Что такое восточная повесть

Жанры восточная повесть и восточное сказание в поэзии М. Ю. Лермонтова

В предлагаемой книге анализируется жанровая специфика всемирно известных шедевров М. Ю. Лермонтова. Речь идёт о стихотворениях «Три пальмы» и о поэме «Демон». По традиции «Три пальмы» рассматривались как баллада, а «Демон» как любовно-романтическая поэма, что и рождало их ошибочные интерпретации.

Оглавление

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Жанры восточная повесть и восточное сказание в поэзии М. Ю. Лермонтова предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Редактор Гай Николаевич Серегин

© Виталий Олейник, 2020

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЖАНРЫ ВОСТОЧНАЯ ПОВЕСТЬ И ВОСТОЧНОЕ СКАЗАНИЕ

В ПОЭЗИИ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА

Под редакцией Г. Н. Серегина

Со дня рождения М. Ю. Лермонтова (1814—1841) прошло более 200 лет. Срок весьма значительный. Он позволяет с полным основанием утверждать, что те из знатоков литературы, кто предрекал Лермонтову скорое забвение, сильно заблуждались. Его слава нисколько не померкла. Напротив, с течением времени она лишь возросла. Если не с каждым десятилетием, то с появлением целого ряда новых поколений читателей и исследователей восприятие его художественного наследия постепенно углублялось. Благодаря этому стали прорисовываться истинные масштабы колоссальной творческой личности великого русского поэта. Поэтому вполне закономерным представляется тот факт, что именно Лермонтов был избран научным сообществом для эпохального издания «Лермонтовская энциклопедия» в 1981 году. По мнению специалистов, она стала первой персональной литературной энциклопедией, опубликованной в России и целиком посвященной жизни и творчеству одного русского писателя. Шутливым подтверждением объективности процесса роста лермонтовской популярности среди наших современников явился и выпуск в Санкт-Петербурге карманного календарика на 2019 год с забавным портретом Михаила Юрьевича в красном ментике на фоне каракуль, схематически изображающих горы Кавказа, и с подписью: «Предпочитаю Лермонтова всем».

Долгое время существовало мнение, да и ныне многие любители Лермонтова считают, что поэту катастрофически не везло, как при жизни, так и после смерти. Доля истины, разумеется, в этом суждении имеется. Он очень рано, ему не было еще и трех лет, потерял мать. Бабушка по материнской линии княгиня Елизавета Алексеевна Арсеньева (в девичестве Столыпина), разлучила его с отцом и делала все от нее зависящее, чтобы они встречались как можно реже. Поэт дважды высочайшими указами ссылался на Кавказ, где и был застрелен на нелепой дуэли, не дожив двух с половиной месяцев до 27 лет. При жизни Лермонтов увидел вышедшими из печати всего 28 своих стихотворений, три поэмы и роман «Герой нашего времени». Конечно, он и сам не спешил издаваться, крайне тщательно отбирая материалы для публикации, но два его шедевра, которые он лично готовил к выходу в свет и на которые возлагал большие надежды — стихотворная драма «Маскарад» (1835) и поэма «Демон» (1839) — были запрещены цензурой. По этой причине, сам того не желая, Лермонтов наряду с А. С. Грибоедовым стал одним из родоначальников традиции самиздатовской литературы в России. Стихотворение «Смерть поэта» и поэма «Демон» были известны в середине ХIX века практически всей образованной российской публике благодаря бесчисленному количеству их рукописных копий, выполненных, как правило, самими читателями. У нас нет повода сомневаться в достоверности сведений, сообщавшихся на этот счет В. А. Зайцевым в начале 60-х годов XIX века. Тем более, что критик по отношению к Лермонтову был настроен весьма скептически: «Лермонтов, Демон, Печорин! Сколько чувства возбуждают эти слова в голубиных душах провинциальных барышень, сколько слез пролито по их поводу непорочными воспитанницами разных женских учебных заведений, сколько вздохов было обращено к луне мечтательными служителями Марса, львами губернских городов и помещичьих кружков! Много значения было в этих словах для всех этих лиц, составляющих то, что, по аналогии с другими государствами, можно было назвать российским образованным обществом. Какое громадное множество экземпляров „Демона“ было переписано в чистенькие тетрадки, завязанные розовыми ленточками, и подарено чувствительными кузенами своим еще более чувствительным кузинам» («Демон» в русской критике… С.15).

Неприятности преследовали поэта и после смерти. Первый его юбилей (50 лет со дня рождения) прошел едва замеченным из-за шумной кампании, связанной с подготовкой. проведением и первыми последствиями реформы 1861 года — отменой крепостного права. Вторая годовщина (100-летие со дня рождения поэта) понятным образом была омрачена началом Первой мировой войны (1914—1918), а столетие со дня смерти как бы само собой совпало с началом в июне 1941 года Великой Отечественной войны. И даже 200-летие со дня рождения, когда, казалось, ничто не могло помешать нормальному ходу юбилейных процедур, было заглушено грохотом литавр бесчисленных оркестров, почти весь 2014 год праздновавших «возвращение Крыма». Конечно, тут было не до Лермонтова. Торжественные мероприятия, посвященные поэту, ограничились небольшим количеством не очень содержательных публикаций и несколькими телепрограммами, проведенными без всякой помпы, сугубо «для галочки». Не везет, так не везет.

Вся эта хронологическая фантасмагория не может не удивлять даже не слишком суеверных людей. Очень уж много странных совпадений. Невольно складывается впечатление, что Лермонтов действительно сильно прогневил небеса. Либо, и это гораздо вероятнее, высшими силами посредством смут и войн наказывался не Лермонтов, а сам русский народ. Во-первых, за убийство своего национального Орфея. А, во-вторых, за то, что российская общественность и ухом не повела, не обратила внимания, не прислушалась к его предупреждениям насчет тех бед, которые всенепременно должны ожидать в будущем страну, самодовольно живущую по исстари заведенным обычаям и не желающую всерьез считаться с подлинной реальностью, с законами, управляющими историческими процессами.

Однако, не только неблагоприятное стечение событий и обстоятельств долгое время мешало по достоинству, с возможной научной и эстетической объективностью оценить творчество Лермонтова. Гораздо более серьезным препятствием на этом пути оказался так называемый «человеческий фактор». Что разумеется под этим явлением? Определенная степень массовой предвзятости, смешанная с недопониманием, а подчас и с раздражением. Как с явным раздражением, так и с глубоко скрытым или же тщательно скрываемым под личиной показного доброжелательства. Нельзя сказать, что Лермонтов не получил практически мгновенного признания. Он сразу был оценен как достойный внимания поэт. Да и каким образом его можно было не замечать и не признавать, когда его поэзия захватывала современников в буквальном смысле слова, производя с их сознанием почти гипнотические манипуляции? Причем по большей части, как в искусстве мага или в мастерстве виртуозного фокусника, читатель оставался, а, впрочем, и до сих пор остается в неведении, каким образом достигается этот психологический эффект? Как точно подметила Анна Ахматова, сама обладавшая колоссальным поэтическим даром и великолепным слухом, слова, самые обычные вроде бы слова подчиняются Лермонтову, как змея факиру. В строках его стихотворений слова, как правило, оживают, заставляя нас следить не только за их смыслом, но и за их движениями. Движениями то плавными, то стремительными, но всегда чрезвычайно ритмичными и завораживающими, с помощью которых ум наш и погружается, по собственному определению поэта, в «какой-то смутный сон».

Короче, Лермонтов был крайне незауряден и вызывающе заметен. И именно этим он многих возмущал, поскольку мало соответствовал не только общепринятым этическим нормам и ценностям, но и чисто литературным правилам и условностям своего времени. Да, он талантлив, как бы нехотя признавали его недоброжелатели, но даже этот дар не оправдывает ни его жестокости, ни его приверженности ко злу, ни свойственного ему бесстыдного аморализма, ни патологической сосредоточенности на самом себе, на своей собственной личности, ни, тем более, его литературной безответственности. Украшая, романтизируя зло, Лермонтов не только не противостоит ему, но, напротив, приобщает ко злу неокрепшие души юных читателей, заявляли апологеты этологической, воспитательной функции литературы как ее главного, истинного общественного призвания.

