Что такое социальный консерватизм
Социальный консерватизм
Страны
В России приверженность идеологии социального консерватизма декларируют партии:
Примечания
Полезное
Смотреть что такое «Социальный консерватизм» в других словарях:
Консерватизм — Консерватизм … Википедия
КОНСЕРВАТИЗМ — (фр. conservatisme, от лат. conservo охраняю, сохраняю) идейное течение, настаивающее на постепенности изменения общества с учетом устоявшихся, оправдавших себя во времени органических коллективных ценностей и традиций. К. является не теорией… … Философская энциклопедия
КОНСЕРВАТИЗМ — (лат. conservare сохранять) сложный и многогранный социальный феномен, могущий быть представлен в нескольких измерениях: как совокупность психических качеств индивида (позволяющее считать человека консерватором независимо от его политической… … Новейший философский словарь
Социальный дарвинизм — (social Darwinism), созданная в 19 в. теория обществ, и культурной эволюции. Еще до опубликования в 1859 г. Чарлзом Дарвиным своего труда Происхождение видов писатель ГербертСпенсер увлекся получившими тогда распространение эволюционными идеями и … Всемирная история
Консерватизм — (Сonservatism) Понятие консерватизма в России, динамический консерватизм, идеология консерватизма История консерватизма, идеи консерватизма, консерватизм в странах мира, принципы консерватизма, философия консерватизма, Содержание Содержание… … Энциклопедия инвестора
КОНСЕРВАТИЗМ — (concervatism) 1. Социальная и политическая доктрина, защищающая учреждения и социальные ценности существующего порядка. 2. Относительно устойчивый характер политических приверженностей в поддержку статус кво, то есть политика, стремящаяся скорее … Большой толковый социологический словарь
КОНСЕРВАТИЗМ — (лат. conservare сохранять) сложный и многогранный социальный феномен, могущий быть представлен в нескольких измерениях: как совокупность психических качеств индивида (позволяющее считать человека консерватором независимо от его политической… … Социология: Энциклопедия
Социальный вопрос и социальная политика — С. вопрос в узком смысле есть то же самое, что и рабочий вопрос в более широком смысле. С. вопрос может быть определен, как вопрос преобразования общественного строя в интересах тех классов, которые принимают главное участие в создании… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона
Консерватизм / либерализм (conservatism / liberalism) — Литература по общественным наукам содержит много дискуссий, посвященных идеологическим проблемам, и особенно соц. политическому Л. и К. Особый интерес представляет применение принципа полярности при разграничении К. и Л. С. Томкинс предложил… … Психологическая энциклопедия
Либеральный консерватизм — Консерватизм … Википедия
Социальный консерватизм
Между социальным консерватизмом и палеоконсерватизмом больше общего в том смысле, что они оба уважают традиционные социальные формы. [10] [ самостоятельно опубликованный источник ]
Канада
Исламский мир
Арабский мир
Арабский мир в последнее время стал более консервативным в социальных и моральных вопросах из-за растущего влияния западного либерализма. [ необходима цитата ]
Индия
Индуистский социальный консерватизм
С точки зрения политических позиций, индусские социальные консерваторы в Индии стремятся институционализировать Единый гражданский кодекс (который также является директивой в соответствии со статьей 44 Конституции Индии ) для членов всех религий [16] вместо существующей системы различных личных законов. для разных религий. Например, полигамия разрешена мусульманам в Индии, но не индуистам.
Мусульманский социальный консерватизм
В Индии существует несколько социально консервативных мусульманских организаций, начиная от таких групп, как Индийская союзная мусульманская лига, которые стремятся содействовать сохранению индийской мусульманской культуры как части идентичности и истории нации. [ необходима цитата ]
Южная Африка
Несмотря на легализацию однополых браков и полигамии, в современной Южной Африке население остается гетеронормативным по таким вопросам, как гомосексуальность, при этом 80% населения выступают против гомосексуализма. [20]
Соединенные Штаты
Другие области
Социально-консервативные движения также существуют во многих частях мира (в Латинской Америке, Восточной Европе, на Балканах, на Кавказе, в Центральной Европе, странах Средиземноморья, Юго-Восточной Азии, Океании и т. Д.).
Социальный консерватизм
Между социальным консерватизмом и палеоконсерватизмом больше общего в том смысле, что они оба уважают традиционные социальные формы. [10] [ самостоятельно опубликованный источник ]
Канада
Исламский мир
Арабский мир
Арабский мир в последнее время стал более консервативным в социальных и моральных вопросах из-за растущего влияния западного либерализма. [ необходима цитата ]
Индия
Индуистский социальный консерватизм
С точки зрения политических позиций, индусские социальные консерваторы в Индии стремятся институционализировать Единый гражданский кодекс (который также является директивой в соответствии со статьей 44 Конституции Индии ) для членов всех религий [16] вместо существующей системы различных личных законов. для разных религий. Например, полигамия разрешена мусульманам в Индии, но не индуистам.
Мусульманский социальный консерватизм
В Индии существует несколько социально консервативных мусульманских организаций, начиная от таких групп, как Индийская союзная мусульманская лига, которые стремятся содействовать сохранению индийской мусульманской культуры как части идентичности и истории нации. [ необходима цитата ]
Южная Африка
Несмотря на легализацию однополых браков и полигамии, в современной Южной Африке население остается гетеронормативным по таким вопросам, как гомосексуальность, при этом 80% населения выступают против гомосексуализма. [20]
Соединенные Штаты
Другие области
Социально-консервативные движения также существуют во многих частях мира (в Латинской Америке, Восточной Европе, на Балканах, на Кавказе, в Центральной Европе, странах Средиземноморья, Юго-Восточной Азии, Океании и т. Д.).
Смерть демократии и рождение социал-консерватизма
С момента падения Берлинской стены мир живет под влиянием философского, политического, культурного и экономического либерализма. Империалистическая олигархическая система неравенства, которая развивается под маской массовой демократии. Но дискурс правящего класса и западных СМИ больше не может скрывать реальность этой диктатуры без границ и лиц. Король оказался голым.
На Западе, и особенно в Европейском союзе, народное голосование, если оно не совпадает с олигархической повесткой дня, открыто отвергается или делегитимизируется (как референдум 2005 года во Франции, решение по Брексит в 2016 году и выборы Трампа в том же году). Гиперкласс больше не скрывает своего желания покончить даже не столько с предрассудком демократии, сколько с самими интересами народов.
Демократические предрассудки
Демократия в коллективном воображении ассоциируется с принципом равенства и равного распределения политической власти между гражданами. Однако в древней Греции, где демократия и родилась, она так и не реализовалась. От Афин и до представительных демократий, она всегда была полна исключений: рабов, бедных, женщин, аристократов….
А сегодня демократия исключает сам народ, в своем подавляющем большинстве.
Еще в 1895 году Густав Ле Бон объяснил, что значение терминов демократия, равенство, свобода и т.д. имеет настолько расплывчатое значение, что даже огромных томов не хватит для их толкования. И все же, по его словам, поистине волшебная сила стоит за этими короткими словами, как если бы они решали все проблемы. Ведь в этих словах сходятся различные бессознательные желания и надежды на их реализацию[1].
