Что такое обэриуты в литературе

Новое в блогах

Обэриуты

Так называли себя представители литературной группы поэтов, писателей и деятелей культуры, организованной при Ленинградском Доме печати, директор которого Н. Баскаков довольно доброжелательно относился к представителям «левого» искусства. Этот термин произошел от сокращенного названия «Объединение реального искусства» (ОБЭРИУ), причем буква «у» была добавлена в аббревиатуру как принято сейчас выражаться, «для прикола», что как нельзя нагляднее демонстрирует суть творческого мировоззрения участников группы. Датой образования ОБЭРИУ считается 24 января 1928 года, когда в Ленинградском Доме печати состоялся вечер «Три левых часа». Именно на нем обэриуты впервые заявили об образовании группы, представляющей «отряд левого искусства».

В ОБЭРИУ вошли И. Бахтерев, А. Введенский, Д. Хармс (Ювачев), К. Вагинов (Вагенгейм), Н. Заболоцкий, писатель Б. Левин. Хотя состав группы менялся: после ухода Вагинова к ней присоединились Ю. Владимиров и Н. Тювелев. К обэриутам были близки Н. Олейников, Е. Шварц, а также художники К. Малевич и П. Филонов.

Тогда же увидел свет первый (и последний) манифест нового литературного объединения, в котором декларировался отказ от традиционных форм поэзии, излагались взгляды обэриутов на различные виды искусства. Там же было заявлено, что эстетические предпочтения членов группы находятся в сфере авангардного искусства.

Следует добавить, что еще до появления в литературе обэриутов возникло неофициальное литературно-философское содружество, участники которого — Введенский, Хармс и Л. Липавский — называли себя «чинарями». «Слово „чинарь“ придумано А. И. Введенским — пишет друг обэриутов, литературовед Яков Друскин. — Произведено оно, я думаю, от слова „чин“; имеется в виду, конечно, не официальный чин, а духовный ранг. С 1925 до 1926 или 1927 года Введенский подписывал свои стихи: „Чинарь авторитет бессмыслицы“, Даниил Иванович Хармс называл себя „чинарем-взиральником“. » «Чинари» писали в авангардистском духе, присущий им «нигилизм» носил юмористический характер.

Они были противниками официоза и литературной приглаженности. Но первые эксперименты «чинарей» с рифмой и ритмом, а главное — со смыслами слов имели успех лишь в узком дружеском кругу. Их опусы не только не печатали, но и подвергали насмешкам и освистанию на выступлениях. Один из таких скандалов едва не закончился плачевно, когда ведущая ленинградская газета опубликовала разгромную статью о происшествии, омрачившем собрание литературного кружка Высших курсов искусствоведения. В ней было подчеркнуто, что поэты не просто нахулиганили, но и оскорбили советское (!) высшее учебное заведение.

К счастью, в тот раз инцидент не получил никакого продолжения. После этого, решив расширить свой состав, «чинари» образовали литературную группу, которую первоначально хотели назвать «Академия левых классиков». Но в результате получилось то, что получилось,— ОБЭРИУ. Обэриуты попытались в конце 1920-х годов вернуться к некоторым традициям русского модернизма, в частности футуризма, обогатив их гротескностью и алогизмом. Они культивировали поэтику абсурда, предвосхитив европейскую литературу абсурда, по крайней мере, на два десятилетия.

Поэтика обэриутов основывалась на понимании ими слова «реальность». В Декларации ОБЭРИУ говорилось: «Может быть, вы будете утверждать, что наши сюжеты „не-реальны“ и „не-логичны“? А кто сказал, что „житейская“ логика обязательна для искусства? Мы поражаемся красотой нарисованной женщины, несмотря на то, что, вопреки анатомической логике, художник вывернул лопатку своей героине и отвел ее в сторону. У искусства своя логика, и она не разрушает предмет, но помогает его познать». «Истинное искусство,— писал Хармс,— стоит в ряду первой реальности, оно создает мир и является его первым отражением».

В таком понимании искусства обэриуты являлись «наследниками» футуристов, которые также утверждали, что искусство существует вне быта и пользы. С футуристами соотносится обэриутская эксцентричность и парадоксальность, а также антиэстетический эпатаж, который в полной мере проявлялся во время публичных выступлений. Выступления обэриутов проходили повсеместно: в Кружке друзей камерной музыки, в студенческих общежитиях, в воинских частях, в клубах, в театрах и даже в тюрьме. В зале развешивались плакаты с абсурдистскими надписями: «Искусство — это шкап», «Мы не пироги», а в концертах почему-то участвовали фокусник и балерина.

