Что такое вечерняя зорька

Что такое вечерняя зорька

Знакомое всем с детства атмосферное явление под названием «заря» привлекает внимание большинства обитателей Земли, каждый раз вызывая у них смешанные чувства. Это можно объяснить мистическим характером природного эффекта, придающим значению зари в жизни человека совсем иной смысл.

С этим явлением связано множество сказаний, легенд и обычаев, которые в свое время по-разному толковались людьми. Большинство из них продолжают существовать и сегодня, трансформировавшись в людском сознании в различные пословицы и народные приметы.

Что такое заря

Заря это очень необычное и красочное явление. Оно проявляется в том, что на какое-то время близкие к горизонту облака окрашиваются лучами Солнца, отраженными от слоя озона.

С научной точки зрения (по определению) она представляет собой простое и понятное оптическое явление, знаменующее собой начало или окончание текущего дня. Причиной его возникновения является эффект отражения заходящих лучей в слоях атмосферы, с особой силой проявляющийся в периоды появления Солнца над горизонтом и некоторое время после заката.

Указанное природное явление наблюдается лишь до тех пор, пока диск солнечного светила полностью не вышел из-за горизонта. После этого окраска отраженных от атмосферных слоев (облаков) сразу же тускнеет.

Продолжительность явления определяется целым рядом факторов, важнейшими из которых являются время года и особенности структуры облаков.

В нормальных условиях это явление сопровождается свечениями самых различных оттенков.

Какой бывает заря

Зарю принято различать по таким характерным признакам, как время ее возникновения и разнообразие ее проявлений. Согласно первому из этих признаков она бывает утренней и вечерней, а также первой и второй.

Первая утренняя и вечерняя заря наступают с момента приближения сумерек, когда человеческий глаз различает шрифт без дополнительного освещения.

Понятие «вторая заря» привязывается ко времени окончания сумерек, когда удается различать звезды средней величины.

Длительность каждой из этих фаз различна для разных мест. Время, когда они начинаются, в значительной мере определяется широтой данной местности (наименьшая их длительность наблюдается на экваторе).

Цвет зари в разное время

Привычный для многих цвет зари – ало-пурпурный или слегка оранжевый с золотистым оттенком. Обычно он меняется в зависимости от высоты положения светила над горизонтом.

Незадолго перед самым закатом Солнца, когда оно расположено поблизости к горизонту, полоска заката становится сперва слегка желтоватой, а потом приобретает близкий к оранжевому оттенок. Постепенно он трансформируется в красный цвет, который затем превращается в золотистый тон.

В дальнейшем, если обращать внимание на участки неба ближе к горизонту, золотисто-жёлтый цвет сменяется розоватыми проблесками, а у самого горизонта – красноватым оттенком.

Самое яркое освещение от зари наблюдается в то мгновение, когда солнечный диск начинает «закатываться» за линию горизонта. С этого момента небо приобретает ярко красный цвет, постепенно меняющийся на чуть светлый оттенок. При восходе нашего светила наблюдается примерно та же картина, но развертывающаяся в обратном порядке.

Стоит отметить, что при описании этого явления важно учитывать форму освещаемого им участка, меняющегося по мере захода светила за горизонт. Сначала он приобретает вид усеченного сегмента, небо над которым начинает быстро темнеть. В дальнейшем в центральной части закатного облака образуется овальное пятно. В последствие оно резко разрастается, что внешне напоминает его растворение в золотистой заре. Еще через мгновение облако трансформируется в узкую полоску, окаймляющую ее красноватый сегмент.

Источник

Зорька

Зо́рька, уменьшительно-ласкательное от заря́ — цветное свечение неба перед восходом (утренняя заря) и после заката солнца (вечерняя заря), вызываемое преломлением и отражением солнечных лучей от верхних слоёв атмосферы. Слово заря, в конечном счёте, образовано от старославянского зара, в свою очередь произошедшего от зьрѣти «смотреть, видеть». Перед закатом или восходом, когда солнце находится уже совсем близко к горизонту, приобретая сначала желтоватый, а затем оранжевый и, наконец, красный цвет, небо вокруг него также окрашивается в золотистые тона. Ближе к горизонту золотисто-жёлтые краски сменяются розово-оранжевыми и затем, у самого горизонта, красными. Наиболее ярко заря сияет сразу после захода или непосредственно перед восходом солнца.

Словом «зорька» выражаются, отчасти, те положительные эмоции, которые вызывает у человека любование нежными красками тихого неба в начале или конце хорошего ясного дня. Особенно часто это слово встречается в поэтических и художественных текстах, а также в жанрах, близких к фольклорному стилю.