Именно на этой семантической неопределенности играют западные лидеры. Эта магическая сила, эта надежда на реализацию связана с религиозным измерением. То же самое относится и к нынешнему кризису, аспект, который очень часто игнорируется политологами.
Действительно, демократия, как и любая политическая идеология, является одной из форм религии, которая не называет своего имени: она живет верой народов. И именно демократическим голосованием, настоящим религиозным ритуалом в новых храмах, граждане общаются и свидетельствуют о своем согласии, о своей вере в режим.
Но на сей разэта вера подорвана, гипнотический эффект „волшебных” слов рассеивается с каждым днем по мере того, как демократическая химера уходит, а обнищание народов усугубляется в пользу международных финансистов.
Сегодня все современное политическое устройство находится под угрозой, потому что за пределами демократии погибли все современные идеологии, лежащие в основе политических партий и институтов: социализм, либерализм, левые, правые… теперь это лишь пустые слова, к которым традиционно привязаны лишь небольшие группы населения.
Консервативный либерализм
Поскольку природа не терпит пустоты, разложение современных идеологий и последовавшая за этим популистская волна подтолкнули правящий класс к созданию ложной альтернативы этой угрозе.
Это новое политическое предложение является либеральным консерватизмом. Сплав двух взаимоисключающихся политических философий: консерватизма и либерализма.
Однако это соответствует социологической реальности, объективному союзу традиционной и либеральной прогрессивной буржуазии. Во Франции, например, сторонники Manif pour tous (католическая и консервативная буржуазия, выступавшая против однополых браков и родительства гомосексуалов), в 2017 году в своем подавляющем большинстве проголосовали за сторонника ЛГБТ Эммануэля Макрона (76% в Версале); и таким же образом электорат левой буржуазии, на словах борющейся с международными финансами, проголосовал во втором туре за того же кандидата, этого банкира марки Ротшильд (52% избирателей Меланшона проголосовали за Макрона).
В Соединенных Штатах мы находим ту же модель поведения, прогрессивные демократы и консервативные республиканцы выступают против (за некоторыми исключениями) экономического протекционизма, который позволяет избавить пролетариев и средний класс от нищеты, а также спасти национальную экономику.
Французский философ Жан-Клод Мишеа подводит итог противоречию либеральных консерваторов следующим образом: „Трудно примирить идею о том, что воскресенье – это День Господень или день семейной жизни, с идеей, что это должен быть рабочий день, как и любой другой. Экономическая модель нацелена, прежде всего, на производство, продажу и покупку всего того, что может быть произведено или продано, будь то плоский экран, Калашников или живот беременной женщины»[2].
Для части буржуазии привязанность к религии не связана с позитивными ценностями, которые она несет в себе, скорее наоборот: например, во Франции в 19 веке часть антикатолической буржуазии 18 века вернулась в лоно церкви не потому, что она вновь обрела веру, а потому что боялась социальной революции, которая могла поставить под угрозу ее интересы[3].
Это та же буржуазия, которая в тот же период вступила в союз с космополитами, работавшими над развитием и распространением по всей Европе либеральной доктрины философа Клода Анри де Рувруа де Сен-Симона (1760-1825) и способствовавшими установлению господства буржуазного капитализма в 19 веке[4].
Эта буржуазия, которая украшает себя традиционными ценностями, на практике более либеральна, чем консервативная, более материалистична, чем религиозная, и противоречит социальному католицизму, презиравшему деньги и поощрявшему среди привилегированных чувство ответственности перед бедными.
Более того, выживание социальных дисциплин, вытекающих из церковного учения – стабильность семьи, сотрудничество на местном уровне, антииндивидуалистическая мораль – все еще конституирует охранные слои даже в неокапиталистическом обществе, которое способствует изоляции личности, эгоизму, массовому нарциссизму и идеологическому обесцениванию любого труда, который не приносит немедленной выгоды[5].
Вне публичных речей обе буржуазии, левая и правая, едины в защите своих бумажников от национальных интересов, от народа.
Социальный консерватизм в противодействии консервативному либерализму
На основе этой исторической и социологической реальности логично следует предложение и определение альтернативы этому – социал-консерватизма, т.е. последовательного сочетания традиционных ценностей и социально-экономического протекционизма.
Новый разрыв во всех развитых странах происходит по той же экономической и культурной логике, что и в случае территорий, интегрированных в экономическую глобализацию, а именно: крупных глобализированных метрополий, с одной стороны, и малых городов, средних промышленно развитых городов и сельских районов, с другой, тамгде популистская волна возможна благодаря большинству населения, состоящему из рабочих, крестьян и среднего класса, страдающих от глобализации. Это те люди, к которым обращался Дональд Трамп во время своей избирательной кампании в 2016 году, и именно они гарантировали ему победу.
Сегодня западные люди готовы слушать и реагировать на социально-консервативный дискурс, но при этом необходимо сосредоточиться на том, что объединяет различные слои большинства обществ: социально-экономический и культурный протекционизм. Дело в том, что западные общества настолько раздроблены из-за исчезновения коллективных верований, что трудно, если даже не невозможно, воссоздать сплоченность как в традиционных обществах.
Коммунизм и республиканизм обещали быстрый и равноправный рай на земле. Не выполнив своих обещаний, коммунизм погиб, а республиканский режимпребывает на заключительной стадии распада.
Католицизм и православие, напротив, обещали через крещение и праведные дела спасение и вечное блаженство в загробной жизни, и при этом гарантировали социальную защиту на земле.
Поэтому на втором этапе социально-консервативного дискурса необходим проект конституции, основанной на естественном праве и божественном праве (которые совпадают), как того желали отцы современного государства – француз Жан Боден (1529-1596) и англичанин Томас Гоббс (1588-1679), говоривший о том, что „обязанности суверена (будь то монарх или собрание) определяются той целью, ради которой он был облечен верховной властью, а именно целью обеспечения безопасности народа, к чему он обязывается естественным законом и за что он отвечает перед Богом, творцом этого закона, и ни перед кем другим„[6].
Именно этого требуют сегодня народы: лидеров и законы, способных их защитить от глобалистской змеи.
[1]Gustave Le Bon, La psychologie des foules, 1895, Presses Universitaires de France, 1963, pp. 59-60.
[4]Bernard Lazare, L’antisémitisme son histoire et ses causes, 1895, réédition 2012, Kontre Kulture, p. 131.
[5]Emmanuel Todd, op. cit. p. 118.
[6]Christophe Guilluy, No Society, La fin de la classe moyenne occidentale, 2018, Flammarion, pp. 27-28.
Консерватизм и развитие. Основы общественного согласия
Замысел исследования состоит в сопоставлении идейной базы и политической практики современного политического консерватизма на Западе, отслеживании тенденции его развития и общественно-политических факторов, определяющих его состояние, и возрождающегося консервативного течения в России. На базе этого сопоставления предложены наиболее значимые положения концепции «консерватизм для развития», которые могли бы служить основой для диалога гражданского общества о путях развития России. В книге обобщены исторический опыт западного консерватизма и взгляды современных российских консерваторов. Комментарии, суждения, интерпретации различных сторон теории и практики консерватизма принадлежат 50 уважаемым экспертам – российским и зарубежным. Издание адресовано широкому кругу читателей.
