Что такое станционный смотритель

Боевые медали станционного смотрителя

Споры о чиновнике

Первоначально русская классическая литература воспитывала у читателей лишь чувство сострадания к маленькому человеку в чиновничьем вицмундире. Примером тому и «Станционный смотритель».

«Тогда еще не было ни городских телеграфов, ни телефонов, а для спешной передачи приказаний начальства скакали по всем направлениям «сорок тысяч курьеров», о которых сохранится долговечное воспоминание в комедии Гоголя.

По всем почтовым трактам государства Российского днем и ночью скакали фельдъегеря, не жалея ни лошадей, ни ямщиков, ни самих себя.

И днем и ночью, не зная ни сна, ни отдыха, провинциальный чиновник Самсон Вырин обеспечивал бесперебойную работу государственного механизма.

Винтик порочной системы

Завершающее слово этого отрывка является ключевым.

Сострадание и III отделение

Достаточно соотнести написанный в 1830 году пушкинский текст с двумя ежегодными Нравственно-политическими отчетами III Отделения о состоянии дел в Российской империи в 1839 и 1841 годах. Тайная политическая полиция информирует Николая I о неутешительном состоянии дел в Почтовом департаменте:

Сделаем паузу и вспомним обезоруживающие своим нескрываемым цинизмом рассуждения героя гоголевской комедии «Ревизор», впервые опубликованной в 1836 году.

Читатель вправе сочувствовать драме, пережитой Самсоном Выриным и в конечном счете сведшей его в могилу.

Докажем это гипотетическое утверждение.

Войны дворянина Вырина

Судя по возрасту, смотритель начал служить еще в Екатерининскую эпоху и мог получить одну из тех медалей, что были учреждены Екатериной II для нижних чинов, отличившихся в сражениях: «За храбрость на очаковских водах» (1788), «За храбрость при взятии Очакова» (1789), «За храбрость на финских водах» (1789), «За храбрость при взятии Измаила» (1791), «За труды и храбрость при взятии Праги» (1795). Среди наград Самсона Вырина могли быть и серебряные медали Александровской эпохи: «За труды и храбрость при взятии Гянджи» (1804), «За переход на шведский берег» (1809), «За проход в Швецию чрез Торнео» (1809), «За отличие при взятии приступом Базарджика» (1810).

Пушкин и тут в каждой строке историчен.

А теперь вернемся к «коэффициенту искажения».

«Герои двадцатого числа»

В пореформенной России либеральная интеллигенция станет неодобрительно относиться к любому выпускнику университета, решившему поступить на коронную службу: считалось, что такой поступок продиктован исключительно карьеризмом и желанием приложиться к государственному пирогу. Русская литература внесет свою лепту: после публикации цикла очерков М.Е. Салтыкова-Щедрина «Круглый год» (1879) обличительная тенденция решительно возобладает над тенденцией сострадательной:

_{1. Ключевский В.О. Сочинения: В 9 т. Т. IX. М.: Мысль, 1990. С. 78-79.}

_{2. Россия под надзором. Отчеты III отделения. 1827-1869. М.: Российский фонд культуры; Российский Архив, 2006. С. 23.}

_{3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 4. М.: Прогресс, Универс, 1994. Стлб. 1342.}

_{4. Лесков Н.С. Человек на часах (1839 г.)//Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 11 т. Т. 8. М., Гослитиздат, 1958 // https://ilibrary.ru/text/1155/p.11/index.html.}

_{5. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 19 т. Т. 8. Кн. 1. М.: Воскресенье, 1995. С. 97.}

_{6. Лотман Ю.М. К вопросу об источниковедческом значении высказываний иностранцев о России//Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т. III. Таллинн: Александра, 1993. С. 144.}

_{7. Россия под надзором. Отчеты III отделения. 1827-1869. С. 213-214.}

_{8. Гоголь Н.В. Избранные сочинения: В 2 т. Т. 2. М.: Художественная литература, 1984. С. 65.}

_{9. Россия под надзором. Отчеты III отделения. 1827-1869. С. 266.}

_{10. Пушкин пишет, что, прибыв в Петербург, Самсон Вырин «остановился в Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца» (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 19 т. Т. 8. Кн. 1. С. 103).}

_{11. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 19 т. Т. 8. Кн. 1. С. 99.}

_{12. Закон требовал отставных офицеров, поступивших на статскую службу, «переименовывать из военных классов в статские» (ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 27. N 205543. С. 388). Однако действие закона во времени и в пространстве осуществлялось с весьма продолжительной задержкой. В 1816 году среди чинов Почтового департамента мы видим майоров Неронова и Казаринова, капитана 2-го ранга и георгиевского кавалера Новокщенова, премьер-майора Вейса (Месяцеслов с росписью чиновных особ или общий штат Российской империи на лето от Рождества Христова 1816. В 2-х частях. Ч. 1. СПб.: Императорская Академия наук,1816. С. 364, 365).}

_{13. Михайловский-Данилевский А.И. Журнал 1813 года//1812 год. Военные дневники/Сост., вступ. ст. А.Г. Тартаковского. М.: Советская Россия, 1990. С. 376.}

_{14. Месяцеслов и общий штат Российской империи на 1831. В 2 частях. Ч. 1. СПб.: Императорская Академия наук, 1831. С. 523, 535, 539, 543.}

