Что такое субкультура шутинга
Почему происходят шутинги в школах?
Как говорил журналист Генри Менкен, «У каждой сложной проблемы есть решение, которое является очевидным, простым и ошибочным». Эту цитату можно применять к любой социальной проблеме, но ничто так не генерирует поток очевидных и ошибочных политических решений как трагедии, сопряженные с гибелью людей.
При этом они генерируют огромное количество страха, и вот почему: в случае ДТП мы знаем, как снизить риски — переходить дорогу только на зеленый, пристегиваться в машине, устанавливать детские кресла. Мы даже примерно понимаем, как снизить уровень обычной преступности. Другое дело — шутинг: человек тщательно готовится, запасается арсеналом, приходит в публичное место и начинает расстреливать всех подряд.
Если нам непонятен смысл происходящего, мы не можем ни предотвратить, ни избежать ситуации, но мы понимаем, что речь идет не о случайности: перед нами человек, который все продумал. Поэтому нас утешают новости о том, что у стрелка обнаружили психическое отклонение — как у казанского Галявиева. «Да он просто больной» — казалось бы, объяснение найдено. Но по статистике психически больных людей среди стрелков всего 6%, тогда как в действиях большинства есть замысел, мотивация, логика — просто они не понятны нам.
В таких случаях публика выдвигает самые разные версии, пытаясь дать происходящему хоть какое-то объяснение. Объяснения можно условно разделить на консервативные и либеральные. Первые говорят, что все дело в бездуховности и вседозволенности, нужно больше запретов и школьных охранников. Вторые говорят, что дело в насилии и травле, нужно больше заботы и психологической помощи.
Однако это те самые простые, ошибочные и очевидные решения. Это доказывает как статистика, так и история самого знаменитого шутинга, описанного Дэйвом Калленом в книге «Колумбайн».
Автор развенчивает миф о том, что существует особый типаж стрелка: анализ 41 инцидента говорит о том, что не существует единого профиля. Возраст, пол, раса, социальные признаки — все это варьируется. Потенциальных стрелков видят как нелюдимых одиночек, но исследования показали, что лишь 12% из них не имели друзей, но почти половина была вовлечена в какую-нибудь социальную активность в школе. В паре из «Колумбайна» одиночкой был Клиболд, Харрис же, напротив, был социально активен. При этом именно Харрис был движущей силой.
Пресловутые жестокие видеоигры были обнаружены только в 15% случаев. В половине случаев стрелки увлекались каким-либо жестоким контентом — проявляли интерес к массовым убийствам, нацизму и схожим темам. Как раз Харрис писал школьные сочинения на тему нацизма, и один раз сдал сочинение про массовое убийство в школе.
Более запутанным вопросом оказывается семья. Так, по статистике, 63% стрелков выросли в полных семьях. Однако с ней спорят данные служб США, которые утверждают, что родители развелись с 71% случаев, и что только 23% стали жертвами семейного абьюза. У Харриса и Клиболда семьи были благополучными. Эрик Харрис вырос в семье военного летчика и домохозяйки. Семья Дилона Клиболда была и вовсе либеральных взглядов: оба родителя выросли на гуманистических идеях 60-х, были противниками насилия и старались выстраивать с детьми равные доверительные отношения. Будущих стрелков не били, а самыми страшными наказаниями были запреты на выход из дома или пользование компьютером.
Психологические проблемы — еще одно возможное объяснение: половина нападавших страдала депрессией. Некоторые из них посещали психологов, кому-то была оказана медикаментозная помощь. Примерно за год до шутинга участников «Колумбайна» поймали на краже, но вместо тюрьмы их родителям удалось вписать своих детей в программу перевоспитания малолетних преступников, в рамках которой они выполняли общественные работы и регулярно посещали психолога. Нелюдимый Клиболд закончил программу с горем пополам, зато маниакальный Харрис перевоспитался с отличием и досрочно. Так что самый опасный из них успешно обманул систему психологического надзора. Харрис, кстати, принимал антидепрессанты вплоть до самого расстрела в «Колумбайне».
Консерваторы с готовностью подхватили образ готов-сатанистов, либералы — историю травли непохожих. Но в реальности не было ни готов, ни буллинга. Реальный Харрис с Клиболдом не были жертвами травли. Напротив, в дневниках они хвастались, что травили других — особенно младшеклассников. Одно время они проводили рейды на дома тех, кто им особенно не нравился — портили их имущество и делали мелкие пакости. Одного своего приятеля они достали так, что тот жаловался в полицию. Так что буллинг — это не про «Колумбайн».
Но если посмотреть на исследования, гипотеза травли будет убедительной: 80% нападавших испытывали на себе словесную травлю, 40% — физическую. Имеются также и другие исследования, которые утверждают про 50% случаев травли. Американская статистика сообщает, что за последние 20 лет процент американских подростов, жалующихся на травлю, снизился с 30% до 20%. Что такое буллинг? 19% — обзывательства, 16% — распространение слухов, 9% — физическое воздействие. Объем буллинга в американских школах снижается, причем шутинги участились именно тогда, когда буллинг достиг исторического минимума.
В школах пруд пруди и маниакальных мизантропов вроде Харриса, и депрессивных непонятых социопатов вроде Клиболда. Более того, таких всегда хватало. Почему же именно в наше время развитые страны получили массовую стрельбу?
