «сумасведЕние» — сгущение образа писателя в зеркале его возможного безумия. Пантеон тогдашних божеств, властителей дум, Чуковский превращает в паноптикум интеллектуальных маньяков и уродов, фанатиков одного приема или идеи.
—————————
1 Чуковский К. Леонид Андреев // Цит. изд. С 31, 33.
530
Безумие как прием можно применять не только к отдельным писателям, но и к целым идеологиям, к идеологическому сознанию как таковому. Особенно приложим такой метод к тоталитарным идеологиям, где внутренняя последовательность и всеохватность одной идеи достигается ценой ее полного концептуального отрыва от реальности и практического разрушения реальности. Идеократия— это философское безумие, которое овладевает массами и становится материальной силой.
Тема идеомании — идеологии как безумия — господствует в книге Александра Зиновьева «Желтый дом» (1980). Как младшему научному сотруднику московского Института философии АН СССР, Александру Зиновьеву вменялось в обязанность работать с чересчур идейно рьяными гражданами, чьи рукописи КГБ посылало в Институт на профессиональную экспертизу. Авторы делились на две категории: убежденные марксисты и убежденные противники марксизма.
Здесь важно отметить три момента: (1) КГБ предполагает, что психические отклонения возникают на философской почве, сопряжены с метафизическими заблуждениями; (2) служба безопасности держит такие случаи философского помешательства под своим контролем; (3) Институту философии АН СССР поручено диагностировать эти помешательства и решать, относятся ли они к разряду чисто медицинских или идеологически вредных. Такое обращение КГБ к философской экспертизе обнаруживает важную особенность идеократического государства; убежденность, что отклонения от психических норм так или иначе проистекают из философских ошибок, либо сознательного, идеологически опасного отступления от марксизма, либо его невольного, психически болезненного искажения. Такое переплетение философии и психиатрии характерно для идеократического общества. Философии доверена экспертиза умственного здоровья граждан, потому что сама норма жизни данного общества определяется философией.
531
Опыт тоталитарной системы обострил чувствительность ее бывших граждан к любым формам тотальности, даже в рамках сугубо частного, невинно-мечтательного безумия. Ведь именно из голов самых безудержных мечтателей выходят самые совершенные системы всеобщего рабства. Если Зиновьев в «Желтом доме» представляет одну форму доктринерского безумия, советский марксизм, то художник Илья Кабаков в своих тотальных инсталляциях «Сумасшедший дом, или Институт креативных исследований» (1991) и «Дворец проектов» (1998) демонстрирует множество мыслительных систем, исторически подлинных и воображаемых, каждая из которых заключает в себе «последовательность безумия», широкий взмах его орлиных крыльев, затмевающих солнце. В одном ряду он рассматривает проект философа Н. Федорова о воскрешении всех мертвых и расселении их по звездным мирам — и, скажем, проект домохозяйки Е. Лисовской из Чкаловска о создании рая под потолком.
«Сумасшедший дом, или Институт креативных исследований» — это совокупность проектов, авторами которых являются пациенты. Метод лечения состоит в том, что пациенты свободно воплощают свои творческие идеи, неприятие которых окружающим обществом и привело их к душевному расстройству.
532
уменьшенную модель, где соединены в единую цепь рисунки различного качества, вывешенные на стене,— лучшие и худшие из них выравниваются в своем качестве. Гиперрсщиональность этих помешательств подчеркивается тем, что все пространство Института креативных исследований залито «ярким электрическим светом», светом всеторжествующего разума, власть которого представлена также «многочисленными инструкциями и правилами», развешанными в комнате врача, открывающей инсталляцию.
1 Согласно воззрениям заведующего клиникой доктора Люблина, в основе любого психического заболевания или травмы лежит повышенная и постоянно действующая креативность (продуктивная творческая способность) человека, которая по различным причинам (семейным, общественным, культурным и т.п.) не признается и отторгается той средой, которая в данный момент окружает человека» (Там же. С 17-28).
534
Для Кабакова существенно указать, что Институт креативных исследований — это открытое заведение, куда посетители и родственники пациентов могут быть приняты для разработки их собственных «проектов»:
Иными словами, Институт креативных исследований готов широко распахнуть свои двери перед каждым «проектантом»- Не исключая и автора самих тотальных инсталляций.