Содержание

Зорька в мемуарах и публицистической прозе [ править ]

Тем не менее так как народный характер слагается не из одной только стихии, так как, напротив того, элементы, его составляющие, чрезвычайно сложны и разнообразны, то они необходимо должны были отразиться во всей полноте и в поэзии Кольцова, возращенной на почве народной. Прочтите его «Песню пахаря», и вы убедитесь, что русскому человеку доступно не только отрицательное и ироническое, но и прямое и плодотворное отношение к жизни. Не можем себе отказать в удовольствии выписать вполне эту чудную «Песню».
Ну, тащися, сивка,
Пашней, десятиной,
Выбелим железо
О сырую землю.
Красавица зорька
В небе загорелась,
Из большого леса
Солнышко выходит
Весело на пашне;
Ну, тащися, сивка!
Я сам-друг с тобою,
Слуга и хозяин. [1]

Сад был ему дорог лишь плодами. Степь ― своим богатым девственным чернозёмом. Лес ― годностью на ту или другую хозяйственную поделку. Эта черствая черта (если она черствая) особенно выдавалась в нем, когда ему приходилось быть вместе с Семеном.
«Эка зорька-то благодатная!» ― умиленно скажет тот.
«Это что толковать, ― подхватит дед Наум, ― заря ничего: теплая, в одной рубахе, к примеру, и то хоть куда, и для яровых ежели, то хорошо». [2]

Целая неделя стояла холодная, снег выпадал по ночам и к полдню растаивал. Холодною зорькой вышли мы на соломе посидеть и далеко слышали голоса: идет компания мужчин, и голос женский истерично-металлический: «Россия… вспомните 18-й год и теперь ― каким гигантом шагает Россия…» Бархатные голоса ей отвечают: «Ну, что ж, ведь это сделала буржуазия». ― «А кто управляет буржуазией?» [3]

Съездил на охоту, которая открылась четырнадцатого августа. В этом году охота началась утренней, а не вечерней зорькой, как прежде. К моменту выезда на охоту, в половину третьего ночи, все егеря и большинство охотников были в дым пьяны. Какой-то сильно учёный человек ― профессор, заведующий лабораторией, лауреат, свалился с мостков и чуть не утонул. [4]

Ветер притих с вечера, а к утру сосны на току совершенно застыли. Оранжевая зорька была чиста, но вечернего большого тепла хватило на всю ночь, и под ногами не хрустело. Глухарь пел без умолку, словно хотел допеть все, пока не состарилась весна, не растаяли последние блинки снега, не отцвели подснежники, пока не заурчал шумливый козодой. [5]

Зорька в беллетристике и художественной литературе [ править ]

А дни шли за днями и становились все длиннее и длиннее. Только что смеркнется и не погаснет еще вечерняя зорька, а с другой стороны неба занимается уже новая зорька, и снова всходит красное солнышко. И жарче, и ярче светит и греет оно, светлое солнце. Вся земля точно принарядилась и убралась зеленью и цветами. Идет и час и два, идет целую ночь. К утру зорька загорелася. Белый свет по низам ползет, по лугам расстилается. Подошла Альмара-душа к круче-горе крутой и пошла по дорожкам змеиным. [6]

Кругом него возвышались мраморные памятники и часовенки. Шумели деревья над одинокими покойниками. Это было царство застывших слёз. И опять, как и год тому назад, у красного домика цвела молодая яблоня белыми, душистыми цветами. Это были цветы забвения болезней и печалей, это были Цветы нового дня. И опять, и опять под яблоней сидела монашка, судорожно сжимая чётки. И опять, и опять хохотала красная зорька, посылая ветерок на яблоньку. [7]

Хотя сам Дрожжиковский не был доволен ни собой, ни умственным движением XIX столетия. Он сравнивал его с мерцанием болотных огоньков: он спрашивал, стуча по столу: «Где они?» А ему кивали белые сирени из окна знакомыми сердцу взмахами; это было цветочное забвение. Синий купол сползал с зорьки. Из-под купола смеялась зорька задушевным, ребяческим смехом. Дрожжиковский стучал по столу, а в глазах Дрожжиковского отражалась розовая зорька… И казался Дрожжиковский большим, добрым ребёнком. Нашла полоса грусти.
Соловьёв то взывал к спящей Москве зычным рогом, то выкрикивал свое стихотворение: «Зло позабытое Тонет в крови. Всходит омытое Солнце любви. » Хохотала красавица зорька, красная и безумная, прожигая яшмовую тучку. В комнате горела красненькая лампадка. Проснулся ребёнок. И был ветерок… И не знали, был ли он от вздыхающих, сладких сиреней или от белых слов отца Иоанна. А безумная зорька растопила яшмовую тучку и теперь хохотала, разгораясь, украсившись серебряной утренницей. Немного сказал отец Иоанн. Потом он сидел у окна заревой, майскою ночью, склонив седую голову на грудь… [7]

И мешались в душе неприязнь и раздражение со странным чувством глухого и смутного удивления перед этим человеком. По-прежнему каждый день загоралась зорька над лесом, загорались кресты в монастыре, а вечером за поворотом, отражаясь, потухал красный закат, но долго в сумерках белели стены монастыря. Уютно чувствовалось Афиногенычу на его пустом, безлюдном берегу.
Лето было сухое и жаркое, и, должно быть, от суши по ночам стояли зарева.
С вечера небо бывало бархатно-черное, а к полуночи начинало заниматься, сначала смутно и неясно, а потом разрасталось, и из-за леса глядело зарево, багровое и колеблющееся. Было молчаливо-зловещее в его мертвом шевелящемся взгляде. [8]

Сам же я сижу над осколками прошлого, прикидываю их в несостоявшихся сочетаниях, размышляю на запретные темы, и кислая старческая слеза время от времени холодит мне губы и щёки… Потому что старею, Николаша, становлюсь чувствительным на обиду, ласку, всякую мелочь, умиляюсь уличным птичкам на потеху прохожих скалозубов, вечерочками выхожу проститься с зимней зорькой, называя ее многими ласкательными прозвищами, потом всползаю на свой этаж, задыхаясь на каждой ступеньке. [9]