За много лет теория обросла критикой, однако она до сих пор объясняет многое. Например, почему в мировом рейтинге самоубийств традиционные общества соответствуют с развитыми странами, а также откуда берется такое количество самоубийств в благополучных регионах вроде Финляндии. Главными механизмами социальной интеграции, по Дюркгейму, является семья и религия. Они формируют комьюнити, дают чувство сопричастности и наполняют жизнь смыслом, поэтому разводы связаны с повышенным уровнем самоубийств. А религия и общины интегрируют людей.
Затем автор анализирует, как американские шутинги за 40 лет коррелируют с уровнем семейных и религиозных связей. В случае семьи выходит положительная корреляция: чем выше уровень семейных ценностей в регионе, тем выше уровень шутингов. Впрочем, автор дает этому несколько возможных объяснений, одно из которых в том, что стрельба в принципе случается чаще в пригороде и сельской местности — там и выше уровень семейственности. Однако обратная корреляция с религией свидетельствует в пользу теории Дюркгейма. Увеличение уровня религиозности на одно стандартное отклонение снижает вероятность шутинга на 30%.
Диссертация ожидаемо заканчивается утверждением, что результаты смешанные, требуются дополнительные исследования. Эта диссертация посвящена шутингам как таковым, а не только их школьной разновидности. Автор открыл нечто очень важное, взглянув на шутинги как на экстремальную форму самоубийств. Это объясняет, почему масс-шутерами становятся такие разные люди. Также понятно, почему в США шутинги происходят в пригородах и селах: школа там — безальтернативный стержень социальной жизни. Расовый состав тоже объясним: черный подросток может пойти в школу или вступить в банду, мексиканец — тоже, а у белого подростка кроме школы нет другого выбора. Женщин здесь мало потому, что у них в основном лучше развиты социальные навыки, и они лучше интегрированы в общество.
Еще можно вспомнить Дюркгейма, который заметил, что уровень самоубийств в обществе снижается, если оно сплочено идеей борьбы или переживает общую трагедию — например, во время войны. Это объясняет, почему шутинги происходят в благополучном районе, а не в гетто.
Еще одно важное замечание: в одном из исследовании было показано, что 71% шутеров были убеждены, что их травят. Ключевое слово: убеждены. Если вы чувствуете недостаток социальной интеграции, или вы аутсайдер, то легко убедить себя в том, что вас травят. В итоге мы дошли до того, что травля снизилась до своего исторического минимума, а число обиженных людей, наоборот, выросло. Можно оборудовать камеры каждый квадратный метр школы и исключить буллинг вовсе, но нельзя заставить людей общаться.
Шутинг – это разновидность суицида
Александра Славянская занимается помощью подросткам с психиатрическими диагнозами, а еще тем, кто осужден на пожизненное заключение за жестокие преступления. У нее есть свой взгляд на причины шутинга в школах и вузах
Александра Славянская, глава благотворительного фонда «Плюс Р», который занимается помощью подросткам, в том числе с психиатрическими заболеваниями. Еще она уже 10 лет опекает заключенных за тяжелые преступления – переписывается, отправляет посылки, встречается с их семьями. Сейчас в переписке с Александрой находится 8 пожизненно заключенных. Большинство из них в тюрьму попали подростками.
– Если исключить серийных убийц и сумасшедших, очень большую долю пожизненных сидельцев у нас составляют люди, осужденные в возрасте 18-24 года. По сути, это те же «школьные стрелки», только убивали они в других местах.
Он родился в 1974 году, из многодетной семьи, жил в небольшом городке Хабаровского края. Когда он был совсем ребенком, в пожаре погибли его брат и отец, позже утонул еще один брат. После этого мама погрузилась в глубочайшую депрессию. Ребенок был брошен, а вокруг него разворачивались 90-е – дворовые банды и дикий капитализм.
В итоге подросток решил, что мать его не любит, мир его не принимает, но он должен быть выше этого. В это время как раз была мода на вестерны и фильмы со Сталлоне. Яков сколотил собственную банду, они отнимали у людей машины и убивали водителей.
Участники банды не прятались, поэтому поймали их быстро. Якова и одного из подельников приговорили к расстрелу. Позже они попали под мораторий на смертную казнь, и расстрел заменили пожизненным заключением.
У Якова и его подельников это был протест против мира в целом, мира, которых не принял участников и заслуживает уничтожения. На самом деле это такой вариант суицида – подсознательно молодые люди даже хотели, чтобы их поймали.
По моему опыту, основные причины, которые подталкивают человека к суициду, шутингу или другим демонстративным преступлениям
– семейное неблагополучие (психологическое или сексуальное насилие),
– отсутствие друзей, одиночество, отсутствие приоритетного взрослого,
– отсутствие возможности легально сбросить агрессию,
и подростковый кризис, когда подростку кажется, что «мир меня не принял, и этого не изменить».
Потенциальные шутеры ходят рядом с нами
– Всегда ли будущие преступники бывают жертвами травли?
– Совсем нет. Но у всех в жизни был момент, который стрелки воспринимают как глубокое психологическое неприятие.
У большинства из тех, кого я сейчас опекаю, были очень холодные отстраненные матери. Опять же, я не готова говорить, что все эти женщины виноваты – кто-то работал, кто-то болел, кто-то в свое время не хотел мальчика.
– Всегда ли преступников реально не любили? Или они были чрезмерно эмоционально чувствительны, и им так показалось?