_{15. ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 20. N 14290. С. 101 (3 апреля 1775 г.: Манифест. О экипажах и ливреях, какие разные классов чиновникам дозволяется иметь); ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 39. N 30062. С. 531 (18 сентября 1824 г. Сенатский указ, по Высочайше утвержденному положению Комитета Министров. О новом расписании числа лошадей, каковое лица, проезжающие по почте, могут требовать, каждое по своему званию и рангу).}

_{16. ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 37. N 28550. С. 619 (8 февраля 1821 г. Высочайше утвержденное положение Комитета Министров. О непереименовании станционных смотрителей в статские классы). Монарх лишь узаконил десятилетиями сложившуюся реальную практику, при которой отставные обер-офицеры, поступающие в Почтовый департамент, в течение нескольких лет продолжали сохранять свои военные чины и не желали, чтобы их переименовывали в неблагозвучно звучащие, с точки зрения военного человека, чины коллежского регистратора, провинциального или губернского секретаря. По этому поводу Екатерина II еще 16 декабря 1790 года проницательно заметила: прапорщикам и подпоручикам «поступать в Секретарское звание было бы несвойственно» (ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 23. N 16930. С. 202).}

_{17. ПСЗ. Собр. 1-е. Т. 27. N 20377. С. 227 (19 августа 1802 г. Именной указ. О производстве по 70 рублей в год жалованья станционным смотрителям. ).}

_{19. Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений: В 20 т. Т. 13. М.: Художественная литература, 1972. С. 417, 464, 510.}

_{20. Варенцов Н.А. Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое. М.: Новое литературное обозрение, 1999. С. 688.}

Источник

Станционный смотритель

Список значений слова или словосочетания со ссылками на соответствующие статьи. Если вы попали сюда из другой статьи Википедии, пожалуйста, вернитесь и уточните ссылку так, чтобы она указывала на статью.

Полезное

Смотреть что такое «Станционный смотритель» в других словарях:

СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ — «СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ», СССР, Мосфильм, 1972, цв., 68 мин. Драма. Фильм Сергея Соловьева «Станционный смотритель», снятый по маленькой пушкинской повести, отличает поэтичность, мягкость интонации. В его ткань удачно вписываются романсы Исаака… … Энциклопедия кино

Станционный Смотритель — У этого термина существуют и другие значения, см. Станционный смотритель. Станционный Смотритель … Википедия

Станционный смотритель — вторая из повестей Белкина. Авторская дата: 14 сентября 1830 г. Болдино.Ванька. Дуня. Лакей. Минский, ротмистр. Пивоварова жена. Служанка. Смотритель. Человек молодой … Словарь литературных типов

Станционный смотритель (повесть) — Эту страницу предлагается переименовать. Пояснение причин и обсуждение на странице Википедия:К переименованию/22 декабря 2012. Возможно, её текущее название не соответствует нормам современного русского языка и/или правилам именования… … Википедия

Станционный смотритель (группа) — У этого термина существуют и другие значения, см. Станционный смотритель. Станционный Смотритель … Википедия

Станционный смотритель (фильм, 1972) — У этого термина существуют и другие значения, см. Станционный смотритель. Станционный смотрител Жанр драма Режиссёр Сергей Соловьев Автор сценария Сергей Соловьев … Википедия

Станционный смотритель (должность) — Повесть открывается авторским отступлением о судьбе станционных смотрителей – достойных сострадания чиновников 14 го класса, на которых каждый проезжающий считает своим долгом выместить раздражение. Сам повествователь изъездил всю Россию и знал… … Википедия

Источник

А. С. Пушкин. «Станционный смотритель» (1830). 7 класс

В начале декабря читаем самую грустную из «Повестей Белкина» — и вспоминаем, как женились в XIX веке. В помощь школьнику. Первая неделя декабря

Текст: Ольга Лапенкова

Не так давно мы разбирали одну из самых забавных «Повестей Белкина» — «Барышню-крестьянку», которую ребята проходят в шестом классе. Напомним, главные герои этого произведения — Алексей Берестов и Лиза Муромская — во многом напоминают Ромео и Джульетту из одноимённой трагедии Шекспира: их отцы не упускают возможности обменяться колкостями, поэтому читатель с первых страниц ожидает душераздирающей развязки. Однако автор мастерски обманывает ожидания — и, проведя героев сквозь череду испытаний, награждает их простым человеческим счастьем. И такие «обманки» спрятаны в каждой повести сборника:

•в «Выстреле» главный герой, отставной гусар Сильвио, решает отомстить давнему обидчику, когда узнаёт, что тот собирается жениться, — но в финале обходится без кровопролития;

•в «Метели» юная Марья Гавриловна, собравшаяся тайно обвенчаться с возлюбленным, терпит неудачу и решает, что так ей и придётся всю жизнь пробыть одиночкой, — а спустя много лет всё-таки обретает семейное счастье;

•в «Гробовщике» главный герой, позволив себе неосторожные слова в сторону «клиентов», обнаруживает у себя в гостях толпу покойников, — но, вопреки традициям романтических баллад, на тот свет они его не забирают.

На фоне этих произведений «Станционный смотритель» выглядит странновато. Почему, думает читатель, Пушкин не выпустил повесть о несчастном Самсоне Вырине и его беглой дочери отдельной книжкой? Где же тут хеппи-энд?

Но финал «Станционного смотрителя» и вправду можно назвать относительно счастливым — если знать, что происходило с такими, как Дуня Вырина, в суровой реальности XIX века.