Разумеется, все эти благоглупости, отдельные отголоски которых подчас встречаются и в современных лермонтоведческих исследованиях, сильно мешали проникновению в святая святых художественной мысли великого поэта. В литературоведении, да и во всем искусствознании в целом, давно утвердилось в качестве аксиомы положение о том, что любого художника можно и нужно оценивать только по тем законам, которые он сам признавал для себя. Это известно всякому современному критику и историку литературы. Однако, на практике это не так просто осуществить. Куда легче нагромождать отсебятину, ориентируясь на собственные мерки и предрассудки, чем выявлять художественную логику исследуемого объекта. Это, действительно, сложно, но на нынешнем этапе освоения творческого наследия Лермонтова без этого уже никак не обойтись. Данная публикация и явилась результатом многолетнего изучения «Демона» как произведения, которое благодаря своей сложности, многозначности и при этом — монолитной внутренней цельности с наибольшей полнотой отражает мировосприятие нашего великого поэта. Причем, заметим a priori, что картина мира, созданная в «Демоне», выдержана на очень высоком, практически на предельно возможном уровне поэтического, художественного обобщения.

Какая вроде бы разница?

Разница, между тем, огромна. Это знаменитое произведение и прочитывалось в критике именно как романтическая баллада: «„Три пальмы“ (1839) — баллада Лермонтова, темы и образы которой — поверженной красоты, гибельности соприкосновения с „другим“ миром и др. — включаются в систему позднего балладного творчества Лермонтова. Роковое свершение в „Трех пальмах“ протекает в условных пределах „аравийской земли“ (условность оговорена подзаголовком „Восточное сказание“). При стилизованной географической и этнографической точности баллады события даны здесь вне временных координат» (ЛЭ, с.579).

Заметим, к слову, сколь нелепо, почти кощунственно звучит определение «позднее творчество» применительно к молодому человеку, погибшему в 26 лет! Впрочем, это устоявшийся термин. Он лишен не только какой бы то ни было иронии, но и оценочного содержания вообще. Ученому люду никак не обойтись без педантизма, и специалисты, глазом не моргнув, относят к «позднему творчеству» Лермонтова все, что было написано им после 22—23 лет.

Источник

В. Н. К У Б А Ч Е В А

«ВОСТОЧНАЯ» ПОВЕСТЬ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

XVIII—НАЧАЛА X I X ВЕКА

На протяжении почти семидесяти лет (с 50-х годов

X V I I I века) в России издавались и переиздавались многочислен­

ные «восточные» повести, сказки и сборники сказок. Под этим

именем существовали и подлинно восточные произведения (как

сказки «1001 ночи»), и подделки, и произведения, ничего общего

с Востоком не имевшие. Все они пользовались большой популяр­ ностью у читателей. С «восточной» повестью так или иначе свя­ заны имена М. Хераскова, И. Крылова, П. Львова, позднее — А. Бенитцкого, А. Измайлова, Ф. Глинки. Ее печатали в своих журналах Н. Новиков и Н. Карамзин.

Исследователи неоднократно обращали внимание на «восточ­ ную» повесть. Однако вопрос о судьбе ее в России до сих пор почти совсем не изучен.

Попутно и очень кратко говорит о ней В. В. Сиповский в «Очерках из истории русского романа», бегло характеризует «восточное» направление в русской литературе И. А. Кубасов в книге о Бенитцком. Наконец, имеется очень содержательная, но также очень краткая статья В. Г. Чернобаева «К вопросу о судь­ бах восточной повести в Чехии и Польше». В. Г. Чернобаев ука­ зывает на необходимость конкретного изучения судеб отдельных повестей одновременно в различных литературах.1 Но перечисленные работы не касаются судьбы этого жанра в России в целом.

Настоящая статья является попыткой дать общее представле­ ние о составе «восточных» повестей», бытовавших в русской лите­ ратуре XVIII—начала X I X века, и проследить основные тенден­ ции развития наиболее интересного, в идейном отношении, наВ. В. С и п о в с к и й. Очерки из истории русского романа, т. 1, вып. 1.

СПб., 1905; И. А. К у б а с о в. Александр Петрович Бенитцкий. (Историколитературный очерк). СПб., 1900, 34 стр.; Сборник статей в честь академика А. И. Соболевского. Изд. АН СССР, Л., 1928, стр. 115—119.

296 В. Н. КУБАЧЕВА правления внутри этого жанра — просветительской «восточной»

Необходимо сделать несколько оговорок: здесь будет идти речь только о печатных «восточных» повестях. Произведения этого жанра, существовавшие в рукописном виде, совершенно не исследованы, даже не учтены и поэтому пока не привлекаются для анализа. Но и печатная «восточная» повесть дает достаточно обильный материал, 2 позволяющий сделать ряд выводов и обобщений, имеющих значение для истории русской повести и романа.

Кроме того, в работе не всегда проводится различие между по­ вестями оригинальными и переводными: во-первых, потому, что очень часто невозможно установить источник тех повестей, кото­ рые печатались анонимно и без каких бы то ни было пояснений;

во-вторых, потому, что в X V I I I веке переводились на русский язык обычно произведения, вполне соответствовавшие идеологи­ ческим воззрением переводчика и читательской аудитории, на которую он рассчитывал.

Правда, переводные повести были иногда тесно связаны с жизнью того общества, в котором они возникли. В «восточных»

одеждах они нередко выводили исторических лиц и изображали конкретные события. От русского читателя эта сторона большей частью ускользала. Но оставалась актуальность общих проблем, которая была вызвана сходством общественных условий.

Ф а к т ы же переосмысливались применительно к русской обста­ новке, и это делало данные повести явлением русской литературы.

Органичность этих произведений в русской литературе дока­ зывается и тем, что идейный и образный строй как оригинальных, так и переводных «восточных» повестей не противоречат друг другу.

Родиной «восточной» повести является Франция. Во француз­ ской литературе в конце X V I I века началась борьба с канонами классицизма («спор древних с новыми»), возникли оживленные поиски сюжетов, нового литературного материала, определилось в связи с этим обращение к фольклору (сказки Перро). Интерес к восточному фольклору был вполне подготовлен.

Произведения о Востоке или с восточными сюжетами были известны во Франции уже в X V I I веке. Но обширный поток их хлынул на книжные прилавки после выхода в свет в 1 7 0 4 — 1717 года арабских сказок «1001 ночи» в переводе аббата Антуана Галлана. Эти сказки поразили читателя совершенно исключительНами обследовано около 200 печатных «восточных» повестей, оригиналь­

ной фантастикой, новыми образами, экзотическими картинами природы, нравов и своеобразной поэзией.3 По словам графа Кэйлюса, «восточные сказки долго были в такой моде, что в его молодости (он родился в 1692 г о д у, — В. К.) большой свет не читал почти ничего другого». 4 Одно за другим появлялись разнообразные подражания «1001 ночи». В 1710—1714 годах Пети де ла Круа напечатал сперва «1001 день. Сказки персидские», 5 а затем — «Сказки турец­ кие». Многочисленные произведения этого типа принадлежат перу Тамоса-Симона Гелетта ( 1 6 8 3 — 1 7 6 6 ). Его сказки как образец галантной литературы предельно авантюрны и насыщены эроти­ кой. Ему принадлежат «1001 четверть часа. Сказки татарские»

( 1 7 1 2 ), «Китайские сказки» ( 1 7 2 5 ), «Гузаратские султанши, или Сны проснувшихся людей. Монгольские сказки» ( 1 7 3 2 ), «1001 час.

Сказки перуанские» ( 1 7 3 3 ).

По тому же образцу строились такие сборники, как анонимные «Сказки арабские. Приключение Абдаллы» или «Пятьсот с поло­ виной утр. Сирийские сказки» ( 1 7 5 6 ) Шевалье Дюкло и многие другие.

Все эти авторы создавали модное развлекательное чтение, для занимательности заимствуя элементы из произведений иного типа: авантюрно-галантного романа, пасторальной литературы, волшебно-рыцарского романа и т. п.

Иногда авторы задавались нравоучительными целями Т а к о в ы, например, «Новые восточные сказки» графа Кэйлюса ( 1 7 4 3 — 1 7 4 5 ).

Сказочность и фантастика скоро утратили первоначальную свежесть. Появились надуманность и вычурность. Во многих сказ­ ках Гелетта доведены до абсурда превращения, волшебства, пере­ селения душ, любовные похождения и пр. «Китайские сказки», например, настолько насыщены всем этим, что после них уже трудно стало отыскать вещь, в которую бы еще не переселялась у сказочников душа человека. 6 3 См.: M-me D u f r e n o i. L’Orient roraanesqueen France, 1704—1789, Montreal, 1946—47.

4 Г. Г е т т н е р. История всеобщей литературы X V I I I века, т II. Пер.

А. Н. Пыпина. Изд. 2-е, переем, и доп. по 5-му изд. подлинника. СПб., 1897, стр. 49.

5 Вопрос о поддельности или даже подражательности этого собрания ска­ зок не может сейчас считаться окончательно решенным. Считается, что Пети де ла Круа в 1675 году списал в Исфагани (Иран) у дервиша Мокл’са руко­ пись под названием «Хезар йек руз» («Тысяча и один день»), которую позд­ нее перевел на французский язык. Последовавшая утрата персидской рукописи вызвала предположение о фальсификации См : Hans W. E p p e l s h e i m e r.