Желая положить конец выступлениям обэриутов, ленинградская молодежная газета «Смена» поместила статью с подзаголовком «Об одной вылазке литературных хулиганов», в которой прямо говорилось, что «литературные хулиганы» (т. е. обэриуты) ничем не отличаются от классового врага. Автор заметки (некто Л. Нильвич) воспроизводит, по всей вероятности, фрагменты реальной дискуссии, имевшей место во время выступления обэриутов в студенческой аудитории: «. Владимиров [Юрий Владимиров, самый молодой обэриут] с неподражаемой наглостью назвал собравшихся дикарями, которые, попав в европейский город, увидели там автомобиль. Левин заявил, что их „пока“ (!) не понимают, но что они единственные представители (!) действительно нового искусства, которые строят большое здание. — Для кого строите? — спросили его. — Для всей России, — последовал классический ответ. »

В этой же статье, разумеется, в негативном контексте, говорилось о прозе Левина. Нападки со стороны официозной критики, невозможность печататься заставили некоторых обэриутов (Введенский, Хармс, Владимиров и др.) переместиться в сферу детской литературы. По предложению С. Маршака они начали сотрудничать с детской редакцией ленинградского Госиздата, где с конца 1928 г. стал выходить забавный журнал для школьников «Еж» (Ежемесячный журнал), а несколько позже — «Чиж» (Чрезвычайно интересный журнал), для младшего возраста.

Здесь большую роль сыграл Н. Олейников, который, формально не являясь членом группы, творчески был близок ей. Будучи главным редактором «Ежа», он привлек обэриутов к работе в журнале.

В 1930-е годы, с началом идеологической травли, тексты для детей были единственными публикуемыми произведениями обэриутов. Однако и в этой нише они продержались недолго. Свободное художественное мироощущение абсурдистов-обэриутов, их неумещаемость в контролируемые рамки не могли не вызвать недовольства властей.

Вслед за резкими откликами на их публичные выступления в печати прошла «дискуссия о детской литературе», где подверглись жестокой критике К. Чуковский, С. Маршак и другие идеологически невыдержанные писатели, в том числе молодые авторы детской редакции Ленгиза. После этого группа обэриутов перестала существовать как объединение.

В конце 1931 года Хармс, Введенский и некоторые другие сотрудники редакции были арестованы. В предисловии к Полному собранию сочинений А. Введенского, вышедшему в Америке, его редактор и составитель М. Мейлах пишет: «Неприемлемая в условиях тридцатых годов и официально приравненная к контрреволюции позиция поэтов-обэриутов не могла, конечно, не играть своей роли. Известно, во всяком случае, что, несмотря на предъявленные им обвинения в контрреволюционной деятельности по 58 статье, шли они по „литературному отделу“ ГПУ, и им инкриминировалось, что они отвлекают людей от задач строительства своими „заумными стихами“».

Что касается зауми, то ее новая власть не жаловала особенно рьяно (хотя это изобретение А. Крученых, по принадлежности — футуриста, чьи соратники активно поддержали эту самую власть). В начале 1920-х годов к заумному творчеству обращается поэт и теоретик Александр Туфанов, на короткое время к нему примкнули будущие обэриуты Хармс и Введенский, что позволило Туфанову в 1925 году образовать «Орден Заумников». И хотя Хармс и Введенский вскоре перешли от зауми фонетической к алогизму и абсурду, это не помешало ОГПУ провести в 1931 году обэриутов и Туфанова по одному делу о зауми как подрывной работе против советской власти.

Заумь была изведена под корень. По приговору от 21 марта 1932 года Туфанов получил пять лет концлагеря. Был уничтожен И. Терентьев, талантливый ученик А. Крученых. Сам же основатель зауми чудом уцелел, но до конца своих дней был полностью выведен из литературного процесса.

Хармс, Введенский и Бахтерев полгода провели в тюрьме на Шпалерной (питерской Лубянке), а затем были сосланы в Курск Хармса приговорили к трем годам заключения, а Бахтерев и Введенский на несколько лет были лишены прав проживания в Московской, Ленинградской областях, а также в крупных городах.