Оглавление
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Консерватизм и развитие. Основы общественного согласия предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Консерватизм на Западе: основные тенденции современного развития
Консерватизм как политическое течение: непременные ценности и неизбежные перемены
Многообразие понятий консерватизма
Общепризнанным «пророком консерватизма» считается английский политический деятель, философ и публицист Эдмунд Бёрк (1729–1797). В 1790 г. вышла в свет его книга «Размышления о революции во Франции», в которой впервые были сформулированы главные принципы консерватизма (Бёрк, 1993). Выступая противником идей европейского Просвещения и Французской революции, Бёрк доказывал, что общественная жизнь основывается на традициях, обычаях, моральных и материальных ценностях, унаследованных от предшествующих поколений и взаимосвязанных между собой. Стабильность, равновесие, постепенное обновление — вот принципы, которым, по мнению философа, должно следовать общество.
Сам термин «консерватизм» впервые был употреблен французским писателем Франсуа Рене де Шатобрианом (1768–1848), который в 1818 г. стал издавать журнал «Консерватор». С тех пор слова «консерватизм» и «консервативный» не имели четких значений и употреблялись произвольно как в Старом, так и в Новом Свете.
В своей классической работе «Консерватизм как идеология» С. Хантингтон выделил следующие основные компоненты консервативной идеологии, отметив, что в основе своей они были определены еще Э. Бёрком:
• Человек представляет собой «религиозное животное». Сама религия, составляющая основу гражданского общества, придает законность существующему социальному порядку.
• Общество есть естественный и органический продукт исторического развития. Существующие в нем институты и учреждения воплощают мудрость прошлых поколений. Право и правовые институты поэтому следует рассматривать как функцию времени.
• Наряду с разумом человек обладает инстинктами и эмоциями. Осторожность, предрассудки, опыт и привычки являются лучшими руководителями человека, нежели разум, логика, абстракция и метафизика. Истина существует не в универсальных положениях, а в конкретном опыте.
• Сообщество людей выше, чем индивидуум. Человеческие права вытекают из их обязанностей. Зло коренится в самой человеческой природе, а не в социальных институтах.
• Люди (за исключением их отношения к нормам морали) не равны. Так как общественный организм представляет собой сложную систему, включающую в себя различные группы и классы, то дифференциация, иерархия и руководство являются неизбежными спутниками всякого гражданского общества.
• Уже существующий, однажды установленный государственный строй со всеми своими изъянами имеет преимущества по сравнению с любыми новыми, еще не испытанными проектами. Поэтому всякие попытки устранить его недостатки обычно приводят к еще большим недостаткам (Huntington, 1964, p. 359).
Исходя из этих положений, Хантингтон понимает консерватизм как «обоснование существующего строя, основанного на истории, Боге, природе и человеке», это не просто отсутствие изменений, а отчетливое и систематическое сопротивлением им» (ibid, p. 358–359).
Последующие изменения в социальной базе консервативной идеологии (от европейской феодальной аристократии к буржуазии и т. д.), смена объекта консервации (от «старого режима» к раннебуржуазным рыночным отношениям, а от них — к регулируемому государством капитализму и т. д.) приводили к серьезным смещениям и в содержании самого понятия. С переменами, происходившими в общественной жизни, изменялось и оно, приобретая ранее несвойственные ему черты и характеристики. Это в конечном счете и заставило многих западных исследователей отказаться от однозначной трактовки рассматриваемого феномена и прийти к необходимости более дифференцированного, а значит, и усложненного подхода к нему.
Основные ценности консерватизма: современная интерпретация
Предмет настоящего исследования — не консерватизм как таковой, а политические силы (партии и общественные движения), которые связаны с консервативной идеологией. В ценностном наполнении их программ можно выделить общие ценности и отличительные черты, сложившиеся в иные исторические эпохи, но с видоизменениями сохранившиеся и до наших дней.
Сильное государство. Консерваторам, во главе которых стоят высокостатусные фигуры, привычно считать себя «естественной партией власти», проводниками высших интересов государства и общества. Наиболее универсальная характеристика силы государства — его высокая дееспособность и эффективность, полноценный суверенитет. Важно, что для западных политий сильное государство подразумевает верховенство права. С этим связана и ценность порядка, которая в трактовке С. Хантингтона рассматривается в качестве средства достижения эффективности как условия нормально функционирующего общества (Crozier et аl., p. 45). Но уже при большей конкретизации это понятие становится чрезвычайно многоплановым.
Приверженность религиозным и моральным ценностям. Ценностная основа в консервативной политике сильнее, чем у других идеологических течений, поскольку основана не на рациональных, а потому подверженных волатильности и оппортунистическим колебаниям, а освященных религией ценностях. Имея в качестве электоральной опоры более религиозных людей, чем их оппоненты, консерваторы в политике сильнее связаны религиозной и моральной традициями. Даже на современном этапе консерваторы, как правило, идеологически более последовательны, чем большинство их оппонентов, по крайней мере из крупных политических партий. Вместе с тем консерваторы в политике остаются в рамках светских институтов, прагматично учитывая факторы религии и общественной морали в своей повестке дня.
Видение общества как органичной структуры. Сами консерваторы любят подчеркивать целостность и органичность общественной структуры, отрицают неизбежность классовой борьбы и острых социальных конфликтов, тем более — любую революционность. С государственностью эта ценность связана теснейшим образом: консервативная традиция, восходящая к Бёрку и де Местру, подразумевает, что «конституционное устройство работает, только если отражает истинные настроения сообщества» (Schlesinger, 1949, p. 240). Консерваторам присущи основанное на христианском учении ощущение несовершенства мира и человека, недоверие к переменам. Отсюда — ценность иерархии: сохранение привычного устройства мира для них подразумевало и незыблемость, если не святость неравенства, иерархического устройства общества, в котором главная ответственность и право принимать решение принадлежат высокостатусным людям.
Ценность собственности. С иерархией связана еще одна ценность консервативной идеологии. В западном обществе консерватизм — это идеология и политическая программа имущих и образованных слоев общества. Им есть что терять как в плане собственности, так и социального статуса. Они заинтересованы в сильном государстве и дееспособных институтах (собственность, суд, вооруженные силы, защита правопорядка), которые способны сохранить этот статус и дать гарантии на будущее. Наконец, именно они являются носителями и хранителями нематериального наследия нации.
Социальная база, включая электоральную поддержку консерватизма как политического течения, гораздо шире этой дефиниции: в ней могут быть представлены самые разные общественные силы. Исторически к нему больше тяготеют патерналистские слои населения, занятые в сельском хозяйстве как более консервативной сфере хозяйственной деятельности и в большинстве западных обществ являющиеся клиентами патронов и «нотаблей» из старой аристократии. С развитием капиталистических отношений к ним могут добавляться городские средние слои, а также часть рабочего класса, находящегося под влиянием религиозных организаций и/или образованных ими профсоюзов. Но во главе этой политической коалиции всегда стоят интересы как традиционных (аристократия, землевладельцы), так и вновь возникающих (крупная буржуазия) имущих слоев общества.