Почтовой станции диктатор

В начале произведения читатель знакомится с героями: станционным смотрителем Самсоном Выриным и его дочерью Дуней — единственной отрадой несчастного вдовца. Завидовать Вырину не приходится. Мало того, что у него нет родных и друзей, так ещё и работа — хуже не придумаешь: постоянные скандалы и жалобы, а заработка хватает только на самое необходимое… Это тем более обидно, что без таких людей, как Вырин, в XIX веке было не обойтись.

Профессия станционного смотрителя с появлением автомобильного транспорта ушла в прошлое, — однако двести лет назад, чтобы добраться из одного города в другой, люди использовали конные повозки. Такую роскошь, как собственный экипаж, могли позволить себе далеко не все, — а если и могли, то «загонять» любимых коней, купленных за баснословные деньги, многие не желали. Более того, лошадь не может мчаться дни и ночи напролёт, как современный автомобиль: ей нужно есть, пить, отдыхать. И как же быть, если добраться из пункта А в пункт Б необходимо как можно скорее?

Чтобы угодить и небогатым путешественникам, и неугомонным торопыгам, российские власти организовали что-то похожее на современный каршеринг: систему заведений, где можно было за отдельную плату взять «свежих» лошадей, чтобы добраться на них до следующей станции, а там — повторить процедуру.

Вот только работала эта система не всегда гладко: то лошадей не хватало, то из-за наплыва посетителей они не успевали отдохнуть… Вот станционные смотрители целыми днями и выслушивали ругань лихачей, которым, видите ли, сложно было подождать часик-другой. На такой работе и за неделю можно истрепать все нервы, а Самсон Вырин служил лет двадцать, если не больше! Так что не случайно повесть начинается с размышлений, которые, казалось бы, не имеют прямого отношения к сюжету, — но благодаря этому отрывку читатель заранее проникается сочувствием к главному герою:

Покою ни днём, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него как на врага; но если не случится лошадей. боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принуждён он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Вникнем во всё это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием.

Итак, жизнь Самсона Вырина и безо всяких семейных драм могла бы лечь в основу душераздирающей повести. Но, увы, на долю героя выпала не только бедность, но и бегство любимой дочери, да с кем — с первым встречным! Вот как это произошло:

. однажды, в зимний вечер, когда смотритель разлинёвывал новую книгу, а дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинели, окутанный шалью, вошёл в комнату, требуя лошадей. Лошади все были в разгоне. При сём известии путешественник возвысил было голос и нагайку; но Дуня, привыкшая к таковым сценам, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь покушать?

Миловидная, услужливая и добродушная, Дуня могла утихомирить даже самого капризного гостя. Вот и «проезжий в черкесской шапке» поддался её чарам и согласился подождать лошадей — но когда те прибыли, почувствовал недомогание:

На другой день гусару стало хуже. Дуня обвязала ему голову платком, намоченном уксусом, и села с своим шитьём у его кровати. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила ему кружку ею заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы и всякий раз, возвращая кружку, в знак благодарности слабою своей рукою пожимал Дунюшкину руку.

Прошёл еще день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайно весел, без умолку шутил и так полюбился доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему расстаться с любезным своим постояльцем. День был воскресный; [гусар] вызвался довезти её до церкви, которая находилась на краю деревни. Дуня стояла в недоумении… «Чего же ты боишься? — сказал ей отец, — ведь его высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись-ка до церкви». Дуня села в кибитку подле гусара, слуга вскочил на облучок, ямщик свистнул, и лошади поскакали.

Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда было с его разумом. Не прошло и получаса, как сердце его начало ныть, он не утерпел и пошёл сам к обедне. Бедный отец насилу решился спросить у дьячка, была ли она у обедни. Дьячок отвечал, что не бывала. Смотритель пошел домой ни жив, ни мёртв. В мучительном волнении ожидал он возвращения тройки, на которой он отпустил её. Ямщик не возвращался. Наконец к вечеру приехал он один и хмелен, с убийственным известием: «Дуня с той станции отправилась далее с гусаром».

Современный читатель не всегда понимает, насколько самонадеянной и опасной была Дунина «шалость». Конечно, убегать с человеком, которого ты знаешь всего три дня, да ещё и без разрешения отца, — поступок не очень-то красивый. Но, с другой стороны, разве это преступление? Ведь и в нынешние времена родители далеко не всегда одобряют выбор подросшего ребёнка: что же теперь, помирать с горя?

Увы, двести лет назад реалии были куда более жестокими, чем сейчас. В наши дни молодые возлюбленные, не найдя общего языка со старшими родственниками, могут без лишнего шума расписаться, потом найти подработку и накопить деньжат, снять комнату или даже квартиру — и жить-поживать, добра наживать. Ну, а если романтические отношения не зададутся, получить развод будет несложно: пара недель беготни за бумажками — и пожалуйста, хоть завтра снова в ЗАГС.

В XIX веке женились раз и на всю жизнь — точнее даже, не женились, а венчались, то есть давали друг другу клятву верности в церкви. Поэтому, разумеется, и отношение к браку было куда серьёзнее. Разводиться Православная церковь разрешала лишь в исключительных случаях — например, если супруг:

Впрочем, даже в случае супружеской неверности пострадавшая сторона в большинстве случаев старалась «замять» дело: бракоразводный процесс бросал тень на всю семью, а терять вес в обществе никому не хотелось.

