Что такое столовая в былине
Общие места (loci communes)
Традиция эпического сказительства выработала формулы привычного изображения, которые принято называть иноязычным термином loci communes (лат. «общие места»).
А. Ф. Гильфердинг писал: «Можно сказать, что в каждой былине есть две составные части: места типические, по большей части описательного содержания, либо заключающие в себе речи, влагаемые в уста героев, и места переходные, которые соединяют между собой типические места и в которых рассказывается ход действия. Первые из них сказитель знает наизусть и поет совершенно одинаково, сколько бы раз он ни повторял былину; переходные места, должно быть, не заучиваются наизусть, а в памяти хранится только общий остов, так что всякий раз, как сказитель поет былину, он ее тут же сочиняет, то прибавляя, то сокращая, то меняя порядок стихов и самые выражения»[131].
Общие места (loci communes) использовались сказителями при повторяющихся в разных сюжетах одних и тех же ситуациях: таких, как пир у князя Владимира, седлание коня, богатырская поездка на коне, расправа богатыря с врагами — и проч.
Так, устрашающий свист и крик врага, а также самих богатырей в разных былинах изображался одной и той же типической формулой. В былине «Илья Муромец и Соловей-разбойник»:
А то свищет Соловей да по-соловьему,
Он кричит, злодей-разбойник, по-звериному.
В былине «Бой Ильи Муромца с Подсокольником» Алеша Попович, завидев молодца в чистом поле,
А ревел-то Алешенька по-звериному.
Засвистел-то Алеша по-соловьиному.
Зашипел-то Алеша по-змеиному.
И Илья Муромец в той же былине, завидев молодца,
Заревел-то стары казак по-звериному,
Засвистел-то стары казак по-соловьиному,
А заишпел-то стары казак по-змеиному.
В былине «Добрыня Никитич и Василий Казимирович»:
И выходили молодцы на красно крыльцо.
Засвистали молодцы по-соловьиному.
Заревели молодцы по-звериному.
В былине «Юность Алеши Поповича» Ским-зверь:
Закричал же вор-собака по-звериному,
Засвистал же вор-собака по-змеиному.
[Азб. — С. соотв. 20, 36, 39, 94, 114].
Характерное для киевских былин описание пира в княжеской гридне и похвальбы на пиру переходило в былины новгородские.
В былине «Садко», записанной от А. П. Сорокина, пелось:
Потом Садке купец, богатый гость
Зазвал к себе на почестей пир
Тыих мужиков новогородскиих
И тыих настоятелей новогородскиих:
Фому Назарьева и Луку Зиновьева.
Все на пиру наедалися,
Все на пиру напивалися,
Похвальбамы все похвалялися.
Иный хвастает бессчетной золотой казной,
Другой хвастает силой-удачей молодецкою.
Который хвастает добрым конем.
Который хвастает славным отечеством.
Славным отечеством, молодым молодечеством.
Умный хвастает старым батюшкам,
Безумный хвастает молодой женой. [Рыбн. — Т. 2. — С. 246].
Исполнители былин выработали формулу течения времени, аналогичную сказочной “Долго ли, коротко ли, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается”. Например, в былине «Добрыня Никитич и Алеша Попович»:
Столы сожидать Добрыню из чиста поля по три годы,
А и по три годы, еще и по три дни,
Сполнилось времени цело три годы,
Не бывал Добрыня из чиста поля.
Стали сожидать Добрыню по другое три,
Тит как день за днём да бидьто ложь дожжит.
А неделя за неделей как трава растет.
Год тот за годом да как река бежит.
Прошло тому времени другое три.
Да как сполнилось времени да цело шесть годов.
Не бывал Добрыня из чиста поля.
И несколько дальше:
Опять день за днём да бидто дожь дожжит.
А неделя за неделей как трава растет.
Год тот за годом да как река бежит.
А прошло тому времени двенадцать лет,
Не бывал Добрыня из чиста поля.
[Гильф. — Т. 2. — С. 475, 476].
Система повторений
Повествование в былине ведется неторопливо, величаво. В развертывании сюжета обязательно присутствуют разнообразные и многочисленные повторения, которые имеют как композиционное, так и стилистическое значение.
