Что такое стандарт и экспрессия

Чередование экспрессии и стандарта

Сфера функционирования, основная функция и основная форма речи публицистического стиля. Подстили публицистического стиля. Основные жанровые разновидности публицистического стиля. Отличительные свойства публицистического стиля

ТЕМА 11. ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ СТИЛИ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА. ПУБЛИЦИСТИЧЕСКИЙ СТИЛЬ

Публицистический стильобслуживает сферу общественно-экономических, социально-культурных и других общественных отношений: прежде всего публичную речь политиков (ораторскую речь), публицистику как жанр литературы. Публицистический стиль используется преимущественно в средствах массовой информации (СМИ), поскольку и произведения публицистического жанра, и ораторские выступления доходят до адресата (читателя или слушателя) через СМИ (телевидение, газеты, журналы).

Основные функции публицистического стиля – сообщения и воздействия, основные формы речи – устная и письменная, типичный вид речи – монолог.

Характерные особенности этого стиля:

1. актуальность проблематики;

2. образность, острота и яркость изложения;

3. чередование экспрессии и стандарта.

Характерные особенности этого стиля обусловлены социальным назначением публицистики: передавая информацию, произвести на адресата (часто – массового) определенное воздействие, сформировать общественное мнение по той или иной проблеме. Причем автор, передавая факты, выражает отношение, мнение определенной социальной группы). Этим обусловлена яркая эмоционально-экспрессивная окраска публицистического стиля, не характерная ни для научной, ни для официально-деловой речи

Основные подстили данного стиля:

1. газетно-публистический (язык газеты);

2. радио- и телепублицистический;

3. агитационный (призывы, воззвания, листовки, прокламации и т.п.);

4. официальный политико-идеологический (партийные постановления и т.п.);

5. массово-политический (выступления на митингах, собраниях и т.п.)

Представлены конкретными жанрами — передовая статья, теоретико-политическая статья, морально-этическая статья, международный обзор, корреспонденция, информаци­онная заметка, очерк, фельетон, радио- и телерепортаж, беседа, интервью, реклама, публичное выступление, памфлет, спортивное обозрение.

СМИ как главный источник информации играют огромную роль в современном мире. Современное капиталистическое общество западные социологи называют информационным обществом, сменившим индустриальное и постиндустриальное общество XIX—XX вв. Сведения обо всех основных политических и культурных событиях люди получают в информационном обществе исключительно в интерпретации средств массовой информации.

СМИ подразделяются на визуальные (периодическая печать>, аудиальные (радио), аудиовизуальные (телевидение, документальное кино). ТВ называют еще электронными средствами массовой информации, сейчас к телевидению присоединился Интернет, имеющий более 3 миллионов пользователей в России. Самым влиятельным СМИ является телевидение в силу широкого спектра действия («картинка», иллюзия живого присутствия, зву­ковое оформление, компьютерные эффекты и т.д.), а также в силу дешевизны и общедоступности для потребителей. Среди функций СМИ обычно выделяют следующие: информационную, познавательно-просветительскую, гедонистическую (вызывает чувство удовольствия, отвечает эстетическим потребностям адресата), функцию воздействия. Последняя функция в настоящее время, не­сомненно, выдвинулась на передний план. Не случайно СМИ называют четвертой властью. Особенно явственно воздействие СМИ на сознание граждан в период проведения массовых социально-политических акций: выборов, референдумов и т.д.

Чередование экспрессии и стандарта – конструктивный принцип, которому подчиняется публицистический стиль.

В зависимости от жанра на первое место выступает то экспрессия, то стандарт. Если основной целью сообщаемой информации является эмоциональное воздействие на адресата, то на первый план выдвигается экспрессия. Публицист в явной форме выражает мнение, отношение к проблеме, присущее определенной социальной группе. Если основной целью является сообщение информации, то преобладает стандарт.

Стандартными считаются такие языковые средства, которые часто воспроизводятся в определенной речевой ситуации и шире – в определенном функциональном стиле. К числу стандартных для газетно-публицистического стиля относятся: неуклонный рост, обострение обстановки, политика диалога, круглый стол переговоров.

Итак, необходимо отличать речевые стандарты (клише), закрепившиеся в публицистическом стиле, от речевых штампов.

Речевой стандарт, клише – это устойчивое в своем составе и воспроизводимое в готовом виде языковое средство, которое не вызывает негативного отношения, так как обладает четкой семантикой и экономно выражает мысль, способствуя быстроте передачи информации.

Речевой штамп – это шаблонный оборот речи, который не вносит ничего нового в содержание высказывания, а лишь засоряет предложение / первоначально выразительное языковое средство, которое в силу частого и однообразного повторения без учета контекста потеряло оригинальность.

Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет

Источник

27. Экспрессия и стандарт в языке газеты.

Отбор событий в публицистике определяется их социальной значимостью. К социально значимым относят события, имеющие общественный интерес: это встречи глав государств, принятие новых законов, театральные премьеры, спортивные события и т. д. Зачастую они носят повторяющийся характер, поэтому информация об этих событиях стандартна, при её освещении используются стереотипные выражения (театральный сезон открылся премьерой, состоялся матч между командами).