Первый охотничий вечер не принес мне удачи. Уток было видимо-невидимо, но высоко в небе. Они проносились во всех направлениях, поодиночке, стайками и стаями. Крупные кряквы и маленькие чирки, шилохвостки с приметной закорючкой хвостика, «шушканы». Но все они были далеко за пределами выстрела. Наверное, их распугали на утренней зорьке. До боли в глазах глядел я из своего шалаша на темную, холодную, рябистую воду, на которой мерно покачивалась моя подсадная и подпрыгивали чучела. [10]

— Сень, давай махнём на рыбалку, а? Поедем на Чёрные Камни, возьмём лодку, с ночёвкой, отсидим вечернюю зорьку, Сень. Ну?!
— Нет. С ночёвкой не поеду, боюсь застудить. Давай с утра?
— Всё! Давай с утра. Как тебе угодно. Значит, с утра?
— С утра.

Засучив рукава, в три дня изготовил он Блаженный Созерцатель Бытия, машину, которая сознанием, раскалённым в катодах, сливалась с любой увиденной вещью, и не было на свете предмета, который не привел бы её в восхищение. Уселся Трурль перед нею, чтобы исследовать, то ли получилось, чего он хотел. Блаженный, раскорячившись на трёх железных ногах, водил вокруг себя телескопическими глазищами, а наткнувшись на доску забора, на булыжник или старый башмак, в безмерный восторг приходил и даже постанывал от сладостных чувств, что его распирали. Когда же Солнце зашло и небо вечернею зорькой зарозовело, Блаженный в экстазе пал на колени.

Можно было, конечно, остаться еще и на вечернюю зорьку, подождать того часа, когда земля подернется густеющей дрёмой, а небо еще полно прежнего озарения. В эту пору утка, прокоротав светлое время на хлебных верхах, откуда заведомо зрим и слышим любой конный и пеший, всякий пёс и лис, покидает дневную кормежку и тянет к воде. [11]

Зорька в стихах [ править ]

Вот он идет, поет:
«Где ты, зорька моя?»
Вот он руку берет,
Вот целует меня! [12]

Видно, скоро на востоке
Кровью зорька занялась.
Я бульвар, а ты бульварник,
Между нами тоже связь.
Я кошмар, а ты кошмарник,
Ты татарин, я ― татарник,
Это ― скоро не пройдёт:
Значит, кто́ кого возьмёт? [13]

Рассвет на речь ту: «Хитрить не след,
Не День ли, купчик, тебе сосед?
Не я ли прялка. Мне в путь пора, ―
Настыла за ночь берез кора…»
И хлопнул дверью… А купчик млад
В избу, как кречет, уходу рад.
Чтобы с жадобным уснуть часок,
Сымает Зорька ему сапог. [14]

И кому, склонясь, козу
Строит зорька-повитуха.
«Поспрошай куму̀-лозу», ―
Шепчет пихта, как старуха. [14]

Зорька скажет: «Маша, Маша,
Солнце лишь проснется,
Золотым дождем ромашек
На луга прольется». [15]

Ещё не гукала сова
И тетерев по талой зорьке
Клевал пестрец и ягель горький,
Ещё медведь на водопое
Гляделся в зеркальце лесное
И прихорашивался втай, ―
Стоял лопарский сизый май. [14]

Снова зорька аленькая!
Надоела просто.
Я лежу, как маленькая,
Хоть большого роста.
Ой, не пой ты, жаворонок,
Утром у окошка,
Не звени ты, зимородок,
Пожалей немножко.
Не шуми ты, лиственница,
Точно под порошей:
Милый мой не здравствуется
Со своей хорошей. [17]

Но смотрит бродяжка-воробышек молодо-зорко
И малые птицы на светлые нимбы похожи,
И тайным огнем поутру загорается зорька,
А значит, и я не старик, а беспечный прохожий. [18]

Зорька в пословицах и поговорках [ править ]

Красна зорька поутру — моряку не по нутру; красна зорька с вечера — моряку бояться нечего.

Источник

Значение слова «зорька»

1. Народно-поэт. и разг. Ласк. к заря (в 1 знач.); то же, что заря. Летний вечер. За лесами Солнышко уж село; На краю далеком неба Зорька заалела. И. Суриков, В ночном. Наутро смотрит [Жилин], на зорьке Дина вышла на порог с куклой. Л. Толстой, Кавказский пленник.

2. Обл. Легкий ветер, бывающий на утренней заре. Зорькой тянет от пригорка. В два костра дымит махорка. Недогонов, Флаг над сельсоветом.

Источник (печатная версия): Словарь русского языка: В 4-х т. / РАН, Ин-т лингвистич. исследований; Под ред. А. П. Евгеньевой. — 4-е изд., стер. — М.: Рус. яз.; Полиграфресурсы, 1999; (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека

Зорька — уменьшительно-ласкательное название зари или раннего утра.

ЗО’РЬКА, и, ж. (нар.-поэт.). Уменьш.-ласкат. к заря. Красавица-з. в небе разгорелась. А. Кльцв.