– Могу сказать, большинство моих нынешних подопечных – люди 1970-х годов рождения. Это – не то поколение, которое можно обвинить в чрезмерной чувствительности.
Мама Якова до последних дней (а ей было за 80) 2 раза в год летала к нему на свидания. Конечно, она очень его любила. Но когда он был подростком, она одного за другим похоронила горячо любимого мужа, сына, а потом еще одного сына, которому было 15 лет. Кроме того, в 90-е она была вынуждена много работать, потому что осталась одна с тремя детьми. Понятно, что подростковая психика истолковала поведение мамы по-своему.
Когда я начала общаться с сокамерниками Якова, то обнаружила, что это – отнюдь не дети маргиналов. Например, вместе с ним сидит сын руководителя здравоохранения крупного российского города. Его отец до сих пор жив, я его видела и знаю эту семью. То есть, это не история про пьяниц или, наоборот, воров, одуревших от денег. Еще один сосед Якова – из профессорской семьи. То есть, эти люди росли вместе с нами, они рядом с нами ходят.
Интернет помогает или мешает кризисным подросткам?
– Одной из причин шутинга вы назвали одиночество. Разве Интернет не решает сейчас проблему отсутствия друзей? Теперь общаться можно по самым разным каналам, хоть между континентами, можно искать группы по интересам.
– Человеку в подростковом возрасте нужны не столько друзья, сколько значимый взрослый – некий камертон нравственных ценностей. Это может быть не только мама, но учитель, тренер. Если такого взрослого нет, то молодой человек, как тростник на ветру, очень подвержен влиянию.
Яков искал, к кому прислониться, и нашёл для себя героев вестернов, к которым морально присоединился. На самом деле этот выбор был совершенно случайный. Может быть, если бы в это время мимо прошел добрый дяденька-милиционер, сейчас Яков был бы полковником.
То же самое происходит в Интернете – выбор групп, в которые может попасть подросток, – совершенно рандомный. Это может быть прекрасная лояльная группа поддержки людей с профильным диагнозом, которая в итоге выведет подростка на нужный путь. Но точно так же подросток может попасть к скинхедам, к наци или в клуб самоубийц.
– Иными словами, интернет облегчает общение только людям с устоявшимися ориентирами. Если я точно знаю свой запрос – я найду и специалистов, и информацию, и поддержку. А если я – подросток, которого мотает, как кленовый лист на ветру, Интернет только расширяет количество куч мусора, к которым меня может прибить. Так?
– Интернет в его нынешнем виде – да. Например, мы в фонде в последнее время работаем над тем, чтобы создать в интернете альтернативные ресурсы, которые травмированным подросткам будет легко найти. Недавно, мы делали фокус-группу о том, как ищут помощь подростки, оказавшиеся в кризисной ситуации.
Количество насильственных преступлений вроде шутинга, совершаемых подростками, в России растёт колоссальными темпами. А по подростковым суицидам мы давно и прочно находимся на первом месте в Европе и одном из первых мест в мире. При этом у нас есть огромное количество «горячих линий», помогающих ресурсов – и они не работают.
Оказалось, что подростки вообще не ищут телефоны горячих линий – они ищут ответ на свой вопрос. То есть, запрос подростка выглядит так: «Несчастная любовь. Что мне делать?» Или: «Я думаю о суициде. Что мне делать?»
Естественно, все это пролетает мимо всяких «телефон горячей линии».
Когда мы смотрели, что и как подростки ищут в интернете, у нас было несколько фокус-групп по 8 человек. И 6 из 8 человек заявило нам, что они искали специальные мобильные приложения.
«Ну, есть же приложения против насилия. Нажал кнопку – и оно автоматически вызвало полицию. Должно же быть что-то похожее на случай, если я захочу наложить на себя руки». А ничего подобного нет.
К сожалению, помощь подросткам в нашей стране вообще мало кому интересна. Например, недавно наш фонд обратился к молодёжным маркам одежды с просьбой разместить в магазинах информацию о помогающих ресурсах. И нам все отказали, кроме «H&M», который ещё думает. То есть, производителям нужны только деньги аудитории, остальное – не их проблемы.
Подростки агрессивны – это нормально?
– Почему в подростковом возрасте возникает проблема «легальным образом выбросить агрессию»? Агрессия подростка – это вообще нормально?
– Для подростка в принципе очень актуальна тема смерти – ведь, по сути, в подростке умирает ребенок и рождается взрослый человек. Это – очень мощный эмоциональный слом. Кроме того, юношеский возраст – очень бурная гормональная история.
Кроме того, юность – это очень активный поиск себя в социуме, и агрессия – один из способов самопрезентации и самоутверждения. Многие подростки, особенно мальчики, у которых в этот момент происходит тестостероновый выплеск, становятся агрессивными.
Кроме того, в отличие от ребенка, который выдаёт эмоции, не осознавая их, подросток начинает осознавать: «я люблю», «я ненавижу», «я боюсь». Ему очень важно иметь возможность куда-то это выплеснуть. В школе это невозможно, у нас нет практически никаких программ, обучающих ребенка коммуникации.
То есть, у нас в школе ребенку дают очень много информации, которая ему не нужна, но там не объясняют, как строить общение, как вести себя в компании, что такое лидерство, в каких случаях надо подчиняться, как эффективно выстроить свои границы.