Своеобразным источником создания экспрессии служит противопоставление экспрессивно маркированного языка передовых статей на фоне нейтрального языка информационных сообщений. Следовательно, принцип диалектического объединения оценочных и интеллектуализованных начал и взаимодействие информационной и воздействующей функций в стиле газеты реализуется в данном случае за счет языковых средств двух функционально и жанрово-разнородных текстовых массивов.

Содержание понятия экспрессивности нельзя трактовать упрощённо и прямолинейно. Экспрессия газетной речи может осуществляться в разных формах, не только готовыми внеконтекстуальными языковыми выразительными средствами. В том и состоит стилистическое мастерство пишущего, чтобы, исходя из требований конкретной коммуникации, выбрать наилучшие в данном контексте языковые средства воздействия на читателя.

Можно сказать, грань, проводимая между экспрессивностью и стандартизованностью информационных статей, очень условна. «Экспрессия» и «стандарты» крепко переплетены в любой газетной статье. Зачастую их связь бывает настолько тесна, что в одном словосочетании «экспрессия» и «стандарт» неотделимы друг от друга. Одной из важных причин порождения стандартов, а иногда и газетных штампов является стремление к экспрессивности высказывания. Поиски способов экспрессивности в особых условия «газетного» творчества вызывают быстрый переход экспрессии в стандарт, когда даже наоборот, удачный, с точки зрения критериев выразительности, будучи подхваченным многочисленными корреспондентами во многих газетах, очень быстро, на глазах читателей «стирается», превращаясь в штамп. Так положительное стремление, обусловленное одной из основных в этой сфере задач общения, нередко превращается в свою противоположность.

Источник

ПРИНЦИП ЧЕРЕДОВАНИЯ ЭКСПРЕССИИ И СТАНДАРТА: СФЕРА ДЕЙСТВИЯ

Объектом исследования является принцип чередования экспрессии и стандарта как конструктивный принцип газетной речи. В работе делается попытка показать, что действие этого принципа выходит далеко за пределы печатной газетной речи. Этот принцип проявляет себя и в других типах текста, рассчитанных на массовую аудиторию. В работе с этой целью анализируются речевые особенности русского городского романса, обусловленные его ориентацией на массовую аудиторию. Выявляются и анализируются синтаксические речевые формулы городского романса. Формульность как качество текста романса выявляется и на семантическом уровне при анализе стандартных жизненных ситуаций, которые составляют основу романса. Обращение к категории повседневности позволяет более глубоко осмыслить функциональное назначение и онтологические особенности этого типа текста.

THE PRINCIPLE OF ALTERNATION OF EXPRESSION AND STANDARD: SCOPE

The object of study is the principle of alternation of expression and standard as a constructive principle of newspaper speech. The work attempts to show that this principle goes far beyond the printed newspaper speech. This principle manifests itself also in other types of text intended for a mass audience. To this end, the peculiarities of Russian city romance, due to its orientation to a mass audience, are analyzed. The syntactic speech formulas of urban romance are identifying and analyzing. Formul’nost’ as a quality of text of romance is revealed at the semantic level when analyzing the standard situations which constitute the basis of romance. Contacting the category of povsednevnost’ allows more deeply comprehend the purpose and ontological peculiarities of this type of text.

Ирина Геннадьевна Гулякова, кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка как иностранного и методики его преподавания Санкт-Петербургского государственного университета

E-mail: irgengul@gmail.com

Irina Gennadjevna Guliakova, Candidate of Philology, Associate Professor at the Department of Russian as a foreign language and methods of its teaching of Saint-Petersburg State University

E-mail: irgengul@gmail.com

Гулякова И. Г. Принцип чередования экспрессии и стандарта: сфера действия // Медиалингвистика. 2017. № 4 (19). С. 49–56. URL: https://medialing.ru/princip-cheredovaniya-ehkspressii-i-standarta-sfera-dejstviya/ (дата обращения: 27.12.2021).

УДК 81’42
ББК 81.2
ГРНТИ 16.21.55
КОД ВАК 10.02.01; 10.02.19

Поста­нов­ка про­бле­мы. Про­бле­ма сти­ле­во­го вза­и­мо­дей­ствия широ­ко обсуж­да­ет­ся в линг­во­сти­ли­сти­че­ских иссле­до­ва­ни­ях. Как пра­ви­ло, вза­и­мо­дей­ствие сти­лей рас­смат­ри­ва­ет­ся в аспек­те заим­ство­ва­ния авто­ром при созда­нии тек­ста эле­мен­тов дру­го­го сти­ля. Дан­ное поло­же­ние зафик­си­ро­ва­но во всех учеб­ных посо­би­ях по сти­ли­сти­ке и лек­си­ко­ло­гии. Так, гово­рят о том, что прак­ти­че­ски все сти­ли рус­ско­го язы­ка чер­па­ют свой выра­зи­тель­ный потен­ци­ал из раз­го­вор­ной речи. Гово­рят так­же о заим­ство­ва­нии книж­ной лек­си­ки [Рах­ма­но­ва, Суз­даль­це­ва 1997: 73–79]. Гово­рят о том, что авто­ры худо­же­ствен­ных про­из­ве­де­ний с изоб­ра­зи­тель­ной целью заим­ству­ют спе­ци­аль­ную лек­си­ку из науч­но­го сти­ля [Костюк 1987; Пана­е­ва 2005].