В 1933—1934 гг. вернувшиеся в Ленинград обэриуты продолжали встречаться, несмотря на то, что литературная группа распалась. Их беседы были записаны литератором Л. Липавским и составили не опубликованную при жизни обэриутов книгу «Разговоры». Так же не был издан при жизни авторов коллективный сборник обэриутов «Ванна Архимеда».

Судьба всех участников группы была на редкость печальной: арестованы были почти все, одни расстреляны, другие прошли через лагеря, третьи были репрессированы, погибли в заключении.

Первым покинул ряды обэриутов Ю. Владимиров, самый молодой из них (умер от туберкулеза в 1931 г., в возрасте 22 лет).

К. Вагинов умер в Ленинграде 26 апреля 1934 г. Вскоре после смерти писателя была арестована его мать; тогда-то выяснилось, что имелся ордер и на арест самого Вагинова.

Н. Олейников вместе с другими детскими писателями Ленинграда арестован в 1937 г. по следам убийства Кирова. Расстрелян в тюрьме 24 ноября 1937 г. Официально датой его смерти было объявлено 5 мая 1942 г., от тифа.

Н. Тювелев был арестован в 1938 г. и погиб.

Б. Левин погиб в 1941 г. у села Погостье недалеко от Ленинграда.

А. Введенский после ссылки переехал в Харьков в 1936-м. Был вновь арестован в 1941 г. Умер при неизвестных обстоятельствах. Точное время и место его гибели неизвестны. Видимо, это произошло на железной дороге между Воронежем и Казанью, где он, мертвый или полуживой от дизентерии, был выброшен из вагона, а может быть, ослабевший, застрелен конвоем. Официальная дата смерти Введенского — 20 декабря 1941 г.

Д. Хармс вторично подвергся аресту в августе 1941 г. и после недолгого рассмотрения своего дела был направлен в психиатрическую больницу, где и умер 2 февраля 1942 г.

И. Бахтерев уцелел ценой отказа от всяких попыток обнародовать что-либо непонятное.

Хармс и Введенский, чьи творческие установки лежали в основе поэтики обэриутов, при всем различии их литературной манеры имели одну общую черту: и алогичность Хармса, и «бессмыслица» Введенского были призваны демонстрировать, что только абсурд передает бессвязность жизни и смерти в постоянно меняющемся пространстве и времени

Проводимые в стране новой властью абсурдные социальные преобразования, современниками которых оказались обэриуты, подтверждали актуальность их художественно-философских установок.

Источник

zotych7

zotych7

Кто такие обэриуты и за что их любят: их стихи, выходки и вклад в литературу

Одновременно Хармс пытался объединить «левых» поэтов, писателей, кине­матографистов и художников Ленинграда. Сначала это был «Левый фланг», потом «Академия левых классиков», и в 1927 году было заявлено о создании ОБЭРИУ (Объединения реального искусства). Помимо названных чинарей Введенского, Хармса и Олейникова, в группу вошли Николай Заболоцкий, Константин Вагинов, Игорь Бахте­рев и Борис Левин. Вскоре вместо Вагинова присоединился Юрий Владими­ров. Ближе к концу 1927 года в ОБЭРИУ вошли Александр Разумовский и Климен­тий Минц, студенты киноотделения Инсти­тута истории искусств. Круг бли­жай­ших к ОБЭРИУ людей включал их друзей-чинарей, Евгения Шварца, а так­же Алису Порет и Татьяну Глебову, которые иллюстрировали обэриутские изда­ния для детей.

Декларация ОБЭРИУ была опубликована в первом выпуске «Афиши Дома печа­ти» за 1928 год, а 24 января состоялось самое знаменитое выступление обэриу­тов — «Три левых часа». В течение следующих трех лет прошло еще несколько «творческих вечеров», которые представляли собой перформансы с уча­стием поэтов, цирковых артистов, музыкантов. Однако склады­вавшаяся в стране обстановка не способствовала изданию эксперимен­тальной поэзии и прозы обэриутов, постановке их драматических произве­дений. Единственная возмож­ность пуб­ли­кации, которая у них была, — это произ­ведения для детей. Боль­шинство обэриутов сотрудничали в журналах «Ёж» и затем «Чиж». В декабре были первый раз арестованы главные обэриуты — Хармс и Вве­ден­ский. Последо­вавшая за арестами ссылка привела к фактическому распаду творче­ской группы.