Итак, если бы Дуня разочаровалась в гусаре, с которым она так легкомысленно сбежала, то — хочешь не хочешь — ей всё равно пришлось бы провести с ним всю жизнь. Но даже если бы случилось именно так, она всё равно могла считать, что ей несказанно повезло: она, сбежавшая из дома, не получившая благословения отца, всё-таки стала законной супругой Минского! А что, если дерзкий гусар, увезший Дуню, спустя пару месяцев охладел бы к ней — и, так и не предложив руки и сердца, выпроводил на улицу? Она бы даже вернуться к отцу не смогла! На какие деньги, скажите на милость, Дуня бы добиралась до далёкой станции?

Найти работу девушка вряд ли бы смогла: во-первых, вакансий для женщин в XIX веке было до смешного мало, а во-вторых, где бы она жила до первой зарплаты? Можно было, конечно, попробовать устроиться домоуправительницей или гувернанткой — но лиц с «сомнительной» репутацией на такие должности не брали. Так что у Дуни оставалось бы два варианта: поселиться в какой-нибудь богом забытой ночлежке — а в подобных местах с тобой может случиться что угодно, вплоть до пробитого черепа, — или, раскаявшись в содеянном, уйти в ближайший монастырь… А дочь Вырина, назло всем обстоятельствам, стала настоящей барыней — и отношения с Минским у неё, судя по всему, очень даже милые! Вот и рассудите: разве это не счастливый финал?

Источник

Что такое станционный смотритель

Войти

Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal

Почтовые станции и станционные смотрители

В 1825 году сношения внутренние и заграничные были медленны. Экстра-почты, которые по установлению своему должны совершать путь скорее почт обыкновенных, отправлялись из Санкт-Петербурга только по два раза в неделю в Одессу, Радзивилов и Мемель. Теперь экстра-почты следуют с усиленною скоростью во все почти главнейшие пункты государства они значительно ускорили сношения столиц с Тифлисом, Оренбургом и с другими лежащими по тракту городами. Сношения Санкт-Петербурга с Москвою, производившиеся прежде посредством легких почт только четыре раза в неделю, пересылаются теперь два раза в день, кроме воскресения, с легкими и экстра-почтами. Вместо 5 суток, в которые почта совершала прежде путь между столицами, скорость сообщения доведена до 2 1/2 И 2 суток Это ускорение и учащение хода почт, сверх доставления удобства в сношениях столиц, произвело выгодное влияние на корреспонденцию губерний замосковных и сблизило их с центром правительства в Санкт-Петербурге. По всем тем трактам между губернскими городами, где легкие почты ходили в 1825 году по одному разу в неделю, совершается отправление их два раза в неделю. Таким образом, все места в гоcyдapcтвe введены в более правильную, а некоторые главные, в непрерывающуюся связь почтовых сообщений. В 1825 году отправлялось в Империи еженедельно 13 почт тяжелых, 635 легких и 21 экстра-почта. Теперь посылается каждую неделю 36 почт тяжелых, 988 легких и 52 экстра-почты»

Наряду с интенсификацией движения почтовых экипажей правительство Николая I стремилось к созданию постоянных кадров почтовых служащих и станционных смотрителей. С этой целью срок аренды почтовых станций бьm увеличен с 3 до 1 2 лет, а сумма аренды определялась не с торгов, а по официальным расчетам фиксировано для каждой почтовой станции.

В одной из таких станций останавливался на пути из Петербурга в Москву маркиз де Кюстин.
«Дом, в котором Я пишу, отличается элегантностью, представляющей собою разительный контраст со скудостью окружающей природы. Это в одно и то же время и почтовая станция, и гостиница, похожая на дачу богатого частного лица. Потолок и стены расписаны в итальянском стиле, нижний этаж состоит из нескольких просторных зал и напоминает провинциальный французский ресторан.

Мебель обита кожей, стулья с соломенными сиденьями имеют опрятный вид. Везде расставлены большие диваны, могущие заменить кровати, но я по горькому опыту нашествия клопов в петербургской гостинице знаю, как опасно ими пользоваться, и даже не рискую на них садиться. Почтовые станции такого рода, хотя и менее изысканные, устроены на протяжении всего пути из Петербурга в Москву и содержатся за счет правительства».

Сарказмы по поводу состояния русских дорог и почтовых станций отражали общий критический настрой сочинения Кюстина и его предшественников, путешествовавших по России. Однако всякая предвзятость вызывает протест у ревнителей объективности. Лет за десять до Кюстина английский офицер Джеймс Александер по дороге от Петербурга до Новгорода рассуждал более оптимистически.
«В отличие от некоторых путешественников, которые не видят в России ничего положительного и находят удовольствие в том, чтобы жаловаться на отсутствие удобств (тогда им бы лучше сидеть дома, а не ездить за границу и глядеть вокруг через очки предубеждения), отмечу, что на каждой станции мы утоляли голод в трактирах не только вкусными, но и хорошо подаваемыми блюдами».

Все это случилось в полночь. Из-за этого интермеццо в соседней комнате проснулся маленький ребенок, хныканье и скулеж которого, сопровождаемые заунывными причитаниями няньки, не прекращались почти весь остаток ночи. Я в третий раз устроился на проклятом канапе и до самого утра оставался в неприятном состоянии между бодрствованием и забытьём, мучимый то увлекательными снами, то действительностью.