Илья Кабаков подчеркивает, что его «Дворец проектов»— это в свою очередь лишь один из проектов, т.е. содержит в себе толику того безумия, которое выставляется в нем на всестороннее обозрение. Это интересный парадокс даже с логической точки зрения: множество всех проектов включает себя как один из своих элементов. В предисловии ко «Дворцу проектов» Кабаков оговаривает эту саморефлективность своего художественного
————————-
1 Кабаков Илья. Цит. соч. С. 31.
535
4. Самокритика чистого разума
Метод обезумливания полезно приложить к самому себе, особенно если твоя профессия — мыслить методически, создавать метод для собственной работы. «Обезумливать себя»— это вразумлять от противного. ум, который осознает опасность своего безумия, отчасти уже избавляется от него.
И вдруг в этот беспощадно рассудительный план мироустроения привходит какая-то щемящая нота: Платон отрывается от великого дела своего ума и видит сторонним взглядом всю тщету этого законотворчества как сновидчества.
Вот это самое драгоценное для меня место «Законов», которое следует сразу за вышеприведенным пассажем:
1 Платон. Законы. 745 с, е / Пер. А.И. Егунова // Соч. В 3 т. М; Мысль, 1971 Т. 3 (2). С 220..
2 Там же. 446 а. С 221.
3 Например, федоровскому проекту всеобщего воскрешения в кабаковском «Дворце проектов» соответствует металлическая рама-стол, на которой стоит пластмассовый футляр; в нем насыпана земля, в которую воткнуты вырезанные из бумаги фигурки белых «воскресших» человечков (проект 35). Понятно, что такая футлярность может лишь иронически разыграть философский текст о всеобщем воскрешении, кукольно снизить масштаб его пророческих и учительных смыслов.
537
Та критика идеологий-идеоманий, которую проводили сатирическим пером Свифт и концептуальной пластикой Кабаков, она уже заложена в драгоценном признании Платона-законотворца как самокритика философского разума. Платон не говорит прямо о своем безумии, но разве не безумие — утверждать как высшее законодательство образы своих сновидений? Платоновский проект, возвещенный в «Государстве» и «Законах» — это, по сути, тотальная инсталляция в стиле Кабакова, вводный раздел его «Дворца проектов», «искусная лепка государства и граждан из воска!».
Примем на вооружение эту оговорку Платона. Размышляя о собственном уме — а какой ум может избежать такой самопроверки? — полезно представить ряд его самоповторов, образующих зеркальную перспективу безумия. Глядя на себя в зеркало своего безумия, своей же собственной непогрешимой методы, ум легче выправляется в сторону здоровой толерантности и эклектизма. Иными словами, каждому интеллектуалу, интеллигенту, производителю или распределителю идейнужна самокритика чистого разума, способность опознавать кривизну своей модели мира раньше, чем она скрутится до полного бреда. Следуя примеру Платона, было бы полезно всем умственным труженикам обернуть на самих себя вопрос как бы я сошел с ума, следуя до конца правилам собственного дискурса и метода?
538
Для ума, воспитанного в русской культуре, проще всего соотнести себя с той перспективой безумия, которая мерещилась Пушкину. В стихотворении «Не дай мне Бог сойти с ума. » выразились два сильнейших порыва творческого разума. С одной стороны, ему тесно в собственных пределах, он ищет безумия как праздника освобождения:
Не то чтоб разумом моим
Я дорожил, не то чтоб с ним
Расстаться был не рад.
С другой стороны, разум страшится безумия как пущей неволи:
Да вот беда; сойдешь с ума
И страшен будешь, как чума,
Как раз тебя запрут.
Расстаться с разумом — но расстаться не навсегда, сходить с ума в пределах самого разума, отпускать его далеко— но держать на привязи: таков спасительный исход, предлагаемый пушкинской «диалектикой» творческого безумия.
И Платону, и Пушкину свойственно именно иноумие — способность доктринально или экстатически преступать границы здравого смысла, в то же время осторожно обходя пропасти смыслоутраты. Иноумие раздвигает пространство мышления, но не подрывает саму способность мысли. Иноумие — это незаменимое орудие разума, его самоотчуждение как высшая ступень самообладания. Как поэтическая заумь есть способ остранения языка, так философское иноумие есть способ остранения мысли, одновременного ее возбуждения и обуздания. Иноумие — это искусство мыслить опасно, игра разума на границе с безумием, игра, в которой самому мыслителю не всегда дано отличать поражение от победы.