Рисунок Алисы Порет и Даниила Хармса. Предположительно, 1933 годИз книги «Алиса Порет. Записки, рисунки, воспоминания». ОР РНБ / Издательство «Барбарис»

Назван Александром в честь благоверного князя Александра Невского.

В школьном спектакле играл роль Хлестакова.

Учительница французского языка отмечала в нем «склонность пошалить».

По математике, обществознанию и немецкому имел тройки.

Считал себя похожим на Пушкина: «Пушкин тоже не имел чувства собственного достоинства и любил тереться среди людей выше его».

Утверждал, что «поэзия производит только словесное чудо, а не настоящее» и что понять поэзию — это не понять ее.

Был азартным картежником.

Любил жить в гостинице.

Арестован и погиб от плеврита на этапе в Казань в 1941 году.

Подписывался как «чинарь-взиральник».

Среди «мужчин обэриутского вероисповедания» был «самым высоким, долговязым, с весьма серьезным лицом».

В 1928 году любил прогуливаться по Невскому проспекту в пилотке с «ослиными ушами» и «с тросточкой, увенчанной старинным автомобильным клаксоном с резиновой черной „грушей“» и распугивать прохожих.

Интересовался оккультизмом, переписал из сочинений алхимика и оккультиста Папюса тексты «Изумрудная скрижаль Гермеса» и «Способ приготовления философского камня».

Показывал фокусы на детских утренниках во Дворце пионеров.

Был поклонником романа Густава Майринка «Голем».

Утверждал, что «сила, заложенная в словах, должна быть освобождена».

В 1927 году Казимир Малевич подарил Хармсу свою книгу «Бог не скинут» с надписью: «Идите и останавливайте прогресс».

Погиб в тюрьме в Ленинграде в 1942 году.

Учился в реальном училище города Уржума.

В 1926 году сообщил: «Мы тут живем умно и некрасиво».

Работал в отделе детской книги ленинградского ОГИЗа.

На встречах обэриутов в 1933–1934 годах частенько играл в триктрак и «напевал несложную песенку: „Один адъютант имел аксельбант, а другой адъютант не имел аксельбант“».

Переписывался с Константином Циолковским.

Повесил дома на стене собственный рисунок, изображающий бегущего слона, и дал ему название «Чаяние».

Восемь лет провел в сталинских лагерях.

Последовательно уничтожал свои черновики.

Умер в 1958 году от инфаркта.

Придумал название ОБЭРИУ — Объединение реального искусства.

Был одним из организаторов театра «Радикс».

Оформлял спектакль «Моя мама вся в часах», смонтированный из стихов Введенского и Хармса, в частности разрисовал занавес человеческими глазами.

Собирался «дать мир конкретных предметов на сцене в их взаимоотношениях и столкновениях».

Осужден вместе с Введенским и Хармсом.

В середине 1930-х руководил литературным кружком детской секции Василеостровского дома культуры.

Самуил Маршак назвал его «вдохновенным мальчишкой».

Слушателей, освиставших обэриутов на одном из их выступлений, Владимиров публично обозвал «дикарями, которые, попав в европейский город, увидели там автомобиль».

попросил Хармса купить крючки, леску и книги, а после написал об этом стихотворение «Чудаки».

Автор несохранившейся пьесы «Зарезанная Мария» и рассказов «об ученой собачке, умевшей превращаться во что угодно, например в калорифер» и о конторщике Иване Сергеевиче, умевшем проходить через стены.

В Ленинградском яхт-клубе у Владимирова была своя яхта, на которой он с товарищами ходил под парусом.

Хармс в записных книжках называет его «дубиной» чаще других.

Скончался в 1931 году от туберкулеза.

В детстве говорил только на идиш.

Его взрослая обэриутская книга «Похождение Феокрита» не сохранилась.

Друзья звали его Боба.

В одном из своих произведений для детей утверждал, что существует немецкая поговорка «Умен как Думкопф!» (Dummkopf — дурак).

Его прозу часто сравнивали с живописью Шагала.

Писал прозу для детей об ужасах Гражданской войны и погромах.

В 1939 году сказал: «Кончено! В мире погасли все фонари».

