Что такое современный фольклор
Что такое современный фольклор
Детский современный фольклор
Автор работы награжден дипломом победителя III степени
Итак, если давать определение фольклору, то это меткое, живое слово, сказанное в нужное время.
Устное народное творчество (далее УНТ) можно разделить на две большие группы:
УНТ можно рассматривать с двух точек зрения:
Детский фольклор можно классифицировать как :
Устное народное творчество, придуманное и воспроизведенное взрослыми для детей.
Фольклор, придуманный и воспроизведенный самими детьми.
В работе рассматривается детское устное народное творчество современности, создание и употребление его самими детьми.
Обращение к этой теме объясняется тем, что с разрушением традиционной русской устной культуры современные дети приобретают навязанные «чужие» культуры, что ведет к серьезной переориентации вкуса взглядов детей.
В связи с этим нами были поставлены цели и задачи научно- исследовательской работы.
Краткий анализ современного состояния традиционных и относительно новых жанров детского фольклора.
Мониторинг современной детской фольклорной ситуации.
1. Провести опрос учащихся 1-11 классов на знание жанров УНТ
2. Проанализировать элементы УНТ, выявленные в опросе, классифицировать их на традиционные и новые. Исследовать состояние новых тем современного детского и юношеского УНТ.
3. Проанализировать перспективу существования детского фольклора.
Предметом исследования работы является современный детский фольклор, придуманный детьми.
Объектом исследования является изучение жанров современного детского фольклора, появления новых тем и жанров устного народного творчества.
В исследовании представлены примеры жанров детского современного фольклора, собранные учащимися МОУ СШ № 128 Дзержинского района Волгограда. Также использовались печатные источники.
Различные темы и жанры современного устного народного творчества при тактичном использовании могут стать диагностическим материалом для исследования менталитета, эстетического, нравственного уровня развития ребёнка.
§ 1. Работа с экспериментальной базой.
Для решения задач нашей работы нами был проведен опрос учащихся 1- 11 классов МОУ СШ № 128 г. Волгограда.
В опрос младших классов были включены вопросы:
Назовите загадку, которую вы слышали.
Назовите скороговорку, которую слышали.
В опрос учеников средних классов были включены следующие вопросы:
1. Отгадайте загадку: «Зимой и летом – одним цветом» Напишите все варианты ответов, которые вы слышали.
2.Продолжите считалку «На злотом крыльце сидели….»
3. Напишите дразнилки, известные вам.
4. Напишите кричалки, известные вам.
5. Напишите частушки, известные вам.
6. Напишите анекдоты, известные вам.
7. Напишите «садистские стишки», известные вам.
8. Напишите страшную историю, которую слышали (страшилки)
9. Напишите вызывания, известные вам.
По результатам опроса было выявлено:
Около 30 % детей не знают никаких жанров УНТ
70% детей знакомо с традиционными темами и жанрами УНТ.
5 % детей сами предлагали сочинить страшилки, частушки и пр.
Около 25% учащихся написали элементы УНТ, рожденные в наше время.
§2. Исследование состояния традиционных и новых тем современного детского и юношеского УНТ.
Была проведена классификация отобранного материала на предмет традиционного и нового фольклора
2.1. Получив задание написать загадки, которые ученики младших классов знают, многие вспомнили традиционные народные загадки, такие как
были и загадки на сообразительность, загадки, которые появились недавно, например:
Загадка «Зимой и летом одним цветом» в современном мире имеет самые неожиданные ответы: елка, нос у алкоголика, рояль, синяя краска.
Нами было замечено, что такие традиционные жанры устного народного творчества, как скороговорки, загадки претерпели малые изменения.
2.2. Почти полностью отмирает и такой жанр традиционного игрового детского фольклора, как жеребьёвки. При необходимости поделиться на две команды дети предпочитают использовать родственный ему жанр считалки, иногда используя тексты считалок, ставших уже традиционными, или подбирая новые.
Вот считалки, которые знают дети нашей школы:
«1,2,3.4,5 вышел зайчик погулять, вдруг охотник выбегает прямо в зайчика стреляет…»
«Аты-баты шли солдаты, аты-баты на базар, аты-баты, что купили, аты-баты самовар».
В 90-ххг. ХХв считалка «На златом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич. Кто ты будешь такой? Говори поскорей, не задерживай умных людей» имела разные продолжения, такие как
На златом крыльце сидели Микки Маус, Том и Джерри,
Дядя Скрудж и три утёнка,
А водить-то будет Понка!