Если мы посмотрим западные школьные программы, там этому уделяется порядка 30% учебного времени. У нас про это не говорит вообще никто.
В итоге подросток не понимает, что ему делать с этой агрессией. Есть те, кто находят какой-то выход сами, некоторым помогает то, что они с детства занимаются спортом или боевыми искусствами – тогда агрессия уходит в спорт, происходит сублимация. Но многие не знают, куда себя приложить. И, по идее, школьные психологи, какие-то кураторы должны предоставить ребенку возможность об этом поговорить и куда-то выбросить агрессию. Но сейчас ничего этого нет.
– По-моему, советские методички по работе с молодёжью, предписывавшие устраивать спортивные соревнования и сборы металлолома, знали о подростковой агрессии гораздо больше.
– Совершенно верно. Ребенок должен быть постоянно занят, чем больше он занят, тем лучше для него. То есть, в СССР была начальная военная подготовка, где ребенок мог взять в руки автомат и пострелять по мишени под присмотром инструктора, мог пробежать кросс по спортивному ориентированию и почувствовать себя разведчиком. Агрессия выплескивалась в игру, отыгрывалась.
Сейчас дети играют в компьютерные игры, но компьютерная игра плоха тем, что даёт эмоциональный заряд, когда ты чувствуешь себя кем-то. Но возможности выплеснуть энергию в тело, чтобы изменился гормональный фон, она не даёт.
– То есть, беда компьютерных игр – не в том, что там много стреляют, а в том, что ребенок при этом не отжимается?
– Если говорить в шутку, то, в общем, да. Отыграть агрессию – совершенно нормальная история, но в этот процесс должны быть включены все системы организма – и эмоции, и тело.
– То есть, от спонтанных выплесков в виде шутинга мы не избавимся, пока не появятся способы выплёскивать агрессию как-то легально?
– У нас есть очень плохая реакция: «Какой кошмар, мальчики дерутся!» На самом деле, лет до двадцати мальчик должен драться, только ему надо делать это в рамках спортивной секции, а не на улице.
«Ты чо, больной?»
– Ещё один момент – очень важна дестигматизация психиатрических диагнозов. Многие из совершивших преступление понимали: «со мной происходит что-то не то», «я – не тот человек, каким был раньше». Но никому не приходит в голову пойти к психологу или психиатру.
Более того, в маленьких городках пойти к психиатру – это пятно на всю жизнь, пойти к психологу – почти то же самое, потому что «ты чо, больной?» До тех пор, пока ситуация не изменится, мы будем иметь то, что имеем.
– А подростки пойдут к психиатру? «С моей головой что-то не так» и «пойти к психиатру» – это все-таки разные идеи.
– С языка сняли. Должна быть выстроена система занятости ребенка в школе и внимания к его психологическому состоянию. Но для этого нам нужен не школьный психолог с зарплатой 20 тыс. рублей, который пошел в школу просто потому, что никуда больше не брали, а нормальный специалист. Еще нужна система консультаций и нормальная связь с системой психиатрической помощи.
То есть, специалист увидел, что с ребенком что-то не то, и порекомендовал ему либо что-то почитать, либо сходить на определенный ресурс. Школьный специалист поговорил с родителями, попытался понять, что происходит и дальше задействовал либо психиатра, либо органы опеки, если источник ситуации – семейное неблагополучие (а ситуации бывают вплоть до сексуального насилия в семье).
Все это требует, во-первых, совершенно другой подготовки школьных психологов. К сожалению, недавно я разговаривала с одной юной представительницей этой профессии. Выслушала фразу: «Мы раз в год всех тестируем, и сразу видно, кто склонен к суициду, а кто нет». То есть, идея, что через месяц после тестирования у ребенка может случиться несчастная любовь, от которой он выйдет из окна, девочке в голову не пришла.
Сейчас наш фонд продвигает идею, чтобы при комплексной застройке микрорайонов, сооружали также пространства для общения подростков. Потому что сейчас строители учитывают интересы всех – тех, кому нужны поликлиники, детские сады, школы, – но вот подросткам пообщаться и поговорить с тем же психологом в новых районах просто негде. То есть, подростку должно быть просто куда прийти в своём районе.
– Какие формы работы нас вообще спасут? Ведь подросток не на всякое мероприятие еще и пойдет.
– Думаю, это могут быть специально организованные пространства свободного общения в каждом районе. Просто место, куда подросток приходит не потому, что его тут воспитывают, а потому, что ему здесь хорошо.
«А вот в том углу, я знаю, сидит психолог. Я его здесь периодически вижу, он – классный чувак, я ему доверяю, пойду-ка я с ним поговорю». Потому что психологи в школах еще и воспринимаются как часть школьной системы.
Возвращаясь к советской системе, я не считаю, что она была идеальной, но в школе были люди, не связанные с директором – был вожатый, или у нас, например, был турклуб. То есть, было какое-то неформальное пространство общения, в котором многие свои вопросы можно было решить.
Градообразующее предприятие – тюрьма
– А что делать с «ощущением невозможности изменить мир»? Это элемент подросткового кризиса, когда подросток думает: «Мир меня не принял, пойду взорву его». Что тут изменишь?
– К сожалению, это ощущение стопроцентно соответствует реальности маленьких российских городков. Сейчас я вернулась из городка Эльбан, где вместе с Нютой Федермессер в составе группы «Общероссийского народного фронта» мы посещали местную тюрьму.