Handbuch der Weltliteratur von den Anfiingen bis zum Weltkrieg ein nachschlagewerk. Frankfurt am Main, 1935—1937. Прим. ред.

6 R. F ii г s t. Die Vorlaufer der modernen Novelle ira 18. Jh. Halle, 1897.

298 В. Н. КУБАЧЕВА В результате длительного процесса литературной обработки от восточной сказки во Франции не оставалось ничего, кроме костю­ мов, имен и заштампованных мотивов. Но эта внешняя оболочка продолжала долго держаться в литературе или как маскарадный костюм, за которым можно было легко укрыть любое содержание, или просто как дань литературной традиции.

На этом литературном фоне возникло новое направление в «восточной» повести — просветительское.

Традиция использования восточных мотивов в просветитель­ ской литературе шла от «Персидских писем» Монтескье и «Не­ скромных сокровищ» Дидро.

Классическим образцом такой литературы являются «восточ­ ные» повести Вольтера: «Мир как он есть, или Видение Бабука»

•(1746), «Задиг. Восточная повесть» (1747) и «Принцесса Вави­ лонская» (1768). Эти произведения входят в круг философских повестей Вольтера. В то же время они подчеркнуто пародируют «восточную» литературу: условно восточный колорит, фантастиче­ ские преувеличения, необыкновенную насыщенность приключе­ ниями и т. д.

«Восточная» просветительская повесть определилась сразу как жанр идеологический, разрешавший наиболее общие и в то же время злободневные философские вопросы, с одной стороны, и как сатирический жанр, с другой. Успеху «восточных» повестей способствовал ряд обстоятельств. Во-первых, условные восточные одежды были удобны по цензурным соображениям; во-вторых, сам метод изображения западного мира через восприятие наивного восточного жителя был на руку писателю-просветителю. Это был идеальный для просветителя способ анализировать явления жизни с точки зрения разумности и естественности. В-третьих, маски­ ровка под модный жанр облегчала широкую популяризацию фило­ софских идей.

Свои повести-сказки Вольтер осознавал как произведения

•философские и в то же время обладающие конкретной политиче­ ской направленностью. В письме Мармонтелю (1764) он говорит:

«Вам следовало бы непременно сочинять философские сказки, где вы можете предать осмеянию кое-каких глупцов и некоторые глупости, некоторые подлости и кое-каких подлецов — все это с умом, вовремя, подстригая когти зверя тогда, когда застанете его спящим».7 Таким образом, цель подобных сказок Вольтер видит в сатире; однако называет их не сатирическими, а философ­ скими. Положительной основой в них является философская идея, во имя которой отрицается неразумная действительность.

‘ К. Н. Державин. Вольтер. Изд. АН СССР, М., 1946, стр. 286.

«ВОСТОЧНАЯ» ПОВЕСТЬ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XVIII в. 299 В повестях Вольтера содержание целиком определяет форму.

Можно сказать, что они являются философскими также и по форме, по своей повествовательной сути. Они характеризуются специфи­ ческим «философским», т. е. рационалистическим стилем. Особенно рационалистично действие. Оно не внутренне присуще описы­ ваемому, а развертывается чисто механически. Во всем господ­ ствует заданность, преднамеренность. О героях философских по­ вестей Вольтера К. Н. Державин говорит: «Они подробно и точно описаны в костюмах, но лица их скрыты от нас философским обобщением. Портрет морально-философичен и содержит в себе морально-философскую мотивировку дальнейших поступков (героя)». 8 Наиболее видными подражателями Вольтера в области «во­ сточной» повести был Ж.-Ф. Мармонтель и Ф.-Б. Арно. Однако это были подражатели умеренные, преимущественно моралисти­ ческого направления.

Таким образом, во французской литературе X V I I I века «вос­ точная» повесть не имела единого характера. Параллельно суще­ ствовали два несовместимых ее вида: один — развлекательный, ведущий начало от восточной фантастической сказки и авантюрногалантного романа, и другой, лишь внешне сходный с ним вид, — просветительская «восточная» философская повесть. Они разви­ вались рядом, почти не смешиваясь; каждый из них имел свою поэтику.

Русская «восточная» литература имела более сложную основу, чем французская. В нее вошли произведения более ранней эпохи, дошедшие к нам через Византию,9 новые переводы истинно вос­ точного фольклора, переводы французских подделок и модной ориентальной литературы и, наконец, оригинальные произведения.

Все это представляло собой довольно пеструю смесь.

И все же в этом потоке можно различить несколько направ­ лений, характеризовавшихся определенной тенденцией развития, определенным кругом тем, идей и образов.

Допуская некоторую условность, «восточные» повести в рус­ ской литературе можно разделить на три группы:

1) морально-этические с религиозной окраской; 2) развлека­ тельные, авантюрно-галантные; 3) просветительские философскосатирические и нравоучительные.

Общий термин «восточная повесть» в этих группах имеет не один и тот же смысл. В первой группе он иногда воспринимается как указание на место возникновения, на родину произведения.

Во второй — чаще определяет лишь место действия, а в некоторых случаях — условный источник: подражание арабским или иным восточным сказкам. Наконец, произведения третьей группы всего дальше отстоят от первоначального значения термина «восточная повесть». Здесь могут отсутствовать даже восточные сюжеты, используются лишь имена, внешний реквизит и некоторые детали, ставшие общепринятыми признаками «восточности».

Правда, разграничение, особенно между второй и третьей груп­ пами, иногда очень нечетко и условно, так как авантюрные сюжеты нередко осложнялись сатирическим и нравоучительным элементом.

Но все же принципиальное различие между этими группами су­ ществовало и осознавалось.

«Восточные» повести типа нравственно-религиозной притчи (первая группа), как было сказано выше, существовали уже в древнерусской литературе и продолжали бытовать на протяже­ нии всего X V I I I века и даже перешли в X I X век. Они в аллего­ рическом, философски отвлеченном плане решали наиболее общие вопросы: об отношении человека к вечности, о цели существования,, о бренности земного и т. д.

О них необходимо упомянуть потому, что они заранее уже могли создать у русского читателя отношение к «восточной» по­ вести, как произведению философскому, с большими нравствен­ ными проблемами.

К такого рода повестям можно отнести и «Видение Мирзы», 10, повесть, издававшуюся четыре раза на протяжении второй поло­ вины X V I I I века. Близко к ней стоят повести «Явление, виденное Феодором, пустынником Тенерифским» u и «Обидах и пустын­ ник». 12 Все они аллегорически изображают жизненный путь чело­ века и превратности, встречающиеся на этом пути: то в виде моста, висящего над океаном вечности, то в виде горы, то в виде скитаний заблудившегося странника. Они решают важные морально-этиче­ ские проблемы, но с позиций философа-мудреца, аскетически отЯвление Мирзы». «Ежемесячные сочинения», 1757, ч. V ; стр. 3 4 5 — 353; «Видение Мирзы». «Утренний свет», 1778, ч. III, № 8, стр. 285—297;

«Первое видение Мирзы о краткости жизни человеческой». «Биб\иотека уче­ ная, экономическая. », 1793, ч. V I, стр. 132—143; «Видение Мирзы, пред­ ставляющее картину человеческой жизни». «Иппокрена», 1800, ч. V, стр. 401 — 402.

11 «Явление, виденное Феодором, пустынником Тенерифским, и по смерти его найденное в пещере». «Сочинения и переводы», 1760, сентябрь, стр. 2 5 2 — 275; «Сноридегеия одного пустынника Тенерифского найденное в его убежище».

«Чтение для вкуса и разума», 1791, ч. III. стр. 330—367 и др.

12 «Обидах и пустынник, восточная повесть». «Ежемесячные сочинения».

1756, ч. IV, стр. 276—’282; «Обидах и пустынник, восточная пов хть перевод с немецкого». «Покоящийся Трудолюбец», 1784. ч. I, стр. 188—194; «Обидах, восточная повесть, перевод с немецкого». СПб., 1786; «Обидах, восточная повесть». «Детское чтение», 1789, ч. X X, стр. 149—156 и др.

«ВОСТОЧНАЯ» ПОВЕСТЬ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ХШ в. 301 решившегося от мирской суеты, и опираются на нормы христиан­ ской морали. Для большей убедительности поучения и толкования облечены в форму откровения, видения, явления. Образы пустын­ ников, ангелов, духов композиционно помогали автору по-своему

•обобщить явления. Тут была и принципиальная позиция: слабый человеческий разум не способен достигнуть вершин знания — «истинное» знание связано с откровением. Истоки названных по­ вестей относятся к эпохе более ранней, чем X V I I I век; их идеоло­ гия противоположна духу века Просвещения.