На почтовых станциях и постоялых дворах скучающие путники часто оставляли на стенах разного рода надписи. Иногда одна надпись вызывала другую и возникала целая переписка. Прогуливаясь в Италии по развалинам Помпеи, Иван Аксаков отметил:На стенах надписи улиц, имена хозяев, которым принадлежали дома, иногда надписи с ошибками и кривые, начертанные прохожими, шуток ради; один написал (без имени) и прошел, другой написал ему в ответ насмешку, словом, как на постоялом дворе в Пушкине.

Источник

А.С.Пушкин. Станционный смотритель.

Почтовой станции диктатор.

Кто не проклинал станционных смотрителей, кто с ними не бранивался? Кто, в минуту гнева, не требовал от них роковой книги, дабы вписать в оную свою бесполезную жалобу на притеснение, грубость и неисправность? Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подъячим или, по крайней мере, муромским разбойникам? Будем однако справедливы, постараемся войти в их положение, и может быть, станем судить о них гораздо снисходительнее. Что такое станционный смотритель? Сущий мученик четырнадцатого класса, огражденный своим чином токмо от побоев, и то не всегда (ссылаюсь на совесть моих читателей). Какова должность сего диктатора, как называет его шутливо князь Вяземский? Не настоящая ли каторга? Покою ни днем, ни ночью. Всю досаду, накопленную во время скучной езды, путешественник вымещает на смотрителе. Погода несносная, дорога скверная, ямщик упрямый, лошади не везут — а виноват смотритель. Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него, как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошенного гостя; но если не случится лошадей. боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову! В дождь и слякоть принужден он бегать по дворам; в бурю, в крещенский мороз уходит он в сени, чтоб только на минуту отдохнуть от крика и толчков раздраженного постояльца. Приезжает генерал; дрожащий смотритель отдает ему две последние тройки, в том числе курьерскую. Генерал едет, не сказав ему спасибо. Чрез пять минут — колокольчик!… и фельд-егерь бросает ему на стол свою подорожную. Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования, сердце наше исполнится искренним состраданием. Еще несколько слов: в течении двадцати лет сряду, изъездил я Россию по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы; редкого смотрителя не знаю я в лицо, с редким не имел я дела; любопытный запас путевых моих наблюдений надеюсь издать в непродолжительном времени; покаместь скажу только, что сословие станционных смотрителей представлено общему мнению в самом ложном виде. Сии столь оклеветанные смотрители вообще суть люди мирные, от природы услужливые, склонные к общежитию, скромные в притязаниях на почести и не слишком сребролюбивые. Из их разговоров (коими некстати пренебрегают господа проезжающие) можно почерпнуть много любопытного и поучительного. Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го класса, следующего по казенной надобности.

Легко можно догадаться, что есть у меня приятели из почтенного сословия смотрителей. В самом деле, память одного из них мне драгоценна. Обстоятельства некогда сблизили нас, и об нем-то намерен я теперь побеседовать с любезными читателями.

В 1816 году, в мае месяце, случилось мне проезжать через ***скую губернию, по тракту, ныне уничтоженному. Находился я в мелком чине, ехал на перекладных, и платил прогоны за две лошади. В следствие сего смотрители со мною не церемонились, и часто бирал я с бою то, что, во мнении моем, следовало мне по праву. Будучи молод и вспыльчив, я негодовал на низость и малодушие смотрителя, когда сей последний отдавал приготовленную мне тройку под коляску чиновного барина. Столь же долго не мог я привыкнуть и к тому, чтоб разборчивый холоп обносил меня блюдом на губернаторском обеде. Ныне то и другое кажется мне в порядке вещей. В самом деле, что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила: чин чина почитай, ввелось в употребление другое, на пример: ум ума почитай? Какие возникли бы споры! и слуги с кого бы начинали кушанье подавать? Но обращаюсь к моей повести.

День был жаркий. В трех верстах от станции *** стало накрапывать, и через минуту проливной дождь вымочил меня до последней нитки. По приезде на станцию, первая забота была поскорее переодеться, вторая спросить себе чаю. «Эй Дуня!» закричал смотритель, «поставь самовар, да сходи за сливками». При сих словах вышла из-за перегородки девочка лет четырнадцати, и побежала в сени. Красота ее меня поразила. «Это твоя дочка?» спросил я смотрителя. — «Дочка-с» отвечал он с видом довольного самолюбия; «да такая разумная, такая проворная, вся в покойницу мать». Тут он принялся переписывать мою подорожную, а я занялся рассмотрением картинок, украшавших его смиренную, но опрятную обитель. Они изображали историю блудного сына: в первой почтенный старик в колпаке и шлафорке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. В другой яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами. Далее, промотавшийся юноша, в рубище и в треугольной шляпе, пасет свиней и разделяет с ними трапезу; в его лице изображены глубокая печаль и раскаяние. Наконец представлено возвращение его к отцу; добрый старик в том же колпаке и шлафорке выбегает к нему на встречу: блудный сын стоит на коленах; в перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочел я приличные немецкие стихи. Все это до ныне сохранилось в моей памяти, также как и горшки с бальзамином и кровать с пестрой занавескою, и прочие предметы, меня в то время окружавшие. Вижу, как теперь, самого хозяина, человека лет пятидесяти, свежего и бодрого, и его длинный зеленый сертук с тремя медалями на полинялых лентах.

Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком, как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы.

Лошади были давно готовы, а мне все не хотелось расстаться с смотрителем и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась… Много могу я насчитать поцелуев,

С тех пор, как этим занимаюсь,

но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.