Одна­ко про­бле­ма­ти­ка сти­ле­во­го вза­и­мо­дей­ствия суще­ствен­но шире про­бле­мы заим­ство­ва­ния эле­мен­тов дру­гих сти­лей [Век инфор­ма­ции 2017: 9–65]. В дан­ной рабо­те мы хоте­ли бы обра­тить вни­ма­ние на тот факт, что неко­то­рые кон­струк­тив­ные прин­ци­пы орга­ни­за­ции рече­во­го мате­ри­а­ла, опи­сан­ные на при­ме­ре одно­го сти­ля, на самом деле име­ют суще­ствен­но боль­шую сфе­ру распространения.

Цели, зада­чи, мето­ди­ка иссле­до­ва­ния. Возь­мем в каче­стве объ­ек­та иссле­до­ва­ния прин­цип чере­до­ва­ния экс­прес­сии и стан­дар­та, кото­рый был сфор­му­ли­ро­ван В. Г. Косто­ма­ро­вым как кон­струк­тив­ный прин­цип фор­ми­ро­ва­ния газет­ной речи [Косто­ма­ров 1971]. Пред­ме­том наше­го иссле­до­ва­ния будет ана­лиз сфе­ры дей­ствия это­го кон­струк­тив­но­го прин­ци­па. Выдви­га­е­мая нами гипо­те­за состо­ит в том, что сфе­ра дей­ствия это­го прин­ци­па суще­ствен­но шире, чем газет­ная медиа­речь (тра­ди­ци­он­ная номи­на­ция — пуб­ли­ци­сти­че­ский стиль).

Суть прин­ци­па чере­до­ва­ния экс­прес­сии и стан­дар­та в том, что основ­ным каче­ством газет­ной речи явля­ет­ся одно­вре­мен­ное обя­за­тель­ное при­сут­ствие в меди­а­тек­сте стан­дарт­но­го и экс­прес­сив­но­го ком­по­нен­тов. Их обя­за­тель­ное сосу­ще­ство­ва­ние, как пока­зал Косто­ма­ров, обу­слов­ле­но дву­мя основ­ны­ми функ­ци­я­ми газет­ной речи — инфор­ма­ци­он­ной и воз­дей­ству­ю­щей. Стан­дарт­ные эле­мен­ты облег­ча­ют вос­при­я­тие инфор­ма­ции, делая мак­си­маль­но удоб­ным и лег­ким про­цесс чте­ния. Экс­прес­сив­ный ком­по­нент име­ет целью при­влечь вни­ма­ние чита­те­ля, уста­но­вить с ним кон­такт и под­дер­жи­вать этот кон­такт на про­тя­же­нии все­го тек­ста: автор выра­жа­ет свое отно­ше­ние к содер­жа­нию, к чита­те­лю, посто­ян­но вовле­кая его тем самым в про­цесс чтения.

Типы и схе­мы чере­до­ва­ния экс­прес­сии и стан­дар­та, как счи­та­ет Косто­ма­ров, раз­лич­ны по сво­ей при­ро­де. Нас при­ме­ни­тель­но к про­бле­ма­ти­ке нашей рабо­ты инте­ре­су­ют «те при­е­мы созда­ния экс­прес­сив­но-стан­дарт­но­го кон­флик­та», кото­рые бази­ру­ют­ся на «вве­де­нии „неожи­дан­ных“ раз­го­вор­ных, мета­фо­ри­че­ских и иных средств выра­же­ния, ассо­ци­и­ру­е­мых не толь­ко с тек­стом, но и со сво­и­ми соот­но­си­тель­ны­ми или сино­ни­мич­ны­ми парал­ле­ля­ми, кото­рые мог­ли бы быть более есте­ствен­но упо­треб­ле­ны в дан­ном тек­сте» [Там же: 132]. При этом для нас явля­ет­ся прин­ци­пи­аль­но важ­ным поло­же­ние, соглас­но кото­ро­му «носи­те­лем смыс­ла высту­па­ет пере­пле­те­ние экс­прес­сии и стан­дар­та в целом» [Там же: 108].

Тер­мин медиа­речь мы в сво­ей рабо­те будем пони­мать пре­дель­но широ­ко. К медиа­ре­чи мы отно­сим не толь­ко те меди­а­тек­сты, кото­рые фор­ми­ру­ют­ся печа­тью, радио, теле­ви­де­ни­ем, но и все тек­сты, кото­рые име­ют быто­ва­ние в этой сфе­ре: это и транс­ли­ру­е­мые теле­ви­де­ни­ем кино­филь­мы, спек­так­ли, кон­кур­сы, и любая дру­гая подоб­ная рече­вая про­дук­ция. К медиа­ре­чи в широ­ком пони­ма­нии отно­сят­ся так­же печа­та­е­мые в газе­те или жур­на­ле худо­же­ствен­ные про­из­ве­де­ния, как про­за­и­че­ские, так и поэ­ти­че­ские. Такое широ­кое истол­ко­ва­ние содер­жа­ния поня­тия медиа­речь име­ет вес­кие осно­ва­ния. В медиа-сфе­ру попа­да­ет толь­ко опре­де­лен­ная, соот­вет­ству­ю­щая идео­ло­ги­че­ским запро­сам рече­вая про­дук­ция. И эта про­дук­ция про­чи­ты­ва­ет­ся в медиа­сфе­ре по-сво­е­му [Конь­ков 2016, Рус­ская речь… 2007: 2011].