Источник: «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935-1940); (электронная версия): Фундаментальная электронная библиотека

зо́рька

2. растение семейства гвоздичных

Делаем Карту слов лучше вместе

Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!

Спасибо! Я обязательно научусь отличать широко распространённые слова от узкоспециальных.

Насколько понятно значение слова ручательство (существительное):

Источник

Зорька вечерняя

«Лермонтов — загадка: никому не дается. Зорька вечерняя, которую ничем не удержишь: просияла и погасла».

Эти чудесные слова — из дневника Сергея Дурылина.

Зорькой вечерней просияла и жизнь поэта — и никому на свете, даже ему самому, ее было не удержать.

Закатная зорька далеко разбрасывает лучи, окрашивая своим светом небо, летящие облака. Так и гений: может, и сам о том не догадываясь, высвечивает своим отлетающим духом суть прожитого, перечувствованного.

Он еще не уверен, что это — прощание, и только душа в неизмеримой глубине догадывается об этом и находит для своего выражения единственные слова.

Последние стихи гениального поэта — всегда откровение.

Москвич Юрий Самарин записал в своем дневнике за 1841 год:

«Вечером, часов в девять, я занимался один в своей комнате. Совершенно неожиданно входит Лермонтов. Он принес мне свои стихи для «Москвитянина» — «Спор». Не знаю, почему, мне особенно было приятно видеть Лермонтова в этот раз. Я разговорился с ним. Прежде того какаято робость связывала мне язык в его присутствии».

«Москвитянин» был журналом славянофилов, накануне там вышла статья Степана Шевырева о «Герое нашего времени», весьма критическая по отношению к «нерусской» сути Печорина и книге стихотворений Лермонтова, а именно «байроническим» мотивам стихов.

Лермонтов никогда не отвечал критикам, как бы они ни относились к нему, да неизвестно, следил ли он вообще за этим жанром литературы. Сам — не написал ни одной «критической» строчки. Что касается враждующих между собой литературных партий — западников и славянофилов, то их пикировки на собраниях, как и все другие вечера с оттенком «учености», он называл «литературной мастурбацией». Коли попадал на них ненароком, сразу же сбегал, предпочитая «все обольщенья света» или же уединение. Была или нет передача стихотворения «Спор» ответом на статью Шевырева или так совпало? Возможно, это был и ответ. Ведь обычно поэт печатался в «Отечественных записках». Несомненно только одно: Лермонтов был выше забот, что о нем написали критики, и стоял над литературными разборками противоборствующих «направлений».

В «Споре» он высказывался, прежде всего, о смысле кавказской войны, чего никогда не делал до этого, о предназначении России, о противостоянии Севера и Востока. И как художник-«баталист» вновь был на высоте, увидев русскую армию «глазами» огромного Казбека, вступившего в «великий спор» с Шат-горою (Эльбрусом):

Колыхаясь и сверкая,

Веют белые султаны,

Как степной ковыль,

Мчатся пестрые уланы,

Впереди несут знамены,

Батареи медным строем

И, дымясь, как перед боем,

И, испытанный трудами

Их ведет, грозя очами,

Идут все полки могучи,

Страшно-медленны, как тучи,

(В седом генерале без труда узнается знаменитый Ермолов, соратник Суворова и Кутузова, покоритель Кавказа. Лермонтов не однажды в юности видел генерала, а незадолго до написания этого стихотворения встречался с отставным воином.)

Казбек зажат между «Востоком» и «Севером». И если первого он не боится, то второго вовсе не знает.

Грандиозные видения, что открываются взору Казбека, это взгляд самого Лермонтова, который, словно возвышаясь над миром и историей, видит и страны, и смены эпох.

Василий Розанов с восторгом писал об этой небывалой панораме лермонтовских видений: «В «Споре» даны изумительные, никому до него не доступные ранее, описания стран и народов: это — орел пролетает и называет, перечисляет свои страны, провинции, богатство свое». И действительно — как чудесно, как зорко и точно схватывает картину и суть востока «взор» Казбека:

«…Род людской там спит глубоко

Посмотри: в тени чинары

На узорные шальвары

Сонный льет грузин;

И, склонясь в дыму кальяна

У жемчужного фонтана

Вот у ног Ерусалима,

Дальше, вечно чуждый тени,

Бедуин забыл наезды

Для цветных шатров

И поет, считая звезды,

Все, что здесь доступно оку,

Нет! не дряхлому Востоку

О строфе, посвященной Древнему Египту, Розанов пишет: «В четырех строчках и география, и история, и смысл прошлого, и слезы о невозвратимом»; а по поводу «иранской» строфы восклицает: «Невозможно даже переложить в прозу — выйдет бессмыслица. Но хозяин знает свое, он не описывает, а только намекает, и сжато брошенные слова выражают целое, и как выражают!»

В историческом столкновении Севера с Казбеком Лермонтов видит не только неотвратимый конфликт «цивилизации» с «природным» миром, которому он, несомненно, сочувствует, но и вообще гибельность для природы наступающего на него прогресса.