Стремление к умеренности и центризму: консерватизм в системе политического плюрализма. В неконкурентных политических системах (как исторических, так и современных) власть, как правило, исповедует консервативные политические доктрины, поскольку настроена на сохранение существующего порядка и стремится держать все процессы изменений под жестким контролем. Там, где в XIX — первой половине XX в. возникала политическая конкуренция, она, как правило, не носила антагонистического характера: при неинклюзивном избирательном праве и консерваторы, и их соперники — чаще всего либералы — представляли имущие классы, а потому искали компромиссы, позволявшие удержать контроль над властью, не допуская к ней низы.
Из стран нашей выборки можно выделить те, где традиция политической конкуренции существовала уже тогда, когда консерватизм возникал как политическое течение, и не прерывалась до сегодняшнего дня (США и Великобритания), либо постепенно развивалась без существенных перерывов (Франция). В трех других странах развитие конкуренции носило сложный характер: Германия, Италия и Испания пережили разной длительности периоды правого тоталитаризма, и в каждой из его моделей можно найти существенные элементы консервативной идеологии. Важно отметить, что во всех трех случаях именно консерваторы стали ведущей (или одной из ведущих, как в Испании) политических сил, которые воссоздавали политическую систему после падения авторитаризма, уделив особое внимание вопросу гарантий от повторения авторитарного опыта.
Сохранение традиции. Казалось бы, эта характеристика и ценность консерватизма должна была открывать список ценностей, поскольку именно она отражает сущность и дает название и философии, и психологии «консервации». Однако представляется более правильным завершить ею данный перечень. Дело в том, что, при кажущейся определенности и ясности, традиция — понятие относительное. Традиции постоянно обновляются и открываются заново (Hobsbawn, Ranger, 1983; Democracy in a Russian Mirror, 2015). В консервативной традиции есть немало общих, наднациональных черт, связанных с христианской (особенно католической) религией и процессами исторического развития, однако традиция формируется не только ими, но и спецификой исторического и культурного развития страны, а потому носит национальный характер. Во-вторых, традиция всегда исторически конкретна, и консерватизм защищает сумму имеющихся на каждый момент ценностей и достижений, в первую очередь — интересов имущих классов. Наконец, в-третьих, в сохранении традиции всегда есть две составляющих — охранительная и развивающая; как отмечает в нашем исследовании авторитетный российский эксперт, традиция — это не просто держаться двумя руками за старое, это предусматривает и движение с целью сохранить некую суть.
Любые политики, стоящие у власти или борющиеся за власть, не могут не строить или реализовывать политического курса, ведущего страну в будущее. Отличие консервативного образа будущего в том, что консерватизм, во-первых, чаще других идейных течений ищет обоснования этого курса в прошлом и стремится сохранить то из прошлого, что считает важным; во-вторых, более сдержан и скептичен в отношении новаций; в-третьих, он более «национален», его основа — не универсалистский политический проект, как у либералов или социалистов, а морально-этические нормы и традиции, уникальные для его страны, тогда как все остальные факторы учитываются прагматически, с точки зрения их пригодности для национальной модели развития.
В таком положении — одновременно сила и слабость консерватизма как политического течения. Сила — в наличии ядра политической поддержки в лице сегментов общества, настроенных на стабильность и сохранение традиций, в гарантиях от слишком резких сдвигов при реформах, нацеленность на сохранение социального мира, порядка и стабильности. Слабости же — в риске запаздывания реформ, порожденного присущей консерватизму охранительной тенденцией, а также в подрыве собственной социальной базы в случае ошибок или слишком быстрого темпа реформ, затрудняющего адаптацию населения к их последствиям.
Эволюция партийно-политических систем и развитие консерватизма
Политическая позиция консерваторов зависит от структуры общественно-политических размежеваний, существующих в социальной и культурной структуре общества; трансляция этих размежеваний в партийно-политическое пространство определяет партийную систему и повестку дня политики страны.
Консерватизм как политическое течение возникал как реакция на последствия Великой французской революции и дополнялся размежеванием между централизующим, стандартизующим и мобилизующим государством-нацией и исторически укрепившимися привилегиями церкви; в конфессионально многосоставных обществах оно усложнялось противостоянием католиков и протестантов. Именно с этого момента можно говорить о появлении консерваторов и либералов. Лишь позже, в ходе индустриальной революции, к нему стали добавляться конфликты между земельными собственниками и промышленными предпринимателями и социально-экономические размежевания (Crozier et al., 1975, p. 45; Shugart, Carey, 1992, p. 4).
В эту эпоху, согласно Р. Далю, «[политическая] конкуренция предшествовала инклюзивности» [3] : становление «цивилизованной» конкуренции в политике стало возможным лишь потому, что противоречия между основными соперниками не имели антагонистического характера, а достижение компромисса между ними было сравнительно легким (Dahl, 1971, p. 203). В XVIII–XIX вв. круг имевших право голоса был ограничен имущими классами («богатыми и из хороших семей», по выражению А. Гамильтона), противоречия внутри которых менее остры по сравнению с их общим противостоянием с неимущими низами.
В такой системе политических координат консерваторы (в первую очередь крупная земельная аристократия) пытались противостоять угрозе своему положению, которую несли социально-экономические изменения, тогда как либералы выступали за свободу рынка, индивидуальные свободы, в том числе светский характер государства.
С распространением активного избирательного права на менее имущие слои населения главным становится уже социально-экономическое размежевание по оси «левые — правые». Прочие размежевания (на почве этничности, религии, места проживания) лишь дополняли эту картину. Соответственно, и ведущие политические силы позиционировались относительно этой шкалы. Характер воздействия этого противостояния на партийные системы не оставался неизменным. После революции в России угроза распространения коммунистической идеологии положила начало синтезу либералов и консерваторов и постепенному подключению социал-демократии к «системным» политическим силам. После Второй мировой войны стремление не допустить повторения трагического опыта тоталитаризма и «холодная война» побудили «системные» политические силы, особенно консерваторов, к переосмыслению основ экономической и социальной политики, что более подробно описано в следующем разделе.
Экономическое развитие в 60–80 гг. XX в. оказало огромное воздействие не только на экономику и социальную сферу, но и на структуру общественных размежеваний. Американский политолог Л. Пай сравнил этот процесс с «великой трансформацией» конца XIX — начала XX в., описанной Карлом Поланьи (Polanyi, 1944). Он указывал на резкое ускорение объемов мировой торговли в этот период (в среднем 13 % в год по сравнению с 3 % в предыдущие десятилетия) и еще более впечатляющий — в среднем на 28 % в год — рост международных банковских транзакций. Эти процессы глобализации сопровождались качественными сдвигами в технологиях, средствах коммуникации, развитием образования (Pye, 1990, p. 5–7).
Ускорение экономического роста и порожденное противостоянием с коммунизмом стремление к сглаживанию социальных противоречий привело к строительству в западноевропейских странах (в меньшей степени — в США) «государства всеобщего благоденствия» — разветвленной системы социальной помощи и государственной поддержки сфер образования и здравоохранения. Эти функции ранее выполняли различные общественные силы, включая церковные общины и массовые политические партии (в том числе консервативные клиентелистские партии).