Замедленность действия, или ретардация (от лат. retardatio — «замедление, задержка»), достигается путем утроения эпизодов, повторения общих мест, речей героев (иногда с последовательным отрицанием сказанного). Так, в былине «Вольга и Микула» изображаются три попытки княжеской дружины сошку с земельки повыдернути, Из омешиков земельки повытряхнути, Бросити сошку за ракитов куст; в былине «Три поездки Ильи Муромца» показано испытание богатырем трех дорог.. Когда общие места начинали повторяться внутри одной былины, они включались в систему замедления действия.
Пример — былина «Бой Ильи Муромца с Подсокольником» [Григорьев. — № 308].
На бой с молодым богатырем Подсокольником последовательно выезжают Алеша Попович, Добрыня Никитич и Илья Муромец. И каждый раз сказитель почти дословно повторял общие места, меняя в них только имя богатыря.
Богатырь зовет коня и седлает его.
Как выходит Алешенька из бела шатра.
Засвистел он коня да из чиста поля:
А бежит его конь, дак мать-земля дрожит.
Как крутешенько Алешенька седлал коня.
Он седлал де, уздал да коня доброго:
Он накладывал уздиченьку тесмяную,
Он накладывал седельника черкасское;
Он двенадцать подпруг да шелку белого.
Еще белого шелку шемахинского;
Он тринадцату подпругу — через хребетну кость,
А не ради басы, дак ради крепости,
Еще ради окрепы да богатырское.
Еще ради поездки да молодецкое
Алеша Попович не смог одолеть супротивника. Послали Добры-нюшку Никитича:
А как выходит Добрынюшка из бела шатра.
Засвистел он коня да из чиста поля;
А бежит его конь, дак мать сыра земля дрожит.
Как крутешенъко Добрынюшка седлал коня,
Он седлал-уздал себе коня доброго:
Он накладывал уздиченьку тесмяную;
Он накладывал седелышко черкасское;
А он вязал-де подпруги шелку белого,
Еще белого шелку шемахинского;
Он застегивал пряжечки серебряны,
Он серебряны пряжечки, позолочены:
Он двенадцать подпруг шелку белого,
А тринадцату подпругу — через хребетну кость;
«А нам не ради басы, ради крепости,
А еще ради окрепы да богатырское,
Еще ради поездки да молодецкое «
Не одолел молодого неизвестного богатыря и Добрынюшка Никитич млад. Илья Муромец узнает, что неизвестный богатырь едет в Киев-град, хочет его в полон взять, князя Владимира живком схватить, а княгинюшку Апраксин» за себя взамуж взять.
А загорело у стары казака ретиво сердца,
Закипела во старом кровь горючая,
Расходилися его да могучи плеча.
А дальше, как и в двух предыдущих случаях:
Засвистел он коня да из чиста поля;
А бежит его конь, дак мать-земля дрожит.
Следует описание седлания коня — оно совпадает с описанием седла-ния коня Алешенькой Поповичем и Добрынюшкой Никитичем. Это типическое место можно назвать формулой седлания коня.
Описание богатырской поездки также приобрело устойчивый вид и воспроизводилось почти без изменений.
Только видели, молодец на коня скочил;
А не видели поездки да богатырское;
Только видели, в поли курева стоит.
А как крутешенько Добрынюшка на коня вскочил;
А не видели поездки богатырское;
Только видели, во поле курева стоит,
Курева-де стоит, дак дым столбом валит.
Аналогично описана и поездка Ильи Муромца.
[Цит по: Азб. — С. 36-38].
Другой тип ретардации — повторение слов одного персонажа другим с последовательным отрицанием сказанного.
В записанной от Т. Г. Рябинина былине «Илья Муромец и Калин-царь» Калин-царь говорит:
— Ай же старыя казак да Илья Муромец!
Да садись-ко ты со мной а за единый стол,
Ешь-ко ествушку мою сахарнюю,
Да и пей-ко мои питьица медвяный,
И одежь-ко ты мою одежу драгоценную,
И держи-тко мою золоту казну,
Золоту казну держи по надобью.
Не служи-тко ты князю Владымиру,
Да служи-тко ты собаке царю Калину.