По всей вероятности, вначале «восточную» повесть чаще всего воспринимали у нас как нравственно-философскую притчу, отвле­ ченную и беспристрастную. Это подтверждает характер первых.печатных «восточных» повестей.

Первая известная нам печатная «восточная» повесть — «Желатели» |J представляет собой притчу о калифе и семи «желателях».

Композиционно она делится на собственно притчу, толкование ее и нравоучение. Повествование ведется в манере, свойственной притче, — обобщенно и «беспристрастно». Однако за этим кроется «пристрастная» политическая позиция автора. Повесть имеет явно охранительный смысл. Вот ее мораль: «Бедный желает себе богат­ ства, но только к совершенству света потребно, чтоб не все были богаты, да и убогий сам может своим трудом приобрести себе пропитание. Некоторые неразумно желают, чтоб не было ни правления, ни законов, но тогда б были они причиною лесчастия всего света и крайнего своего бедствия. Все желают себе временного и вечного блаженства. Сие желание у всех тех глупо. ». 14 Таким образом, «восточная» повесть в России, появившись в журнале, сразу же заявила о себе как жанр тенденциозный.

В 60-е годы X V I I I века в России оживился интерес к реаль­ ному Востоку. Академические издания («Ежемесячные сочине­ ния», «Сочинения и переводы») поддерживали этот интерес сообще­ ниями научного и документального характера о различных восточ­ ных странах, пограничных с Россией. В этих изданиях рядом с разнообразными «восточными» повестями находим научные статьи вроде «О народе и имени Татарском, также о древних Могольцах и их языке»,15 «О первых российских путешествиях в Китай»,16 «Рассуждение о разных именах Китайского госу­ дарства и о ханских титулах»,17 «Изъяснение сумнительств, нахо­ дящихся при поставлении границ между Российским и КиЕжемесячные сочинения», 1755, ч. II, стр. 516—524.

302 В. Н. КУБАЧЕВА тайским государством»,18 «История о странах, при реке Амуре лежащих» 19 и др.

Уже эти названия говорят о познавательном и деловом инте­ ресе, который проявлял к Востоку тогдашний русский читатель.

С 1763 года стали печататься на русском языке сказки «1001 ночи».20 Вслед за ними переводились многообразные под­ делки и подражания им: 1766 год — «1001 час. Сказки Перуан­ ские», «Гузаратские Султанши, или Сны неспящих людей», 4 части. Появился ряд авантюрных переводных повестей с «вос­ точным» содержанием, В русскую литературу «восточное»

вошло как специфическая, условная поэзия, экзотика, как мате­ риал, знакомящий читателя с изощренной литературой фантасти­ ческих приключений и т. д.

В 70-е годы X V I I I века продолжается поток переводов про-^ изведений, связанных с «1001 ночью»: 1777—1778 годы — « 1001 четверть часа. Повести Татарские», перевод с французского, 4 ч. СПб., 2-е изд.; 1778—1779 годы — «1001 день. Персидские сказки», перевод с французского М. Попова, 4 ч., СПб.; 1780— 1781 годы — «1001 дурачество. Французские сказки», перевод с французского П. Страхова, 8 ч., М.

Отдельными изданиями выходит множество любовных, вол­ шебно-приключенческих и просто сказочных «восточных» повестей, которые чаще всего печатались анонимно.

Развлекательное направление «восточной» повести слабее было представлено в журналах. Это объяснялось, во-первых, тем, что авантюрное повествование требовало много места, во-вторых, тем, что содержание подобных произведений казалось издателям жур­ налов неприемлемым.

Русская журналистика отрицательно отнеслась к засилью в ли­ тературе бессодержательных, развлекательных «восточных» сказок, повестей и историй.

Осуждение произведений подобного рода было высказано, на­ пример, в «С.-Петербургском вестнике» по поводу перевода М. По­ повым «1001 часа, сказок Персидских».21 Автора рецензии беспо­ коила антипедагогическая роль «вымышленных» произведений:

«Большая часть романов (в понятие «романы» включалась и «вос­ точная» сказка, — В. К.) многим, а особенно молодым людям вредна, хотя бы тем только, что напоясь они сею сладостию, чув­ ствуют уже отвращение от здоровой и больше им приличной пищи, равно и тем, что, представляя себе примеры вымышленных лиц,

щастия своего ожидают от случайных приключений, которого они от доброго поведения и трудолюбия своего ожидать должны были».22 Автор все же категорически не возражал против перевода этих «сочинений». Он только оставлял их «менее исправным пере­ водчикам», отодвигая тем самым на периферию литературы.

Другие издатели возражали против «восточных» повестей не словом, а делом. Интересна в этом отношении позиция Новикова.

В своих журналах он печатал много «восточных» повестей, в том числе и авантюрно-галантного содержания. Однако последние об­ рабатывались и приобретали совершенно иное звучание. Примером может служить «Мегмет-Али. Новость турецкая», помещенная в «Городской и деревенской библиотеке».23 Эта повесть печаталась раньше под названием «Сальнеда и Гаральдия».24 В журнальной редакции она уже не просто повесть о любовных и прочих приклю­ чениях двух женщин, а история страданий незаслуженно обижен* ных людей. Конечный вывод таков: «Повесть сия вразумляет, что не должно никогда осуждать человека, не исследовав точно его преступления».25 Кроме того, в этой редакции’ в повесть включень* дополнительные сцены сатирического характера, введен, например^ образ корыстного, неправедного кадия (судьи).

Таким образом, просветительская тенденция в этом случае ясна: обратить на пользу читателям бесполезное, бессодержатель­ ное, а может быть, даже и вредное, но популярное произведение.

Однако главный путь использования «восточной» повести про­ светителями был иной. Это был вольтеровский путь создания фи­ лософски-сатирической повести под маской авантюрно-восточногц повествования.

Уже среди первых печатных «восточных» повестей в «Ежеме­ сячных сочинениях» находим перевод вольтеровского «Задига».26Здесь он помещен без комментария. В 1765 году повесть была переведена вновь 27 и снабжена «Предуведомлением», в котором говорилось: «Славного Вольтера сочинения для превосходного в оных разума, хорошего слога и нравоучения с похвалою от всех, приемлются, охотно читаются и на иностранные языки перево-.

дятся. Между оными повести его тем приятнее, что, имея в прочем, сходство с обыкновенными любовными сказками, заключают в себе,

«Городская и деревенская библиотека», 1786, ч. X I I, стр. 249—282. Словом «новость» в то время переводили слово «nouvelle» — новелла.

24 Сальнеда и Гаральдия. Восточная повесть, сочиненная г. Ламотом. М., 1776.

25 «Городская и деревенская библиотека», 1786, ч. X I I, стр. 2 8 1.

26 «Ежемесячные сочинения», 1759, ч. I, стр. 58—-72.

27 Задвиг, или Судьба. Восточная повесть. Пер. Ив. Голенищев-Кутузов

несравненно больше острых мыслей, тонкой критики и разумных наставлений».28 Это показывает, что русскому читателю были ясны внутренние возможности произведений, по внешности напоминавших авантюр­ ные «восточные» истории. Читатели умели находить в подобных произведениях скрытый смысл, о котором говорил Вольтер в пре­ дисловии к «Задвигу».

Иногда писатели, опасаясь, как бы читатель не прошел мимо истинного смысла повести, намекали на него сами. Примером может служить вступление к мнимо волшебной повести Хераскова «Золотой прут» (1782), якобы переведенной, как сказано на ти­ тульном листе, «с арабского языка»: «Сия достопамятная книга недавно напечатана была в Константинополе вместе с Белизарием;29 но великий Муфтий, догадавшись, что в оных двух книгах больше смысла, нежели в мозгу у всех бывших и будущих Муфтиев, сей великий Муфтий доказал Султану, никогда книг не читающему, что Музульманам вредно читать таковые сочинения, а паче того вредно заводить на Турецком языке тиснения. Уничтожил он сие благоразумное художество, и так ни Белизарий, ни Албекировы приключения не могли быть напечатаны».30 Просветительские философские повести, начиная с вольтеров­ ских, утверждали культ разума, доказывали необходимость пере­ стройки общества на началах разума и справедливости. Поэтому основная их тема — отношения людей в обществе, точнее: отноше­ ния различных по положению людей друг к другу и к обществу.

Это определило круг образов, характерный и для русской «вос­ точной» повести. Если учесть, что в произведениях такого рода пропагандировались самые популярные для своего времени идеи, которые часто превращались в общее место, то станет понятным, почему в процессе развития жанра выработались трафаретные образы: скучающий «от веселостей» государь, время от времени изъявляющий желание «знать истину» о положении своего народа;

визирь, за благородство ненавидимый придворными; его антаго­ нист— корыстный муфтий или кадий; дервиш; добродетельный поселянин и т. д.