Наши наблю­де­ния над рече­вой прак­ти­кой медиа­сфе­ры в широ­ком истол­ко­ва­нии пока­зы­ва­ют, что сфе­ра дей­ствия прин­ци­па чере­до­ва­ния экс­прес­сии и стан­дар­та охва­ты­ва­ет и рече­вую прак­ти­ку рус­ско­го город­ско­го роман­са, широ­ко пред­став­лен­но­го в ком­му­ни­ка­тив­ной сре­де СМИ. В зна­чи­тель­ной сте­пе­ни ощу­ти­мое при­сут­ствие это­го рече­во­го жан­ра в медиа­сре­де объ­яс­ня­ет­ся в том чис­ле и глу­бо­ки­ми исто­ри­че­ски­ми и куль­тур­ны­ми кор­ня­ми [см., напр.: Крав­чин­ский 2015].

Ана­лиз мате­ри­а­ла. Учи­ты­вая обо­зна­чен­ные аспек­ты иссле­до­ва­ния, обра­тим вни­ма­ние непо­сред­ствен­но на тек­сты рус­ско­го город­ско­го романса.

Рус­ский город­ской романс — это романс быто­вой, для него харак­тер­ны фольк­лор­ные и лите­ра­тур­ные фор­мы быто­ва­ния в город­ской сре­де, и пред­на­зна­чен он для пения в быту или люби­тель­ско­го музи­ци­ро­ва­ния. Ему про­ти­во­по­став­ля­ет­ся высо­кий, клас­си­че­ский романс — камер­ное вокаль­ное про­из­ве­де­ние, создан­ное про­фес­си­о­наль­ным ком­по­зи­то­ром на сло­ва про­фес­си­о­наль­но­го поэта и испол­ня­е­мое, как пра­ви­ло, исполнителем-профессионалом.

Быто­вые роман­сы тра­ди­ци­он­но под­раз­де­ля­ют­ся на мещан­ские, цыган­ские, жесто­кие, сен­ти­мен­таль­ные и салон­ные [Пет­ров­ский 2005]. Эту груп­пу роман­сов отли­ча­ет попу­ляр­ность, обще­до­ступ­ность, соот­вет­ствие вку­сам широ­ких кру­гов город­ско­го насе­ле­ния. Город­ской романс рас­счи­тан не столь­ко на опре­де­лен­ный соци­аль­ный слой, сколь­ко на быто­вую сто­ро­ну жиз­ни людей, кото­рые могут при­над­ле­жать к раз­ным соци­аль­ным сло­ям. Эта сфе­ра жиз­ни пред­став­ле­на как в буд­нич­ном, повсе­днев­ном тече­нии жиз­ни, так и в быто­вых праздниках.

Основ­ны­ми чер­та­ми город­ско­го роман­са счи­та­ют­ся тра­ди­ци­он­ный, мно­го раз повто­ря­ю­щий­ся сюжет (стра­да­ния из-за нераз­де­лен­ной люб­ви), чет­кая рас­ста­нов­ка пер­со­на­жей (он — стра­да­ю­щий влюб­лен­ный, она — недо­сти­жи­мая воз­люб­лен­ная, реже наобо­рот), сту­пен­ча­тая ком­по­зи­ция, созда­ю­щая нарас­та­ю­щее эмо­ци­о­наль­ное напря­же­ние, осо­бая роман­со­вая фра­зео­ло­гия, очень часто пред­став­лен­ная штам­па­ми. В резуль­та­те текст даже нико­гда не слы­шан­но­го ранее роман­са вос­при­ни­ма­ет­ся как узна­ва­е­мый. Испол­ни­тель роман­са и слу­ша­тель ста­но­вят­ся как бы авто­ра­ми тек­ста, содер­жа­ние кото­ро­го они зна­ют заранее.

Текст ста­но­вит­ся изна­чаль­но узна­ва­е­мым преж­де все­го бла­го­да­ря широ­ко­му упо­треб­ле­нию стан­дарт­ных эле­мен­тов, кото­рые в плане не про­сто син­так­си­че­ском, но и содер­жа­тель­но-син­так­си­че­ском выгля­дят как рече­вые фор­му­лы. Фор­муль­ность — суще­ствен­ная отли­чи­тель­ная чер­та город­ско­го романса.

Мож­но выде­лить два типа таких роман­со­вых формул.

С одной сто­ро­ны, это устой­чи­вые сло­во­со­че­та­ния раз­но­го типа: про­пасть раз­лу­ки, улыб­ка неж­но­сти, жар­кая страсть, звон бубен­цов (бубен­чи­ков, коло­коль­чи­ков), дни про­шед­шей люб­ви, (юность) без кон­ца, без края, горь­кие сле­зы, дале­кие стра­ны, минув­шие меч­ты, очи чер­ные, годы моло­дые, сны невер­ные, взор суро­вый, серд­цу боль­но, любовь-при­зрак, две розы, было­му нет воз­вра­та, в послед­ний раз любить, часы как мину­ты, страсть как вихрь, белым сава­ном снег, моя душеч­ка, моя ласточ­ка, мой неж­ный друг, друг-гита­ра и др.