Этот сдвиг переопределил и социальную функцию семьи (вырастить или хотя бы прокормить и воспитать ребенка стало возможным и в неполной семье), и столь важное для консерватизма понятие солидарности: она стала в значительной степени строиться государством.
Ключевой причиной изменения в политических настроениях общества стал порожденный этими явлениями рост материального благосостояния, образования, урбанизации. На первый план в политической повестке дня стала выходить проблематика, привлекавшая новые, более образованные и благополучные слои общества, по сути — принципиальным образом расширившийся средний класс. Эта проблематика — более «просвещенная, либеральная и нацеленная на перемены» (Crozier et al., 1975, p. 109–110, 158), в ней более важное место занимают постматериалистические темы. Новая тематика повестки дня политической жизни включает:
• экологические проблемы: выбор между ростом промышленного потенциала и соблюдением жестких природоохранных стандартов;
• проблемы, порожденные массовой иммиграцией из стран третьего мира, и их социально-экономические последствия, дилеммы «мультикультурализма» и т. п.;
• моральные проблемы. Главная тенденция в этой области — резкое возрастание ценности недискриминации членов общества ни по каким основаниям: гендерным, этническим, конфессиональным, сексуальной ориентации;
• для Европы — темпы и содержание интеграции в рамках ЕС, критикуемой «справа» за ослабление национального суверенитета и засилье евробюрократии, «слева», особенно в последние годы — за принуждение к бюджетной экономии.
Все эти сдвиги не могли не вызывать серьезных подвижек в политическом позиционировании консервативных политических сил.
Знаковым явлением, акцентировавшим эти перемены, стал распад традиционных для Европы политических субкультур, один из ключевых водоразделов между которыми проходил между религиозными и светски настроенными сегментами граждан (Лейпхарт, 1997). Во Франции и Италии, в частности, католической субкультуре противостояла «пролетарская» (Michelat, Simon, 1977). Хотя религиозные граждане по-прежнему чаще голосуют за партии «правее центра», и ценностные ориентации, и конкретные политические предпочтения уже с 1970-х гг. перестают быть жестко детерминированными отношением избирателя к религии и церкви. Секуляризация и начало постиндустриального развития размыли прежние границы между субкультурами. С определенной долей условности можно говорить о становлении «субкультуры среднего класса», которая стала социальной опорой для центристских политических сил.
Не меньшее значение для конфигурации политических сил имели события 1968 г. Студенческие волнения и всеобщая забастовка во Франции и протесты против вьетнамской войны в США ознаменовали становление нового левого протеста на фоне, казалось бы, благополучной экономической ситуации. Нонконформистский бунт против истеблишмента стал поворотной точкой в утверждении новых моральных ценностей, включая область сексуальной культуры. Хотя после спада протестной волны политическое влияние «новых левых» сохранялось скорее как периферийное явление, именно с этого момента можно говорить о новой парадигме ценностей и становлении ценности недискриминации меньшинств как консенсусной для большей части общества, включая и консерваторов.
Изменения в социально-экономической сфере, вкупе как с технологическим прогрессом, так и ценностными сдвигами, оказывают многоплановое и сильное воздействие на партийно-политические системы.
Первое изменение — развитие демократии как «вширь» (во все большем числе стран), так и качественное углубление. Демократию критиковали всегда, современную демократию — как минимум 40 лет, с момента выхода классической книги «Кризис демократии» (Crozier et al., 1975), что никак не отменяет факта ее развития и совершенствования. По иронии судьбы эта книга вышла в свет именно тогда, когда начался процесс, который один из ее авторов через пятнадцать лет опишет как «третью волну демократизации» (Хантингтон, 2003). В результате этой «волны» конкурентные политические режимы и многопартийные системы появляются за пределами ареала «традиционного Запада»: от государств Латинской Америки и других стран третьего мира до посткоммунистического пространства.
В современных условиях в Европе, Латинской Америке (а все чаще — и на других континентах) консервативные политические силы не мыслят себя вне контекста политической конкуренции и демократической политики в целом. Свойственный многим консерваторам в прошлом политический стиль, подчеркивающий иерархичность, нетерпимость, ограничение активного избирательного права, недопустим для партий, которые рассчитывают на завоевание большинства избирателей.
Второе: с развитием демократии жестко очерченные идеологические позиции становятся не просто проигрышными, но невозможными. Как подчеркивалось в упомянутой выше классической работе, «в недемократической политической системе высшие руководители могут выбрать единую цель или набор связанных целей… в демократии же такая цель не может быть произвольно задана ”свыше”… она должна быть продуктом коллективных воззрений значимых групп общества на то, что составляет вызов их благополучию» (Crozier et al., 1975). Политическая конкуренция задает всем политическим силам жесткие правила борьбы за власть, что, в частности, требует от них адаптации к общественному запросу в целях завоевания и сохранения электоральной поддержки. Попадая в резонанс с «большинством», консерваторы чаще других политических сил вступают в конфликт с «меньшинством» в собственном лагере, поскольку последнему более присущи идеологичность и приверженность традиции и привычке.
И третье: политическая конкуренция и ставшие регулярными смены власти придали ускорение синтезу основных политических течений. Изначально он основывался скорее на негативных мотивациях: объединении статусных политических сил против крайностей — социальных низов, радикалов слева и справа. Но в последние десятилетия добавляется и позитивное измерение: многие начинания государства носят долгосрочный характер, особенно это касается политики в области здравоохранения, образования, пенсионной системы; в Европе с развитием интеграционных процессов национальные правительства к тому же связаны общими рамками фискальной политики. В этих условиях резкие повороты руля при смене правящей партии носили бы однозначно деструктивный характер, а потому различия между консерваторами и их оппонентами сглаживаются.
Вслед за этим изменения произошли и в партийных системах. Во второй половине XX в. эра массовых партий ушла в прошлое в силу сочетания нескольких причин: подъем постматериальных ценностей, становление «социальных государств», качественное развитие каналов коммуникации партий и политиков с обществом (телевидение, Интернет). Расширение зон политического консенсуса сделало приоритетом не акцентирование отличительных черт «своего» электората, а поиск наиболее выигрышных для различных категорий избирателей программ (Katz, Mair, 1995). Именно эти сдвиги привели к ослаблению традиционных идейно-программных идентичностей ведущих партий и появлению партий, которые чаще называют «всеохватными», в смысле «хватай всех» (Kirchheimer, 1966, p. 177–200). Мы склоняемся к более точному понятию: «электоралистской» родовой категории партий, как сформулировано в наиболее современной типологии Гюнтера — Даймонда (Gunther, Diamond, 2003, p. 167–199). Такие партии ориентируются на более широкую аудиторию, создание универсально привлекательного для избирателей образа и немедленный электоральный успех. Партийные программы становятся похожими, а избирательные кампании направлены в большей степени на общие цели, а не на дискуссионные вопросы (Katz, Mair, 1995, p. 5–28).