Конечно, большое внимание уделялось первому члену обще­ ства — государю. Повести, где в центре внимания находилась личность государя, наиболее интересны в идейном отношении. Они входят в круг просветительской литературы, которая пропаганди­ ровала идеи просвещенного абсолютизма и наталкивала читателей

на критическое сопоставление идеала с реальными современными государями. В этом была их прогрессивность, хотя, конечно, они были далеки от мысли об устранении монархической власти. Речь шла лишь о недостатках, несовершенствах государей. Правда, в применении к конкретным современным условиям это могло иметь и часто имело острый политический смысл.

Как уже говорилось, первая печатная «восточная» повесть («Желатели») давала решение проблемы общественных отношений в строго охранительном смысле.

Со всей остротой эта решенная уже в просветительском плане проблема встает в «восточных» повестях 80-х—начала 90-х годов.

Внимание большей части журнальных «восточных» повестей того времени сосредоточено на личности государя.

Значительны по содержанию повести, помещенные в журналах Новикова. Так, повести «Справедливое решение» (1782) З І и «Артабан, или Истинный государев советник» (1784) 32 выдвигают идею об истиннных и мнимых заслугах царей и ответственности их перед народами. Обширный план переустройства общества на ос­ нове просвещенного абсолютизма развертывает «Надир. Восточ­ ная повесть» (1783). 33 Герой повести, Надир — воспитанный по специальной про­ грамме просвещенный министр-преобразователь, который призван перевоспитать и самого государя. Результатом его преобразова­ тельской деятельности является идеальное государство, о котором автор говорит так: «Государь уже обитает среди народов. Двора уже больше нет. Нет придворных, но имеет подданных, не воздви­ гают ему больше позлащенных статуй. но имя его живет в серд­ цах. Народ не мешкает последовать примеру своего государя:

города сделались жилищами нужных искусств; в полях размно­ жаются земледельцы, и радость возобновляется во всех странах.

Исчезают сии надменные жилища, сии совершенные плоды рос­ коши, но на их развалинах возносится правда».34 Картина утопического государства имеет в общем антидворян­ скую направленность: на месте придворных видим просто поддан­ ных, на месте прежней роскоши — процветающие города, сделав­ шиеся жилищами «нужных искусств», т. е. ремесел.

Антидворянский характер программы проявляется и в том, как понимает автор предпосылки создания такого государства: источ­ ником его богатства объявляются «внутреннее производство»35 и торговля. Рационализм, антиисторичность взглядов автора заклюГородская и деревенская библиотека», 1782, ч. IV, стр. 337—344.

«Покоящийся Трудолюбец», 1784, ч. II, стр. 121—125.

«Городская и деревенская библиотека», 1783, ч. V I, стр. 157—284.

чается в том, что успех всего дела он связывает только с личными качествами деятеля. Отсюда большая роль отводится воспитанию просвещенного министра. Программа его подготовки разработана в повести подробно. Это идеальное, утопическое сочетание всего богатства знаний с неиспорченной, естественно развитой лично­ стью человека.

Сходную с «Надиром» программу преобразования общества предлагает повесть «Три сына Аубовы», правда, более поздняя ( 1 7 9 7 ). 3 6 Содержание ее состоит в следующем. Добродетельный государь Ауб решает выбрать из трех сыновей в наследники до­ стойнейшего. Для испытания он дает каждому из них в управле­ ние провинцию. Такой сюжет очень удобен для автора, так как он позволяет, с одной стороны, изложить положительные полити­ ческие идеи и высказать мысли об истинном назначении государя, с другой — критически изобразить недостатки современных госу­ дарей.

В повести сравниваются три способа правления, причем каж­ дый из них рационалистически объясняется тем воспитанием, которое получили принцы. Последовательно осуждаются мнимо про­ свещенный государь Коркут, который в ущерб народному благосо­ стоянию поощряет науки и художества, и его брат Арелам, често­ любивый завоеватель, прельстившийся славой победителя. Им противопоставлен Салем, правивший в Самарканде; став правите­ лем, он прежде всего торжественно объявил, что не будет больше невольников в Самарканде и что с сего времени все будут свободны под священною властью законов. 37 Главную свою задачу он видел в «доставлении подданным своим обилия, без коего нет ни счастья, ни спокойствия». 38 Идеал, рисовавшийся в рассмотренных повестях-программах, был утопичен, но содержавшиеся в них мысли об уничтожении рабства, о неотложности экономического преобразования страны и о необходимости веротерпимости имели для русского читателя большое значение.

Другим видом просветительских «восточных» повестей, которые ставили вопросы просвещенного абсолютизма, являются повести о путешествии государя. Образ государя, путешествующего пере­ одетым, часто встречается в сказках; он восходит еще к «1001 ночи».

Наиболее интересна из таких повестей «Прогулка Шаха Аббаса», переведенная из Арно. 3 9 Автор признает существование несправедливостей, но причину их видит в разъединенности моТри сына Аубовы. Перенод из иностранного М., 1797.

нарха и народа, которую в корыстных целях поддерживают при­ дворные и чиновники. Простейший для государя способ узнать истину о народе — посмотреть самому жизнь своих подданных.

Для этого он и отправляется в путешествие. Шах Аббас собствен­ ными глазами видит несправедливости: обиженную вдову, уми­ рающего с голода старого солдата и согнанного с земли крестья­ нина. Он сам исправляет положение, в результате чего виновные наказываются, а обиженные получают «каждый свое».

Однако другая часть авторов «восточных» повестей использо­ вала эту традиционную форму с целью прикрыть восточными оде­ ждами сатирическое содержание.

Сатирические повести резко выделяются среди общей массы нравоучительной «восточной» литературы.

Такова, например, «Сизим, или Великий Султан. Повесть вос­ точная», изданная в типографии Новикова в 1781 году и, как сказано, переведенная с французского Н. Н. В обращении к читателю, подписанном «переводчик», говорится: «Она повесть весьма сходна с природою, и такие избраны обстоятельства, кои мы почти ежедневно опытом видим. Сизим — Султан, я молчу.

Муфти — плут, я оставляю: всякое звание имеет свои злоупотребления. ».

Ссылка на ежедневный опыт читателя весьма знаменательна.

Переводчик наталкивает читателя на определенное толкование повести. А в ней высмеивается слепая вера подданных в законы, которым не верит и сам султан, описывается, как целый народ может быть обманут несколькими ловкими мошенниками. Очень «Ежемесячные сочинения», 1758, ч. V I I, стр. 50.

«С.-Петербургский вестник», 1778, ч. I, № 4, стр. 48.

Сизим, или Великий Султан. М., 1781, стр. 5.

20* 308 В. Н. КУБАЧЕВА важное значение имеет здесь критика обманщиков-дервишей, т. е.

Только очень немногие из авторов «восточных» повестей осме­ ливались направить сатиру против государя. Правда, отрицатель­ ные образы монархов иногда встречались (например, в повести «Три сына Аубовы»), но их пороки: жестокость, самовластие или такие «недостатки», как излишнее увлечение науками, воспри­ нимались как «благородные», царские. Тем более выделяются произведения, где государь изображается без всякой почтитель­ ности. Так, в «Повести о Султане Торгул-Бек-Арсламе» 44 ее герой «предался нечувствительно лености, роскоши, всякого рода невоздержностям, особливо же пьянству»! 45 К тому же, он увлекся писанием стихов. Без обиняков этот государь называется «пьяным рифмачем». Критика «невоздержных» государей была в цар­ ствование Екатерины II весьма злободневна и намекала на нравы, царившие при русском дворе.

Поистине карикатурно нарисован образ монарха в повести Хе­ раскова «Золотой прут».46 Это оригинальное произведение стоит особняком среди «восточных» повестей. Боясь резкости своей са­ тиры, автор указывает, что повесть якобы переведена с арабского, а непосредственно перед самыми смелыми сатирическими карти­ нами придворной жизни находит повод произнести панегирик Екатерине.

Герой повести Шах-Багем почитается благословенным, хотя един­ ственное его достоинство заключается в том, что он мастер точить деревянные ложки. Его первый визирь Албекир славится тем, что несравненно плетет тонкие рогожки. И эти-то люди правят страной.

Следует обратить внимание на то, что образ Шах-Багема свя­ зан с повестью «Шах-Багам», напечатанной в 1779 году в «С.-Пе­ тербургском вестнике» без подписи и ссылки на перевод.47 Герой последней повести тоже шах. За всю свою жизнь он получил пред­ ставление лишь о двух вещах: о разбитой трубе и о пуговицах, которыми играл в детстве. Этот гротескный образ можно считать предшественником образов знаменитого крыловского «Трумфа».