С дру­гой сто­ро­ны, фор­муль­ность про­яв­ля­ет­ся на семан­ти­че­ском уровне, когда типо­вая фор­муль­ная ситу­а­ция обо­зна­ча­ет­ся одним сло­вом, кото­рое про­чи­ты­ва­ет­ся как целое пред­ло­же­ние. Такое сло­во в кар­тине мира, сфор­ми­ро­ван­ной рус­ским город­ским роман­сом, полу­ча­ет про­по­зи­тив­ное про­чте­ние [Арутю­но­ва 1976: 21–80] и обо­зна­ча­ет баналь­ную, из раза в раз повто­ря­ю­щу­ю­ся ситуацию.

В мас­со­вой куль­ту­ре успех очень часто обес­пе­чи­ва­ет­ся соче­та­ни­ем баналь­но­сти и штампа.

Так, слё­зы в роман­се — это не про­зрач­ная соло­но­ва­тая жид­кость, выде­ля­е­мая слёз­ны­ми желе­за­ми, это кап­ли на строч­ках, они тума­нят взор, их неволь­но роня­ют в тиши. С эти­ми смыс­ла­ми сло­во слё­зы вхо­дит в текст любо­го роман­са, обо­зна­чая соот­вет­ству­ю­щую ситу­а­цию: Кап­ли испа­ре­ний катят­ся, как слё­зы, и тума­нят синий вычур­ный хру­сталь.

Таким же сло­вом-фор­му­лой явля­ет­ся в роман­се сло­во роза.

Из роман­са в романс кочу­ют очи с почти неиз­мен­ным эпи­те­том чёр­ные: очи чёр­ные, очи страст­ные, очи жгу­чие и пре­крас­ные; взгляд тво­их чёр­ных очей; одно­му лишь тебе поз­во­ля­ла цело­вать мои чёр­ные очи; и нет в мире очей и чер­ней, и милей; я поце­лу­я­ми покрою уста, и очи, и чело; как блеск звез­ды сквозь синий мрак ночей сия­ет мне звез­да тво­их очей; нагля­ди­тесь на меня, очи ясные и т. п. Фор­му­ла чёр­ные очи харак­те­ри­зу­ет их обла­да­тель­ни­цу (реже — обла­да­те­ля) как жесто­кую кра­са­ви­цу (жесто­ко­го кра­сав­ца) с маги­че­ским взо­ром, наве­ки под­чи­нив­шим себе героя (геро­и­ню). Чёр­ные очи — это целый мир безум­ных стра­стей и неимо­вер­ных стра­да­ний, непе­ре­но­си­мых душев­ных мук и незем­но­го блаженства.

При­ме­ча­тель­но, что сло­во очи упо­треб­ля­ет­ся как в клас­си­че­ском, так и в город­ском роман­се, в то вре­мя как гла­за и даже глаз­ки встре­ча­ют­ся толь­ко в роман­се город­ском: ах, эти чер­ные гла­за меня пле­ни­ли; оча­ро­ва­тель­ные глаз­ки, оча­ро­ва­ли вы меня и т. п. Это мож­но объ­яс­нить тем, что очи, как сло­во арха­ич­ное, при­да­ют тек­сту более высо­кое, тор­же­ствен­ное зву­ча­ние; имен­но очи вос­при­ни­ма­ют­ся как зер­ка­ло души и гово­рят о духов­ной доми­нан­те в вос­при­я­тии мира. Гла­за же — тер­мин быто­вой, его упо­треб­ле­ние сви­де­тель­ству­ет о том, что вос­при­я­тие мира сосре­до­то­че­но на пред­мет­ной, вещ­ной сто­роне наше­го существования.

Что каса­ет­ся выра­зи­тель­ной сто­ро­ны речи рус­ско­го роман­са, то выра­зи­тель­ность в нем часто свя­за­на с широ­ким исполь­зо­ва­ни­ем штам­пов. Штамп — образ­ное сло­во или выра­же­ние, пре­тен­ду­ю­щие на све­жесть и ори­ги­наль­ность (и, соот­вет­ствен­но, на искрен­ность), но дав­но их утра­тив­шие и став­шие лите­ра­тур­ной банальностью.

Так, текст извест­но­го в испол­не­нии Иза­бел­лы Юрье­вой роман­са «Если можешь — про­сти» прак­ти­че­ски весь состо­ит из штам­пов: мне… так боль­но; сле­зы тума­нят взор; сле­зы роняю; серд­це заби­лось; былое просну­лось; мой неж­ный друг; дни про­шед­шей люб­ви; я жду тебя; такой жесто­кий; кап­ли на строч­ках; две про­щаль­ные розы; горь­кие сле­зы; те дни.

Прин­ци­пи­аль­но важ­но отме­тить, что в роман­се про­ис­хо­дит реа­би­ли­та­ция штам­па, кото­рый полу­ча­ет вто­рую жизнь в ином семан­ти­че­ском ста­ту­се. Здесь штамп — стан­дарт­ный эле­мент, устой­чи­вое сло­во­со­че­та­ние (то, что облег­ча­ет вос­при­я­тие тек­ста) — соче­та­ет­ся с экс­прес­си­ей (тем, что воз­дей­ству­ет, уста­нав­ли­ва­ет кон­такт, преж­де все­го эмо­ци­о­наль­ный). Перед нами экс­прес­сия в стан­дарт­ной упаковке.