То есть, 60 км до Комсомольска-на-Амуре, поселок городского типа, из работающих предприятий – тюрьма для пожизненно заключенных, ПНИ и какой-то маленький заводик, который то работает, то нет.
Представьте себе человека пятнадцати лет из поселения, где градообразующие предприятия – тюрьма и психушка. Если у него какой-то конфликт со сверстниками, если его не принимают в школе – ему просто некуда деться.
То есть, в Москве человек постоянно видит вокруг знакомых с разным опытом, людей на хороших машинах – у него есть перед глазами чужой положительный опыт, и, даже если в его жизни все бывает негладко, у него есть основания думать, что это не всегда будет так. Когда ты живешь в маленьком городке, подростковый кризис усугубляется тем, что вырваться из окружающей чернухи реально непросто.
К сожалению, такие места – часть человеческой жизни. Остаётся надеяться, что по мере подъема экономики, лет через тридцать что-то постепенно поменяется.
Много-много молодежных организаций
– И всё же, если большинство заключённых, которых вы опекаете, – люди из благополучных кругов, где происходит сбой?
– Сбой происходит в семье, и беда случается, если он не компенсируется другими факторами. То есть, что-то случилось в семье, но это не скомпенсировали ни окружение, ни школа. Еще есть некоторое несчастное стечение обстоятельств и особенности личности – все-таки взять в руки винтовку и пойти с ней на большую дорогу способен не каждый.
Так что да, потенциальные шутеры среди нас. Мы никогда не сможем свести их число к нулю. Но мы можем минимизировать их количество, выстроив систему помощи и систему своевременного выявления. Сложность в том, что это должна быть именно система. Простые меры вроде «вернуть смертную казнь», «запретить продажу оружия» или, наоборот, «разрешить всем приобретать оружие», – проблемы не решат. Это длительная системная работа.
– Если детям нужны приоритетные взрослые, это что же – нам придется возрождать пионерскую организацию?
– Если убрать из нее идеологию и формализм, то да. Нам нужно много-много самых разных молодежных организаций.
Мы просим подписаться на небольшой, но регулярный платеж в пользу нашего сайта. Милосердие.ru работает благодаря добровольным пожертвованиям наших читателей. На командировки, съемки, зарплаты редакторов, журналистов и техническую поддержку сайта нужны средства.
Природа скулшутинга: почему происходят массовые расстрелы в школах и как их предотвратить
Российские СМИ уже окрестили эти события «Казанским Колумбайном», ссылаясь на один из самых громких случаев массового расстрела — в американской старшей школе «Колумбайн». Ему «ставят диагнозы» и приписывают участие в неизвестной секте.
Совместно с экспертами Forbes Life разбирался, что в действительности может толкнуть подростков на массовую стрельбу, помогут ли в решении проблемы многочисленные запреты, как на ситуацию влияют психофобия и буллинг и при чем здесь «Колумбайн».
Что такое «скулшутинг» и кто такие «колумбайнеры»
Во многом такой пристальный интерес к «Колумбайн» возник благодаря СМИ. Журналист Дэйв Каллен, анализируя освещение событий в Колорадо в средствах массовой информации, выяснил, что CNN и Fox News получили тогда самые высокие рейтинги в истории, The Times упоминали «Колумбайн» на первых полосах около двух недель подряд. Происшествию посвящали десятки сюжетов и статей, а журнал Time поставил фотографии Эрика Харриса, Дилана Клиболда и их жертв на обложку майского номера 1999 года.
Вместе со СМИ к изучению и освещению темы «Колумбайн» подключилась поп-культура. В 2002 году Гас Ван Сент выпустил вторую часть своей «трилогии о смерти» — фильм «Слон», отсылающий к событиям в Колорадо. В тот же год вышел фильм «Нулевой день», большую часть хронометража которого занял видеодневник стрелков Андре и Кэлвина (списанных с Киболда и Харриса) с описанием подготовки к преступлению. Отголоски «Колумбайн» дошли до Эстонии, и в 2007 году режиссер Ильмар Рааг представил ленту «Класс» — историю двух подростков Йозепа и Каспара, ставших жертвами школьной травли и устроивших стрельбу в школьной столовой. Как и в случае с «Колумбайн», герои решают покончить с собой, но в последний момент Каспар передумывает — в конце фильма его закадровый голос возвещает обидчикам: «Я не умру вам назло».
Иначе к теме «Колумбайн» подошел писатель Дуглас Коупленд, который в 2003 году опубликовал один из самых успешных своих романов «Эй, Нострадамус!», где перенес события из Колорадо 1999 года в канадский Ванкувер 1988 года. Центральными фигурами книги Коупленд выбрал тех, кто смог пережить школьную стрельбу. По словам писателя, ему было неинтересно рассказывать историю убийц — он хотел понять, какое влияние скулшутинг оказывает на выживших.
Скулшутинг в России
«Вы надо мной смеялись, теперь я над вам посмеюсь»
В октябре того же года произошла стрельба в Керченском политехническом колледже. Трагедия в Керчи стала самой массовой в истории России: в результате взрыва и стрельбы, устроенных 18-летним Владиславом Росляковым, погиб 21 человек, еще 67 были ранены. СМИ окрестили произошедшее «Керченским Колумбайном» — считается, что Росляков скопировал атаку на школу в Колорадо, а также внешний вид Эрика Харриса: высокие армейские ботинки, брюки-карго и белую футболку с надписью «Ненависть» (на футболке Харриса было написано Natural Selection — «Естественный отбор»).