Розанов верно заметил, что «Лермонтов — и «раб природы», и ее «Страстнейший любовник», совершенно покорный ее чарам, ее властительству над собой; и как будто вместе — господин ее, то упрекающий ее, то негодующий на нее…»

В другой статье Розанов пишет, что Лермонтов «чувствует природу человеко-духовно, человеко-образно. И не то чтобы он употреблял метафоры — нет! Но он прозревал в природе точно какое-то человекообразное существо. Возьмите его «Три пальмы». Караван срубает три дерева в оазисе — самый простой факт. Его не украшает Лермонтов, он не ищет канвы, рамки, совсем другое. Он передает факт с внутренним одушевлением, одушевлением, из самой темы идущим: и пальмы ожили, и с пальмами плачем мы; тут есть рок, Провидение, начинается Бог…

Он собственно везде открывает в природе человека — другого, огромного; открывает макрокосмос человека, маленькая фотография которого дана во мне.

Ночевала тучка золотая

На груди утеса-великана;

Утром в путь она пустилась рано,

По лазури весело играя;

Но остался влажный след в морщине

Старого утеса. Одиноко

Он стоит, задумался глубоко,

И тихонько плачет он в пустыне.

Это совсем просто. Ничего нет придуманного. Явление существует именно так, как его передал Лермонтов. Но это уже не камень, с которым мне нечего плакать, но человек, человек-гора, о которой или с которою я плачу».

По Сергею Андреевскому, Лермонтов одухотворял природу, читал в ней историю сродственных ему страданий. «Это был настоящий волшебник, когда он брался за балладу, в которой у него выступали, как живые лица — горы, деревья, море, тучи, река. «Дары Терека», «Спор», «Три пальмы», «Русалка», «Морская царевна», «Ночевала тучка золотая…», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…» — все это такие могучие олицетворения природы, что никакие успехи натурализма, никакие перемены вкусов не могут у них отнять их вечной жизни и красоты».

Дм. Мережковский, думая о том же, зачерпнул из самого глубока:

«Где был ты, когда Я полагал основание земли?» — на этот вопрос никто из людей с таким правом, как Лермонтов, не мог бы ответить Богу: я был с Тобою.

Вот почему природа у него кажется первозданною, только что вышедшей из рук Творца, пустынною, как рай до Адама…

Никто так не чувствует, как Лермонтов, человеческого отпадения от божьего единства природы…

Он больше чем любит, он влюблен в природу, как десятилетний мальчик в девятилетнюю девочку «с глазами, полными лазурного огня». — «Нет женского взора, которого бы я не забыл при виде голубого неба».

Для того чтобы почувствовать чужое тело, как продолжение своего, надо быть влюбленным. Лермонтов чувствует природу, как тело возлюбленной.

Ему больно за камни:

Добывая медь и злато,

Врежет страшный путь.

Больно за растения:

Изрублены были тела их потом

И медленно жгли их до утра огнем.

Больно за воду — Морскую царевну:

Бледные руки хватают песок,

Шепчут уста непонятный упрек —

упрек всех невинных стихий человеку, своему убийце и осквернителю».

Цитаты, приводимые Мережковским, все — из последних стихотворений Лермонтова: «Спор», «Три пальмы», «Морская царевна». Поэт, предчувствуя вечную разлуку, словно бы напоследок особенно сильно выражает свою неизбывную любовь к земле. А заодно — презрение к человеку…

Последнее точно подметил С. Андреевский:

«Презрение Лермонтова к человеку, сознание своего духовного превосходства, своей связи с божеством сказывалось и в его чувствах к природе. …только ему одному — но никому из окружающих — свыше было дано постигать тайную жизнь всей картины творения. Устами поэта Шатгора говорит о человеке вообще:

Он настроит дымных келий

В глубине твоих ущелий

Уж проходят караваны

Где носились лишь туманы

Воспаряя над эпохами, над столкновениями стран, Лермонтов в «Споре» и других своих последних стихах сильнее, чем прежде, выражает свои чувства к творению: его любовь к земле, по сути, небесна.

…А что до столпов «Москвитянина», то Хомякова привели в восторг «прекрасные стихи», а Шевырев так высоко оценил «Спор», что поставил его выше «Демона» и «Мцыри».

Начиная с зимнего Петербурга 1841 года, предчувствие, что его скоро убьют, все больше обостряется в Лермонтове: он говорит о нем Ростопчиной, Соллогубу, Самарину и, наверное, не только им. Хотя вряд ли — многим. Только тем, кому так или иначе близок душой.

По пути на службу поэт догнал в Туле своего друга Алексея Столыпина-«Монго», и дальше они ехали вместе. В Ставрополе их прикомандировали к отряду для участия в экспедиции «на левом фланге».

Дорога была тяжелой и отразилась на самочувствии молодых людей. В конце мая в Пятигорске они подали коменданту рапорты о болезни — и получили разрешение на лечение минеральными водами. Сняли домик по соседству с приятелями-офицерами и сразу же очутились в круговерти жизни «водяного общества», с ее весельем, вечеринками в «лучших» домах, загородными прогулками, пикниками. Кипучая карусель молодости — и Лермонтов был тут, как всегда, заводилой. Кому тут поведаешь свои тяжкие думы? — и слушать не станут. А ведь они не оставляли его: весной и в начале лета написаны все его последние стихи. В том числе и одно из самых удивительных, каких еще не было у него, да и во всей русской и мировой поэзии, — «Сон».

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая еще дымилась рана,

По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;

Уступы скал теснилися кругом;

И солнце жгло их желтые вершины

И жгло меня — но спал я мертвым сном.