Гюнтер и Даймонд выделяют внутри родовой категории «электоралистских» партий три их вида. Большая часть исторически консервативных партий становятся «программными»: современными, приверженными плюрализму и терпимости, с минималистской партийной организацией. От двух других видов — «чисто всеохватной» и «персоналистской» — их отличают, во-первых, более отчетливая, последовательная и фундированная программа, во-вторых, стремление к власти именно ради реализации этой программы и, в-третьих (это особенно заметно при пропорциональной избирательной системе) — более четко очерченная социальная база и связь с союзными организациями в гражданском обществе. В «персоналистских» партиях высока роль лидера, но этот феномен встречается лишь в странах с сохранившимися элементами корпоративистской традиции, например в Италии (С. Берлускони) или Бразилии (Ф. Коллор) (Gunther, Diamond, 2003, p. 167–199).
Достоинства такой модели партийного строительства для получения высокого электорального результата очевидны, однако их обратной стороной является разочарование «меньшинств» в потенциальном электорате, что, как указывалось выше, особенно чувствительно для консерваторов, сторонники которых медленнее адаптируются к переменам.
Второй изъян такой партийной модели — трудность выстраивания «коалиции поддержки», которая учитывала бы все более мозаичное переплетение традиционных общественных размежеваний (в первую очередь социального экономического) и новых, включая размежевания в области моральных ценностей. При взаимоналожении старых и новых размежеваний в целом сохраняется условная, но четко осознаваемая в каждой политии шкала «левые — правые» (Dalton et al., 2011, p. 90). Как отмечают исследователи, «сторонники индустрии» (т. е. оппоненты экологических партий) оказываются более консервативными по социальным и «постматериалистическим» вопросам (Lipset, 1981, p. 503–521; idem, 1993, p. 15), а либеральная позиция по вопросам гендерного равноправия коррелирует с показателем, отражающим левые взгляды на экономику (Dalton et al., 2011, p. 95).
Подвижки в структуре ценностей вызвали кризис устоявшейся системы политического представительства, привели к появлению «новых левых» и «новых правых» движений, бросающих вызов традиционным фаворитам политической сцены, в том числе традиционным консервативным партиям. Шире, речь шла о кризисе доверия старым партиям, первые признаки которого отмечали еще авторы «Кризиса демократии», писавшие, что «переход к постиндустриальной фазе развития… означает конец привычной партийной системы» и угрозу самому институту политического участия (Crozier et al., 1975, p. 91). Именно на этом этапе накапливавшиеся в предыдущие десятилетия сдвиги в ценностных ориентациях общества проявили себя в партийно-политическом поле, так как, по известной концепции Липсета — Роккана (Липсет, Роккан, 2004), изменения в партийной системе следуют за такими сдвигами с лагом примерно в одно поколение.
Главная общая черта этих новых партий — вызов истеблишменту в партийной системе. Их идейно-политические позиции — причудливый «микс» ценностей постиндустриальных, еще не нашедших должного (с точки зрения определенных сегментов общества) отражения в программах традиционных партий, и старых, которые оказались отодвинутыми на задний план. Последнее, подающееся как отход от основ и традиций, чаще преобладает именно у новых правых.
Противостояние старых и новых партий началось (по крайней мере, в некоторых странах) еще с 70-х гг. прошлого века, однако совершенно новое измерение оно приобрело после кризиса 2008–2009 гг. Его последствия «привели к обостренному ощущению разочарования народных масс и усугубили негативные тенденции политического развития… общественное недовольство демократией проявилось в подъеме популистских и протестных партий, которые в Европе бросили вызов устоявшемуся политическому порядку» (The Economist Democracy Index, 2014).
Для консерватизма это противостояние означало раскол на «мейнстрим»: крупные партии, реально участвующие в борьбе за власть, и бросившие им вызов иные политические силы, в позиционировании которых присутствуют черты консерватизма.
Политический консерватизм и христианская религия
На консерватизм и как политическое течение, и идеологию сильное влияние оказывает процесс секуляризации, т. е. снижение роли религиозных воззрений и церковной организации на политическое и, отчасти, общественное поведение людей. Рождение консерватизма после Великой французской революции совпало с многократным усилением этого процесса благодаря трем разноплановым явлениям, наблюдавшимся в XVIII и первой половине XIX в.
Во-первых, это устойчивый экспоненциальный промышленный рост, приводивший к тектоническим сдвигам как в социально-экономическом укладе, так и общественных отношениях, причем более успешными оказывались те общества, в которых роль традиционных религиозных институтов в политике была меньшей. Во-вторых, это Просвещение, оказавшее глубокое воздействие на принципы политической и социальной организации общества. Еще Реформация привела к появлению в Европе религии, «которая устранила внешние санкции и ритуальные формы фиксации социального долга и… возложила на каждого индивида нелегкую обязанность быть для самого себя и духовником, и судьей» (Геллнер, 1995, c. 85). По сей день многие консерваторы рассматривают секуляризацию как то, что общество «проживает нравственный капитал» религиозности. Геллнер же полагает, что «в действительности оно живет благодаря компромиссу — сложному равновесию между верой и искренним сомнением… Полная реставрация былого “морального капитала” является для него практически невозможной… Новые классы и новая этика в значительной степени опирались на чувство новой религиозной общности. Со временем люди научились воздерживаться от демонстрации этих убеждений в общественной жизни, по крайней мере признали, что они не должны открыто влиять на политику» (там же, с. 149–155).
Процесс секуляризации затрагивал разные сферы: от лишения церкви земельных владений и отделения государства и школы от церкви до постепенного снятия запретов на развод, аборт и размывания доминирование мужчины в семье (по мере того как женщины уравнивались в гражданских правах с мужчинами и все чаще сами зарабатывали себе на хлеб).
Отметим вслед за М. Вебером, что политическая роль организованных религий зависит от их интересов, а не сущности, определяется «вовлечением религиозных организаций в интересы властей и борьбу за власть… а также потребностью действующих властей в освящении их легитимности» (Gerth, Mills, 1958, p. 337–338). С течением времени религия во все большей степени воспринимается обществом как вопрос частной жизни, а не политической. Столь же несомненно, что в обществе всегда есть и сегмент людей, следующих в своем общественном поведении наставлениям религиозных организаций или общин, и политики, сознательно работающие именно с этим сегментом электората.
Описанные выше явления последних десятилетий, прежде всего подъем городского среднего класса с более либеральными ценностями, ознаменовали переопределение рамок социального поведения и моральных норм. В первую очередь это привело к тому, что религиозные нормы и стереотипы общественного сознания перестали рассматриваться как легитимация неравенства по основаниям пола, этничности, вероисповедания и сексуальной ориентации. Отражением этих процессов стала новая социальная доктрина католицизма, принятая Вторым Ватиканским собором (1962–1965). Ее центральное положение — в том, что церковь должна оправдывать себя перед обществом своей социальной миссией, а не только как обладатель высшей истины, определяющей моральные нормы. Такие сдвиги приняты большей частью западных обществ (включая верующих людей и сторонников консервативных партий), но порождают острый конфликт с теми, кто придерживается традиционных, освященных церковью взглядов на вопросы морали.