Меха­низм реа­би­ли­та­ции прост, хотя и не оче­ви­ден: испол­ни­тель не дела­ет текст пол­но­стью сво­им, отстра­ня­ет­ся от него. Выра­жа­ет­ся это в соот­вет­ству­ю­щей мело­дра­ма­ти­че­ской инто­на­ции, утри­ро­ван­ном жесте (некое подо­бие мож­но най­ти в ана­ло­гич­ных по содер­жа­нию немых филь­мах. В. Козин в доку­мен­таль­ном филь­ме «Два порт­ре­та на зву­ко­вой дорож­ке. Иза­бел­ла Юрье­ва. Вадим Козин» так гово­рил об этой осо­бен­но­сти роман­са, ссы­ла­ясь на сво­е­го учи­те­ля Д. А. Кам­ча­то­ва: «…не надо нико­гда, когда ты поёшь, выкла­ды­вать­ся весь, как буд­то это ты пере­жи­ва­ешь. Не надо. Нуж­но в вещи недо­да­вать. Что­бы так: когда тебя слу­ша­ет какой-то два­дца­ти­лет­ний юно­ша или девуш­ка восем­на­дца­ти­лет­няя, что­бы она сво­им созер­ца­ни­ем жиз­ни, что­бы она бы запол­ня­ла эту пес­ню» (цит. по тек­сту филь­ма: URL: https://​www​.youtube​.com/​w​a​t​c​h​?​v​=​1​u​w​Y​C​h​M​Q​hDw).

Таким обра­зом, мы еще раз воз­вра­ща­ем­ся к мыс­ли о том, что бла­го­да­ря рас­смот­рен­ным рече­вым осо­бен­но­стям роман­са его пол­но­прав­ны­ми авто­ра­ми ста­но­вят­ся не толь­ко авто­ры слов и музы­ки, но и испол­ни­тель, а так­же и слу­ша­тель, ибо пол­но­цен­ным про­из­ве­де­ни­ем текст роман­са ста­но­вит­ся толь­ко тогда, когда он про­жи­ва­ет­ся слушателем.

Заме­тим, что штамп как соче­та­ние стан­дарт­но­го и экс­прес­сив­но­го начал в одной и той же рече­вой еди­ни­це и в одном и том же упо­треб­ле­нии мож­но встре­тить и в дру­гих раз­но­вид­но­стях рус­ской речи. Так, В. В. Крас­нян­ский, изу­чав­ший поэ­ти­че­скую речь С. Над­со­на, писал, что «сти­хо­тво­ре­ния С. Над­со­на пред­став­ля­ют­ся свое­об­раз­ным вме­сти­ли­щем раз­но­об­раз­ных поэ­ти­че­ских штам­пов лири­ки ХХ в.» [Крас­нян­ский 1984: 238]. Отме­чая тот факт, что исполь­зо­ва­ние поэ­ти­че­ских штам­пов само по себе не явля­ет­ся предо­су­ди­тель­ным, автор пола­га­ет, что их исполь­зо­ва­ние Над­со­ном объ­яс­ня­ет­ся тем, что «раз­ви­тие рус­ской поэ­ти­че­ской речи объ­ек­тив­но натал­ки­ва­ло на раз­ру­ше­ние систе­мы тра­ди­ци­он­ных «поэ­ти­че­ских» эле­мен­тов и обнов­ле­ние их путём сме­щён­но­го упо­треб­ле­ния» [Там же: 247]. Опре­де­лен­ный когни­тив­ный смысл име­ет суще­ство­ва­ние штам­па и в речи город­ско­го романса.

Выше было ска­за­но о том, что суще­ство­ва­ние город­ско­го роман­са свя­за­но преж­де все­го с быто­вой сто­ро­ной жиз­ни чело­ве­ка, его повсе­днев­ным суще­ство­ва­ни­ем. Связь город­ско­го роман­са с кате­го­ри­ей повсе­днев­но­сти поз­во­ля­ет нам обра­тить вни­ма­ние на важ­ней­шие рече­вые осо­бен­но­сти это­го типа тек­ста. Когда гово­рят о повсе­днев­ной жиз­ни, то име­ют в виду тот соци­о­куль­тур­ный жиз­нен­ный мир, кото­рый в обыч­ном тече­нии жиз­ни пред­став­лен буд­ня­ми, жиз­нен­ной рути­ной, само­оче­вид­ны­ми повсе­днев­ны­ми заня­ти­я­ми в при­выч­ных обще­из­вест­ных ситу­а­ци­ях, не тре­бу­ю­щих рефлек­сии, само­ана­ли­за. Чело­век не ощу­ща­ет лич­ной вовле­чен­но­сти в ситу­а­цию, кото­рая тре­бо­ва­ла бы поступ­ка, он вовле­чен в общее тече­ние жиз­ни самим ее ходом, есте­ствен­ным и само­оче­вид­ным. Повсе­днев­но­сти про­ти­во­по­став­ле­ны празд­ни­ки, про­фес­си­о­наль­ные и раз­лич­но­го рода лич­ност­ные фор­мы дея­тель­но­сти, тре­бу­ю­щие интел­лек­ту­аль­но­го и пси­хо­ло­ги­че­ско­го напря­же­ния. Реаль­ной повсе­днев­но­сти про­ти­во­по­став­лен мир иде­а­лов. «Еди­нич­ное „Я“, — пишет М. И. Козья­ко­ва, — там рас­тво­ря­ет­ся в мас­со­вом, в гос­под­ству­ю­щих сти­лях жиз­ни и спо­со­бах вре­мя­пре­про­вож­де­ния, сте­рео­ти­пах пове­де­ния или язы­ко­вых кли­ше. Имен­но здесь ещё сохра­ня­ет­ся дав­но исчез­нув­ший в дру­гих обла­стях жиз­ни запо­вед­ник „неотре­флек­ти­ро­ван­но­го бла­жен­ства“ (С. Кьер­ке­гор), посколь­ку повсе­днев­ные прак­ти­ки, как пра­ви­ло, не под­да­ют­ся рефлек­сии. Гене­ра­то­ра­ми их спе­ци­фи­че­ских осо­бен­но­стей высту­па­ют при­ме­ты вре­ме­ни, модаль­ные импе­ра­ти­вы эпо­хи» [Козья­ко­ва 2013: 5].