Прошло несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый тракт, в те самые места. Я вспомнил дочь старого смотрителя и обрадовался при мысли, что увижу ее снова. Но, подумал я, старый смотритель, может быть, уже сменен; вероятно Дуня уже замужем. Мысль о смерти того или другого также мелькнула в уме моем, и я приближался к станции *** с печальным предчувствием.

Лошади стали у почтового домика. Вошед в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие историю блудного сына; стол и кровать стояли на прежних местах; но на окнах уже не было цветов, и все кругом показывало ветхость и небрежение. Смотритель спал под тулупом; мой приезд разбудил его; он привстал… Это был точно Самсон Вырин; но как он постарел! Покамест собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину, на глубокие морщины давно небритого лица, на сгорбленную спину — и не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого старика. «Узнал ли ты меня?» спросил я его; «мы с тобою старые знакомые». — «Может статься», отвечал он угрюмо; «здесь дорога большая; много проезжих у меня перебывало». — «Здорова ли твоя Дуня?» продолжал я. Старик нахмурился. «А бог ее знает», отвечал он. — «Так видно она замужем?» сказал я. Старик притворился, будто бы не слыхал моего вопроса, и продолжал пошептом читать мою подорожную. Я прекратил свои вопросы и велел поставить чайник. Любопытство начинало меня беспокоить, и я надеялся, что пунш разрешит язык моего старого знакомца.

Я не ошибся: старик не отказался от предлагаемого стакана. Я заметил, что ром прояснил его угрюмость. На втором стакане сделался он разговорчив; вспомнил или показал вид, будто бы вспомнил меня, и я узнал от него повесть, которая в то время сильно меня заняла и тронула.

«Так вы знали мою Дуню?» начал он. «Кто же и не знал ее? Ах, Дуня, Дуня! Что за девка то была! Бывало, кто ни проедет, всякий похвалит, никто не осудит. Барыни дарили ее, та платочком, та сережками. Господа проезжие нарочно останавливались, будто бы пообедать, аль отужинать, а в самом деле только, чтоб на нее подолее поглядеть. Бывало барин, какой бы сердитый ни был, при ней утихает и милостиво со мною разговаривает. Поверите ль, сударь: курьеры, фельд-егеря с нею по получасу заговаривались. Ею дом держался: что прибрать, что приготовить, за всем успевала. А я-то, старый дурак, не нагляжусь, бывало, не нарадуюсь; уж я ли не любил моей Дуни, я ль не лелеял моего дитяти; уж ей ли не было житье? Да нет, от беды не отбожишься; что суждено, тому не миновать». Тут он стал подробно рассказывать мне свое горе. — Три года тому назад, однажды, в зимний вечер, когда смотритель разлиневывал новую книгу, а дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинеле, окутанный шалью, вошел в комнату, требуя лошадей. Лошади все были в разгоне. При сем известии путешественник возвысил было голос и нагайку; но Дуня, привыкшая к таковым сценам, выбежала из-за перегородки и ласково обратилась к проезжему с вопросом: не угодно ли будет ему чего-нибудь покушать? Появление Дуни произвело обыкновенное свое действие. Гнев проезжего прошел; он согласился ждать лошадей и заказал себе ужин. Сняв мокрую, косматую шапку, отпутав шаль и сдернув шинель, проезжий явился молодым, стройным гусаром с черными усиками. Он расположился у смотрителя, начал весело разговаривать с ним и с его дочерью. Подали ужинать. Между тем лошади пришли, и смотритель приказал, чтоб тотчас, не кормя, запрягали их в кибитку проезжего; но возвратясь, нашел он молодого человека почти без памяти лежащего на лавке: ему сделалось дурно, голова разболелась, не возможно было ехать… Как быть! смотритель уступил ему свою кровать, и положено было, если больному не будет легче, на другой день утром послать в С*** за лекарем.

На другой день гусару стало хуже. Человек его поехал верхом в город за лекарем. Дуня обвязала ему голову платком, намоченным уксусом, и села с своим шитьем у его кровати. Больной при смотрителе охал и не говорил почти ни слова, однако ж выпил две чашки кофе, и охая заказал себе обед. Дуня от него не отходила. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила ему кружку ею заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы, и всякий раз, возвращая кружку, в знак благодарности слабою своей рукою пожимал Дунюшкину руку. К обеду приехал лекарь. Он пощупал пульс больного, поговорил с ним по-немецки, и по-русски объявил, что ему нужно одно спокойствие, и что дни через два ему можно будет отправиться в дорогу. Гусар вручил ему двадцать пять рублей за визит, пригласил его отобедать; лекарь согласился; оба ели с большим аппетитом, выпили бутылку вина и расстались очень довольны друг другом.

Прошел еще день, и гусар совсем оправился. Он был чрезвычайно весел, без умолку шутил то с Дунею, то с смотрителем; насвистывал песни, разговаривал с проезжими, вписывал их подорожные в почтовую книгу, и так полюбился доброму смотрителю, что на третье утро жаль было ему расстаться с любезным своим постояльцем. День был воскресный; Дуня собиралась к обедни. Гусару подали кибитку. Он простился с смотрителем, щедро наградив его за постой и угощение; простился и с Дунею и вызвался довезти ее до церкви, которая находилась на краю деревни. Дуня стояла в недоумении… «Чего же ты боишься?» сказал ей отец; «ведь его высокоблагородие не волк и тебя не съест: прокатись-ка до церкви». Дуня села в кибитку подле гусара, слуга вскочил на облучок, ямщик свистнул и лошади поскакали.