Психологический портрет убийцы
Американский психолог Питер Лэнгман в своем исследовании Rampage school shooters: A typology делит стрелков на три типа: психотики, травматики и психопаты. Первые ощущают себя изгнанниками, которые отличаются от других. Вторые — жертвы эмоционального, физического или сексуального насилия. Третьи не чувствуют связи с другими людьми, не испытывают чувства вины за содеянное и могут наслаждаться, причиняя боль другим людям. «Психопат — сложный профессиональный термин. Он включает как генетическую предрасположенность развития личности, так и особенности воспитания, контакта со среды, в которой растет человек. — комментирует психопатический тип Владимир Брылев. — Человек может быть генетически предрасположен к психопатии, но если в семье есть сложности с эмоциональным контролем, контактом с родителями или окружающая среда является достаточно патологической, то все эти факторы могут усугублять первоначальные предрасположенности».
Заведующий кафедрой психологической помощи и ресоциализации факультета психологии МГУ, доктор психологических наук Мадрудин Магомед-Эминов объясняет, как формируется образ исключительности у человека, взявшегося за оружие: «На основе кровожадных сцен в масскультуре и соцсетях и внутренних обид возникает навязчивое состояние: человек становится монстром, одержимым своей исключительностью и превосходством. Обычные бытовые обиды вызывают жажду мести, наполняющую его сознание. В этот момент два фактора активируют «монстра» к действиям: примеры похожих ситуаций и стремление показать, что «Я сам право имею». По мнению Магомед-Эминова, свой вклад вносит и современная культура, в которой человек утрачивает целостность, становится фрагментарным, мелким, незначительным: «Оторванный от семьи и корней, лишенный бога, человек стремится предстать в божественном образе. Гротескным мышлением он выводит себя из общей массы людей, из бытия и наделяет себя правом наказания или, как называют это психологи, «травматического вымещения». Идет напряженная внутренняя работа по самоактивации от монструозного переживания к агрессивным действиям».
«Обществу проще списать случившееся на ментальные расстройства — так легче живется»
В своем исследовании психолог Денис Давыдов и его коллега Кирилл Хломов приходят к выводу, что изучение стрелков с точки зрения психопатологий не обосновано фактами и не продуктивно для предотвращения подобных ситуаций в будущем. Давыдов говорит, что не существует точного психологического портрета стрелка, а любые отклонения не позволяют выявить склонность к скулшутингу у подростка. Обсуждение ментального состояние шутеров в СМИ и удаленная постановка диагнозов приглашенными экспертами порождают стереотипы о том, что любой другой человек со схожими проблемами может устроить стрельбу. Современные исследования показывают, что люди с психическими заболеваниями чаще становятся жертвами агрессии, а не выступают агрессорами. «Обществу проще списать случившееся на ментальные расстройства — так легче живется. Это стигматизирует людей с психическими заболеваниями и отвлекает внимание от действительно важных проблем», — комментирует Давыдов. — Все, что происходит с шутером, с точки зрения психиатра не представляет особых диагностических признаков».
Владимир Брылев добавляет, что стрелки — вменяемые люди с юридической точки зрения. Они отдают себе отчет в том, что делают и какие последствия это несет: «Ни у одного из массшутеров поведение не укладывается в состояние аффекта: они планируют преступления, чего не сделает человек в аффекте, они последовательны — подготовка занимает много времени и требует средств».
Есть ли опасность подражаний
Американская статистика показывает, что после скулшутинга возрастает риск следующих вооруженных атак на школы в том же или соседнем штате. В российском исследовании о массовых убийствах в образовательных учреждениях говорится, что подражание часто упоминается как один из мотивов скулшутеров.
«Колумбайн» действительно повлиял на несколько случаев школьной стрельбы, но причины феномена гораздо глубже, чем слепое копирование или желание превзойти Харриса и Клиболда. «Надо понимать, что стрелки могут устроить шутинг, не имея при этом каких-либо «исторических» опор. Они скорее копируют стиль одежды, походки — перенимают внешнюю сторону, но «начинка» остается их собственная», — рассказывает врач-психотерапевт Владимир Брылев.
Психолог и автор вышеупомянутого исследования Денис Давыдов отмечает, что сам интерес подростка к онлайн-сообществам колумбайнеров — еще не повод бить тревогу. «Обычно они [подростки] играют с темой смерти, чем-то запретным и страшным. Они ищут адреналин через экстремальные виды спорта или на форумах, где могут обсуждать то, чего боится социум. При увлечении случаями массовой стрельбы в школах это также присутствует, — объясняет Давыдов. — Сами по себе игры подростков в образы, слова, терминологию скулшутинга — это нормальное явление, определенный бунт. Главное здесь — различить реальный риск. Первое время стрелок может быть похож на того, кто просто примкнул к субкультуре, но со временем его поведение начинает отличаться».
Виноваты ли фильмы и видеоигры
С мнением Давыдова согласна клинический психолог Ульяна Скорнякова: «Дети, подростки и даже взрослые с помощью игр, фильмов и музыки находят для себя безопасносное пространство для проживания таких чувств, как злость, агрессия и гнев. Это помогает им чувствовать себя принятыми и менее подавленными и значительно снижает риск того, что человек однажды решится на реальный поступок».