И снился мне сияющий огнями

Вечерний пир в родимой стороне.

Меж юных жен, увенчанных цветами,

Шел разговор веселый обо мне.

Но, в разговор веселый не вступая,

Сидела там задумчиво одна,

И в грустный сон душа ее младая

Бог знает чем была погружена;

И снилась ее долина Дагестана;

Знакомый труп лежал в долине той;

В его груди, дымясь, чернела рана,

И кровь лилась хладеющей струей.

Интуиции гения, до предела обостренной, порой открываются такие глубины собственной души, которые немыслимо даже представить обычному человеку, — и это как раз такой случай.

«Это какая-то послесмертная телепатия; связь снов, когда люди не видят друг друга и «когда один даже уснул вечным сном». Удивительная красота очерка и совершенная оригинальность, новизна в замысле», — писал Василий Розанов.

Владимир Соловьев считал основной особенностью лермонтовского гения страшную напряженность и сосредоточенность мысли на себе, на своем «я», во внутренней зависимости от чего находился его пророческий дар. Эта сосредоточенность «давала его взгляду остроту и силу, чтобы иногда разрывать сеть внешней причинности и проникать в другую, более глубокую связь существующего, — это была способность пророческая; и если Лермонтов не был ни пророком в настоящем смысле этого слова, ни таким прорицателем, как его предок Фома Рифмач, то лишь потому, что не давал этой своей способности никакого объективного применения. Он не был занят ни мировыми историческими судьбами своего отечества, ни судьбою своих ближних, а единственно только своею собственною судьбой, — и тут он, конечно, был более пророком, чем кто-либо из поэтов».

Философ не совсем прав: судьбой отечества Лермонтов был весьма и весьма занят («Настанет год, России черный год…», «Спор» и другие произведения, где поэт не только предугадывает историческое движение России, но и осмысливает судьбы мира). Однако продолжим мысль Соловьева:

«…укажу лишь на одно удивительное стихотворение, в котором особенно ярко выступает своеобразная способность Лермонтова ко второму зрению, а именно знаменитое стихотворение «Сон». В нем необходимо, конечно, различать действительный факт, его вызвавший, и то, что прибавлено поэтом при передаче этого факта в стройной стихотворной форме, причем Лермонтов обыкновенно обнаруживал излишнюю уступчивость рифмы, но главное в этом стихотворении не могло быть придумано, так как оно оказывается «с подлинным верно». За несколько месяцев до роковой дуэли Лермонтов видел себя неподвижно лежащим на песке среди скал в горах Кавказа, с глубокою раной от пули в груди и видящим в сонном видении близкую его сердцу, но отделенную тысячами верст женщину, видящую в сомнамбулическом состоянии его труп в той долине.

Тут из одного сна выходит, по крайней мере, три: 1) сон здорового Лермонтова, который видел себя самого смертельно раненным — дело сравнительно обыкновенное, хотя, во всяком случае, это был сон в существенных чертах своих вещий, потому что через несколько месяцев после того, как это стихотворение было записано в тетради Лермонтова, поэт был действительно глубоко ранен пулею в грудь, действительно лежал на песке с открытою раной, и действительно уступы скал теснилися кругом. 2) Но, видя умирающего Лермонтова, здоровый Лермонтов видел вместе с тем и то, что снится умирающему Лермонтову: «И снился мне сияющий огнями…»

Это уже достойно удивления. Я думаю, немногим из вас случалось, видя кого-нибудь во сне, видеть вместе с тем и тот сон, который видится этому вашему сонному видению. Но таким сном (2) дело не оканчивается, а является сон (3): «Но в разговор веселый не вступая…»

Лермонтов видел, значит, не только сон своего сна, но и тот сон, который снился сну его сна — сновидение в кубе.

По-настоящему интересное наблюдение и глубокая мысль, если бы только Вл. Соловьев не «долбил» так настойчиво про шотландца Фому Рифмача и его дар русскому потомку, умаляя с помощью полумифического предка того, чья жизнь и творчество хорошо известны.

Петр Бицилли пытается осмыслить мистическую основу видений Лермонтова:

«Лермонтов обладал несомненной способностью видеть то, что скрыто от взоров обыкновенных людей. Но что именно и как он видел? Кто занимался вопросами мистики, знает, что мистический опыт, как об этом независимо друг от друга сообщают все переживавшие его, такого рода, что передать его невозможно. Все мистики, усиливавшиеся познакомить других с сущностью своих экстазов, всегда намеренно прибегали к уподоблениям, символам, иносказаниям…

Всю его недолгую жизнь его занимали, собственно говоря, две темы, те, которые конденсированы в «Ангеле» и в «Сне»: тема смерти и тема «другого мира». Все его произведения так или иначе группируются вокруг этих двух центров, где его внутренний мир отразился с наибольшей отчетливостью, простотой и наглядностью».

Скупой на похвалу Владимир Набоков, одной из страстей которого была композиция шахматных задач (да и в прозе он любитель продуманных, «шахматных», сюжетов), пишет: «Это замечательное сочинение можно было бы назвать «Тройной сон».