Означает ли это упадок христианства на Западе? Как отмечают исследователи ценностей в различных обществах на основании регулярно проводящихся межстрановых исследований, «данные выявляют два противоречащих друг другу тренда. С одной стороны, во многих промышленно развитых странах снижается посещаемость религиозных служб (а в посткоммунистических — некоторый рост). С другой стороны, наблюдаются подъем духовных чувств и сохранение значимости понятия «бог», т. е., по словам авторов, «преобладающие церкви сегодня оказываются не на той радиочастоте для многих жителей постиндустриальных стран» (Inglehart, Baker, 2000, p. 47–48).
Религиозная идеология формируется вне рамок партии, а потому консервативная партия, в отличие от других идейно-политических «семей», не обладает полным контролем над своими идейно-программными установками, если таковые связаны с религиозной моралью (например, в вопросах брака и развода, права на аборт, эвтаназии и т. п.). Это может создать конфликт между партией и церковью, но, с другой стороны, обеспечивает гетерогенность идейных установок внутри партии (Gunther, Diamond, 2003, p. 167–199). Добавим, что в условиях переопределения партийных систем, описанного выше, это с неизбежностью означает, что часть электората, для которого религиозные установки являются значимым мотивом политического поведения, отвернется от традиционных консервативных партий, что, в свою очередь, потребует иного представительства подобных интересов в политическом пространстве.
Основные черты современного политического консерватизма на Западе
Описанные выше сдвиги в социально-экономической сфере и ценностях общества ставят консерваторов перед многими новыми вызовами. И в прошлые эпохи консерваторы в политике не всегда объединялись в единую крупную партию: это было необходимо только в государствах с мажоритарной однотуровой избирательной системой. Однако размежевания внутри консервативного лагеря чаще отражали субъективные и личностные противоречия, но не носили принципиального идейно-политического характера. Отличие современной эпохи — более глубокое размежевание, позволяющее говорить о противостоянии «системного консерватизма» и бросивших ему вызов новых консервативных течений.
Темпы, масштабы и комплексный характер сдвигов, произошедших в последние годы, порождают напряжения и обостряют противоречия в консервативных ценностях и политических доктринах.
Социально-экономическая политика современного западного консерватизма
Мы начинаем обзор современных тенденций западного консерватизма с социально-экономической тематики по двум причинам. Во-первых, после Второй мировой войны эти проблемы становятся основными в деятельности консервативных партий. Представляется, что из сложного набора причин такого явления основными являются две. Это переопределение консервативных ценностей государства и органичности общества: они стали пониматься как эффективность и конкурентоспособность национальной экономики, что требовало укрепления рыночных начал и социального мира как гарантии от радикализма. Великая депрессия 1930-х, подъем тоталитарных государств и Вторая мировая война, активность коммунистического лагеря — все это свидетельствовало о кризисе как идейно-философских, так и государственно-управленческих моделей прошлой эпохи и необходимости поиска ответов на эти вызовы.
Во-вторых, синтез либерализма и консерватизма наиболее наглядно проявляется именно в социально-экономической сфере. Такой синтез, точнее — конвергенция, не в этой сфере начался и никогда ею не ограничивался. Изначально зоной консенсуса между консерваторами и их политическими оппонентами было недопущение к борьбе за власть социальных низов, защита интересов имущих классов. Однако к середине XX в. вся экономика стала рыночной, противоречие между земельной аристократией и городской буржуазией превратилось в остаточное явление. Соответственно, появилась объективная возможность для достижения консенсуса имущих классов по социально-экономическим проблемам.
Концептуальную основу для такой «синтетической» либерально-консервативной платформы заложили не политики и не философы, а экономисты. Знаковыми событиями стали Коллоквиум Уолтера Липпмана (Париж, 1938), на котором немецкий экономист Александр Рюстов впервые употребил термин «неолиберализм». В 1947 г. создается общество Мон Пелерин, объединившее экономистов толка, впоследствии получившего названия «неолиберального», или «либертарианского». Кредо общества — свободный рынок и политические ценности открытого общества. В 1950 г. в это общество вступил Людвиг Эрхард, министр экономики Западной Германии, и его политика социальной рыночной экономики, получившая наименование Ordoliberalism (от названия журнала ORDO), стала первым опытом применения этих экономических концепций на практике.
За послевоенные десятилетия испробовались разные доктрины вмешательства государства в экономику — от кейнсианства до неолиберализма и неоинституционализма; хотя чаще такие модели подразумевали максимальную свободу рыночных механизмов, порой они сменялись политикой государственного дирижизма — там, где речь шла о направляемых структурных сдвигах в экономике. Общее между всем моделями — признание неизбежности государственного регулирования и наличие у государства социальной функции. Наиболее яркие «истории успеха» такой социально-экономической политики, реализованной консервативными правительствами — послевоенный подъем Германии и Италии, коренная структурная перестройка экономики Франции при де Голле и Великобритании при М. Тэтчер, оживление экономического роста в США при «рейганомике».
В Германии восстановление экономики и социальной жизни осуществлялось через модель социального рыночного хозяйства, ключевыми компонентами которой явились экономическая эффективность и социальная справедливость; свободная конкуренция и необходимость контроля над монополиями; категорический императив — частная собственность должна служить общему благу.
Во Франции первоначально был принят дирижистский курс, который позволял мобилизовывать национальные ресурсы через создание крупного государственного сектора, широкую национализацию промышленных и банковских активов. Становление Пятой республики подавалось как синтез традиции и новизны, сплочение общества во имя возрождения национального величия. Во второй половине 1970-х гг. активная дирижистская политика во Франции постепенно стала замещаться продвигавшимися неолибералами идеями рациональности, эффективности, что подразумевало ограничение вмешательства государства в экономику. Эта политика сохранила акцент на социальной сфере, опираясь на быстро растущие новые средние слои, обладающие повышенным модернизаторским потенциалом.
В Великобритании послевоенный консенсус по социальноэкономической политике начинался с национализации ряда отраслей и расширения «государства благосостояния» на кейнсианской основе. Кредо Консервативной партии того периода — «более гуманный капитализм» и «предпринимательство без своекорыстия». Подобная политика сохраняла преемственность при сменявших друг друга консервативных и лейбористских кабинетах и получила название «батскеллизма», по фамилиям канцлеров Казначейства консерватора Р. Батлера и лейбориста Х. Гейтскелла (Паэулл, 2013, с. 264–265). В более позднее время та же тенденция преемственности прослеживалась в социальных реформах (особенно образовательной и пенсионной систем) правительств лейбористов и консерваторов. Принципиальным переопределением социально-экономической политики британского консерватизма стал «тэтчеризм»: построенная на монетаристских принципах политика кабинетов М. Тэтчер. Его ключевым принципом стала резкая критика социального эгалитаризма и «большого государства».
В Италии христианские демократы демонтировали корпоративное устройство, оставшееся в наследство от фашистского режима. Особый упор в программе ХДП делался на важность социальной функции капитала и необходимость реализации широкого перечня мер социально-экономической политики. Интервенция государства в экономику предполагала частичную нацио — нализацию при сохранении свободы большей части экономики от государственного регулирования.