Илья отвечает, отвергая все предложения:
— А и не сяду я с тобой да за единый стол,
Не буду есть твоих ествушек сахарниих.
Не буду пить твоих питьицев медвяныих,
Не буду носить твоей одежи драгоценный,
Не буду держать твоей бессчетной золотой казны,
Не буду служить тобе собаке царю Калину,
Еще буду служить я за веру за отечество,
А и буду стоять за стольний Киев град,,
А буду стоять за церкви за Господний,
А буду стоять за князя за Владымира
И со той Опраксой королевичной.
В поэтический стиль былины включались повторения слов, которые могли быть тавтологическими (черным-черно, много-множество, крепко-накрепко, плотно-наплотно, скорым-скоро, чудным-чудно, дивным-дивно) или синонимическими (злодей-разбойник, путь-дорога, стерегли-берегли, драться-ратитъся, дани-пошлины, краса-баса).
Разнообразные гювторы применял былинный стих, который вырабатывался веками.
Один из приемов соединения строк — повторение последних слов предыдущей строки в начале последующей (палилогия).
В былине «Алеша Попович и Еким Иванович» калика перехожая говорит Алеше Поповичу:
«Я ведь видел-то сегодня чидо чудное.
Чидо чудное сегодня, диво дивное «
В былине «Добрыня Никитич и змей»:
А летит ко Добрынюшке люта змея.
А лютая-то змея да печерская.
В былине «Михаил Данилович» нечестивый король
Владимира-князя хочет под меч склонить. —
Под меч склонить и голову срубить
[Азб. — С. соотв. 127, 80, 152].
Нередко смежные строки былины повторяют одну и ту же синтаксическую конструкцию — такое явление называется синтаксическим параллелизмом. Например, в былине «Вольга и Микула» (сказитель Т. Г. Рябинин):
Уходили-то ecu рыбушки во глубоки моря,
Улетали ecu птички за оболоки.
Убегали ecu звери за темны леса.
В синтаксически параллельных строках могло появиться единоначатие (анафора).
В былине «Добрыня и Змей»:
А и берёт-то ведь Добрыня да свой тугой лук,
А и берет-то ведь Добрыня калены стрелы,
А и берет-то ведь Добрыня саблю вострую,
А и берет копьё да долгомерное,
А и берет-то он ведь палицу военную,
А и берет-то Добрыня слугу младого.
Созвучия однородных слов, напоминающие рифму, могли возникать на концах строк. В былинах появлялись аллитерации — повтор согласных и ассонансы — повтор гласных звуков.
Дата добавления: 2016-10-17 ; просмотров: 2030 ; ЗАКАЗАТЬ НАПИСАНИЕ РАБОТЫ
Что такое столовая в былине
Пир неоднократно становился объектом описаний древних преданий и эпических текстов. Так, в Повести временных лет содержатся рассказы о пирах и праздниках, которые по разным поводам устраивал князь Владимир I Святославович. Установив церковную десятину, т. е. выплату православной церкви десятой части от всех своих доходов, он «створи праздникъ великъ в тъ [тот] днь боляром и старцемъ людьским [вариант — градским] и убогим, раздая имение многа» [ПСРЛ (1): стлб. 124].
В память победы над печенегами, осаждавшими г. Васильев, Владимир поставил в этом городе церковь Святого Преображения и «створи праздник велик, варя провар меду и съзываше боляры своя и посадникы старейшины по всем градом, и люди многы, и раздая убогы. Праздновав князь дни 8» [Там же: стлб. 125]. Вернувшись затем в Киев, «и ту пакы стваряще праздник великъ, сзывая бещисленое множество народа. Видя же люди христианы суща радовашеся душою и телом. И тако по вся лета творяше» [Там же].
Владимир особым постановлением узаконил пиры, «устави на дворе в гридьнице пир творити и приходити боляром и гридем и съцьским и десяцькым и нарочитым мужем при князе и без князя» [ПСРЛ (3, вып. 1): стлб. 126].