Запоздалый ли это совет Лермонтову или же его издателям. Разумеется, вряд ли: Набокова «зацепила» искусная композиция. Однако Лермонтова, конечно, меньше всего занимает оригинальность замысла: ему важно передать свое видение — а форма нашлась сама… Впрочем, стихотворение «Сон» понадобилось Набокову только затем, чтобы сравнить это произведение с другим:

«Витки пяти этих четверостиший сродни переплетению пяти рассказов, составивших роман Лермонтова «Герой нашего времени»…

Внимательный читатель отметит, что весь фокус подобной композиции состоит в том, чтобы раз за разом приближать к нам Печорина, пока наконец он сам не заговорит с нами, но к этому времени его уже не будет в живых».

Небывалое построение «Сна» сильно занимает и филолога Бориса Эйхенбаума: «Сон героя и сон героини — это как бы два зеркала, взаимно отражающие действительные судьбы каждого из них и возвращающие друг другу свои отражения».

Однако Лермонтову, хоть он изрядный мастер, еще раз повторим, вряд ли было до «фокусов» и до «зеркал»…

Василий Ключевский, прослеживая его творческую эволюцию, говорит о новом настроении, которое «выразилось в целом ряде поэтических образов, которые каждый из нас так хорошо помнит смолоду. …этот двойной «Сон», поражающий красотой скрытой в нем печали, в котором он, одиноко лежа в знойной пустыне Дагестана с пулей в груди, видит во сне, как ей среди веселого пира грезится его труп, истекающий кровью в долине Дагестана…»

Ключевский уловил не только красоту печали (к чему глухи и Набоков и Эйхенбаум), но и самое главное. Это «обоюдная заочная скорбь разрываемого смертью взаимного счастья без возможности утешить друг друга в минуту разлуки».

Да, уж конечно, эти мотивы мало отвечают «эпопее бурных страстей, самодовлеющей тоски и гордого страдания, которыми проникнуты ранние произведения поэта».

Кто знает, что такое заочный диалог душ — на земле ли, на небе.

А ведь он существует.

И кто, как не Лермонтов, так ощущал эту незримую связь…

Так мать — на расстоянии чует, если что стряслось с ее дитятей. Так у влюбленных щемит в сердце и душа начинает страшно томиться, когда с теми, кого они любят, где-то случилась беда. Душа глубже жалкого человеческого знания и еще более жалкой человеческой «информированности»…

Этот последний диалог между двумя любящими, но разлученными судьбой сердцами, — диалог душ — начался в 1840 году со стихотворения «Валерик» и был продолжен в 1841 году целым рядом произведений. И все они, по-разному — но последовательно, ведут к абсолюту, к полному расставанию любящих — как на земле, так и на небе, как в жизни, так и в смерти.

Если в «Валерике» поэт еще напрямую обращается к той, кого любил и никак не может забыть, то в стихотворении «На севере диком стоит одиноко…» это уже не заочный монолог, а бессловесная дремота, холодное, почти что заснеженное воспоминание о любимой; одиночество — уже непреодолимо… В «Утесе» и этот, чем-то все же греющий сон исчезает, остается лишь тающий влажный след в скалистой морщине и слезы в пустыне разлуки.

Заочное обращение… — дремота… — сон живой («Утес»)… — и, наконец, смертный сон о себе и о ней…

Л. М. Щемелева, автор статьи о стихотврении «Сон» в Лермонтовской энциклопедии, тонко подметила, что «если герой ранней лирики Лермонтова постоянно обращается к любимой с мольбой, заклинанием сохранить посмертное воспоминание о нем — «с требованием не столько любви, сколько памяти», — то в художественном пространстве баллады как бы сбывается и до конца уясняется живший в Лермонтове образ идеальной любви, оказавшейся провидческой. И такая любовь, которую лишь в смертном сне, но успел — силой собственного прозрения — увидеть герой стихотворения, выводит тему смерти из абсолютного, замкнутого трагизма».

Выводит-то выводит, но ненадолго. Буквально в следующем стихотворении поэт доводит тему любви, разлуки и смерти до предельного по трагизму конца. Оттолкнувшись от стихотворения Гейне, а потом вовсе забыв про оригинал (у Гейне стихотворение оканчивается просто — смертью обоих любящих), Лермонтов переносит трагедию в вечность и доводит любовь до полной безысходности:

Они любили друг друга так долго и нежно,

С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!

Но, как враги, избегали признанья и встречи,

И были пусты и хладны их краткие речи.

Они расстались в безмолвном и гордом страданье

И милый образ во сне лишь порою видали.

Но в мире новом друг друга они не узнали.

И в этом стихотворении, как видим, не обошлось без сна, но этот сон — еще при жизни, на земле. А в загробном мире — неузнавание, абсолютная разлука.

Видел ли Лермонтов именно таким конец своей любви — или только не отвергал и этой возможности? — На этот вопрос нет ответа. Однако его душа до последнего отзывалась на все, что хоть как-то, хоть чем-то напоминало поэту о ней.

Нет, не тебя так пылко я люблю,

Не для меня красы твоей блистанье;

Люблю в тебе я прошлое страданье

И молодость погибшую мою.

Когда порой я на тебя смотрю,

В твои глаза вникая долгим взором:

Таинственным я занят разговором,

Но не с тобой я сердцем говорю.

Я говорю с подругой юных дней,

В твоих чертах ищу черты другие,

В устах живых уста давно немые,

В глазах огонь угаснувших очей.