Автор говорит: «Дервиш научил его (Шах-Багама) выделывать из яблочных семечек мышей, чем шах и занимался до самой смерти, в то время как народ думал, что он занят важными госуИртыш, превращающийся в Иппокрену», 1790, май, стр 60; с поме­ той «Сия повесть взята из журнала Энциклопедического».

46 М. Х е р а с к о в. Золотой прут. Восточная повесть. Переведена с араб­

дарственными делами».48 Приведенная фраза очень напоминает «Каиба» Крылова. Там цари собирались, чтобы играть шемелой на коврах и «приказывали историографам записывать это в число величайших своих подвигов».

Неизвестно, имел ли Херасков какое-то отношение к этой по­ вести, но связь между нею и «Золотым прутом» несомненна. Герой «Золотого прута», как обычно в «восточной» повести, не знает правды о положении народа, но автор иначе по сравнению с тра­ дицией объясняет это обстоятельство. Он показывает, что ШахБагем в силу своей непросвещенности, ограниченности не может уловить связь событий и изменить что-либо. По мысли автора, тирания является результатом невежества.

Повесть Хераскова представляет собой сложное сочетание философского и сатирического направлений. Как уже указывалось, резко сатирически изображены в ней картины жизни двора: раз­ вращенность нравов, шутовские философские споры, а главное — невежество, возведенное в закон.

Все же в повести главное не сатира, она подчинена философ­ скому замыслу. Это определяет и характер сатиры — не столько социально-политический, сколько философский, просветительский.

Главный предмет сатирического изображения в «Золотом пруте» — невежество, толкуемое как коренная причина всякого зла.

Композиция повести очень логична и стройна, она насквозь рационалистична. В образе Албекира показан процесс превраще­ ния невежественного ума в философский. Но этот процесс вос­ принимается не как естественное развитие человека, а как пред­ определенная схема с заранее задуманными узловыми моментами.

«Золотой прут» — произведение умеренное в политическом от­ ношении. Автор делает вывод о вечности зла. Единственный путь, который он предлагает, — путь самопознания.

Итак, главная идея, которая выдвигалась «восточной» по­ вестью, была идея просвещенного абсолютизма. Критика распро­ странялась лишь на частные случаи несправедливого правления или на вельмож и чиновников, обманывающих государя. Даже если критиковался и монарх, то сам монархический принцип правления не подвергался сомнению.

Закономерным завершением, концом развития «восточной» по­ вести в России явился «Каиб» — «Восточная повесть» И. А. Кры­ лова (1792). 50 Выделяясь из произведений этого жанра по силе таланта автора, глубине мысли и смелости сатиры, «Каиб» связан

И. К р ы л о в, Полное собрание сочинений, т. I, Гослитиздат, М., 1945, стр. 347.

«Зритель», 1792, ч. III, № 10, стр. 90—108; № 12, стр. 257—306.

Лишь в советское время «Каиб» впервые был назван «наиболее по­ литически острым сатирическим произведением русской литера­ туры X V I I I века». 5 1 «Каиб» — блестящая насмешка не только над формой «вос­ точной» повести и сказки, остро пародирующая их стиль, приемы, излюбленные образы и мотивы, но главное — над основной идеей философской «восточной» повести — над верой в возможность су­ ществования просвещенного, идеального государя.

Все «восточные» повести, включая и крыловскую, признают в качестве исходной мысль о том, что государь не знает истины о положении народа. Но если одни («Прогулка Шаха Аббаса») объясняли это происками вельмож, другие («Золотой п р у т » ) — тоже обманом и тем, что государь глуп и непросвещен, то Крылов решает этот вопрос гораздо глубже. Каиб по положению своему не может узнать истину, да ему и нет необходимости ее узнавать. Для того чтобы вывести Каиба из дворца, Крылову понадобились чудеса, причем сам он настраивает читателя на скептическое отно­ шение к ним: «Какой вздор!—скажет любезный мой читатель, но прошу не дивиться: в Каибов век была такая мода на чудеса, как ныне на аглинские шляпки, и тот дом, в котором не случалось в неделю, по крайней мере, два чуда, был так же смешон, как ныне дом, где не играют в карты». 5 2 Или: «Очень сожалею, что свет ныне таков, что не верит сказкам». 5 3 Тем самым Крылов говорит:

верить в то, что государь каким-то внешним способом вдруг узнает о народе истину — все равно, что верить в сказки. Крылов словно ставит вопрос: действительно ли дело только в незнании госуда­ рем истинного положения вещей?

Обычно «восточные» повести рассматривали вельмож как об­ манщиков, скрывающих правду от государя. Эту точку зрения раз­ деляла официальная литература. Сама Екатерина поддерживала ее. Крылов же показывает, что вельможи и государь не противо­ стоят друг другу, а представляют собой нечто единое. Вельможи таковы, какие нужны государю.

Визири Каиба глупы и подлы, но именно таких Каиб и под­ бирал вполне сознательно. Он обдуманно составлял свой совет — «диван». В повести говорится: «Калиф был расчетист: обыкно­ венно одного мудреца сажал он между десяти дураков; умных 51 П. Н. Б е р к о в. История русской журналистики X V I I I в. Изд.

А Н СССР, М.—Л., 1952, стр. 474; см. так же: Г. А. Г у к о в с к и й. Рус­ ская литература X V I I I века. М., 1939, стр. 473.

52 И. А. К р ы л о в, Полное собрание сочинений, т. I, стр. 351.

«ВОСТОЧНАЯ» ПОВЕСТЬ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XVIII в. 311 людей сравнивал он со свечами, которых умеренное число произ­ водит приятный свет, а слишком большое может причинить пожар;

и часто говаривал, что для сохранения доброго порядка дураки, по крайней мере, столько же нужны, как и умные люди. Вот при­ чина, что и диван калифов был ими изобилен». 54 Крылов показывает нелепость устройства современного обще­ ства с точки зрения здравого смысла. Особенно наглядно это видно при обыгрывании термина «право» в применении к совре­ менной писателю действительности. Термин «право», «права» про­ ходит через всю повесть, он звучит то серьезно, то иронически.

Коротко, но очень язвительно касается Крылов прав государя, со­ словных прав дворянства и, наконец, прав прочих подданных.

Всей своей повестью Крылов вскрывает внутреннюю противо­ речивость, абсурдность существующих общественных отношений, основанных на традиции, силе и обмане. Однако положительной программы он не выдвигает. Он только хочет показать читателю, что вера в возможность улучшения существующих порядков смешна: этот строй порочен в принципе. Поэтому Крылов изде­ вается, с одной стороны, над самодержавием, а с другой стороны, над ограниченностью просветительской общественно-политической мысли. Можно сказать, что основной задачей повести, как и всего творчества молодого Крылова, было воспитание из читателя чело­ века с непорабощенной мыслью. Поэтому писатель так смело уни­ чтожал иллюзии и разрушал веру в авторитеты.

Огромной заслугой Крылова как художника и мыслителя было то, что он в «Каибе» сделал попытку отказаться от рационалисти­ ческого схематизма образной системы, свойственного обычной «восточной» повести. В последней давалась лишь обобщенная нравственная характеристика героя, благодаря чему такие неопре­ деленные понятия, как добродетель, могли наполняться различным содержанием в зависимости от социальной позиции автора. От­ ступая от этой традиции, Крылов в «Каибе» стремился связать моральную и социальную характеристики героя. Он показал, как самодержавие воздействует и на подданных, и на противостоящего им государя. Каиб — это человек, природа которого искажена его положением. Он говорит: « М ы. калифы и — в ы. люди». 5 0 И поэтому скука Каиба это не обычная для «восточной» повести «скука от веселостеи», а результат одиночества калифа среди людей, следствие исключительности и противоестественности его положения. «Ему казалось, что он — один во всей вселенной или, что еще ближе, как будто был иностранец между миллионами людей, им одолженных, которые не могли его разуметь, ни помочь

Там же, стр. 361. Там же, стр. 356.312 В. Н. КУБАЧЕВА

его скуке». 5 6 Каиб умен и добродушен по природе, он любит умных людей, но предпочитает им дураков, так как последние более удобны для поддержания его власти; он не жесток как человек, но тиран, потому что он государь и т. д.

Т а к Крылов разоблачал самодержавие как противоестествен­ ное, враждебное человеку явление, как угнетение физическое и нравственное, не знающее законов и попирающее права человека.

Т а к смеялся он над наивной верой просветителей в идеального государя.

Если заслугой докрыловской «восточной» повести было то, что она констатировала общественное зло, то ее недостаток со­ стоял в неумении правильно объяснить его. Только Крылов сумел увидеть причину несправедливостей не в личных качествах тех или иных людей, а в самой природе самодержавия. Эпиграфом к «Каибу» могли бы быть поставлены слова Радищева: «Самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству со­ стояние».