Летописец донес до нас предания о многолюдных пирах, устраиваемых князем Владимиром; в свое время, вероятно, эти предания бытовали в устной форме, а затем остались в памяти потомков. О гостеприимстве князя рассказывают многие былинные тексты, в которых описание пира превратилось в общее место, переходящее из одного сюжета в другой, а также зафиксировались в формуле зачина. Прежде всего эта формула сообщает о месте действия — городе Киеве, который называется стольным, т. е. столицей, местопребыванием князя, и славным, т. е. прославленным, знаменитым, известным. Оба слова встречаются уже в древнейших рукописных памятниках.
Былинный Владимир-князь стольнокиевский обязательно ласковый, т. е. милостивый. Это постоянный эпитет к слову князь, скорее представляющий собой клише, чем отражающий действительность: он «ласковый» даже в тех случаях, когда несправедливо гневается на своих богатырей и отправляет их в заточение по наговорам бояр «кособрюхих». Но в былинном зачине, где говорится о пирах князя Владимира, о его доброте и щедрости, эпитет ласковый не приходит в противоречие с текстом.
К самому пиру в качестве постоянного эпитета всегда присоединяется слово почестный:
Согласно «Словарю русского языка XI—XVII вв.», почестный — «предназначенный для уважаемых, почитаемых; почетный» [Словарь 1992: 62].
Далее в былинах перечисляются приглашенные на княжеский пир. Наиболее часто упоминаются «князи-бояра», «русские могучие богатыри и гости богатые» [Кирша Данилов: № 8]. Нередко певцы, желая подчеркнуть демократичность и милостивость князя, намного расширяют круг званых гостей. И тогда пир затевается не только «на князей, на бояров, на могучих богатырей», но и «на всех купцов на торговыих (не только богатых. — В. С.), на всех мужиков деревенских» [Гильфердинг: № 94]. А. М. Крюкова добавляет к гостям еще и «калик да перехожия», т. е. нищих, странников [Марков: № 75].
Пир продолжается довольно долго. Это тоже свидетельствует о княжеском гостеприимстве, «ласковости»:
А и будет день в половине дня,
А и будет стол во полустоле
[Кирша Данилов: № 24].
Красное солнышко на вечере,
Почестей пир идет на веселе
[Гильфердинг: № 94].
Долгую продолжительность княжеских, а впоследствии царских пиров отмечали иностранцы: «Обед длится иногда три или четыре часа. В первое мое посольство мы даже обедали до первого часа ночи. На пиршества и возлияния они употребляют иногда целый день и наконец расходятся только с наступлением темноты. Государь часто чтит пирующих кушаньями и напитками» [Герберштейн 1988: 219].
Барнаулец Л. Тупицын почти дословно повторяет эту последнюю формулировку: «Он [князь] всех поит, всех чествует» [Гуляев 1939: 51].
С. Герберштейн так описывает обряд государева «чествования»: по приказу царя слуга поднес ему и его товарищу графу Леонарду «два длинных ломтя хлеба» и по порядку провозгласил (через толмача): «Граф Леонард, великий господин Василий, Божией милостью царь и господин всея Руссии и великий князь являет тебе свою милость и посылает тебе хлеб со своего стола. Таким хлебом, — продолжает Герберштейн, — государь выражает свою милость кому-нибудь, а солью — любовь» [Герберштейн 1988: 216—217]. Примерно так же разносились вина.
В капитальном труде И. Забелина подробно излагается «порядок царского обеда». После раздачи хлеба и вина царь «рассылал почетнейшим гостям первые блюда, причем стольники произносили те же милостивые речи» [Забелин 1815: 372], что и в описании Герберштейна. Такая «церемония подач» в течение обеда происходила четыре раза. Вслед за этим «на все столы подавали ествы в великом изобилии ставили на столы столько, сколько могло уставиться; гости кушали, что кому нравилось. Количество подаваемых блюд (порции) простиралось иногда до пятисот» [Забелин 1915: 379]. Вот это и называлось по-былинному:
Но сколько бы ни было на царском столе яств, «в скоромный день первым блюдом был жареный лебедь» [Забелин 1915: 372], нередко упоминаемый в былинах в женском роде: «белою лебедушки не рушает» [Гильфердинг: № 7]. Одним из значений слова рушать В. И. Даль называет «делить, кроить, резать, говоря о пище» [Даль (4): 115]. Это подтверждается другим былинным текстом:
C. Герберштейн рассказывает: «. трех из них [лебедей] жареных поставили перед государем; он проколол их ножом, чтобы узнать, который лучше предпочтительнее перед остальными; после чего тут же велел их унести. Все [слуги] сейчас же вышли в том же порядке, в каком вошли и положили разделанных и разрезанных на части лебедей на меньшие блюда, по четыре куска на каждое» [Герберштейн 1988: 127]. По словам И. Забелина, каждая порция, или по-старинному «ества», предназначалась на две особы: «За столом большею частью два гостя, соседи друг другу, ели с одного блюда» [Забелин 1915: 373—374]. Вот им-то и приходилось «рушати» кусок лебедя.