Погиб в бою осенью 1941 года.

При обэриутах числился «оглашенным».

Об установленном дома телефоне сказал: «Телефон стоит уже три дня, и до сих пор я не заметил, чтобы он приносил счастье».

Ходил на работу зимой в боксерских ботинках.

Придумал настольную игру «Путешествие Макара Свирепого по Советскому Союзу».

Список его приоритетов, записанный Леонидом Липавским, открывают «питание, числа, насекомые».

Летом 1935 года дал Хармсу взаймы 5 рублей.

Введенский сказал о нем: «Н. М. подобен женщине; женщина ближе к некоторым тайнам мира, она несет их, но сама не сознает. Н. М. — человек новой эпохи, но это, как говорят про крестьян, темный человек».

Однажды, выиграв у Введенского в карты, ножницами изрезал его пиджак на ленты.

В 1930 году похоронил трехлетнего сына.

Расстрелян в 1937 году как «участник контрреволюционной троцкистской организации».

В старших классах увлекался поэзией Бодлера.

Вернувшись с Гражданской войны, основал поэтическое объединение «Островитяне».

Коллекционировал старинные монеты, конфетные обертки, папиросные коробки, этикетки от продуктов.

В рецензии на сборник его стихов один критик писал: «У Вагинова нет своих слов».

Его имя упомянуто в манифесте ОБЭРИУ, однако он участвовал только в знаменитом вечере «Три левых часа».

Героев его прозы звали Психачев, Тептелкин и Свистонов.

В 1931 году Вагинов подвергся резкой номенклатурной критике, однако один из присутствовавших на экзекуции заметил: «Оставьте Вагинова в покое, он и так скоро умрет».

В 1934 году умер от туберкулеза.

Кто мы? И почему мы? Мы, обэриуты, — честные работники своего искусства. Мы — поэты нового мироощущения и нового искусства. Мы — творцы не толь­ко нового поэтического языка, но и созидатели нового ощущения жизни и ее пред­метов. Наша воля к творчеству универсальна: она перехлестывает все виды искусства и врывается в жизнь, охватывая ее со всех сторон. И мир, заму­соренный языками множества глупцов, запутанный в тину «переживаний» и «эмоций», — ныне возрождается во всей чистоте своих конкретных муже­ственных форм. и посейчас величает нас «заумниками». Трудно ре­шить, — что это такое — сплошное недоразумение или безысходное непони­мание основ словесного творчества? Нет школы более враждебной нам, чем заумь. Люди реальные и конкретные до мозга костей, мы — первые враги тех, кто холостит слово и превращает его в бессильного и бессмысленного ублюдка. В своем творчестве мы расширяем и углубляем смысл предмета и слова, но никак не разрушаем его. Конкретный предмет, очищенный от литературной и обиходной шелухи, делается достоянием искусства. В поэзии — столкновение словесных смыслов выражает этот предмет с точностью механики. Вы как будто начинаете возражать, что это не тот предмет, который вы видите в жиз­ни? Подойдите поближе и потрогайте его пальцами. Посмотрите на предмет голыми глазами, и вы увидите его впервые очищенным от ветхой литера­турной позолоты. Может быть, вы будете утверждать, что наши сюжеты «» и «»? А кто сказал, что житейская логика обязательна для искусства? Мы поражаемся красотой нарисованной женщины, несмотря на то что, вопреки анатомической логике, художник вывернул лопату своей героини и отвел ее в сторону. У искусства своя логика, и она не разрушает предмет, но помогает его познать.

Мы расширяем смысл предмета, слова и действия. Эта работа идет по разным направлениям, у каждого из нас есть свое творческое лицо, и это обстоятель­ство кое-кого часто сбивает с толку. Говорят о случайном соединении различ­ных людей. Видимо, полагают, что литературная школа — это нечто вроде монастыря, где монахи на одно лицо. Наше объединение свободное и добро­вольное, оно соединяет мастеров, а не подмастерьев — художников, а не маля­ров. Каждый знает самого себя, и каждый знает — чем он связан с остальными.

Алиса Порет и Даниил Хармс. Опыт с магдебургскими полушариями. 1932–1933 годыИз книги «Алиса Порет. Записки, рисунки, воспоминания». ОР РНБ / Издательство «Барбарис»

Источник