У современных детей эта считалка не пользуется популярностью. В лучшем случае ее дети знают в традиционном варианте.
А вот считалки модернизированные:
« Ехал Лунтик на тележке, раздавал он всем орешки, кому два, кому три – дирижером будешь ты!»
2.3. Дразнилки. По результатам анализа было выявлено, что дразнилки сейчас дети практически не сочиняют.
Сам жанр УНТ появился относительно недавно – где-то в середине ХХ в.
Дети знают как уже ставшими традиционными кричалки, так и появившиеся недавно.
Крути педали, пока не дали. На помойке свет горит- тренируется «Зенит»
Наш девиз 4 слова – чтоб сгорела ваша школа..
Жанр у детей совсем не популярный. Дети писали частушки, которые были прочитаны в литературе.
Анекдоты также были взяты из письменных источников. Особый интерес вызвал современная новая история, по подобию анекдота:
Лайфхак: В случае природной катастрофы ( землетрясение, обвал и т.д.) суйте в карманы сосиски, чтобы поисковые собаки быстрее вас обнаружили.
В ХХ в появляется новый жанр детского УНТ – «садистские стишки»
Маленький мальчик по стройке гулял
В бочку с бетоном случайно упал,
Утречком мама идет в магазин
Ей из стены улыбается сын.
В лесу родилась елочка
Под ней сидел бандит
И ждал, когда снегурочка
В лесу родилась елочка
Маленький мальчик зашел в трансформатор
Вышел оттуда второй терминатор.
Их пик популярности приходится на 70-80-е гг XX века, на наш взгляд, постепенно переходят в “стадию консервации”. Дети ещё рассказывают их, но уже практически не появляется новых сюжетов, меньше становится и частотность исполнения. Очевидно, это связано с изменением жизненных реалий: в советский период, когда почти тотальный запрет в официальной культуре был наложен на всё катастрофическое и пугающее, потребность в страшном удовлетворялась посредством данного жанра. В настоящее время появилось множество источников, помимо страшилок, удовлетворяющих эту тягу к загадочно-пугающему (от выпусков новостей, различных газетных публикаций, смакующих “страшное”, до многочисленных фильмов ужасов).
Современные дети вспомнили страшные истории о белых привидениях (медсестре, вожатом, клоуне и пр). Появились истории о «Кровавой Мери» Сюда добавились придуманные истории про Слендермена.
У современных детей существует вызывание некоего «Чарли», происхождение которого толком и не знает. Его вызывание похоже на спиритический сеанс. Его вызывают, чтобы задать вопрос.
§3. Изменение в жанрах детского современного фольклора
При изучении состояния детского современного фольклора мы пришли к выводу, что современный детский фольклор продолжает существовать далеко не во всех жанрах и темах УНТ. В чем же причина? На наш взгляд причины в следующем:
Устное творчество характерно именно тем, что придуманные самими детьми элементы УНТ передаются устно. Появляется возможность эти элементы прочитать, посмотреть, услышать в литературе, кинематографе, радио, в сети Интернет. Отпала необходимость их сочинять.
Изменение проведения досуга детей. Появление огромного количества телефонных и компьютерных игр, в которых дети играют либо по одному, либо он-лайн, отпала необходимость в считалочках и жеребьевках.
Ускорение жизненного процесса. Детям некогда сочинять и рассказывать страшные длинные истории, сказки. Более короткие жанры остаются более актуальными.
Дети стесняются петь. Сейчас дети больше слушают музыкальные произведения, чем из пропевают. Частушки стали неактуальными. Куда более актуальным стал Рэп. По сути это тоже элемент УНТ, но не русской культуры.
После проведенных исследований и анализа состояния детского современного УНТ мы пришли к следующим выводам.
Мониторинг современной фольклорной ситуации ещё раз доказывает, что детский фольклор динамичен и мобилен;
Изучая литературу по выявлению мобильности детского фольклора, мы пришли к выводу, что сейчас в наше время, появление новых жанров резко сократилось.
Пополнение текстового состава жанров УНТ идёт за счёт “модернизации” старых текстов.
Жанры устного народного творчества постепенно укореняются в литературе, Интернете, что способствует большему чтению анекдотов, кричалок, загадок и прочее, и меньшему рассказыванию и сочинению;
5. Трыкова О.Ю. Современный детский фольклор и его взаимодействие с художественной литературой.- М.: Ярославль,- 1997 г.