Во многих былинных текстах к слову ества мы встречаем постоянный эпитет сахарные. Слово сахар, заимствованное из греческого языка (ςάκαροη), было известно на Руси уже в XII в. и встречается в проповеди Кирилла Туровского в его «Притче о человечестей души и о телеси»: «сладко бо медвеный сот и добро сахар» [БЛДР (4): 142].
О том, что наедались, в былинах сообщается не всегда. О том, что напивались, — обязательно: «Вси-то на чесном [пиру] да пьяны-веселы» [Ончуков 1904: № 3].
Русские «прекрасно умеют заставить человека пить, — рассказывает С. Герберштейн, — когда у них уже не остается повода поднять чашу, они принимаются под конец пить за здоровье цесаря, брата его, государя и напоследок за благополучие тех, кто обладает, по их мнению, каким-либо достоинством или почетом. Они рассчитывают, что никто не должен и не может отказаться от чаши в их честь. Пьют же таким образом. Тот, кто начинает, берет чашу и выходит на середину комнаты; стоя с непокрытой головой, он велеречиво излагает, за чье здоровье пьет и чего ему желает. Затем, осушив и опрокинув чашу, он касается ею макушки, чтобы все видели, что он выпил [всё], и желает здоровья тому господину, за кого пьют» [Герберштейн 1988: 219]. Вероятно, именно так Илья Муромец, Добрыня Никитич, Василий Казимирович или Дунай выпивали «единым духом» свои чарочки «в полтора ведра», которые подносил им князь Владимир [Гильфердинг: № 80].
Питье допьяна влечет за собою усиление агрессивности в поведении пирующих, что отмечено и русскими пословицами: «Напился, так и подрался»; «Напьюсь — никого не боюсь; просплюсь — и тени боюсь»; «Напьется — с чертом дерется; проспится — курицы боится» [Даль (2): 449].
В былинном зачине за стихом о том, что все на пиру напивалися, почти обязательно следует нечто подобное следующему:
Слово прирозляпиться, по примечаниям Н. Е. Ончукова, означает «разболтаться» [Ончуков 1904: 412].
Болтливость порождает хвастовство, хвастовство — чувство превосходства; высказывание превосходства ведет к конфликтам. Пример конфликта между пьяными участниками княжеского пира находим в Повести временных лет. Описывая пир, на котором «бываше множество от мяс, от скота и от зверины, бяше по изобилью от всего», летописец сообщает, что дружинники, «егда же подпьяхуться, начьняхуть роптати на князь, глаголюще: “Зло есть нашим головам. Да нам ясти деревянными лъжицами, а не серебряными”» [ПСРЛ (1): стлб. 126].
В былинах пирующие, расхваставшись, начинают спорить между собой, а иногда, как в былинах о Ставре и об Иване Гостином сыне, с самим князем. Чем хвастают подвыпившие гости? В большинстве случаев одним и тем же:
Во многих текстах хвастают также «золотой казной», «цветным платьицем» [Гильфердинг: № 16], реже — «вострым копьем» [Григорьев: № 17], «своею сметкою», «чистым серебром», «скатным жемцюгом», «высоким теремом» [Ончуков 1904: № 3].