«Существует общая культурная среда, в которой человек впитывает насилие»
Денис Давыдов отмечает, что проблема скулшутинга не в жестокости видеоигр — на подростков в целом оказывает влияние культура насилия, которая существует в обществе уже долгие годы: «Дети растут в условиях, где родители и педагоги используют насильственную лексику. Они смотрят фильмы — например, веселое кино про мушкетеров, где жестокие действия приводят к каким-либо положительным последствиям. Существует общая культурная среда, в которой человек впитывает насилие».
Какую роль играет школа и родители
В своей книге «Общество хулиганов: скулшутинг и кризис буллинга в школах Америки» профессор социологии Джесси Клейн называет травлю основной причиной стрельбы. Такой же позиции, если верить опросу Университета Альфреда, придерживаются сами ученики: 87% респондентов считают, что действия скулшутеров продиктованы местью обидчикам, а 86% опрошенных отмечают, что корень проблемы — травля. Психолог Денис Давыдов в разговоре с Forbes Life также отметил, что буллинг — один из важнейших факторов скулшутинга.
52% российских школьников сталкивались с буллингом и травлей в учебных заведениях, в Америке каждый пятый ученик (20,2%) становился жертвой буллинга. «Буллинг повышает вероятность негативных последствий в плане личностного развития. Они касаются нарушений психического, физического здоровья, проблем в социализации. Успешность в учебе снижается, риск совершения правонарушений повышается», — рассказывает Наталья Горлова, практикующий психолог, исследователь в области психологии буллинга и психологии подросткового и юношеского возраста.
По словам Горловой, для изучения причин травли необходимы долгосрочные исследования — на основании единовременно собранных данных сделать выводы невозможно. В качестве предикторов такого поведения у потенциальных булли (тех, кто организует травлю) исследователи рассматривают личностные (например, не развитые навыки решения социальных проблем, агрессия, депрессивные симптомы) и средовые (например, школьный и внутрисемейный климат, влияние сверстников) составляющие. «Сегодня исследователи отдельно выделяют такое понятие, как «преследование на основе предрассудков» (prejudice-based harassment). Это буллинг, основанный на индивидуальных характеристиках: расе или этнической принадлежности, религии, сексуальной ориентации. Такое преследование является распространенным и полагается даже более разрушительным, чем обычный буллинг», — добавляет Горлова.
По словам психолога, существуют первичные и вторичные сигналы, свидетельствующие о том, что ребенок подвергается травле. Первичные — ребенок возвращается из школы с испорченной одеждой и учебниками, у него есть синяки или царапины, появление которых не объяснить естественным путем. Среди вторичных сигналов — нежелание идти в школу, потеря интереса к учебе, снижение успеваемости. Ребенок, ставший жертвой травли, может выглядеть несчастным и депрессивным или демонстрировать резкие перепады настроения и вспышки гнева.
В 2017 году платформа «Дети Mail.ru» проводила опрос о травле в российских школах, где 21% респондентов ответили, что ее инициаторами часто выступают не ученики, а сами учителя. В США, согласно статистике, 30% учеников средней школы сталкивались с постоянным буллингом со стороны педагогов. «Со временем учителя выгорают, если не проходят специальные тренинги или не посещают психологические поддерживающие группы, — рассказывает Владимир Брылев. — В нашей стране педагогам, как и ученикам, предлагают мало инструментов для нормального психообразования и поддержки. Здесь также имеет место профессиональная деформация. Подросток, который не укладывается в стандарты школьной программы, может вызвать у педагога агрессию. Он подает пример буллинга другим ученикам, и запускается порочный круг».
Даже если учителя не стимулируют буллинг, они могут пропускать тревожные сигналы о начавшейся травле или относиться к ним легкомысленно, добавляет Денис Давыдов: «Многие педагоги не умеют разговаривать с детьми: кто-то считает, что это не их работа, другим банально не хватает на это времени».
Свою роль в проблеме школьной травли играют и родители подростков. «При доверительных отношениях родители узнают о ситуации притеснений, травли, унижений и принимают меры по обеспечению безопасности своих детей, — рассказывает Наталья Горлова. — Конечно, встречаются родители, которые отмахиваются от проблем подростков — в том числе и в ситуациях буллинга. Не хочется верить, что они намеренно оставляют детей в опасности и хотят им навредить. Скорее, виной тому отсутствие понимания такими родителями самого явления травли, серьезности его последствий для психики детей и подростков, а также возможности влияние на подобные ситуации».
Низкая самооценка
Дэйв Каллен считает, что образ бывших жертв, ставших мстителями, — миф, созданный усилиями журналистов. Психиатр Владимир Менделевич пишет, что не все известные в мире случаи скулшутинга были связаны с буллингом. С этим мнением согласен психотерапевт Владимир Брылев — он рассказывает, что жертвами буллинга часто становятся обладатели низкой или ложно высокой самооценки. «Как правило, у человека изначально есть определенные сложности в виде низкой самооценки, которые приводят к проблемам контакта с социумом, — объясняет психотерапевт. — В случае со стрелками, нужно иметь склонность быть не просто не успешным — здесь присутствует склонность к выраженной злобности. Гнев стрелка — это то, что называют нарциссическим гневом. У многих шутеров есть установка: «Меня не принимают, вы все недостойны. Я испытываю сильный гнев и сейчас вас покараю». Нужно понимать, что это признаки ложно заниженной самооценки. Стрелки оценивают себя низко — они часто пытаются покончить с собой, не видя ценности собственной жизни и возможного разрешения внутреннего конфликта в будущем».