Народные скрепы: что есть фольклор и как сегодня изобретаются традиции
Теории и практики
Откуда взялись русское гостеприимство, самовар, широта души и матрешки, и как все это соотносится с пословицами о народной любви к коммунистической партии? T&P публикуют текст лекции филолога Константина Богданова о фольклоре и о том, как в разное время в истории России к нему прибегали противники модернизации для формирования нужных пропагандистам «народных скреп».
Константин Богданов
доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института русской литературы РАН
Биографически оговорюсь, что по своему университетскому образованию я не фольклорист, а : учил древнегреческий и латынь, историю античной литературы. Фольклористом я стал позже — в аспирантуре Института русской литературы Академии наук, где позднее защитил кандидатскую, а потом и докторскую диссертацию. Но это произошло позже, а пока я учился в аспирантуре, я, признаюсь, зачастую форменным образом страдал. После Софокла, Еврипида, Катулла и прочих гениев античной культуры устное народно-поэтическое творчество — таким словосочетанием в те времена определялся фольклор — казалось мне, мягко сказать, куда менее захватывающим. Помню даже, что однажды я встретил своего преподавателя древнегреческого и в отчаянии признался ему, что читать и перечитывать все эти повторяющиеся фольклорные тексты просто-таки мучительно. Но в ответ услышал следующее: так это же потому и интересно, что это не высокая и элитарная, а массовая словесность, живущая по своим законам и обнаруживающая свои закономерности. Сегодня я понимаю всю правоту этих слов.
Фольклор принадлежит всем и никому в отдельности
Фольклор достоин пристального внимания, чтобы, не восторгаясь им бездумно, отдавать себе отчет в причинах его долговечности и устойчивости. Для меня это не предмет восторга, а предмет изучения. Обычно под фольклором понимается некий предсказуемый порядок жанров и произведений: от былин до духовных стихов, от сказок до частушек. Но фольклор — это не только тексты, но и то, что за ними стоит, и это всегда социально коллективизирующие ценности. Фольклор принадлежит всем и вместе с тем никому в отдельности. Напомню, что сам термин «фольклор» уже по своему происхождению изначально обозначал разные вещи: народную мудрость, народное знание. Но вот вопрос, на каком слове в этих случаях нужно ставить акцент в первую очередь? Это было тогда и по сей день остается не столь очевидным. Схоластические споры, что же в фольклоре важнее, сами тексты или те, кому эти тексты принадлежат, ведутся по сей день. Собственно, и само английское слово folklore указывает на такую сферу смысла (lore), которая репрезентируется множеством (folk), но существует в порядке индивидуальной рецепции. Ситуация эта может быть названа шизофренической и прекрасно передается стихотворением Дмитрия Александровича Пригова:
Народ с одной понятен стороны
С другой же стороны он непонятен
И все зависит оттого, с какой зайдешь ты стороны —
С той, что понятен он, иль с той, что непонятен
Кстати, стихотворение это я в свое время услышал от самого Пригова в Норильске, где как раз читал доклад о предмете фольклористики и разбирал схоластические дискуссии на тему «народности». Я думаю, что оно лучше многих научных рассуждений выражает престранную ситуацию, когда поиск народа выражается в со- и противопоставлении этого самого народа и еще.
Вот художественная самодеятельность, которая была так распространена в Советском Союзе, — это фольклор или не фольклор? Позднее, в 1980–1990 годы, ученые стали говорить, что фольклор бывает разным: деревенским и городским, устным и письменным, детским и еще каким-нибудь. Во всех этих случаях важным, однако, остается следующее: фольклор всегда полагается относящимся к традиции. В общем виде это действительно так: любой фольклор традиционен, но проблема в том, что не все традиции фольклорны. Так что же считать фольклорными традициями?
Мой ответ следующий: если перед нами традиция, делегирующая коллективу или некой группе людей общие ценности, то такая традиция, скорее всего, может породить и нечто вроде фольклора или хотя бы фейклора. Такие коллективные ценности могут мыслиться позитивно или негативно, но главное, что они а) коллективные и б) обнаруживают кого-то, кто смотрит на них со стороны.
Священник уговаривает крестьян повиноваться помещику. С гравюры XVIII века.