Нельзя не согласиться с былиной, вложившей в уста Ивану Грозному высказывание по поводу такого хвастовства:
В былинах хвастовство — результат пьянства, к которому древнерусская культура, основанная на православной традиции, относилась отрицательно. Против пьянства неоднократно выступали с проповедями и поучениями деятели русской церкви. «Ести бы и пити в славу Божию, а не обьядатися, ни упиватися, ни пустошных творити», — поучал Домострой [БЛДР (10): 126]. А хвастовство, похвальба — и есть самое «пустошное». Этой же теме посвящено одно из лучших произведений Древней Руси — «Повесть о Горе и Злочастии, как Горе-Злочастие довело малотца во иноческий чин». Горе-Злочастие прилепилось к молодцу именно потому, что он не послушался отца и матери, которые учили его:
Когда же Горе «привязалось» к молодцу, убежать от него стало очень трудно. Неизвестный автор Повести резюмирует:
Эта рукописная повесть тесно связана с устной поэтической традицией и обнаруживает не только сходство многих формул, но и мировоззренческую близость.
Былина также осуждала чрезмерное обжорство и пьянство. С этой темой мы встречаемся в двух сюжетах: «Алеша Попович и Тугарин Змеевич» и «Илья Муромец и Идолище поганое».
Исследователи предполагают, что первая былина старше второй [Астахова 1958: 470]. Ее герой связан с Ростово-Суздальской землей. Многие тексты, записанные в различных регионах, указывают не только происхождение Алеши (Попович), но и называют конкретное имя его отца, причем в большинстве случаев одно и то же:
На Печоре: У моего у света у батюшки,
У попа у Левонтия Ростовского.
[Ончуков 1904: № 85].
На Индигирке: У нашего у света у батюшка,
У Левонтья попа да у Ростовского.
[Тихонравов, Миллер 1894: № 29].
На Онежском озере: У моего родителя было батюшки,
У Левонтия попа было Ростовского.
[Рыбников: № 27].
На Алтае: У попа было Ростовского.
[Гуляев 1939: № 40].
Вероятна связь «попа Левонтия Ростовского» со святым Леонтием, святителем земли Ростовской, епископство которого относится к 1051—1077 гг. Уроженец Константинополя, он прибыл в Ростов из Киево-Печерского монастыря, будучи уже монахом. Его Житие повествует, что, потерпев неудачу в обращении в христианство взрослого населения, Леонтий обратился к молодежи: «Оставль старца и учаша младенца» [Миллер 1910: 47]. С ласковым и увещательным словом он обратился к душам молодых жителей Ростова, через них намереваясь внедрить на этой земле христианскую веру (и преуспел в этом). Во многих былинах постоянные эпитеты к имени Алеши Поповича — млад, молодой, молодый. Он действительно мог быть духовным сыном ростовского святителя.
Противником Алеши Поповича является Тугарин Змеевич. После работ Вс. Ф. Миллера [Миллер 1910] исследователи склонны связывать его с именем половецкого хана Тугоркана, убитого под Переяславом (Южным, Киевским) в 1096 г. Миллер высказал предположение, что былина «Алеша Попович и Тугарин Змеевич» сложилась на основе преданий о борьбе с половецкими кочевниками. И святой Леонтий, и Тугоркан жили приблизительно в одно время — в конце XI в. Обращает на себя внимание, что оба персонажа определяются через своих родителей: Алеша — сын священника (возможно, даже христианского святого); Тугарин — сын Змея, который в Древней Руси нередко персонифицировал язычество и идолопоклонство. Таким образом, противники воплощают собой две антагонистические мировоззренческие и поведенческие традиции.
Алеша Попович и его друг Еким ведут себя «честно», и это проявляется во всем. Они умеют правильно войти в княжескую «гриденку светлую»:
По-разному ведут себя Алеша и Тугарин при выборе места. Богатырь садится в печном углу, в традиции поучения из Повести о Горе-Злочастии: «Не садися ты на место болшее не буди ты спесив на чюжой стороне» [ПЛДР 1988: 29, 33]. Тугарин же идет на самое «высокое» место:
Он садится «нечестно», разделив мужа и жену, что не прошло мимо внимания Алеши Поповича:
Ты ой, есь, Владимир стольнокиевской!
Принимая пищу, Тугарин игнорирует застольный этикет, выражая тем самым полное неуважение к сотрапезникам:
Иначе ведет себя Алеша.