Журналисты, освещавшие стрельбу в «Колумбайн», называли Харриса и Клиболда «тихими одиночками с репутацией чужаков», Washing Post писал, что в старшей школе округа Джефферсон существовал культ спортсменов — награды за спортивные достижения были выставлены в коридорах, атлеты пользовались популярностью и издевались над остальными учениками, поэтому стрелки решили им отомстить. Фанаты-колумбайнеры также считают Харриса и Клиболда жертвами хулиганов, токсичной атмосферы в школе и самого общества, которое позволяет безнаказанно мучить подростков — согласно исследованию Техасского университета в Остине.
«Общество не предлагает дополнительных механизмов самоконтроля, а только выдвигает дополнительные требования»
Возможной причиной, способной толкнуть подростка на стрельбу, могут стать стереотипы, связанные с идентичностью. «Наступает возраст, когда у человека возникает потребность в идентичности. Подросток задается вопросами: «Кто я? Мальчик или девочка? Кто я в этом мире?». Найти ответы на эти вопросы — важная задача подросткового возраста, — рассказывает Давыдов. — В случае скулшутинга у человека, возможно, возникла неудовлетворенность между неустойчивым образом себя и тем, как его воспринимает общество. Обратите внимание, что стрелки — это всегда (за крайне редким исключением) мальчики. Это их ответ социуму на субъективное чувство неприятия, который связан с потребностью в стереотипном мужском поведении. Скулшутинг — это месть обществу, которое, по мнению стрелка, не дало ему выработать собственную идентичность». «Социум ожидает от мужчин избыточного самоконтроля, — добавляет Владимир Брылев. — Это совершенно нереалистично, потому что общество не предлагает дополнительных механизмов этого контроля, а только выдвигает дополнительные требования».
Можно ли предотвратить трагедию
Также американское правительство поощряет школьное руководство в проведении тренировочных учений, во время которых ученикам и персоналу учебных заведений объясняют, как действовать в случае нападения вооруженных людей.
Известно, что после событий в Керчи по периметру территории колледжа установили систему охранного освещения, парковочные барьеры на подъезде к учреждению и систему управления контролем доступа в студенческом общежитии. Школы и детские сады в Керчи, по решению властей, охраняли сотрудники Росгвардии.
«Школа должна быть не бетонной однотипной коробкой, а удобным пространством»
После 2010 года в большинстве американских штатов приняли законы, касающиеся создания положительного психологического климата в школах. На 2019 год в 22 штатах рассматривали или уже внедрили системы анонимных сообщений о случаях насилия в школах. «На Западе во многих учебных заведениях распространена нулевая толерантность к буллингу: с младших классов ведется просветительская и психологическая работа не только со школьниками, но и с их родителями. Дети с раннего возраста понимают, что такое травля, и знают, как важно обратиться за помощью к взрослым, если возникла такая ситуация», — говорит клинический психолог Ульяна Скорнякова. Один из примеров — программа «No Bully», которая сотрудничает со школами по всей Америке. Создатели программы помогают разрабатывать и внедрять протоколы борьбы с травлей в учебных заведениях, обучают педагогов и родителей, как распознать буллинг и правильно предотвращать конфликты среди детей и подростков. Также в США действует программа No Bullying Schools, созданная группой американских преподавателей, ученых и экспертов по предотвращению травли. Команда «No Bullying Schools» также разработала специальное бесплатное приложение Report Bullying, которое позволяет ученикам оперативно и анонимно оповещать администрацию школы о случаях травли. Согласно отчетам за 2019 год, 87% подростков заявили, что программа помогла создать более позитивную атмосферу в их учебных заведениях.
По словам Дениса Давыдова, после случившегося в Казани общество ищет способы избежать повторения трагедии, но озвученные предложения часто основаны на личном опыте и чтении публикаций СМИ — люди транслируют свои стереотипы и мнения. «Любое решение должно быть основано на исследованиях. В Америке, когда шутинг в школах стал массовым, работу с ним поручили Секретной службе США (федеральное агентство, подчиненное Министерству внутренней безопасности США. — Forbes Life). Представители службы курируют каждый отдельный случай, разбираются с ним — на ее платформе организована работа десятков ведущих психологов, социологов, педагогов, проходят обсуждения. Это целенаправленная попытка найти ответ на вопрос: «Что делать?», — рассказывает Давыдов. По его словам, ни Российское психологические общество, ни Российская академия образования не работают системно совместно с силовыми структурами над предотвращением случаев скулшутинга. «Хотелось бы, чтобы эта работа началась, чтобы решения, которые мы принимаем, были основаны на экспертной оценке и исследовательской работе, открытой для научного сообщества», — говорит Давыдов.
«Мы не можем предугадать конкретный случай скулшутинга, но мы можем бороться с этим явлением эффективно, устраняя причины, которые порождают это зло, с помощью профилактики и обеспечения мер безопасности, — считает Мадрудин Магомед-Эминов. — Главное — работать над формированием личности детей и подростков без назидания и нравоучения, а вступая в человеческие отношения, личностно. Воспитывать детей так, чтобы они не становились ни объектом, ни субъектом насилия».