Например, возьмем характерную иллюстрацию из книжки конца XVIII века, где речь идет о пользе гигиены, лекарств и правильного питания. Нам она интересна вот такой картинкой: маленькие фигурки бородатых крестьян перед великорослым и потому как бы отечески наставляющим их помещиком в треуголке. Симптоматичный патерналистский образ. В этой иллюстрации нет негативной оценки крестьянской и народной культуры. Но есть иное: вот, как бы свидетельствует она, есть народ, и есть те, кто выступает по отношению к нему в роли опекуна, патрона. Эта традиция складывается в конце XVIII века, но народ отныне — это не только крестьяне и простонародье, но нечто большее и при этом менее определенное. Столь же неопределенное, как понятие «народность» в знаменитой триаде Уварова, включенное им в свой министерский циркуляр в 1833 году: «Православие, самодержавие, народность». И тогда, и после и сама эта триада, и понятие «народность» в особенности стимулирует схоластические споры: кто выражает эту самую народность, квинтэссенцией чего она является? Как связаны с народностью простонародье и сословия, элитарная и массовая культура? Свой вклад в эти дискуссии внесли и фольклористы, окончательно запутавшие возможность осмысленного ответа на вопрос, каким образом ценности народной культуры связаны с ценностями культуры элитарной. Проще отделаться мантрой, которая у нас повторялась с тех пор по поводу и без: «Лучшее в Пушкине — это не от Пушкина, а от той «народной» культуры, в которой он вырос».
Фольклорная традиция противостоит модернизации, потому что последняя по определению призвана к разрушению традиции
Впрочем, в истории фольклористики есть контекст, который если не решает, то по меньшей мере позволяет поставить проблему о связи элитарных и народных ценностей в границах одной культуры. Он принадлежит Гансу Науману, предложившему в начале XX века понятие «затонувших культурных ценностей» (gesunkenes Kulturgut) как определения культурного наследия, порожденного ценностями элитарной культуры, спустившейся в нижние популяционные слои. Но сухой остаток примитивной и народной культуры — это не только то, что изначально было элитарным, но и то, что продолжает подпитывать собой ценности высокой культуры. От шизофрении это не спасает, но позволяет с нею смириться: фольклор — это и, наше и «их», «наше» — это и Пушкин, и былины. Любой разговор о традиции и традициях обязывает к различению культуры и культур, которые, уж конечно, не делятся исключительно на армянские, русские, еврейские и так далее. Культуры классифицируются сложно и по разным — не только национальным и этническим — критериям. С традициями дело обстоит схожим образом — как в теории, так и на практике.
Общепринято считать, что подлинно фольклорной является такая традиция, которая обладает эстетической привлекательностью и этической общеобязательностью для некоего «народа». Но очевидно, что эстетическая привлекательность фольклора — в различии всех его жанров — не является величиной постоянной. Говорить о таком постоянстве можно только на уровне некоторых обобщений и абстракций. В глазах публицистов XIX века таким обобщенным понятием русской народной культуры служило, в частности, понятие восторга. Восторг, по их мнению, это нечто, что равно связует русских при столкновении с собственной «народностью». При этом такой восторг не может быть понят иностранцами. Русская «народность» и русский фольклор в частности — это источник веселья и грусти, красоты и умиления, несказанно прекрасного и душеспасительного и так далее. Покойный писатель-деревенщик Василий Белов характерно назвал свою книжку о русской деревне и крестьянской культуре словом «Лад». «Благорастворение на воздусях и во человецех благоволение». Восторг, одним словом.
В публицистике и фольклористических исследованиях XIX века представление о таком восторге и «ладе» старинной русской жизни во многом было связано с идеологией славянофильства, идеализировавшего русское прошлое, — пусть эта идеализация, замечу попутно, и примирялась с крепостным правом. Таков уж странный исторический парадокс: тогда как западники ратуют за отмену крепостного права, славянофилы, превозносящие русское прошлое, полагают, что крепостничество этому прошлому никак не противоречит.
Великороссияне разных губерний. Слева направо: Нижний Новгород, Рязань, Орел.
Итак, еще одно достаточно общее различение обязывает видеть традиции идеологически приемлемые и неприемлемые. Здесь, конечно, возникает простор для разговора о конструировании традиций как таковых с отсылкой к знаменитой работе Эрика Хобсбаума «Изобретение традиции». Фольклористика к такому изобретению имеет непосредственное отношение. Более того, говоря с нажимом, можно утверждать, что история фольклористики (как, собственно, и история любого «народоведения») является историей изобретения традиций. Так обстоит дело и в России — возьмем ли мы самовары, валенки, матрешки или балалайки: там и тогда, когда они связываются с представлением о русской «народности» и народной культуре, они выступают предметами идеологического спроса/предложения, продуктами импортозамещения.