Богатырь высмеивает обжорство Тугарина:
Исследователи предполагают, что сюжет былины об Алеше Поповиче отразил события XI в. и впоследствии, «когда образовался эпический цикл об Илье Муромце», был приурочен к имени этого самого популярного богатыря в былине «Илья Муромец и Идолище поганое» [Астахова 1958: 470]. В ней противостояние языческого обжорства христианскому аскетизму становится центральной темой.
О размерах Идолища говорит не только суффикс, но и его описание:
У нас Идолище вышины двух сажен
[Киреевский (4): 19].
В долину Одолище пяти сажень,
Промежду плечми у Одолища коса сажень,
Головища его как пивной котел,
Глаза у него как чаши питейные,
Носище как палка дровокольная
[Киреевский (4): 23].
Его постоянный эпитет — поганое. Это слово в русском языке заимствовано из латинского, где paganus означает ‘языческий’. Таким образом, встречаются два противника. Один одет в платье калики перехожего, т. е. в одежду христианского паломника; другой — огромный языческий идол. Столкнулись не просто две веры, противостоят два мировоззрения. Захватив Киев, Идолище поганое «обнасильничал», и это прежде всего отразилось в том, что теперь в Киеве не просят милостыни Христа ради [Киреевский (4): 19], а милосердие — одна из христианинских добродетелей.
Идолище выясняет у «калики», сколько Илья Муромец ест, и получает всегда один и тот же ответ, что он ест и пьет очень мало:
Над таким богатырем Идолище поганое «насмеялся»:
И в свою очередь хвастает:
На это хвастовство Илья, подобно Алеше, вспоминает, что у него на родине была корова или собака, которая так же обжиралась, пока ее не разорвало. Такое обидное сравнение выводит Идолище из себя.
Увертливость Ильи, вероятно, была бы невозможна для воина громоздкого, толстого и оттого малоподвижного. Таким образом, бой являет продолжение спора между умеренным в пище Ильей Муромцем и обжорой Идолищем, которому съеденное не пошло впрок: противник богатыря оказался неповоротливым.
Таким образом спор о еде перерастает в схватку двух идеологий, а отношение к пище выявляет разные шкалы жизненных ценностей.
Литература
Астахова 1958 — Илья Муромец / Подгот. текстов, вступит. ст. и коммент. А. М. Астаховой. М.; Л., 1958.
БЛДР — Библиотека литературы Древней Руси. Т. 4. СПб., 1997.
Герберштейн 1988 — Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988.
Гильфердинг — Гильфердинг А. С. Онежские былины. 4-е изд. Т. 1—3. М.; Л., 1949—1951.
Григорьев — Григорьев А. Д. Архангельские былины и исторические песни, собранные А. Д. Григорьевым в 1899—1901 гг. Т. 1. М., 1904; Т. 2. Прага, 1939; Т. 3. СПб., 1910.
Гуляев 1939 — Былины и исторические песни из Южной Сибири / Записи С.И. Гуляева. Новосибирск, 1939.
Даль 1981—1982 — Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1—4. М., 1981—1982.
Забелин 1915 — Забелин И. Домашний быт русских царей. Т. 1. Ч. 2. М., 1915.
Киреевский — Киреевский П. В. Песни, собранные П. В. Киреевским. Вып. 1—10. М., 1860—1874.
Кирша Данилов — Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. СПб., 2000.
Марков 1901 — Беломорские былины, записанные А. Марковым. М., 1901.
Миллер 1910 — Миллер Вс. Ф. Очерки русской народной словесности. Т. 2: Илья Муромец и Алеша Попович. М., 1910.
Ончуков 1904 — Ончуков Н. Е. Печорские былины. СПб., 1904.
ПЛДР — Памятники литературы Древней Руси. Сер. XVI в. М., 1988; XVII в. Кн. 1. М., 1987.
ПСРЛ — Полное собрание русских летописей. Т. 1. М., 1997.
Рыбников — Песни, собранные П. Н. Рыбниковым / 2-е изд. Т. 1—3. М., 1909—1910.
Словарь 1992 — Словарь русского языка XI—XVII вв. Вып. 18. М., 1992.
Тихонравов, Миллер 1894 — Тихонравов Н. С., Миллер Вс. Ф. Былины старой и новой записи. М., 1984.