Молоденькая Катя Быховец, дальняя родственница Лермонтова, что встретилась ему в Пятигорске, потом честно и простодушно вспоминала: поэт любил ее за то, что она напоминала ему Варвару Александровну Лопухину, на которую была очень похожа. — «Об ней его любимый разговор был»…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Читайте также

III. ВЕЧЕРНЯЯ ЗАРЯ

III. ВЕЧЕРНЯЯ ЗАРЯ Nun gluhn wie Gold der Wolken Saume. Georg Bachmann У туч, что утром были серы — Резьба пурпуровых корон. Я полон кликов гордой веры. Мечтой без меры опьянен. Теперь напор и состязанье, Пьянящей нежности слова. — И беспредельность ликованья, И нестерпимость

8. ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ (I)

8. ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ (I) Уж солнце тихо поникает, Стволы деревьев золотя, Лучами реку рассекает, В ней отражаясь и блестя. Закат огнист, лучисто-красен. Земля лелеет свой покой. И как-то бесконечно-ясен Вечерний воздух над рекой. Зеленый луг — в короне влажной, Идет туман, а

9. ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ (II)

9. ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ (II) Прозрачный вечер. Тихо стынут Поля, встречающие сон. В траве зеленой запрокинут, Я снова счастью возвращен. С цветами в радостном соседстве, – Я близок светлой красоте. Мне кажется, я снова в детстве, В своей прижизненной мечте… За нашим маленьким

Вечерняя мелодия

Вечерняя мелодия Уплыли вечерние тучки куда-то на север далеко, И купол небесного храма живыми затеплен огнями. Вот месяц поднялся высоко И встал, окруженный звездами. И поле покрылось туманом, и бодрою дышит росою… И ближнего озера лоно сверкает холодною сталью… И лес

Вечерняя мелодия

Вечерняя мелодия Е. Л. Кропивницкому Далеко зазвонили к вечерне… Над полями плыла тишина… И все выше, все глубже, бессмертней Голубая росла вышина… И вечерние звезды дрожали В голубой, в голубой тишине… Была радость в закатной печали, Было счастье в затихнувшем

«Вечерняя Москва»

«Вечерняя Москва» Еженедельник с цветными картинками, приложение к одноименной газете. Выходил в 1997-98 гг., и был одним из немногочисленных печатных изданий, регулярно и квалифицированно писавших о «контемпорари арт», причем не только заметки о прошедших выставках, а и

Вечерняя звезда[143]

Вечерняя звезда[143] Овраг наполнится угаром И гнилью теплой и сухой. В лесу запахнет скипидаром, Как в живописной мастерской. У яблонь запах громче грома. Взошла вечерняя звезда. И ветер вьется возле дома, Не убегая

207. ВЕЧЕРНЯЯ МОЛИТВА

207. ВЕЧЕРНЯЯ МОЛИТВА Прекрасный херувим с руками брадобрея, Я коротаю день за кружкою резной; От пива мой живот, вздуваясь и жирея, Стал сходен с парусом над водной пеленой. Как в птичнике помет дымится голубиный, Томя ожогами, во мне роятся сны, И сердце иногда печально,

Вечерняя радуга

59. Вечерняя поверка

59. Вечерняя поверка После досадной неудачи на утренней зарядке, вызванной густым туманом, неожиданно образовавшимся вопреки всем научнообоснованным прогнозам гидрометеоцентра, лейтенант Зайчик заперся в кабинете командира роты, собрался с мыслями и постарался

Гриша, немка и корова Зорька

Гриша, немка и корова Зорька Чем дальше забираюсь от украинского села, в котором родился и вырос, тем сильнее тянет обратно. Хотя уже в годах, и многих ровесников нет в живых, но при первой возможности приезжаю на родину и ищу, ищу, ищу. Там давно новые люди, совсем другие

Глава 29 ЗОРЬКА

Глава 29 ЗОРЬКА – Алекс, внимательнее, она собирается заржать.– Я слежу за ней, – ответил Алекс, зажимая фуражкой лошадиную морду.Я вынул из кармана горсть овса, положил в фуражку и поднес Зорьке. Мягкими розовыми губами она принялась выуживать овес из фуражки, а я стал

21. Вечерняя школа

21. Вечерняя школа Легко ли выбиться в люди 16-летнему парню, когда рядом нет никого, кроме работяги дяди и пары таких же подростков друзей? Нужно иметь стремление выучиться, построить свою жизнь. И это стремление у Гагарина было.На заводе и в училище Юра познакомился с очень

ЗОРЬКА

ЗОРЬКА Нашей главной мучительницей, но и кормилицей-поилицей была корова Зорька. Привела ее мама в декабре 1941-го из далекой закамской деревни (в городе коровы стоили баснословные деньги). Перед уходом в деревню мама долго мыла, стирала, наказывала мне (я, десятилетний,

Вечерняя Москва

Вечерняя Москва Москва вечерняя всё краше и светлее, Всё многоцветнее её огни. Мосты, бульвары, улицы, аллеи Увили ярким кружевом они. Мелькают за окном автомобиля Гирлянды золотистых фонарей. Как будто на помпезной Пикадилли, Плывём в потоке радужных лучей. И Пушкин

Источник