Повсе­днев­ность как важ­ная сфе­ра суще­ство­ва­ния чело­ве­ка не мог­ла не най­ти отра­же­ния в рече­вой прак­ти­ке повсе­днев­но­сти. Так, в медиа­сре­де рече­вая повсе­днев­ность акту­а­ли­зи­ро­ва­на в суще­ство­ва­нии буль­вар­ных изда­ний [Конь­ков, 2010]. Повсе­днев­ность орга­ни­че­ски свя­за­на с при­выч­ны­ми устой­чи­вы­ми рече­вы­ми кон­струк­ци­я­ми, при­чем неваж­но, это соб­ствен­но стан­дарт­ные кон­струк­ции, или штам­пы, или при­выч­ные фра­зео­ло­гиз­мы, рече­вые фор­му­лы. Отсю­да тяго­те­ние к баналь­но­сти, три­ви­аль­но­сти. Та же М. И. Козья­ко­ва пишет: «Ее (повсе­днев­но­сти. — И. Г.) смыс­ло­об­ра­зу­ю­щее ядро состав­ля­ет семан­ти­ка три­ви­аль­но­сти, неко­е­го регу­ляр­но повто­ря­ю­ще­го­ся дей­ствия, быто­вой веще­ствен­ной фор­мы, ста­но­вя­щих­ся в силу это­го при­выч­ны­ми, зауряд­ны­ми, обы­ден­ны­ми. Повсе­днев­ность — нере­флек­ти­ру­е­мая оче­вид­ность, мир „есте­ствен­ной уста­нов­ки“, „сти­хий­но­сти бытия“ с ее бес­ко­неч­ной вари­а­бель­но­стью мело­чей, неуло­ви­мых и усколь­за­ю­щих от вни­ма­ния иссле­до­ва­те­лей. И в то же вре­мя она — “про­дукт соци­аль­но­го кон­стру­и­ро­ва­ния“» [Там же: 8–9].

Кос­вен­но с этим выра­жа­ли согла­сие мно­гие зна­то­ки роман­со­вой поэ­зии, как соб­ствен­но лите­ра­ту­ро­ве­ды, так и авто­ры роман­со­вых тек­стов. Нам пред­став­ля­ют­ся инте­рес­ны­ми с этой точ­ки зре­ния неко­то­рые идеи Д. Л. Быко­ва, сфор­му­ли­ро­ван­ные им в его лек­ци­ях о совет­ской лите­ра­ту­ре. Так, иссле­до­ва­тель пишет о А. Бло­ке: «И Блок — кото­ро­му все отку­да-то извест­но, кото­рый из самых высо­ких сфер при­ни­ма­ет свои сиг­на­лы, сквозь пет­ро­град­ское небо все­гда видит иное небо, — отво­ра­чи­ва­ет­ся, ухо­дит в чело­ве­че­ское, в трак­ти­ры и пья­ные пес­ни Пет­ро­град­ской сто­ро­ны, в ресто­ра­ны и на пес­ча­ные пля­жи Стрель­ны, в пош­лость цыган­ско­го и город­ско­го роман­са: сло­вом, в чело­ве­че­ское. Вот тут раз­гад­ка, пото­му что Зощен­ко — отлич­но зна­ю­щий Бло­ка, дыша­щий тем же отрав­лен­ным воз­ду­хом — бежит туда же. Мало ли у Бло­ка пош­ло­сти? Сколь­ко угод­но. „В каба­ках, в пере­ул­ках, в изви­вах, в элек­три­че­ском сне наяву, я искал бес­ко­неч­но кра­си­вых и бес­смерт­но влюб­лен­ных в мол­ву“ — дикий набор пош­лей­шей, роман­со­вой бес­смыс­ли­цы, ни на что дру­гое не пре­тен­ду­ю­щий» [Быков 2015: 114].

Сло­во пош­лость упо­треб­ля­ет­ся в дан­ном слу­чае в зна­че­нии ‘изби­тый, баналь­ный, быв­ший издав­на в обы­чае, в упо­треб­ле­нии’. Под­вер­гая опре­де­лен­ные про­из­ве­де­ния Бло­ка суро­вой кри­ти­ке, отме­чая их вынуж­ден­ность, Быков фак­ти­че­ски выяв­ля­ет важ­ней­шую осо­бен­ность это­го типа лири­ки — уход в мир повсе­днев­но­сти. Поэт рабо­та­ет здесь в семан­ти­ке повсе­днев­но­сти с ее три­ви­аль­но­стью, баналь­но­стью, рече­вой формульностью.