Очень многое из того, что кажется нам само собой разумеющимся для русского фольклора и русской этнографии, является либо заимствованным (как сделанные по китайским образцам русские самовары или завезенная из Японии матрешка), либо изобретенным — как лаковая миниатюра Палеха. Фольклорные тексты — во многом пример того же рода. Чего стоят сборники советского фольклора с былинообразными текстами о Ленине и Сталине или песнями и пословицами о народной любви к коммунистической партии. Не случайно вместе с тем, что и тогда, и в наши дни политпропагандисты, претендующие на то, чтобы выступать от имени народа, очень любят ссылаться на фольклор как на кладезь общеобязательных мудростей. Так, характер народа якобы легко обнаруживается из чтения фольклорной классики. Но так ли это? Достаточно взять в руки сборники русских пословиц и поговорок, полистать словарь Даля, чтобы убедиться, сколь разному они учат. Какая поговорка лучше представляет русский народ: «Без труда не вытащишь и рыбку из пруда» или «Работа не волк, в лес не убежит»? Что можно сказать о толерантности русского народа на основе поговорок «незваный гость хуже татарина», «что русскому хорошо, то немцу смерть» и т. д.?
Фольклорные тексты позволяют составить выборку абсолютно взаимоисключающих суждений и высказываний, которые никак не поддаются непротиворечивой эстетической и этической унификации. Но это делалось и делается снова. Результат предвосхищается попросту тем, что выкидывается все лишнее и неудобное. Так, в частности, сегодня работают многие отечественные этнолингвисты или, лучше сказать, лингвокультурологи, складывающие из таких подтасовок всевозможные «концепты», «константы», «языковые картины мира» и прочие маркеры, призванные охарактеризовать исключительные или (в лучшем случае) доминантные особенности русской культуры. Вот тогда и выявляется, что русское гостеприимство — самое гостеприимное гостеприимство, русская любовь — всем любовь, и т. д. Таких работ, увы, много, и, судя по изоляционистским тенденциям современной политической пропаганды, их будет еще больше.
Патетический акцент на «духовности» «духовных скреп» выражается в невольном противопоставлении гражданско-правовых и основ
Те же из филологов, кто оценивает изучаемый ими материал без предвзятости, не могут не считаться с тем, что фольклор — это не свод этически непротиворечивых правил, а особый тип говорения, дискурс, важный прагматическими особенностями обнаруживаемой им коммуникации. Изучение фольклора позволяет судить не столько о том, что плохо и хорошо, а о том, как и почему он функционирует в том или ином коллективе. Важна прагматика. Зачем кого-то обманывать, говоря, что каждое фольклорное произведение красиво? Услышав народную песню, мы понимаем, что она как-то связывает нас воедино. Давно замечено, что народные песни зачастую не допеваются до конца именно потому, что для их застольного, коллективного исполнения достаточно зачина и пары куплетов. Важно не содержание песни, а то, что ее исполнение объединяет тех, кто ее исполняет. То, что этот пример не является случайным, доказывается многочисленными наблюдениями как собственно лингвистического, так и свойства. Одно из них принадлежит отечественному лингвисту Льву Якубинскому, заметившему еще в 1920-е годы, что наше взаимопонимание правильнее описывать не в содержательных, а в формальных терминах коммуникативной прагматики. Такую прагматику он назвал «шаблонной»: мы понимаем друг друга не буквально, но приблизительно, и такая приблизительность не мешает нам общаться. В качестве примера Якубинский описывал разговор двух глуховатых старух: они встречаются по дороге с базара и обмениваются репликами, которые со стороны могут показаться никак не согласованными. Тем не менее они понимают друг друга, потому что те же реплики согласованы прагматически: важен не разговор, но встреча и видимость разговора.
Фольклорная традиция противостоит модернизации, потому что последняя по определению призвана к разрушению традиции. В отличие от традиции, модернизация указывает на возможность и настоятельность перемен. Но перемены психологически тревожны. Лукман и Бергер писали об этом как о ситуации экзистенциального беспокойства. И фольклорная традиция, и модернизация характеризуются по степени избегания неопределенности. В первом случае она высокая, во втором — низкая. Кстати, вот еще одно различение культур, которое принято в антропологии: культуры различаются по степени избегания неопределенности. Есть культуры, которые открыты неопределенности, а есть более закрытые. Так, например, можно думать, что перед лицом смерти цыганская культура, не знающая развитой погребальной обрядности и однотипных кладбищ, мирится с неопределенностью посмертного будущего. Зато культуры, в которых похоронная обрядность предельно усложнена, напротив, от нее всячески защищаются.