«Каиб» как крупное сатирическое пооизведение был важным явлением для всей русской литературы; для «восточной» повести, в частности, он был закономерным и очевидным концом. Однако широкому кругу читателей, а главное, среднему писателю вряд ли были понятны и доступны мысли, которые казались Крылову очевидными. Кроме того, существовала многолетняя традиция «вос­ точной» повести, которая способствовала ее живучести: «восточ­ ная» повесть продолжала по инерции существовать до 10-х и даже 20-х годов X I X века. Но внутреннего развития у нее уже не было.

Она целиком обратилась к нравоучению.

В 1790—1800-е годы «восточная» литература в основном пред­ стает как коротенькая назидательная притча, которая печатается наряду со множеством восточных анекдотов и апологов. Харак­ терны уже сами заглавия: «Опасность высокомерия и педантства»

(«Полезное и приятное препровождение времени», 1795, ч. V I I I ), «Цена умеренности» («Иппокрена», 1800, ч. V I ), «Трудись, делай добро и будешь счастлив» («Благонамеренный», 1818, ч. I ), «Кто щедрее?» («Вестник Европы», 1802, ч. I, № 7 ), «Обращенный скупец» («Вестник Европы», 1802, ч. I I I, № 9 ) и т. д.

Застой в жанре обнаруживается и с другой стороны:

в 1800-е годы перепечатываются или даются в подновленном пере­ воде повести, уже известные читателю. Так, из 9 «восточных» по­ вестей, помещенных в журнале «Новости русской литературы»

( 1 8 0 2 — 1 8 0 5 ), шесть представляют собой переделку или прямое повторение повестей, издававшихся раньше, в X V I I I веке.

Вместе с тем в эти годы печатают ряд оригинальных «восточ­ ных» повестей такие писатели, как А. Измайлов, А. Бенитцкий, Ф. Глинка.

А. Бенитцкий написал следующие «восточные» повести: «Ибра­ гим, или Великодушный»,57 «Бедуин»,58 «На другой день» 59 и «восточные сказания»: «Корабль»,60 «Деревня»,61 «Грангул»,62 «Визирь».63 А. Измайлову принадлежат «Ибрагим и Осман, или Трудись, делай добро и будешь счастлив» 64 и «Наставление старого индей­ ского мудреца молодому государю».65 В 1818 году Ф. Глинка в «Благонамеренном» поместил «вос­ точную» повесть «Златоперая птичка».66 Все эти произведения почти не выходят за пределы традицион­ ного в «восточной» повести.

О повестях А. Измайлова А. Д. Галахов писал: «В обеих статьях нет ничего восточного, кроме собственных имен. Измайлов не имел даже надобности прикрывать содержание переносом дей­ ствия в отдаленное место. Он просто увлекся подражанием, запла­ тил дань моде».67 Действительно, обе повести Измайлова совершенно не ориги­ нальны. Во-первых, они имеют традиционную форму «поучения», во-вторых, вовсе не ново содержание этих поучений: о счастье земледельцев, о том, что нельзя делать добро без разбора, о добродетельном государе, который устанавливает правосудие, и т. д., т. е. то же, о чем говорилось в «восточной» повести чуть ли не полвека назад.

Более интересны, более талантливы повести А. Бенитцкого.

Каждая из них посвящена критике какого-либо одного порока.

Сюжеты более свободны, чем у Измайлова, хотя образы традиционны: мудрец, шах, визирь, обманщики — придворные. Бенитц­ кий даже расширяет поле действия сатиры. Так, в повести «На другой день», кроме обличения царедворцев, звучит антиклери­ кальная тема. «Везде Брама! Саиб! я думаю, что или ты, или вы оба мешаетесь часто не в свои дела»,68 — говорит герой повести.

«Талия или собрание разных новых сочинений». СПб., 1807, стр. 1—34.

Жрецы у Бенитцкого, используя свое особое положение в корыст­ ных целях, идут на прямой обман. Автор показывает абсурдность религиозных догм, их противоестественность и враждебность чело­ веческой природе. Так, Факир произносит как аксиому: «Все, что принадлежит к наслаждению, удовольствию, радости, веселию, — все должно быть чуждо истинному человеку: одне печали, одна корова или хвост ее достойны занимать мысли смертного».

Актуально звучал у Бенитцкого вопрос о правах и возможно­ стях государей. Для той эпохи это был старый, но всегда жгучий вопрос. Даже Каиб Крылова наталкивался на мысль о том, что он всемогущ лишь тогда, когда сидит на троне, да и то его власть распространяется не на все в жизни. Герой же повести «На другой день» восклицает: «Нет, никто меня не уверит, чтобы мне все было возможно». 70 В начале X I X века «восточная» повесть часто становилась аллегорической. Прием аллегории позволял развивать те же идеи, отступая от традиционных образов и избирая оригиналььный сю­ жет. Эти повести, может быть, были интересны для чтения, но новых мыслей они не содержали.

Примером такой повести служит «Златоперая птичка»

Ф. Глинки. Основная ее идея заключается в следующем: все несчастья происходят оттого, что «человек не знает истинной цены вещам», 71 т. е. гонится за несуществующим и пренебрегает настоящим. Обманывает его «златоперая птичка» — воображение.

Чтобы избежать самообмана, надо смотреть на вещи «сквозь стекло рассудка». Повесть Ф. Глинки отстаивала старый, рациона­ листический взгляд на весь мир в противовес эмоциональному к нему отношению, которое проповедовали сентименталисты.

Таким образом, повести начала X I X века если и могли пред­ ставлять какой-то интерес для читателя, то все же были далеки от передовых запросов времени. Они или повторяли старое, или говорили о новом несмело и негромко. Приговор «восточной» по­ вести был произнесен «Каибом» еще в начале 90-х годов.

«Министерство образования и науки Российской Федерации Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Сибирский государственный индустриальный университет» Посвящается 85-летию Сибирского государственного индустриального университета Научные школы СибГИУ ЭНЕРГОИ РЕСУРСОСБЕРЕГАЮЩИЕ ТЕХНОЛОГИИ НАГРЕВА И ОБРАБОТКИ ДАВЛЕНИЕМ МЕТАЛЛОВ И СПЛАВОВ Новокузнецк УДК 378.124:621.7/.9 (09) ББК 74.580.43:34.62 г Э65 Э65 Энергои ресурсосберегающие. »

«Гаврилюк Наталия Павловна ТРАДИЦИОННАЯ КАЛЕНДАРНАЯ ОБРЯДНОСТЬ НАСЕЛЕНИЯ ЛЕВОБЕРЕЖНОГО ПОДНЕСТРОВЬЯ 07.00.07 – этнография, этнология и антропология диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Научный руководитель: доктор культурологии, профессор Калашникова Наталья Моисеевна Санкт-Петербург ОГЛАВЛЕНИЕ ВВЕДЕНИЕ.. ГЛАВА I. ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ОСОБЕННОСТИ. »

«Федеральное архивное агентство Российский государственный архив Военно-Морского Флота ЕЛАГИНСКИЕ ЧТЕНИЯ Выпуск VII Санкт-Петербург УДК 359(470+571)(091) ББК 63.33(2)524 Е47 Составители кандидат исторических наук М.Е. Малевинская, Ю.Т. Вартанян Научный редактор кандидат исторических наук С.В. Чернявский Елагинские чтения / Федеральное архивное агентство ; РГАВМФ. — Вып. VII. — СПб. : Издательский Дом «Гиперион», Е47 2014. — 180 с. : ил. ISBN 978-5-89332-243-9 Седьмые Елагинские чтения. »

«А К А Д Е М И Я Н А У К С С С Р ТРУДЫ ОТДЕЛА ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ИНСТИТУТА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XI И. П. ЕРЕМИН Литературное наследие Кирилла Туровского1 Кирилл Туровский (умер не позже 1182 г.) в историю древнерус­ ской литературы вошел прежде всего как выдающийся мастер так называемого „торжественного красноречия. Красноречие — область творчества, характерная для древнейшего периода нашей литературы; в XIII—XIV вв. этот род художествен­ ной литературы приходит в упадок и скоро почти совсем. »

«ПРОЕКТ ДОКУМЕНТА Стратегия развития туристской дестинации «Зэльвенскi дыяруш» (территория Зельвенского района) Стратегия разработана при поддержке проекта USAID «Местное предпринимательство и экономическое развитие», реализуемого ПРООН и координируемого Министерством спорта и туризма Республики Беларусь Содержание публикации является ответственностью авторов и составителей и может не совпадать с позицией ПРООН, USAID или Правительства США. Минск, 2013 Оглавление Введение 1. Анализ потенциала. »