Бедный смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить своей Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление, и что тогда было с его разумом. Не прошло и получаса, как сердце его начало ныть, ныть, и беспокойство овладело им до такой степени, что он не утерпел, и пошел сам к обедни. Подходя к церкви, увидел он, что народ уже расходился, но Дуни не было ни в ограде, ни на паперти. Он поспешно вошел в церковь; священник выходил из алтаря; дьячок гасил свечи, две старушки молились еще в углу; но Дуни в церкве не было. Бедный отец на силу решился спросить у дьячка, была ли она у обедни. Дьячок отвечал, что не бывала. Смотритель пошел домой ни жив, ни мертв. Одна оставалась ему надежда: Дуня по ветрености молодых лет вздумала, может быть, прокатиться до следующей станции, где жила ее крестная мать. В мучительном волнении ожидал он возвращения тройки, на которой он отпустил ее. Ямщик не возвращался. Наконец к вечеру приехал он один и хмелен, с убийственным известием: «Дуня с той станции отправилась далее с гусаром».

Старик не снес своего несчастья; он тут же слег в ту самую постель, где накануне лежал молодой обманщик. Теперь смотритель, соображая все обстоятельства, догадывался, что болезнь была притворная. Бедняк занемог сильной горячкою; его свезли в С*** и на его место определили на время другого. Тот же лекарь, который приезжал к гусару, лечил и его. Он уверил смотрителя, что молодой человек был совсем здоров, и что тогда еще догадывался он о его злобном намерении, но молчал, опасаясь его нагайки. Правду ли говорил немец, или только желал похвастаться дальновидностию, но он ни мало тем не утешил бедного больного. Едва оправясь от болезни, смотритель выпросил у С*** почтмейстера отпуск на два месяца, и не сказав никому ни слова о своем намерении, пешком отправился за своею дочерью. Из подорожной знал он, что ротмистр Минский ехал из Смоленска в Петербург. Ямщик, который вез его, сказывал, что всю дорогу Дуня плакала, хотя, казалось, ехала по своей охоте. «Авось» думал смотритель, «приведу я домой заблудшую овечку мою». С этой мыслию прибыл он в Петербург, остановился в Измайловском полку, в доме отставного унтер-офицера, своего старого сослуживца, и начал свои поиски. Вскоре узнал он, что ротмистр Минский в Петербурге и живет в демутовом трактире. Смотритель решился к нему явиться.

Рано утром пришел он в его переднюю, и просил доложить его высокоблагородию, что старый солдат просит с ним увидеться. Военный лакей, чистя сапог на колодке объявил, что барин почивает, и что прежде одиннадцати часов не принимает никого. Смотритель ушел и возвратился в назначенное время. Минский вышел сам к нему в халате, в красной скуфье. «Что, брат, тебе надобно?» спросил он его. Сердце старика закипело, слезы навернулись на глазах, и он дрожащим голосом произнес только: «Ваше высокоблагородие. сделайте такую божескую милость. » Минский взглянул на него быстро, вспыхнул, взял его за руку, повел в кабинет и запер за собою дверь. «Ваше высокоблагородие!» продолжал старик, «что с возу упало, то пропало; отдайте мне, по крайней мере, бедную мою Дуню. Ведь вы натешились ею; не погубите ж ее по напрасну». — «Что сделано, того не воротишь», сказал молодой человек в крайнем замешательстве; «виноват перед тобою, и рад просить у тебя прощения; но не думай, чтоб я Дуню мог покинуть: она будет счастлива, даю тебе честное слово. Зачем тебе ее? Она меня любит; она отвыкла от прежнего своего состояния. Ни ты, ни она — вы не забудете того, что случилось». Потом, сунув ему что-то за рукав, он отворил дверь, и смотритель, сам не помня как, очутился на улице.

Долго стоял он неподвижно, наконец увидел за обшлагом своего рукава сверток бумаг; он вынул их и развернул несколько пяти и десятирублевых смятых ассигнаций. Слезы опять навернулись на глазах его, слезы негодования! Он сжал бумажки в комок, бросил их на земь, притоптал каблуком, и пошел… Отошед несколько шагов, он остановился, подумал… и воротился… но ассигнаций уже не было. Хорошо одетый молодой человек, увидя его, подбежал к извозчику, сел поспешно и закричал: «пошел. » Смотритель за ним не погнался. Он решился отправиться домой на свою станцию, но прежде хотел хоть раз еще увидеть бедную свою Дуню. Для сего, дни через два, воротился он к Минскому; но военный лакей сказал ему сурово, что барин никого не принимает, грудью вытеснил его из передней, и хлопнул двери ему под нос. Смотритель постоял, постоял — да и пошел.

В этот самый день, вечером, шел он по Литейной, отслужив молебен у Всех Скорбящих. Вдруг промчались перед ним щегольские дрожки, и смотритель узнал Минского. Дрожки остановились перед трехэтажным домом, у самого подъезда, и гусар вбежал на крыльцо. Счастливая мысль мелькнула в голове смотрителя. Он воротился, и поровнявшись с кучером: «Чья, брат, лошадь?» спросил он, «не Минского ли?» — «Точно так», отвечал кучер, «а что тебе?» — «Да вот что: барин твой приказал мне отнести к его Дуне записочку, а я и позабудь, где Дуня-то его живет». — «Да вот здесь, во втором этаже. Опоздал ты, брат, с твоей запиской; теперь уж он сам у нее». — «Нужды нет», возразил смотритель с неизъяснимым движением сердца, «спасибо, что надоумил, а я свое дело сделаю». И с этим словом пошел он по лестнице.