Игно­ри­ро­ва­ние Быко­вым пра­ва на суще­ство­ва­ние сло­вес­но-музы­каль­ных тек­стов повсе­днев­но­сти, вос­при­я­тие само­го фак­та их суще­ство­ва­ния как про­яв­ле­ния ущерб­но­сти твор­че­ско­го состо­я­ния поэта и ущерб­но­сти духов­но­го состо­я­ния отдель­ных сло­ев насе­ле­ния при­во­дит кри­ти­ка к такой трак­тов­ке тек­стов, кото­рая сама по себе не может не вос­при­ни­мать­ся как несколь­ко ущерб­ная: «Есе­нин стал досту­пен мас­сам толь­ко в состо­я­нии нарас­та­ю­щей демен­ции, не тогда, когда изоб­рел свой заме­ча­тель­ный доль­ник (более про­за­и­зи­ро­ван­ный, раз­го­вор­ный, непо­сред­ствен­ный, чем у Мая­ков­ско­го), а тогда, когда при­нял­ся упраж­нять­ся в жан­ре кабац­ко­го роман­са…» [Там же: 50–51]. И далее: «Вся эта пре­уве­ли­чен­ная и вот имен­но что пья­ная неж­ность к дере­вьям, зве­рью, меся­цу и т. д. рас­счи­та­на на такую же под­дав­шую ауди­то­рию, и как в „Хоб­би­те“ лун­ные бук­вы вид­ны толь­ко при опре­де­лен­ной фазе луны, так и сти­хи эти со все­ми их поро­ка­ми могут выши­бить сле­зу или вос­торг толь­ко у того, кто до них допил­ся» [Там же: 53–54].

Но, при­вле­кая наше вни­ма­ние ярки­ми и ори­ги­наль­ны­ми иде­я­ми, пара­док­саль­но соче­та­ю­щи­ми­ся с атмо­сфе­рой ало­гич­ной ана­ли­ти­ки, Быков сам же и опро­вер­га­ет всё неспра­вед­ли­во ска­зан­ное им о поэ­ти­ке город­ско­го роман­са, реа­би­ли­ти­руя и себя, и город­ской романс. Автор гово­рит об обо­зна­чен­ном выше направ­ле­нии в твор­че­стве Бло­ка: «И все это — нор­маль­ная реак­ция на гря­ду­щее рас­че­ло­ве­чи­ва­ние. Пред­ло­жим свой вари­ант клас­си­че­ско­го афо­риз­ма: если пат­ри­о­тизм — послед­нее убе­жи­ще него­дяя, то пош­лость — послед­нее при­бе­жи­ще чело­ве­че­ско­го» [Там же: 115].

Про­еци­руя ска­зан­ное Д. Л. Быко­вым на рече­вые осо­бен­но­сти рус­ско­го город­ско­го роман­са, мы можем более чет­ко осо­знать его соци­аль­ную зна­чи­мость. Романс воз­вра­ща­ет чело­ве­ка к про­стым, но обще­че­ло­ве­че­ским цен­но­стям в ситу­а­ции, когда в силу тра­гич­но­сти сло­жив­ших­ся обсто­я­тельств рас­па­да­ют­ся базо­вые обще­че­ло­ве­че­ские ценности.

Выво­ды. Под­во­дя ито­ги наше­го иссле­до­ва­ния, мы можем сде­лать несколь­ко важ­ных замечаний.

Во-пер­вых, мы видим, что наша гипо­те­за полу­чи­ла под­твер­жде­ние. Неко­то­рые прин­ци­пы орга­ни­за­ции речи, сфор­му­ли­ро­ван­ные на осно­ве ана­ли­за одной сти­ли­сти­че­ской раз­но­вид­но­сти речи, спо­соб­ны рас­про­стра­нять­ся и на дру­гие сти­ли­сти­че­ские раз­но­вид­но­сти речи. Есть все осно­ва­ния пола­гать, что чере­до­ва­ние экс­прес­сии и стан­дар­та рабо­та­ет как кон­струк­тив­ный прин­цип во всех типах тек­стов, ори­ен­ти­ро­ван­ных на мас­со­вую ауди­то­рию. Про­бле­ма сти­ле­во­го вза­и­мо­дей­ствия, таким обра­зом, не сво­ди­ма к вза­и­мо­дей­ствию в тек­сте эле­мен­тов раз­ных сти­лей. Она может про­яв­лять­ся и в суще­ство­ва­нии прин­ци­пов рече­вой орга­ни­за­ции тек­ста, кото­рые явля­ют­ся общи­ми для несколь­ких стилей.

Во-вто­рых, про­ве­ден­ное иссле­до­ва­ние гово­рит о том, что изу­че­ние сти­ля все­гда содер­жит в себе суще­ствен­ный когни­тив­ный потен­ци­ал. Имен­но сам стиль, сам харак­тер рече­мыс­ли­тель­ной дея­тель­но­сти, сама мане­ра рабо­ты со сло­вом, а не толь­ко содер­жа­тель­ные осо­бен­но­сти про­из­ве­де­ния, поз­во­ля­ет понять, осмыс­лить важ­ней­шие осо­бен­но­сти соци­аль­но­го бытия человека.

Источник