«Помещая в интернете переработанный вариант книги, написанной в 2008 году, преследую одну цель – еще раз напомнить людям о событиях, кардинально изменивших картину мира на рубеже 90-х годов ХХ века. Знать прошлое необходимо, но надо знать о нем правду (пусть малоприятную или совсем неприятную), поскольку только в этом случае (разумеется, при наличии ума и желания творить добрые дела) можно извлечь из него определенную пользу. Автор.P.S. Буду весьма признателен тем читателем, кто пришлет короткий. »

«• АКАДЕМИЯ НАУК СССР ОРДННА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ИНСТИТУТ АРХЕОЛОГИИ А.Н. КИРПИЧНИКОВ ВОЕННОЕ ДЕЛО НА РУСИ В XIII-XV ВВ. ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА» ЛЕНИНГРАДСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ЛЕНИНГРАД ВВЕДЕНИЕ Период феодальной раздробленности, продолжавшийся на Руси с XII по XV в., был осложнен монгольским нашествием 1237—1240 гг. Это трагическое событие не привело к изменению формации, хотя и открыло особый период русской истории. Наше внимание привлекают 1240-1500 гг.—время перехода от феодальной. »

«© 2004 г. Ю.И. ВИЗГУНОВА БЕЗРАБОТИЦА В ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКЕ В УСЛОВИЯХ НЕОЛИБЕРАЛЬНЫХ РЕФОРМ ВИЗГУНОВА Юлия Ивановна доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института Латинской Америки Российской академии наук. Для России, где обострились проблемы занятости и безработицы трудоспособного населения [1], может представлять интерес опыт решения этих проблем в других государствах мира, в том числе, в Латинской Америке. В настоящее время в латиноамериканских странах, вступивших на путь. »

«Римма ГАЛЬПЕРИНА КАК ЭТО БЫЛО. ВЫЖИВАНИЕ. ЖИЗНЬ. НАДЕЖДА Минск И.П. Логвинов УДК 329.18:179.8(476 25)(063) ББК 607.409(иБел) Г Рецензент: кандидат исторических наук, доцент БрГУ И.Э. Еленская Редакционный совет: директор Минского международного образовательного центра, кандидат филологических наук В.Ф. Балакирев руководитель Дортмундского международного образовательного центра Петер Юнге Вентруп (Германия) председатель Союза белорусских еврейских общественных объединений и общин Л.М. Левин. »

«Е.Н.Юричев ОЧЕРКИ ИСТОРИИ ЛЕСНОГО ХОЗЯЙСТВА ВОЛОГОДСКОЙ ОБЛАСТИ ВОЛОГДА 2009г. «Если, по выражению историка, изучение чужой жизни любопытство, своей же-потребность, то тем более применимо к жизни административных учреждений и учебных заведений, в истории прошлой деятельности которых всегда можно найти весьма полезные указания для будущего». “Столетие учреждения лесного департамента.” С-Петербург, 1898г. ПРЕДИСЛОВИЕ Путешественнику, в ХУ1-ХУ111 веках пересекавшему пределы нынешней Вологодской. »

«Туркестанская Библиотека www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека www.turklib.ru – Turkistan Library Бабур и его труд “Бабур-наме” Захир ад-дин Мухаммед Бабур — автор замечательного произведения “Бабурнаме” — “Записки Бабура” занял видное место среди выдающихся деятелей науки и культуры средневекового Востока. Талантливый писатель, ценитель искусства. »

«НАУЧНЫЕ ТРУДЫ МОСКОВСКОГО ГУМАНИТАРНОГО УНИВЕРСИТЕТА №8/2014 Рецензируемый научный журнал Издается с 2002 года Издательство Московского гуманитарного университета ББК60 Н34 ISSN 2307-5937 Главный редактор Алексеев Сергей Викторович, доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории Московского гуманитарного университета Редакционная коллегия Булаков Олег Николаевич, доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой государственно-правовых дисциплин Московского гуманитарного. »

«МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПОДХОДЫ К ОЦЕНКЕ ПОТРЕБЛЕНИЯ ПРИРОДНЫХ РЕСУРСОВ Аманкул Абат Кайратович Студент ЕНУ им. Л.Н. Гумилева, г. Астана Научный руководитель – старший преподователь Каратабанов Р.А. История развития человеческой цивилизации за последние два века характеризуется возрастающим вовлечением в хозяйственный оборот вс новых и новых запасов полезных ископаемых и возобновляемых природных ресурсов. В результате увеличения численности населения и роста индивидуального потребления за последние. »

«РЯБИНИН И.А. ИСТОРИЯ ВОЗНИКНОВЕНИЯ, СТАНОВЛЕНИЯ И РАЗВИТИЯ ЛОГИКО-ВЕРОЯТНОСТНОГО АНАЛИЗА В МИРЕ 1950 – 1955 г.г История возникновения логико-вероятностного анализа (ЛВА) в СССР непосредственно связана с Военно-морским флотом (ВМФ). 9 сентября 1952 года вышло Постановление Совета Министров СССР, давшее первый импульс по созданию отечественных атомных подводных лодок (АПЛ). Учитывая особую секретность работ, круг привлекаемых специалистов был весьма ограничен. Полномасштабная разработка проекта. »

«А К А Д Е М И Л НАУК С С С Р • ВИЗАНТИЙСКИЙ ВРЕМЕННИК VII И ЗДАТЕЛЬСТЙО АКАДЕМИИ НАУК СССР АКАДЕМИЯ НАУК СССР ИНСТИТУТ ИСТОРИИ С^ о ВИЗАНТИЙСКИЙ ВРЕМЕННИК Том VII ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР М О С К В А — 1953 РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: академик Б. Д. Грехов), академик Е. А. Косминский, член-корреспондент А Н С С С Р Н. В. Пигулевекая, член-корреспондент А Н С С С Р В. Н. Лазарев, доктор исторических наук.М. В. Левченко (отв. редактор), К. Р. Симон, 3. В. Удальцова (отв. секретарь). »

«БОГОСЛОВСКИЕ ТРУДЫ, 27 Архимандрит АВГУСТИН (Никитин), доцент Ленинградской Духовной Академии РУССКИЙ АРХЕОЛОГИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ ПРЕДИСЛОВИЕ В связи с приближающимся 1000-летием Крещения Руси все более актуальными становятся вопросы, имеющие отношение к истории Византии и становлению руссковизантийских связей. Важную роль в изучении этих вопросов сыграл Русский Архео­ логический Институт в Константинополе (далее — РАИК или Институт), сравнительно недолгая деятельность которого. »

«Анатолий Кулешов Преображенке – 165 лет Девятнадцатого августа 2013 года селу Преображенка Шарлыкского района Оренбургской области исполнилось 165 лет (год основания август 1848) Издание уточнённое и дополненное 2013 2015 гг. Преображенка Москва – Преображенка И сладко песнь в честь родины поётся, И кровь кипит, и сердце гордо бьётся, И с радостью внимаешь звуку слов: «Я Руси сын! Здесь край моих отцов!» (Иван Никитин) От автора У всех такое место в мире есть, что родиной малой зовется Моему. »

«Павел Валерьевич Басинский Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды Аннотация На рубеже XIX–XX веков в России было два места массового паломничества – Ясная Поляна и Кронштадт. Почему же толпы людей шли именно к Льву Толстому и отцу Иоанну Кронштадтскому? Известный писатель и журналист Павел Басинский, автор бестселлера «Лев Толстой: бегство из рая» (премия «Большая книга»), в книге «Святой против Льва» прослеживает историю взаимоотношений самого знаменитого. »

«Российская академия наук Институт истории естествознания и техники имени С. И. Вавилова К ИССЛЕДОВАНИЮ ФЕНОМЕНА СОВЕТСКОЙ ФИЗИКИ 1950—1960-х гг. Социокультурные и междисциплинарные аспекты ДОКУМЕНТЫ ВОСПОМИНАНИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ Составители и редакторы: В. П. Визгин, А. В. Кессених и К. А. Томилин Издательство Русской христианской гуманитарной академии Санкт-Петербург ББК 22.3Г К 44 Ответственные редакторы: В. П. Визгин, А. В. Кессених, К. А. Томилин Издание осуществлено при финансовой поддержке. »

«Федеральное архивное агентство Российский государственный архив Военно-Морского Флота ЕЛАГИНСКИЕ ЧТЕНИЯ Выпуск VI Санкт-Петербург УДК 359(470+571)(091) ББК 63.3(2)+68 Составители кандидат исторических наук М.Е. Малевинская, Ю.Т. Вартанян Научный редактор кандидат исторических наук С.В. Чернявский Елагинские чтения. Выпуск 6. – СПб.: ООО «ИТД «ОСТРОВ», 2013. – 128 с., илл. Шестые Елагинские чтения, проходившие в 2013 году, были посвящены теме «Дальние плавания российских моряков». Книга. »

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.

Источник