Особняком стоят случаи, когда перестройка рыночной экономики на неолиберальных началах касалась обществ с традиционным экономическим укладом (Испания и ряд стран Латинской Америки). В них та же эволюция социально-экономических позиций консервативных партий шла на фоне модернизационных процессов, протекавших гораздо быстрее, чем в промышленно развитых странах. Соответственно, политический консерватизм в этих странах сыграл непривычную для него роль «агента модернизации» в первичном ее значении — перехода от доиндустриального общества к развитому индустриальному. В Испании еще с 1950-х гг. либерально-консервативные тенденции стали размывать основы франкистского режима. Однако они не могли реализоваться в полной мере, поскольку степень интеграции национальной экономики в европейскую была относительно невысокой. Стремление к большей интеграции с целью ускорить социально-экономическое развитие страны стало одним из главных мотивов демократизации Испании после смерти Франко, и постфранкистские консерваторы Народного альянса (ныне — Народная партия Испании) сыграли важнейшую роль как в демократизации страны, так и в структурной перестройке испанской экономики на либерально-консервативной основе.
Принципиальным представляется вопрос, насколько такая социально-экономическая политика может считаться консервативной и чем считать синтез либеральных и консервативных начал в социально-экономической сфере: эволюцией консерватизма или компрометацией его базовых принципов? Данные экспертного исследования позволяют обозначить аналитическую рамку ответа на этот вопрос.
Повышение роли социально-экономических проблем в повестке дня консерватизма, действительно, стало отходом от «классической» консервативной традиции; эксперты расходятся в том, считать ли это скорее закономерностью эволюционного развития или его нарушением, однако первая точка зрения преобладает.
Эксперты подчеркивают, что рыночная экономика, свобода предпринимательства — это абсолютно консервативные ценности. Объективная необходимость повышения внимания к экономике, требующая, по словам эксперта, адаптации формы [консерватизма] при сохранении содержания, также не вызывает сомнений, если эта идеология хочет быть не историческим феноменом, а современным политическим явлением.
Дискуссионным является и вопрос, какая идеология в этом синтезе преобладала. Общая логика экспертов сводится к тому, что в экономической и социальной доктринах консервативных партий преобладали либеральные экономические воззрения, а саму Маргарет Тэтчер Милтон Фридман называл «либералом из XIX века», «скорее вигом, чем тори». Эксперты признают, что к классическому либерализму [такое политическое течение] гораздо ближе, чем нынешние либералы. Но вместе с тем они и консерваторы, поскольку стремятся в своей политике защитить экономику и частный бизнес от посягательств активистского, дирижистского государства. Другой эксперт еще более категоричен: Если вы хотите строить консерватизм на основе рыночной экономики, у него будут либеральные социальные ценности.
Активная роль консерваторов в создании социального государства (welfare state) тоже может показаться отходом от принципов старого консерватизма. Однако анализ мнений экспертов позволяет вычленить как минимум три отчасти пересекающиеся мотивации, побуждавшие консервативные политические силы к таким действиям.
Первый мотив — стремление к сохранению социального порядка (в том числе иерархии) в новых условиях, недопущению слишком острого социального расслоения. Эта задача становилась особенно актуальной с учетом вызовов тоталитаризма, коммунизма и «революционизма». Эксперты усматривают определенное противоречие со старым консерватизмом, поскольку консерваторы, с одной стороны, хотят сохранить ценности и восприятие этих ценностей, а с другой — хотят сохранить социальный порядок.
Генезис этой ценности в различных национальных моделях консерватизма происходил по-разному. В Германии, по оценке всех экспертов, социальное государство создавалось именно консерваторами: во-первых, именно из ощущения важности социальной ответственности и, во-вторых, социал-демократы той эпохи слишком сильно ориентировались на Карла Маркса, а потому оказались неспособными воспринять идею «государства всеобщего благоденствия». В Великобритании «государство общего благосостояния» строилось и правыми, и левыми, и правые принимали это и не попытались разрушить, когда консерваторы вернулись. Это была такая смесь патернализма и социал-демократических принципов.
Этот мотив усиливается желанием консерваторов переопределить общественную солидарность в условиях меняющейся ценностной структуры общества. В частности, в разных контекстах подчеркивалась такая функция социального государства, как помощь государства атомизированной или неполной семье. Немецкий эксперт подчеркивает, что важнее всего в вопросах семьи — это знать, что даже если у детей разведены родители, они не должны быть дискриминированы, бразильский обращает внимание на социальную роль с целью частичного замещения существующих ослабленных социальных сетей, особенно семьи, а французский рассказывает, как за одно поколение общество изжило дискриминацию детей из неполных семей.
Второй мотив — стимулирование людей к трудовой деятельности, оказание помощи социально уязвимым, чтобы дать им возможность зарабатывать своим трудом. Этот мотив наиболее сложен: с одной стороны, консерваторы считали, что лишь они смогут выстроить оптимальную систему. С другой стороны, именно в консервативном лагере чаще всего звучат инвективы против «иждивенчества» неимущих на доходах более благополучных членов общества. Это было свойственно начинателям рейганомики и тэтчеризма, а сегодня распространено, например, в Партии чаепития в США или в контексте антимигрантских инициатив нового консерватизма.
Британский эксперт напоминает, что Беверидж [либерал, входивший в правительства консерваторов], автор понятия «государство общего благосостояния»… не хотел, чтобы государство платило за то, что люди бездельничают, он хотел, чтобы государство вмешивалось и помогало людям встать на ноги и работать. Американский эксперт так формулирует противоречие: Традиционное стремление «экономических консерваторов» — устранить все «лишние» расходы, которые мешают экономическому росту, наталкивается на понимание, что в современной экономике нельзя лишить людей сетки социальной защиты.
Третий мотив — рациональное осознание полезности государственной поддержки сфер образования и здравоохранения для обеспечения эффективности национальной экономики. Британский эксперт подчеркивает: Лучшее условие для развития свободного капиталистического рынка, а также независимости и индивидуальности людей — это как раз наличие государственного здравоохранения, бесплатного образования, чтобы у всех были равный стартовый уровень и равные шансы. Это не чисто консервативная идеология, но консерватизм в Великобритании никогда не был абсолютно идеологически чистым.
Особую роль сыграл консерватизм в модернизации стран третьего мира. Отчасти тут допустимо сопоставление с Испанией (засилье «старого» консерватизма, опирающегося на земельную аристократию, поддержка авторитарного режима и противостояние угрозе коммунизма), но разница — в еще более низком уровне социально-экономического развития и более острых проблемах модернизации.
И в прошлые десятилетия, и сегодня в латиноамериканском консерватизме (в нашем случае — бразильском, но эксперты указывают на аналогичную ситуацию в Аргентине и Уругвае и более неолиберальную модель консерватизма в Чили) наблюдалось противостояние охранительных и развивающих тенденций. До демократизации, по оценке бразильского эксперта, консерваторы делились на два течения: В случаях резкой поляризации политического спектра, как на последних президентских выборах, выявилось реальное сплочение между политическим и моральным консерватизмами.