Неудивительно, что в качестве арсенала и средства антимодернизации фольклор издавна использовался теми, кто стремится «подморозить» социальную действительность, избежать перемен и вызовов будущего. В русской истории таковых было много. Взять хотя бы обер-прокурора Святейшего синода Константина Победоносцева или писателя-философа Константина Леонтьева, охотно рассуждавших о том, что если России что и угрожает, то это опасность возможных перемен. Столь же естественным было обращение к фольклору в сталинскую эпоху. Показательно, что в 1920-е годы, когда сталинская идеология еще только набирала силы консервирующего насилия, прежняя фольклорная традиция расценивалась в целом негативно. Но все меняется: с середины 1930-х годов в творчестве снова отыскиваются истоки народности, духовности, державности, государственности. Сегодня эта тенденция переживает новый расцвет.
Великороссияне разных губерний. Слева направо: Псков, Тверь, Смоленск, Калуга, Тула.
Такой тендер, призванный послужить работе по обнаружению маркеров «духовных скреп» и их использованию был выигран исследовательской группой Института социологии РАН во главе с доктором политических наук Марией Мчедловой, позднее предсказуемо поведавшей в своем интервью, как она представляет себе прошлое и будущее российского общества: «духовные скрепы» — понятие, открывающее возможности для возвращения отнятых у России духовных ценностей. Со своим пониманием, что же такое духовные ценности и что с ними делать, выступили и другие ревностные сторонники текущей политики президента. Патриарх Московский и всея Руси Кирилл в день памяти святителя Ионы, митрополита Московского, заявил, что «духовной скрепой» в России всегда была церковь — «это линия самоидентификации нашей нации, это та общность, разрушив которую мы разрушим свое Отечество». В других выступлениях и рассуждениях о «духовных скрепах» к церкви добавились армия и сам президент — теперь уже не только как гарант Конституции, но и духовности.
Стоит заметить интересную особенность пропагандистского контекста, вызванного к жизни тиражируемостью президентского высказывания: патетический акцент на «духовности» «духовных скреп» выразился в невольном противопоставлении гражданско-правовых и основ социального мироустройства. В этом контексте духовные ценности противостоят европейским. Если «наши» скрепы суть скрепы духовные, то европейские скрепы — что бы под ними ни понимать — суть скрепы бездуховные и вредные, равно включающие в себя и пресловутую толерантность, и однополые браки, и милитаризм, и многое другое. При этом сама сфера права и духовности на этом основании оказывается руководительно разной — разной настолько, что председатель Конституционного суда России Валерий Зорькин в статье, напечатанной в «Российской газете» 23 марта 2015 года, рассуждал о том, что «Столетиями и даже тысячелетиями Россия была скрепляема высшими духовными скрепами, называвшимися по-разному в разные времена. Будучи скреплена этими скрепами, она могла относиться к скрепам правовым с большим или меньшим пренебрежением».
Удивительное рассуждение Зорькина (сделанное им в контексте легитимации присвоения Россией Крыма) — это и примета идеологии, но также знак общей тенденции к фольклоризации сферы социального опыта. В свое время Айн Рэнд, знаменитый американский философ, рассуждала о том, что можно определить различия обществ по степени декларируемых ими ценностей жертвенности, коллективности, рациональности и индивидуальности. Она говорила, что там, где начинаются разговоры о жертвенности и коллективности, все пути ведут к авторитаризму, сколь бы патетически он при этом ни превозносился не только в качестве политической, но и духовной силы. На мой взгляд, еще одним поводом задуматься над этими словами стал раздел о культуре подписанного президентом Указа от 31.12.2015 «О стратегии национальной безопасности Российской Федерации»: «К традиционным российским духовно-нравственным ценностям относятся приоритет духовного над материальным… Угрозами национальной безопасности в области культуры являются размывание традиционных российских духовно-нравственных ценностей». Фольклорная традиция искушает видеть в ней арсенал тех же деклараций. Перед лицом социальных и экономических проблем такие декларации понятны и, возможно, даже эффективны. Будущее покажет, примирит ли моих соотечественников с такими проблемами «приоритет духовного над материальным», но можно предположить, что пока такие проблемы остаются нерешенными и нерешаемыми, разговор о «духовных скрепах» будет продолжен.
Расшифровку подготовила Марина Романова.