Двери были заперты; он позвонил, прошло несколько секунд; в тягостном для него ожидании. Ключ загремел, ему отворили. «Здесь стоит Авдотья Самсоновна?» спросил он. «Здесь» отвечала молодая служанка; «зачем тебе ее надобно?» Смотритель, не отвечая, вошел в залу. «Нельзя, нельзя!» закричала вслед ему служанка: «у Авдотьи Самсоновны гости». Но смотритель, не слушая шел далее. Две первые комнаты были темны, в третьей был огонь. Он подошел к растворенной двери и остановился. В комнате прекрасно-убранной Минский сидел в задумчивости. Дуня, одетая со всею роскошью моды, сидела на ручке его кресел, как наездница на своем английском седле. Она с нежностью смотрела на Минского, наматывая черные его кудри на свои сверкающие пальцы. Бедный смотритель! Никогда дочь его не казалась ему столь прекрасною; он по неволе ею любовался. «Кто там?» спросила она, не подымая головы. Он все молчал. Не получая ответа, Дуня подняла голову… и с криком упала на ковер. Испуганный Минский кинулся ее подымать, и вдруг увидя в дверях старого смотрителя, оставил Дуню, и подошел к нему, дрожа от гнева. «Чего тебе надобно?» сказал он ему, стиснув зубы; «что ты за мною всюду крадешься, как разбойник? или хочешь меня зарезать? Пошел вон!» и сильной рукою схватив старика за ворот, вытолкнул его на лестницу.

Старик пришел к себе на квартиру. Приятель его советовал ему жаловаться; но смотритель подумал, махнул рукой и решился отступиться. Через два дни отправился он из Петербурга обратно на свою станцию, и опять принялся за свою должность. «Вот уже третий год, заключил он, как живу я без Дуни, и как об ней нет ни слуху, ни духу. Жива ли, нет ли, бог ее ведает. Всяко случается. Не ее первую, не ее последнюю сманил проезжий повеса, а там подержал, да и бросил. Много их в Петербурге, молоденьких дур, сегодня в атласе да бархате, а завтра, поглядишь, метут улицу вместе с голью кабацкою. Как подумаешь порою, что и Дуня, может быть, тут же пропадает, так поневоле согрешишь, да пожелаешь ей могилы…»

Таков был рассказ приятеля моего, старого смотрителя, рассказ неоднократно прерываемый слезами, которые живописно отирал он своею полою, как усердный Терентьич в прекрасной балладе Дмитриева. Слезы сии отчасти возбуждаемы были пуншем, коего вытянул он пять стаканов в продолжении своего повествования; но как бы то ни было, они сильно тронули мое сердце. С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Дуне…

Недавно еще, проезжая через местечко ***, вспомнил я о моем приятеле; я узнал, что станция, над которой он начальствовал, уже уничтожена. На вопрос мой: «Жив ли старый смотритель?» никто не мог дать мне удовлетворительного ответа. Я решился посетить знакомую сторону, взял вольных лошадей и пустился в село Н.

Это случилось осенью. Серенькие тучи покрывали небо; холодный ветер дул с пожатых полей, унося красные и желтые листья со встречных деревьев. Я приехал в село при закате солнца и остановился у почтового домика. В сени (где некогда поцеловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба и на вопросы мои отвечала, что старый смотритель с год как помер, что в доме его поселился пивовар, а что она жена пивоварова. Мне стало жаль моей напрасной поездки и семи рублей, издержанных даром. «От чего ж он умер?» спросил я пивоварову жену. — «Спился, батюшка», отвечала она. — «А где его похоронили?» — «За околицей, подле покойной хозяйки его». — «Нельзя ли довести меня до его могилы?» — «Почему же нельзя. Эй, Ванька! полно тебе с кошкою возиться. Проводи-ка барина на кладбище, да укажи ему смотрителеву могилу».

При сих словах, оборванный мальчик, рыжий и кривой, выбежал ко мне и тотчас повел меня за околицу.

«Знал ты покойника?» спросил я его дорогой.

«Как не знать! Он выучил меня дудочки вырезывать. Бывало (царство ему небесное!) идет из кабака, а мы-то за ним: „Дедушка, дедушка! орешков!“ — а он нас орешками и наделяет. Все бывало с нами возится».

«А проезжие вспоминают ли его?»

«Да ноне мало проезжих; разве заседатель завернет, да тому не до мертвых. Вот летом проезжала барыня, так та спрашивала о старом смотрителе и ходила к нему на могилу».

«Какая барыня» спросил я с любопытством.

«Прекрасная барыня» отвечал мальчишка; «ехала она в карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: „Сидите смирно, а я схожу на кладбище“. А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: „Я сама дорогу знаю“. И дала мне пятак серебром — такая добрая барыня. »

Мы пришли на кладбище, голое место, ничем не огражденное, усеянное деревянными крестами, не осененными ни единым деревцем. Отроду не видал я такого печального кладбища. «Вот могила старого смотрителя», сказал мне мальчик, вспрыгнув на груду песку, в которую врыт был черный крест с медным образом.

«И барыня приходила сюда?» спросил я.

«Приходила», отвечал Ванька; «я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром — славная барыня!»

И я дал мальчишке пятачок, и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных.

Источник